Неюбилейные заметки

Отгремел, отшумел 65-летний юбилей Магаданской области. Торжественное мероприятие проходило в большом зале нашего театра. Повесил на крюк настенный между каморками звукорежиссера и осветителя компактную камеру, чтобы снимать общий план сцены. Хотя на балконе, как раз надо мной разместился один телеоператор, тоже на общаке, а в зале их было несколько. На крупных и средних планах. Так что мне, честно говоря, вообще заморачиваться не было нужды. Но я все же ее повесил, как свой сюртук на спину стула музыкант. Вдруг некстати вспомнилась старая рок-песня времен моей юности. Включил на запись. И тут понеслось. Не сразу, конечно. Еще минут десять камера снимала вхолостую, хотя третий звонок уже прозвенел. Но толпы празднующих еще слонялись частью по фойе, частью в буфете. Кто-то торопливо доедал пирожное, давясь и запивая его чаем или кофе. Иные уже сидели в зале, а другие вальяжно поднимались по лестнице, неспешно беседуя об этапах большого пути, пройденного за 65 лет, прошедших после смерти товарища Сталина, по закрытии государственного треста «Дальстрой», Управления Северо-Восточных исправительных лагерей, массовой амнистии холодного лета 1953-го, выхода на свободу, как уголовников, так и политических зэков. Собственно, через полгода после бериевской амнистии, под занавес 1953 г. и была образована Магаданская область. Кстати говоря, на шесть лет раньше, чем бывшая российская территория Аляска приобрела статус штата Америки. Да-да, до 1959 г. эта земля, открытая русскими моряками в начале восемнадцатого столетия, была точно такой же «территорией», как и Колыма. Со своим особым управлением и законами. Сразу после продажи Аляски Александром Вторым, в 1867 году она перешла под управление военного министерства Штатов. Ну, а наша Территория была в ведении гостреста «Дальстрой»...
Что было на торжественной церемонии празднования, я не знаю. Посмотрел только первый ролик, смонтированный из кинохроники 1940-х и современных кадров бывшими коллегами со старой студии. А когда начался грандиозный концерт, поспешил в свою каморку. Как-то большие скопления людей никогда меня не приводили ни в трепет, ни в возбуждение, ни в какое иное воодушевление. Может быть, я по натуре волк-одиночка? Но ни в коем случае не мизантроп. Просто дела, дела, дела. Убежал к себе, включил комп, открыл диск с рабочими материалами и стал себе потихоньку монтировать. Работы всегда хватает.
А в это время зал рукоплескал, сцена гремела, сияла, пела и плясала. Я пару раз выбегал из своего закутка посмотреть, не кончилось ли торжество, чтобы спокойно снять камеру с крюка и пойти уже домой. Опять, и почему-то снова некстати, вспомнился другой шедевре отечественного рока – Крюкообразность Бориса Гребенщикова. Под которой маэстро имел в виду, разумеется, нефритовый посох восточного символизма плодородия. В конце концов я снял камеру с крюка только в самом конце юбилейного концерта. Но еще час после этого просидел перед монитором, пялясь на смонтированный фрагмент, добавляя кадров и выравнивая звук.
Из театра вышел в восемь вечера. Выдохнул пар изо рта в морозный воздух. На улице студено. Ниже минус двадцати. Сразу закашлялся. И подумал, что сегодня идти домой пешком полчаса не охота. Лучше прокачусь на маршрутке. В Турции подобные автобусики почему-то зовут «долмушками». А мне так хочется маминой долмы из виноградных листьев. И почему-то опять некстати вспоминаются озорные слова хулиганской частушки из нашего советского детства. Купил доху я на меху я. На той дохе дал маху я. Доха не греет. Абсолютно.
Иду, натянув на голову капюшон с меховой опушкой. Чисто эскимос в своей парке, которую мы в советские времена звали «аляскою». Прошел одну остановку. Жду на вокзале. Моего автобуса так поздно обычно не бывает. Хотя еще детское время по прежним, советским меркам. Лет тридцать назад  они, большие желтые ЛиАЗЫ, ездили до полуночи. Минут через пять удача. Подъезжает пусть и не мой автобус, но идущий в том же направлении. Во всяком случае, можно проехать несколько остановок, а там пешочком два шага. Водитель оказался старым знакомым. Раньше он водил автобусы в моем направлении. Добрый вечер! Пересел на другой маршрут? «Да какой там, - покривился он, - одна ведь у нас контора. А на вашей линии одни блатные сидят». В натуре? «Да нет, другие». Худощавый жилистый водитель-пенсионер вел аккуратно свой «Фиат», изредка оборачиваясь ко мне. «У меня же своей машины нет. Как вышел из отпуска, вот сюда и пересадили. А тот маршрут денежный. На нем уже к 18 часам норму можно сделать, вот после этого они и едут домой. А я встаю в четыре утра. И езжу до 22.15. Домой прихожу в половине двенадцатого. И так через сутки. А сейчас говорят, нас хотят на зарплату посадить». И что, спрашиваю, будет хуже, лучше?
«Да как сказать? Авансом тридцать пять будут платить. А там если норму выполняешь, без нарушений, без штрафов работаешь, то еще до шестидесяти догоняют. Это если десятку в день делаешь. Но поди попробуй собери эту норму. Нет, я уже нашел себе другую работу. После нового года буду уходить».
Он уже несколько лет собирается на другое место. Иногда уходит. На короткое время. И снова возвращается в водители автобуса. Маршрутка остановилась на нужной мне остановке. Я вспомнил, как четверть века в этом месте дорогу переходила одна молоденькая старшеклассница из Аляски, учившаяся у нас по обмену и жившая в одной знакомой семье. За несколько месяцев жизни в России так и не освоила русский. В обуви забиралась на кровать. Никогда не стирала себе белье, а когда трусов и лифчиков набиралась гора, то приходилось все это ее исподнее стирать в машинке младшей дочке хозяев. За это наша деваха сильно злилась, а что было делать. Гостья, все-таки. И как сейчас помню эту картинку. Сентябрь, наша аляскинская гостья переходит дорогу, размахивая руками как ветряная мельница и кричит недоумевающим водителям, резко тормозящим у ней перед носом: «I’ m goin’ to the bus stop. Let me go across the street». Или что-то в этом роде. «Сумасшедшая! – фыркала на нее наша сопровождающая, та самая младшая дочь приемных хозяев, - а еще она не моется каждый день. Тоже мне, американка хренова!» .
Склонив голову в мохнатом капюшоне, я бежал по узкой тропке, протоптанной в снегу, словно волк, идущий по следу, нюхая воздух и выдыхая густые клубы пара изо рта. Настроения праздника не ощущалось. Только тьма, сгустившаяся вокруг, да мороз такой, что хотелось выть на Луну. Волком.

03. 12. 2018