В Германии

 

       Папа показывал сервиз на 12 персон, доставая из шкафа в просторной кухне, где стояли у противоположных стен два длинных стола уже им заставленные. Мама удивлялась,мол, зачем же на двенадцать? Это много. А побьется !? Все есть: для первого,  второго и чайник с чашками и много чего еще мне не  понятного. В общем одним словом сервиз.
– «Жалко на каждый день. Уж очень  красивый», – сказала мама. Папа был несказанно доволен. Достал коробку с леденцами, открыл, нас угостил и рассказал, как бросил курить с этими конфетами монпансье.
       Квартира была  наша. Как входишь –  большой квадратный , но  темный коридор, а из него четыре двери. Налево  огромная светлая кухня с широким окном, напротив кухни большая комната, окно еще больше. Новый радиоприемник какой-то очень солнечный. Раньше в Новороссийске старый был мрачного черного цвета. Круглый маленький стол и на нем ваза с цветами. Интересные венские деревянные стулья с крутыми гнутыми спинками, переходящими в подлокотники. Дверь в другую комнату – спальню. Две железные кровати побольше для родителей и поменьше для меня. Окошко небольшое и около него место для моих книг и стол, за которым уроки делать, все папа приготовил. Уютно и светло. У нас теперь была очень большая ванна в ванной комнате с высоким  потолком и светлым окном.  Но  из него ничего не видно, стекло было на половину полупрозрачным, как мутное бутылочное стекло. За дверью  корзина и мешки с углем, ровные блестящие брикеты. Титан  почти до потолка высотой для подогрева воды. Все было интересно. Ново. В первый же день я мылась в ванной, в которой хоть плавай, такая она была большая и длинная. С дороги крепко спалось.
       На следующий день было знакомство с новыми обстоятельствами нашего пребывания на новом месте. В школу мы ехали в крытой машине , окошки  высоко, но свет от них позволял рассмотреть всех детей, которые ехали  с нами.  Как я знакомилась  не помню. Да по сути никто не интересовался ни мной ни я ими. Просто разглядывали друг друга. Поразил спокойный размеренный ход событий. У каждого ученика складной стаканчик с собой для воды, которую можно в любой момент самостоятельно налить, на любом этаже школы титан, только кран отверни. Если  завтрак с собой, на большой перемене стелишь салфетку на своей парте и располагаешься завтракать или заходишь в буфет и покупаешь замечательные по вкусу немецкие горячие тонкие сосиски, уложенные в разрез продолговатой булочки и круто смазанные душистой и нежной горчицей.  Их продавала словоохотливая дородная немка, она чисто говорила по русски и, приветствуя, отмечала особым вниманием каждого.
           Новые уроки, новые учителя. Учитель танцев молодой интересный паренек. Разучивал с нами движения под звуки рояля, который стоял  на сцене и на нем играла изумительную музыку  интересная дама во всех отношениях и внешностью, и манерами. Мы  танцевали всем классом или небольшими группами или парами, двигаясь друг за другом в середине зала. Сдвинутые ряды по всем сторонам  почти всегда пустовали, так как весь урок танец не прекращался, только его характер менялся. Иногда предлагалось присесть девочкам, но только  для того, чтобы  мальчикам  галантно их пригласить снова на  очередной танец. Если кому-то не хватало пары, учитель приглашал сам.  Мне  не раз удалось потанцевать с ним и я научилась танцевать.
           В этом же зале проходил урок музыки. Со сцены  учительница нам играла на рояле и рассказывала разные истории перед очередным новым произведением. А мы слушали ее из зала, как на концерте. Музыка и танцы были раз в две недели чередуясь между собой по вторникам. Другие уроки  обычно вела очаровательная молодая одна и та же учительница с алыми губками и светлыми рыжеватыми короткими кудряшками, которая учила нас всему остальному: читать, писать, считать и многому еще чему. Ее звали Валентина с простым или трудно запоминающимся отчеством, уже не помню. Все со временем забывается.
