Папуша. -перевод стихов Лины Костенко

Плевались все цыганки, смеялись над Папушей:
- Ну, что ты за цыганка? Как - выродок в семье!
Ведь душ детей то сколько и души все, как души,
А эта -  вроде с детства, как сглазили, ей, ей!

"Папуша" - значит "Кукла"! Мужчины видят сами -
Что красотой не каждую Всевышний наградит!
Роскошнейшая кукла с печальными глазами,
Танцует и гадает, и... учит алфавит!

Под школою Папуша девчонок повстречала,
Руками загорелыми коснувшись букваря,
Спросила: Вон то слово - а где его начало?
Зачем у буквы хвостик? Как пишется заря?

Цыганки, как цыганки, на заработки хватки!
Обманут, заморочат, до нитки обдерут.
А эта в одиночестве, присевши у кибитки,
Бывает, погадает, а денег не берёт.

Уже прошли Подолье. Палатки и монеты...
И добрались до Польши. Цыганки - ну и ну!
По городу промчатся, подобием кометы -
То кролика, то курку, то ковшик умыкнут.

Худые францисканцы крестились мелко-мелко,
Папуша спёрла книгу, стал жертвою купец!
Цыганки покрутили - не выгодная сделка!
Купец богат, украла б деньжонок, наконец!

Ещё подобный случай - приходим в Закопане.
Хватали всех за фалды - постой, поворожу!
Папуша погадала, потом и просит пана:
- Ты дай кусок бумаги, ещё не то скажу!

Красивый, интересный, и добрый ты и гений,
Сто лет ты будешь здравствовать, детишек будет пять…
Вернулась в табор. Отчим вновь вымогает денег,
А дети на пороге раздетые стоят.

Прибить её хотел он, и замахнулся... Где там!
Из табора сбегала.... И возвращалась вновь
За что цыган, ты, Боже, вдруг наказал поэтом?
Так, кажется, зовут их? Чудна поэтов кровь!

Писать сама училась, бумагу в тряпках прятала.
Слова в рядок низала, как бублики на шнур.
А детвора цыганская, чумазая, лохматая,
Ворует те бумажки цыганам на раскур.

Неписанным законом цыганского народа
Веков не разворошишь, начнётся каламбур.
Нет родины, а значит поэтов нет от роду,
Так было и так будет, так длится до сих пор.

Кибиток кочевых ребристые скелеты
У вожака цыган - суровое лицо.
Цыганскую беду, да выносить на люди?!
Будь проклят тот навек, тот станет подлецом!

Серёжками трясти, красиво спеть– и хватит,
Панов приворожить и обдурить - не грех.
А буковки писать – напрасно время тратить!
Поэзия? Народ? Ты что же, против всех?

Мы племя. Мы горох. Мы катимся по свету.
Там щепоть, а там горсть, а корня нет нигде.
И, без толку, что царь прославил Суламиту,
А где теперь тот царь и Суламита где?

Хватай-ка жизнь свою, зверёныш полногрудый!
Из юбок карусель крути в остаток дней.
Прошедшего уж нет и в будущем - не будет.
Есть скрипка, есть судьба и ты – смычок на ней.

Сыграй свою печаль и пристрастную душу,
Пройди по всей земле и след свой замети.
А там, а там, а там! Тряснём цыганства грушу-
И будет урожай, хоть сто таких, как ты!

Папуша табака раскурена народом.
Развеялся в степях такой сладимый дым!
Цыганская судьба в звёзд прячется колоде,
И тем, лишь только тем, народ твой невредим!

А ты нам – письмена! Премудрость алфавита!
А может нам и плуг нажить, и мозоли?
Мы племя. Мы горох. Мы катимся по свету.
И тесно будет нам на лоскуте земли.

А может основать какую-то державу?
Такой - Цыганоград, и орошать сады?
Чернила вылей прочь, перо пусть станет ржавым,
Забудь свои стихи, не привлекай беды!

Без буквы и письма кто с жизнью распростился?
Спроси у стариков, покрытых сединой!
Ну, если бы тюрьма, ну если б шли войной,
То Флавий и Гомер тогда бы пригодился.

А так, свободны мы! Ну ладно, конокрады!
Неграмотные? Да! Распущены? Ей, ей!
Нет трусов среди нас и отщепенцев-гадов,
И отступать куда, от солнца и степей?

А есть у нас леса и с песней души связаны-
Бальзам то для души! Нам ни к чему скрижаль!
Какое дело им? Кому мы что обязаны?
Мы - золотой сквозняк в истории держав.

Мы - медный листопад, гортанный окрик боли,
Явились, как во сне и след простыл по нам,
А грамота? Мы что, не прочитаем долю
По линии руки, по звёздам, по глазам?

Несправедливо ль мы кого-то наказали?
Иль может наш народ кого со света сжил?
Вот только и всего: курчат наворовали,
А может, кто с цыган в полиции служил?