            Самым интересным  в этой школе были праздники. Таких грандиозных праздников я никогда нигде еще не видела. Устраивались концерты с выступлениями детей. И я , конечно участвовала. Меня выбрали танцевать польку, в паре с незнакомым мальчиком постарше. И  еще три пары танцевали с нами. С этим мальчиком было надежно и легко в паре в движении шага польки и в боковом галопе . Он сразу подхватывал мою другую руку в кружении. Только неуютно мне было, когда он стоял на одном колене и слегка поддерживал мою руку, а я двигалась вокруг него. В этот момент я вдруг увидела весь зал с глазами, устремленными только на меня. Еще круг в паре и реверанс. И снова эти глаза зрителей, которые хлопали в ладоши и улыбались, казалось, только мне. Ощущение не передать. Сердце захолонуло. Такие же ощущения я испытала, когда участвовала в Новогоднем празднике уже во втором классе. Тогда мама купила мне небесно голубое платье из тонкой шерсти, сшитое в талию с лифом и  интересными складочками , как бы обрисовывающими грудь. Мы с мамой думали о том, кем можно быть в этом платье. А если  Золотой Рыбкой!?... Я обожала шоколадные душистые нежные вафли в позолоченной упаковке, даже собирала все золотинки от них в легкий маленький лично мой  чемоданчик. Вот и  пригодились. Рисунок  на вафельной фольге был в виде сот. Это походило на рыбью чешую.  Фольга  была очень тонкой и склеена  с бумагой, перевернув, можно на ней нарисовать во всю величину фольги рыбку. Мама попросила Валерину маму нарисовать. Вырезали .  По ней нарисовали вторую рыбку. Ногтем мама показала как разгладить плавники и хвост, чтобы они не были чешуйчатыми, а стали с полосками. На картонную основу наклеили, чтобы покрепче были. Верхние плавники  и головы, для надежности, скрепили золочеными скрепками между собой. Насадили на тонкий такой же золотой ободок на картонной основе по величине моей  головы. Получилась  шапочка, как пилотка . Платье разукрасили по краю маленькими рыбками из той же фольги. В косичку подобрали яркую в цвет золота капроновую ленту, как продолжение хвоста рыбки. И вот наступил праздник Новый год. Вокруг елки, которая стояла в глубине зала, мы водили хороводы в несколько кругов. На концерт расселись перед сценой  на расставленные ряды. Между номерами был разыгран конкурс на лучший маскарадный костюм.  А когда я оказалась в числе нескольких детей в лучших костюмах, нас собрали на сцене по очереди и предложили костюм обыграть. Я захотела станцевать, как будто я Золотая рыбка. И танцевала. Музыка звучала какая-то нежная. Та самая дама, по другому  ее не возможно  назвать, она всегда играла только красивую музыку на рояле. Чудесная  ее музыка помогла  мне исполнить танец  Золотой рыбки. Я  представить себе не могла, что займу первое место на этом празднике. Мои чувства вырывались наружу. Такая радость!
           До этой радости еще много чего было в моей жизни. На день моего рождения мне купили  родители очень большую куклу в красивом платье. Я назвала ее в честь города Шверин, в котором мы теперь  жили,  Швериной. Моим новым подружкам,  классом старше меня, тоже купили больших кукол. Мы по долгу гуляли с ними в нашем дворе. Какой-то офицер сфотографировал нас с ними на память, как сказал он.  Он же сфотографировал всех учеников 1 сентября, перед отправлением нас на машине в школу. В моем классе теперь учился новый мальчик Олег, с которым мы сидели рядом в машине.  На некоторое время он стал моей тенью. Всегда  был рядом как привязанный – куда я , туда и он. И все молча. Нас дети, как водится, дразнили «жених и невеста», недолго, пока   он осваивался. А потом он сблизился с мальчишками постарше нас и от меня отстал.
             И лето было полным событий. Мы ездили в  отпуск в Москву все вместе. Особенно запомнилось то, как подъезжая к границе с Польшей проводник оповещал всех, что надо закрыть окна. Закрывались не только окна, но и плотные темные шторы-жалюзи опускались, чтобы , когда летели камни, брошенные поляками, не поранили нас. Но это только проезжая границу почему-то, потом окна открывались. С мамой мы заезжали в Москву, когда только ехали в Германию, но это было проездом, ненадолго. Теперь у нас было много времени, чтобы хорошенько Москву  рассмотреть. Где мы только не были. Все  перемешалось с первого раза. Может только остались в памяти люди, с которыми пообщалась. Мы были в  Филях в старом доме. Здесь жила  большой семьей мамина подруга тетя Роза с мужем дядей Эрвином. Их дочки помладше меня на два- пять лет Лена  и Галя Розенберг.  Бегая  с девочками я запуталась в длинных переходах и выходах этого дома. Может быть их было всего два этих выхода, но комнат  много. Еще запомнился их дед, который как-то очень нежно меня будил,  наигравшуюся и  притихшую около взрослых разговоров. Как мы ели суп и он предложил мне хлеб намазать тонко маслом. Так вкуснее?!
        Потом родители меня оставили у Макаровых  в Перерве на улице Южной – «никому не нужной», – почему-то добавляла мама. Моя сестренка Лена (кузина) за этот год подросла, хорошо говорила, тянула во все свой «нос картошку», возмущалась или обижалась, что я ее нос  так называю и все старалась со мной рядом сесть. Мне  с ней было интересно играть «в дочки-матери» и «в школу». Она была очень старательная и послушная. Мы ходили к станции за эскимо на палочке. Бабушка нам с Леной давала по рублю и мы сами покупали, пока она стояла в сторонке. Помню  как дядя Витя фотографировал нас, когда мы все вместе отправились на прогулку.  Мне  понравились клипсы тети Тамары, они изумительно поблескивали на солнышке. Дома  она дала нам их примерить. Нашла еще одни с другим камнем в коробочке с бусами. Перед зеркалом мы долго наряжались, обматываясь в какие-то ткани как индианки, в ход шли все бусы и помада для кружочка на лбу. Тетя Тамара нам по очереди кружочки нарисовала.  Потом бабушка  доверила мне как всегда уложить Лену, оставив нас одних в их комнате в коммуналке. Когда я вышла в общий коридор, из кухни доносился беспорядочный разговор большого скопления соседей. Бабушка вышла из кухни, проводила   умыться и мы с ней постелили на жестком диване, собираясь спать, долго разговаривали, прижавшись к друг дружке. Бабушка умела вязать и меня в эти дни научила. Подарила мне небольшой клубок зеленых ниток, пару спиц , сказала, что этих ниток хватит на шарф для куклы. А довязала шарф я в Германии.
            Конечно, запомнилась Красная площадь, Кремль с рубиновыми звездами, мавзолей с двумя вождями. Очередь  длиннющую отстояли, чтобы на них посмотреть. Бой курантов. Смена караула у Мавзолея. Царь-пушка, Царь-колокол. Колокольня Ивана Великого. Величественным мне показался  город. Столица. Вернувшись в ГДР, мне было о чем рассказать  – не все бывали в Москве.
             Лето продолжалось.
              У меня теперь был высокий трехколесный велосипед, на котором я без устали гоняла, но только по асфальтовым дорожкам  нашего гарнизона. Заезжала на папину службу, заходила в его командирский кабинет мимо часовых, стоявших неподвижно на посту у полкового знамени.  Проезжая мимо афиши у клуба, всегда знала какое кино будут показывать в ближайшее время.  В то время мне хорошо запомнился фильм «Шумный день», особенно тем, что говорили жены офицеров после сеанса:
– Если «ее» сюда в ГДР бы на недельку,  «она»  все товары бы здесь скупила.
 – Да! И нам бы ничего не оставила.  Экая  «прорва».
                Каждый год для каждой семьи распределялись или чайный сервиз «Мадонна» или какой-то еще на выбор. Ковры под названием «Розы» и «Мишки» и другие интересные  диван деки и гобелены. Ждали своей очереди. А некоторые что-то в немецких магазинах покупали и щеголяли друг перед дружкой.  Мама тоже что-то интересное покупала в этих немецких магазинах. Помню  купила пышную юбку, а кому-то  не досталась, так она выпрашивала ее:
– «Продай, да продай!»-- мне было чудно, почему она так просит? Голубую искусственную мамину шубу, которая мне очень понравилась, все же выпросила. Мама не сожалея ей продала: – «Натуральную куплю!» – и купила потом из выдры еще лучше.
                Папа из трехколесного велосипеда переделал  в двухколесный и учил меня равновесию, придерживая за сидение. По прямой я уже каталась, с поворотом появлялась неустойчивость. Проявлялась как-то особенно. С каким-то головокружением. Выезжаю  к футбольному полю, где солдаты увлеченно играли на мою беду в футбол. И вот на меня с бешенной скоростью летит футбольный мяч, встречаясь с моей головой. Потемнело  в глазах. Я на велосипеде остановилась совсем очумевшая, держусь за руль, а вокруг толпа галдящих  перепуганных солдат: – « Ничего не болит?» –  Шум в ушах и все где-то очень далеко, голоса приглушенные. По касательной задело. А если б в лоб?
              Осенью, позже гораздо,  я попала в больницу  с болезнью  Боткина – инфекционная желтуха. Как-то  сразу без предисловий окунулась в болезнь,  потеряв былую беспечность.  Попала  в окружение разновозрастных девочек, девушек, молодых женщин в светлую палату на 1-ом этаже, с часто еще открывающимся низким окном с сеткой. Было лихо. Через  рот вставляли зонт с металлическим подогретым наконечником для какой-то проверки. На моем животе доктор нарисовала увеличенную  на четыре сантиметра мою печень. Ставили уколы и не по одному. Каждый день в вену и еще куда-нибудь, и так целый месяц. Полегчало. Потом   перевели в другую палату для выздоравливающих, предварительно отмыли  под горячим душем. Одели в чистую пижаму. Остальные недели выздоровления заперли, в прямом смысле,  в  палату, где нас было всего четверо. Двое мальчиков. Один  оказался моим одноклассником по имени Коля. Толя и Люда младше нас на год.  В палате было неимоверно длинное окно. Стекло наполовину  закрашено белой краской. Все четыре наши железные кровати упирались изголовьем  в длиннющий и высокий подоконник. Если держаться за ручки рамы окна, можно залезть на подоконник, пока кто-то стоит у стеклянных дверей задернутых шторками на стороже. Не раз  нам каждому удалось , заглянув выше закрашенного стекла, увидеть край белого забора  с квадратными по верху  частыми отверстиями и  разглядеть безлюдную улицу. Но недолго, так как тут же появлялась с криком из-за двери медсестра или нянечка, звеня ключами, и дверь открывалась с увещеваниями  и потоком запретов.  Чаще мы сидели или лежали на своих кроватях и что -то рассказывали или молча занимались кому чем было интересней. С утра проходил осмотр врачами, на процедуры, уколы нас по одному выводили, приносили на подносах завтрак-обед-ужин и снова заперты.
                У меня был блокнот, карандаши и стопка книжек читанных-перечитанных. Мне всегда хотелось рисовать. К рисунку я добавляла пояснения, какие слова произносят мои персонажи и получалась уже толстенькая книжка с необыкновенным сюжетом. В уголке каждой страницы  блокнота мы еще с папой дома нарисовали птичек. Чередуя  их  то с поднятыми, то с опущенными крыльями. Сначала я им показала, быстро пролистав странички, как птица летит. Как  мультфильм. Потом  дети заинтересовались, что я там еще пишу, на других страничках. Я рассказала. Что-то добавляла и снова показывала им продолжение истории. Персонажи вымышленные, но неожиданно  прорастали нашими характерами. Всем было интересно. Рисовать никому кроме меня не хотелось, но  все участвовали в обсуждении, добавляя  советом что, кому и какими словами написать. В моем блокноте были нарисованы наши четыре кровати и мы в них спим. Как нам делают уколы, как мы едим, читаем, разговариваем и залезаем на подоконник.