Мы снялись и пошли. Нет дома в поднебесье!
Погостов тоже нет. Мы ветер. Мы туман.
Закинь своё перо, как чёрта бойся прессы!
Придут, научат нас, и попадём в капкан.

В квартиры сгонят нас, в бетонные скорлупы,
Заставят нас врастать в артели, ремесло.
В неволе, хочешь, чтоб усохли души - струпы
И мхами на костре цыганском заросло?

Благослови пути. Колёса, дали, веси…
И польских городов далёких миражи.
Единственная ты - цыганка-поэтесса!
Забудь те города, не плачь по ним, чужим.

Топчи свои печали колёсами в болото,
Пиши свою судьбину зигзагом по шоссе.
Гадай по Гольшках ты, по Палагни потопай
И пусть не знает свет, что кроется в душе.

Там, в сумраке шатра, где голодом измотан,
Плоды своих детей, мотаешь в пиджаки.
На подвиги тебе не надо Геродота.
Да и самой, тебе, писать уж не с руки.

Отлили слёзы скрипки, отбили дроби бубны.
Три дня тебя, три ночи, твой отчим пропивал.
Отвеселилась свадьба, пришли цыганок будни -
Цветастые квадраты клетчатых покрывал.

Ты разожги дровишки, свари суп из фасоли,
И пусть никто не знает, что в уголках души.
Чаруй мужчин прохожих цыганскою красотою,
И приноси супругу, как плату, барыши.

В лесу ты вырастала. Душа осыплет хвою.
Под солнцем электрическим не для цыган житьё!
Пришёл жених твой с птицей – петух не много стоит!
И сам он был, как кочет, красив, но это всё!

Ты выходила замуж, ослепшая от счастья.
Звал куколкой и скрипкой, наилучшей недотрогой,
Он взял тебя на руки, аж хрустнули запястья:
- Ты делай всё, что хочешь, - обычаев не трогай!

Дрова шипят от влаги, костёр осенний манит.
Напился цыган с горя, он мрачен и гневлив.
Ага, таки поймалась, нашёл листок в кармане,
Теперь сидит сердитый, чубук свой раскурив.

Ах, если б знал он, если б... То стих был про любовь.
Про небо, про кибитки, - Ну если б кто сказал!
То стих был, как свобода, что будоражит кровь,
А он его ботинком на пепел растоптал.

А сам то, как на скрипке, печаль натянет туго, 
Как припадёт щекою, заплачут все. Тогда
От Немана до Вислы, от Бога и до Буга,
Как будто волны страсти ударят в берега!

А это - не понятное. Не конь и не подкова.
Сгоревшие листочки – как бабочки, сухи...
О если б знал он, если б! Цыганское то слово.
Забитое, убогое, но словно гром – стихи!

Мочит. Лохматый. Чёрный. Белки, подобны блюдцам,
Бумаги было мало, а он и ту отнял.
Стоит он у кибитки. Старухи там дерутся.
Хромой, с сединкой цыган нагайкой их разнял.

Латают свои тряпки, едят супы с фасоли,
Храпят, икают, кашляют, дерут в зевоте рот…
И что им всем до этого, что корчишься от боли?
Что б так страдать за каждого, да стоит ли народ?

Но всё же, всё же, всё же... Народ не выбирают!
И сам ты только почка на ветке у него.
Все для него живут, живут и умирают,
Не потому, что лучшего нет в мире никого!

…Кибиток кочевых ребристые скелеты.
Пронзительна печаль… Века. Века, Века.
Поэзия? Народ? Ну кто придумал это?
Привязана к земле давно душа кочевника.

Цыганочкам - гадать, коней цыганам – красть бы!
Серёжками трясти под томный стон гитар.
И раз цыганка ты, то проклянёшь не раз ты
Вот этот, лишний свой и ненавистный дар!

Они тебе талант твой не простят. Бог видит,
Они не знают сами, куда тебя девать,
Из табора прогнать, чтоб никогда не видеть,
Иль в табор возвратить, чтоб снова унижать.

Беги, беги от них. Ты здесь утратишь душу.
Вон, польских городов далёких миражи.
А этим, разве что? Трусить цыган, как грушу.
Забудь, иди от них. Забудь и не тужи!

Иди в те города. Откуда, им не скажешь!
Да разве не видать? Из пекла. Из беды.
Догонят и вернут, с кибиткой крепко свяжут,
А ты рванись, рванись и вырвешься. Иди!

...И вырвалась. Пришла. После войны, в руинах
Дала ей Польша кров. Приют она дала.
И после тех лесов и пней гнилых, змеиных,
Оттаяла душа, размёрзлась, ожила.

И целый ворох книг, бумаги – аж до неба!
И не цыганский конь по имени Пегас,
Уставшее перо, не выдержав гипербол,
В волшебных недрах слов ломалось каждый раз.