                В этой палате, когда никто не следил за нами, мы получили первый сексуальный опыт. Коля начал издалека, мол, что дети получаются, если на писю надеть резинку. Какую он не уточнил. Людочка завизжала, что никогда не наденет.
– А ты? – Я тихо лежала. Последовало неожиданное одобрение в его взгляде, по-своему истолковав мое молчание. Я просто не знала  что ему ответить. Инициатива со стороны Коли разгоралась с напором, который нас девочек просто обескуражил. Он решил вместе с Толей показать все свои прелести и, не дожидаясь нашего ответа, они вдруг оголились снизу, спустив пижамные штаны. Для основательности еще побегали с минуту по палате. Блондин Коля был с пухлым и бледным... У Толи,  темненьким мастью, все было  каким-то тощим  с красноватым оттенком. Потом по их мнению, оказывается,  наша очередь пришла. Мы были с Людой в шоке и молча лежали под одеялом, благо происходило это в тихий час. Какими Коля увещеваниями действовал  не помню. Мы были все в одинаковых больничных пижамах. И, просчитав все за нас: снять пижаму под одеялом, а потом его откинуть, принялись терпеливо дожидаться  нашего  поступка. Мы молчим, замерли, почти не дышим. Снова поступает предложение: ну не снимайте, а спустите на минутку. Моя кровать была у стены, а Люда к ним ближе и все нападки ей пришлось держать, как ближайшей. И ведь уговорили! Немного  повозившись под одеялом, она откинула его на секунду, показывая , и тут же накрылась с головой.
                – Ну, теперь твоя очередь. –  Коля суетился, то подбегал ко мне, то убегал, а Толя стоял далеко от меня  через две кровати у своей. И вот, когда Коля снова отбегает, я взмахнула краем одеяла, а когда Коля обернулся, я уверила всех , что все показала.
                – Ведь так?-- искала я поддержку и нашла. Толя подтвердил. Коля сначала начал возражать, что ему не было видно и так далее и тому подобное. Но я просто отвернулась к стене плотно накрывшись одеялом, подоткнув его со всех сторон под свое тело. И спиной почувствовала, что хитрость удалась. Никогда  не надо никому что-то объяснять, каждый понимает все равно по своему и переубедить кого-то – себе дороже. Поняла  я это в тот момент твердо. Ждала теперь  пока страсти поутихнут. Вскоре принесли нам градусники, потом полдник. Все как-то вошло в привычное русло. Больше  эту тему никто не затрагивал. Позже потом в классе с Колей мы никогда почему-то не говорили,  даже когда встречались глазами. Мимо на переменках мелькали иногда  Люда или Толя. Те тоже не подходили.
            У меня была из 3-го класса закадычная подружка Люда Дергачева, с которой мы проводили во дворе после школы все свободное время. Она была ниже меня ростом, боевая и смекалистая. Мы с ней бегали на сеновал покататься с высоты, как с горки, за яблоками в сады на задках или, выйдя за территорию нашего военного городка, через дорогу в заброшенные немецкие сады и огороды.  Почему-то вокруг нашей части немцев было немного. Побоялись рядом жить. Один участок с цветущим садом двух одиноких совсем седых сгорбленных старичков вдавался прямоугольником на территорию нашего военного городка. Огорожен он был мелкой железной сеткой рабицей и засажен густо зеленью. Он соседствовал с нашей детской площадкой, и, если забраться на детскую горку или раскачаться сильно на качелях, будет хорошо видно весь участок, где росли красивые цветы. Все было в вечном  цвету, узкие дорожки от их необычно узкого красивого кирпичного дома в два этажа и крутой покатой черепичной  крышей. Кусты сирени обрамляли со всех сторон забор по периметру. С Людой к 8 Марта для своих мам мы там нарвали сирени с вечера, в заранее приготовленные банки с водой поставили на чердаке, где обычно сушилось у всех белье после стирки. Встав  чуть свет,  Люда камушком в окошко меня разбудила . Правда и мама проснулась: – Что такое? – я как бы в туалет и к  окну в другой комнате, махнула подружке и бегом  с ней за сюрпризом. Потихоньку вернулась, цветы – на стол, сама – в постель. Сюрприз удался. Маме всегда нравилась сирень. По запаху, который шел из другой комнаты она почуяла:
          –  Сиренью как пахнет! – сказала, как только открыла глаза. – Наташа, откуда сирень?-- и папа в это время еще вернулся  с очередных учений с великолепным букетом полевых ромашек и васильков. Вот тогда я увидела впервые васильки, которые поразили меня необычными  витиеватыми лепестками. Цветы – это всегда и для всех радость! Аромат и свежесть поднимут настроение, особенно с утра.
           Похожий  дом  брошенный прежними хозяевами  стоял  и на нашей территории . Там теперь жила семья офицера. Я была в этом доме. Их сын Валера последний год учился в нашей школе-семилетке в 7-ом классе. Мне нравилось как он играл на пианино. У него были необыкновенно длинные пальцы, быстро бегающие по клавишам. Услышав звуки музыки, я часто как завороженная останавливалась и  слушала его, присев на корточки под окном. Его мама, заметив, не раз приглашала меня в дом. Я туда входила как в сказку. Все там было необыкновенно: печь, которая тянулась в два этажа широкой трубой, железные дверцы которой, со скрежетом закрывались на засов. Если их открыть из двух комнат, можно переговариваться, а голос будет с необычным гулким звучанием. Здесь мебель как в музее, видно  немцы сбежавшие  оставили. Распахнутые окна, легкий ветерок и лучи солнечного света играющего  на темных деревянных и стеклянных поверхностях добавляли сказочности к звукам музыки.
             Выйдя из этой сказки, я пошла к своему кирпичному серому, как казарма дому. Но прошла мимо своих окон к другому подъезду и поднялась к подружке. Она готовила на кухне:
– Ты откуда? Такая задумчивая...
– Слушала как Валера играет.
– Тебе он нравится?
– Да!
– Он же старый! Он же на пять лет тебя старше, – возмутилась Люда.
– Мой папа старше мамы на одиннадцать лет и ничего.
– Не может быть!
– Да! Когда он был такой как я , мамы еще на свете не было, – мы помолчали.
– Отгадай, что под вермишелью спрятано, – она сняла крышку со сковороды. взяла ложку и уже приготовилась  показать.
– Не знаю, – пожала я плечами. Люда, перемешивая вермишель, со дна доставала ароматные кружочки душистой слегка обжаренной вареной колбасы. Я, сглотнув слюну, почувствовала голод и заспешила домой.


              Как-то вернулась из школы, а у   меня –  радость! Мне купили пианино! Настоящее! Оно было большое  черное и блестящее. Папа играл какую-то поразительно мне знакомую музыку. Его руки бегали по всем клавишам. И вдруг запел:
– «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете,
И все на свете песенки слыхал.
Спой нам, ветер, про дикие горы,
Про глубокие тайны морей,
Про птичьи разговоры, про синие просторы,
Про смелых и больших людей!

Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет.
Кто весел - тот смеётся,
Кто хочет - тот добьётся,
Кто ищет - тот всегда найдёт!

А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете,
И все на свете песенки слыхал.
Спой нам, ветер, про чащи лесные,
Про звериный запутанный след,
Про шорохи ночные, про мускулы стальные,
Про радость боевых побед!»
Я никогда не слышала от него таких талантов: как  играет и поет! Потом он играл старинный вальс «Дунайские волны», а мы с мамой танцевали.

            У меня появилось новое занятие  в школе. Учительница немка, которая учила теперь меня. По- русски она не говорила, как и я по-немецки. Она записывала  номера пальцев в нотной тетради для тренировки, показывала как играть. Я  играла все быстрей и быстрей от разных нот: 1,3,2,4,3,5. Потом номера пальцев записывались в другом порядке с конца  строчки. Было как-то скучно. Это целый урок по номерам то одной рукой, то другой. Эта техника не особенно доставляла удовольствие. Правая справлялась, левая напрягалась. В следующий раз «Жили у бабуси два веселых гуся» она записала нотами и номерами пальцев – это я усвоила быстро, тем более так интересно и сразу двумя руками. Только   продолжение к следующему уроку  выучила  по памяти, наверное, неправильно и была бита по рукам. Она  долго что-то кричала  на своем гавкающем немецком языке. Потом объяснялась с моей мамой и меня  перестали водить к ней на уроки.
                Папа  мне рассказал, что у него в юности была тоже учительница музыки, которая предупредила его, что если он будет подбирать на слух музыку, то она откажется его учить. Он как-то пришел раньше на урок, а ее нет, долго ее ожидал и не удержался.  И только тихонько стал подбирать на слух какую-то мелодию, она услышала и выгнала.               

                На несколько дней мы съездили к  морю в Росток. Балтика. Серый песок, какая-то серая вода и весь мир мне показался здесь очень серым, туманный, но   морской воздух  чудодейственно  оздоравливал. Я целыми днями бродила в одиночестве, увязая в песке, вокруг столовой, что  стояла  на берегу. В столовой рукотворные пельмени – вкуснятина неимоверная. Я наблюдала как несколько женщин, сидя за огромным столом, лепили эти пельмени и переговаривались. Заказывай хоть каждый день, наелась их там, что долго не могла эти пельмени  видеть. Много  времени  прошло с тех пор, пока  мой муж снова вернул к ним  любовь. Как-то приходит: – «Я пельмешек  купил», – а я их отказалась  готовить, тогда он сам их пожарил очень вкусно, воистину говорят  с любовью... . А суп  из пельменей какой у него получался!? Для вкуса морковки и лук обжарит и с вермишелью варит, потом немного пельменей, штук восемь-десять  и до готовности. Разливаешь по тарелкам – аромат! Ложку сметаны и ... приятного аппетита! Но это было после.
            
            У нас в доме появились новые соседи. Девочка  училась в 5-ом классе и приехала уже пионеркой, в школе у нас не было пионерской или комсомольской организации, да и в октябрят нас не принимали.  Но у всех были пианино или аккордеон и еще какие-то не очень мне интересные струнные и духовые. Кто-то умел играть на кларнете, его мама ему аккомпанировала. Я с удовольствием слушала как играют две девочки ансамблем на двух аккордеонах. Еще бы – это был Бах. Очень интересно звучит – бах! Бах – это красиво. Но  фортепианная музыка мне нравилась больше.
                Соседка умела играть «Аннушку» на пианино и я с ее рук стала учиться. Она мне показала отдельно каждой рукой, я выучила,  соединила и все зазвучало. Вместо урока по музыке я теперь ходила на урок в балетную группу к настоящей балерине. Правда она сказала, что из меня балерина не получиться, но пусть танцует. И я старалась. 
                Во дворе стало неуютно. Зима какая здесь  была? Снег выпадал перед Новым годом ненадолго слоем в сантиметр. В снежки поиграть только и удавалось.  В  Германии я жила всего две зимы, может в другое время было по другому? Я не знаю. Вечная каждодневная теплая погода.  Велосипедная дорожка вдоль шоссе мимо нашего гарнизона. Местные горожане всех возрастов проезжали  зимой и летом мимо нас. Зато сколько мы секретиков делали из цветов, листочков  и  фантиков.  Объедались  разноцветной смородиной в заброшенных садах – все было для нас. И яблоки до самого снега висели. Знали где можно сорвать душистые садовые  розочки. Еще вспоминается  аромат черного солдатского хлеба у окна столовой, где его пекли. Аж  слюнки текли. И  всегда  нам кусочек перепадал.       
        В январе я попала в больницу не понятно с чем. Температура держалась. Искали причину. Потом  решают, что  гланды якобы мешают.  И повезли далеко на юг в сторону Берлина в более главный наш военный  госпиталь   в город Белиц. Переполох был во время поездки, когда чуть не повернули к западному Берлину, да вовремя тормознули. Я не очень поняла почему отец и водитель вытирали пот со лба и о какой-то там  границе говорили. Я, выглянув в окно, ничего приметного не увидела, кроме домов близко стоящих и узкой улочки. Редко проезжающие машины и пешеходы. И какая-то разметка на дороге, которую нельзя переезжать, потому что это и есть граница. Делила город на Восточный и Западный Берлин.  Маме было плохо, ее вырвало. Чуть постояв, потихоньку двинули дальше и скоро  приехали.               
           Главный  военврач  взялся вырезать мои гланды. Меня положили в госпиталь. Помню жуткую боль в горле и очень жидкую манную кашу. Ее  можно было пить через край, что я и сделала, пока мне ложку несли, я отхлебнула. В палате со мной  лежали две  взрослые очень разные  женщины. Одна из них  говорила  шепотом. Я ее спросила:
 – « Почему шепотом?» –  она грустно прошептала:
– «Уксус выпила, вот голос и пропал».
 – «Из-за любви», – добавила Другая . Другая   очень красиво пела и все спрашивала:
 - « Что тебе спеть?» –  Я пожимала плечами, и она  пела бесчисленное количество разных песен  красивым нежным голосом. Поднялась температура, кружилась голова и мне совсем не хотелось слушать. Яркий свет слепил глаза. Солнце освещало палату, а мне хотелось спать. Я медленно выздоравливала...
             За  окном по снегу бегали два забавных друга: белка и ворона. Деревья стояли далеко друг от друга. Белка  с разгону то на одно дерево поднимется, то на другое, а ворона за ней летит, будто догоняет. Белка в снегу что-то закапывает или откапывает и  убегает, а ворона обязательно проверит, что белка прячет. Из окна женщины высыпали им крошек, только холодно было и окно  тут же закрыли. Этот глоток  воздуха  чудодейственно на меня подействовал. Мне стало приятнее  дышать. Стали  наблюдать, что будет дальше, но белка с вороной были заняты друг другом. Мы еще бросили крошек и на подоконнике рассыпали. Ворона из любопытства подлетела, поклевала и опять за белкой гоняться. Интересное было развлечение.  Забирал  из госпиталя  меня папа, я  хотела показала ему где белка с вороной играли, но мы их не нашли. Здесь была своя жизнь, а нам  некогда, еще  предстояла долгая дорога домой.
        К  концу февраля, когда все было в цвету,  родилась моя сестра в 2 часа ночи, как сказал папа, когда будил меня в школу с утра. Косички мне заплетал водитель нашей школьной машины. Оказывается всех уже в школу отвезли, а я проспала  школу и  рождение сестренки.
          Маму в больницу положили раньше. Мы одни  остались с папой. Пока я  спала он   съездил в больницу, потом на нашей школьной машине вернулся за мной. Собирали  меня вдвоем с водителем-солдатом, у которого тоже была где-то дома сестренка и он ей косички так же  заплетал. С  новостью встретили меня в школе шумно, радостно.  На  перемене  мы  с папой в буфет за немецкими сосисками с нежной горчицей, оба голодные и довольные. Всем  рассказывали, что сестренка весит  3.600 и рост подходящий  в полметра.
–  Прям богатырь девочка! – добавила буфетчица-немка. Потом ко мне не раз подходили незнакомые и спрашивали:
– Это у тебя сестренка родилась?
                После школы я нашла папу перед окнами больницы, это  напротив школы  за одним общим забором. Удалось рассмотреть улыбающуюся маму в окне 2-ого этажа. Она держала под углом, показывая нам, белый маленький сверток, прижимая к груди. Посмотрели, как крутит головой  сестренка, как  открывает рот и корчит рожицы. Домой  возвращались  с папой одни. Но одни жили недолго.
         Вскоре  сестренка тихо спала дома. Папа написал целую страницу имен и мы, слушая как звучит каждое  из них, выбирали. Повычеркивали  почти все. Остались только Светлана  и Галина. Вместо  волос у малышки был светлый легкий пушок, попросту – лысая.  Папа и предложил назвать ее Светой – будет светлая, а нам с мамой Галя больше понравилась. Папа утверждал, что называть Галкой, а галки черные, не подходит. Нам с мамой все равно Галя-Галина-Галчонок больше  понравилось и мы настаивали. На том и порешили.  Папа уезжал  куда-то для того, чтобы Галю записали. Ведь новый человечек родился и это надо было оформить. В  этот год была самая высокая рождаемость в СССР, как оказалось. Еще знаменательным этот год был тем, что  в космос полетел наш космонавт – Юрий Гагарин.  Сообщили  по  радио .  Я  сама слышала. Дружелюбные  немцы поздравляли нас и через забор, кричали:-- Гагарин! Гагарин! –  все радовались. Мне почему-то так захотелось вернуться. Вернуться снова туда на Родину.  Меня удивил вопрос одной женщины офицерской жены:
– Ты хочешь в Россию уехать?-- я кивнула. – Что там хорошего?-- и пошла  мимо. Я стою , осмысливаю, почему ей там  было нехорошо? Я первый раз услышала, что мою Родину назвали Россией. Это  запало в душу почему-то больше, чем СССР или  как-то говорили совсем пренебрежительное –  у нас в Союзе. Страна Советов и  братья демократы меня не удручали, но заставляли задумываться.  Долгие речи Хрущева по радиоприемнику, которые слушал папа, ему надо готовиться к политзанятиям, а мне обидно, что меня он не слышит в такие дни. Речи эти безумно продолжительные. Еще в полку служил нерадивый солдат, сын какого-то генерала из Москвы. Сбежит  из части – ищи его! Чаще в лес, и остальным этот лес прочесывать. Он на дерево повыше заберется и наблюдает как его ищут. И  «на губе» службу свою в армии  отсиживался. А потом взял и застрелился. Этот генерал, когда  за сыном приезжал все сокрушался, что мать его набаловала. Как так  можно набаловать, что жить не захотелось? И мы дети об этом говорили и переживали.
             В этом небольшом военном городке  жили очень дружно, все про всех всё знали. Например: жена старшего лейтенанта покупает только молоко и варит своей пятилетней дочке  гречневую кашу каждый день,  пока муж на службе. Как  можно обходится сухим пайком? Экономит, чтобы  больше купить других необходимых товаров, которые  в Союзе , мол, не купишь. Эту девочку  не раз заставали у чужого шкафа с продуктами. В нашу квартиру она тоже заглядывала, двери  ни у кого не  закрывались на замок. Ходи  – не хочу. Взяв из нашего шкафа на кухне макаронину она пила через нее воду из унитаза. Идешь, а  дверь нараспашку, значит гостья  на кухне или в туалете, пока ее мама по магазинам бегает. Подкармливали  мы ее, голодная она была всегда. Увяжется за нами , когда мы гуляем с Людой, если у нас что  с собой припасено, и, пока не доедим, неважно что, делимся –  не отстанет, следит рьяно за тем сколько съели и что осталось. Потом к другим бежит – вдруг у кого что есть   поесть. Всем офицерским семьям положен был  ежемесячный паек. Остальные продукты докупались или в солдатском буфете, обычно там  брали  хлеб, сладости и лимонад в маленьких бутылочках с забавной белой отскакивающей крышкой, которая держится на железном креплении. Здесь  всегда  была очередь из солдат, детей и женщин.  Или  в немецком магазине, который был рядом с нашим гарнизоном. Там можно купить  свежее молоко и яйца, и много других разных продуктов и никогда нет очереди. Правда, когда мы ходили  всей семьей гулять одну очередь все же видели. Это была очередь за бананами. Почему очередь, спросила я. Немцы, оказалось, очень бананы любят. Не продавались  здесь  только семечки. В Германии не растут, говорила мама. Почему? Не сажают, наверно не любят. Зато какие конфеты вкусные были. Мы как-то купили красивую коробочку конфет в форме зерен кофе. Мне они так понравились. Я их горстями ела. Папа спросил: – « Что вкусно?» – и  сам попробовал, – «Так они же  с ромом!» – и больше  мне их не покупали, почему-то. Обычные, как у нас разноцветные подушечки в развес, которые мне никогда не нравились, здесь оказались жвачкой. Но и жвачка эта тоже не очень нравилась. В начале чуть сладко, а потом – резина резиной. Невкусно.
              Мама научила меня говорить по-немецки – «одно молоко»  (айн милх) и «десять яиц» (цейн ая),  и, конечно, как здороваться и прощаться, спасибо-пожалуйста. И  я ходила в этот магазин  покупала. За свежим молоком я особенно часто ходила, когда появилась сестренка Галя.  В  другие магазины мама сама ходила, а я оставалась со спящей Галей, делая  уроки. Проснется –  брала на руки. Могла переодеть, перепеленать и  развлечь. Я ей  сказки рассказывала, песенки пела, танцевала. Даже целый кукольный театр развернула с настоящей ширмой-  занавеской, пока мамы не было дома.  Она очень внимательно меня слушала и  не плакала. Правда однажды мы ревели обе. Это  зубы у сестренки  резались и ничего не помогало как я не старалась. Мама пришла и нас  еле-еле успокоила.
            Купили для Гали  низкую голубую коляску с надувными колесами и  мне было в удовольствие катать, пока она спит. Теперь можно далеко за территорию нашего военного городка уходить гулять. Это мы делали по выходным всей семьей, погружаясь в немецкую жизнь. Ходили  к Шверинскому замку  в парк, где   на озере белые лебеди плавали. Прохожие немцы , заглядывая в коляску, улыбались, одобрительно кивали: – «Гагарин! Гагарин!» Мужчины-немцы  от мала до велика – всех возрастов ходили в коротких штанах – шортах почти до колена длинной. Высокие бедра и тощие длинные ноги.  После военной формы это было так чудно. В коротких штанишках и теплых гольфах немецкие мальчики круглый год ходили в свою школу. За спиной ранцы. А мы носили портфели и школьную форму и у нас были каникулы, когда можно отдохнуть. Короткие каникулы и свободное время от уроков мы проводили во дворе нашего гарнизона.
               Старшие две девочки играли в игру «резиночка», нас они не принимали: – «Малы еще», – и мы не претендовали. «Классики» рисовали на асфальте и плоский камень гоняли часто, пока не надоест. Прыгалки не были в чести. И мы в мяч почему-то не играли, если только  тяжелым играли в футбол  мальчишки.  Вот в«Казаки-разбойники» – иногда. Игра эта командная, а дети разновозрастные: от дошкольного  возраста – до седьмого класса. «Разбойники», конечно, среднего, более озорного, возраста. Хотя старшеклассники над всеми верховодили, но не долго. У них было больше других дел и обязанностей. Им дольше приходилось делать уроки и еще музыка. Они приглядывали за младшими, так как в каждой семье, почти, по двое было, и некоторые мамы работали  в гарнизоне наравне с папами, кто где: в столовой, в клубе, в магазине, на коммутаторе. У пап еще могли ученья надолго затянутся и часто уезжали в  командировки. 
                Мой  папа, помню, поехал в командировку в Москву и  привез  конфет два килограмма. Больше всего мне запомнился хрустящий вкус «Мишек», мама любила «Каракум», еще  приятны на вкус  «Красная шапочка», и «Мишка на севере». Долго папы не было, зато с подарками приехал. Папа привез  мне голубые прозрачные бусы, а маме целый комплект из янтаря. Она не очень любила их носить, а я примеряла.  Мне  понравились две брошки: жук, который был как настоящий, и розочка, она  вырезана изнутри продолговатого янтаря и была  нежно- кремовая.
                На память о Германии я собирала разные открытки с как бы  живыми игрушками. У  меня был набор с куклами и набор с мишками. Из других городов Германии папа всегда привозил к моей коллекции новые открытки. В них отображалась вся жизнь маленьких немецких детей в быту: за столом в день рождение, на прогулке с колясками, на стадионе с мячом, в магазине с покупками, в парке с мороженым и еще многое-многое другое.
                Мороженое мы почти каждый день покупали, когда ждали наших старших школьников. У них на урок или два было по расписанию больше, чем у младших, и мы уходили недалеко по улице за мороженным. За 10 пфеннигов – вафельный стаканчик, за 20 – тарелочка. В стаканчик помещался один шарик мороженого, а в тарелочке – два или даже три, но за 30, ее накрывали другой такой же вафельной тарелочкой и кусай по кругу. Мы покупали стаканчики с одним шариком,  к нему полагалась  пластмассовая  ложечка с немецкими именами на ручке. Кому какое имя достанется прочитать старались .  Как тогда язык учить хотелось. А его  начинали преподавать  только в пятом классе. Мы наседали на старших из пятых- седьмых классов научить нас буквам, словам, а им не очень и хотелось.  Мы с Людой  все время задавали вопросы пока ехали домой.
                К нашему забору нашего гарнизона часто подходил один долговязый  немецкий мальчик, он разговаривал со старшими нашими детьми чаще на немецком. Иногда вдруг говорил по русски, обращаясь к нам, просил позвать Валеру.  Было  интересно услышать ломаную русскую речь. Валера  с ним по немецки говорил, а мы, открыв рты, слушали, ничего не понимая. В Валеру я была по детски  влюблена и очень огорчилась, когда узнала, что ему надо уезжать к бабушке. Родители его еще останутся в Германии, а ему – в восьмой класс. В нашей школе-семилетке восьмого не было.
                К концу лета я узнала, что и нам возвращаться пора. Мы  поедем в Москву теперь жить.  В третий класс я еще пошла в Германии. К этому времени Галя  научилась сидеть. Мама ее усаживала к стене на кровати в подушках, где  сестренка подолгу гулила и играла  с игрушками самостоятельно. А мы собирались в Москву. Мама была довольна такой помощницей как я, что так ловко  укладываю вещи в чемоданы. И мне было приятно готовиться к новому путешествию. Теперь в мамином паспорте вклеена фотография, где мы втроем: мама, сестренка и я. Втроем мы и уехали, а папе еще пришлось остаться на некоторое время в ГДР. Его служба не закончилась еще.


                Записала в августе 2015.