Подруженьки твои, Земфиры, Мариулы,
Под вечер пыль дорог подолами метут.
Пиши. Пиши. Пиши. Тебя совсем забыли,
Тут твой рабочий стол. Душа твоя не тут.

На всей земле - одна цыганка-поэтесса!
Живёт, как Гесиод. Труды и дни... и дни...
И снились ей в ночи застрявшие колёса,
Кибитки и огни...огни...огни...огни...

И снился ей народ такой, до боли милый!
И звёзды, и ветра, и чёрный лес, и плёс.
Ох, как её там ждут, аж руки заломили,
Тонюсенькие сёстры из племени берёз!

А тишь…какая тишь! Там волк на цыпках ходит.
Под соснами шатёр стоит, как боровик.
И детвора в лесу вкуснятину находит,
И рыжики пекут над жаром, как шашлык.

А ночи, а туман, звук музыки огнистой!
Коралловая вязь спустилась на плечо!
О Боже, там дукат с коралловым монистом
Под подранным шатром за шиворот течёт.

Колёса крутятся быстрее, безутешно,
На полосе дорог потряхивает воз.
Деревья в седине, как брови у старейшин,
Последние цветы растеребил мороз.

А тут тебе уютно! И лес, как там и не жил!
Обычная хозяйка домой идёт, спеша.
И вдруг как вскрикнет память: - А юбка моя где же,
Из всех цветов на свете? И защемит душа.

А где моя свобода, где ночи мои, грозы?!
Как хорошо в лесу мне средь солнца и травы!
Собрать бы чёрных ягод, цыган-страдальцев слёзы!
…Писала все поэмы Папуша с головы.

Тувим писал Папуше: - Пусть пани пишет, пишет!
У пани есть таланты и тонких чувств краса!
Но пани те печали никак не заколышет,
Зря пани неизменно стремится в те леса.

- Народ мой, дай ладони, тебе я погадаю,
Что ждёт тебя, народ мой? Куда тебе брести?
Ой, бедные цыгане как дальше жить?  Не знаю!
Нигде уже в Европе костёр не развести.

Вы будете оседлыми, для вас такое - ново.
Одни считают - надо, другие - то беда.
Но только знаю точно я, вам очень нужно – Слово!
Без Слова вы – болото, застойная вода.

Волнуются цыгане - как чёрта, бойся прессы.
Кто водится с чужими, то не цыгана жизнь!
Отнимут вашу волю и прикуют к прогрессу,
Хоть кровь из-под ногтя, а за своё держись!

Прости, прости им, Боже! Они брели веками,
Совсем не понимая наплывшей темноты
И только время лечит ту боль, что давит камнем,
И кровью закипит рожденье правоты.

Ну что же, покарайте, добейте, как злодея,
Писать я перестану, немой приму обет.
Пусть думают, цыгане лишь петь, гадать умеют,
Ни гордости, ни памяти у наших ромов нет!

А кто расскажет людям про наши с кровью слёзы,
Про те леса волынские, где память, аж кричит,
Когда мы шли, как в пропасть, голодные, в морозы,
И ужас гнал нас в бездну с названьем - Геноцид.

А смерть, как в том бинокле, смотрела в пулемёты,
А дети как кричали, когда на гибель шли!
Мы хоронили мёртвых, своих родных, в замётах,
Поскольку невозможно добраться до земли.

А кто расскажет людям всю правду про дорогу,
Как едет себе цыган, дорогой - цок да цок,
А ту, его кибитку, ту царственно убогую,
Везёт худющий мерин, второй в дороге сдох.

А тут - король навстречу. Карета вся в убранстве.
Под экипажем грузным дрожит, гудит земля,
А цыган ему крикнул: - А ну, с дороги панство,
Здесь, кроме солнца в небе, нет больше короля!

И кто к нам обратится великими словами,
Как тот, что в Бессарабии пришёл когда-то к нам?
Прошли дожди и грозы у нас над головами,
И с музыкой цыганок распались где-то там…

Тревожно птицы мёртвых, в лесу вздыхают совы
"И на кострах цыганских, уже растут грибы".
Одно я только знаю: что нам так нужно Слово.
Как пламя и как доля, как линия судьбы.

"Смеётся моё сердце и плачет, словно ветер"-
Пером Папуша водит и буквы вверх ушли...
Как трудно ей даются сухие буквы эти,
Как передать печали и плеск воды вдали?

Снега бумаги белой. А буковки, как пролески
Взойдут они? Пробьются? Ведь нынче холода.
Но вот выходит книга дебютная, на польском,
Где есть и цвет печали и с голосом вода.

И в ту же ночь, под окнами, цыган заржали кони,
И зазвенели стёкла и двери поддались.
И бабушки-соседки молились на иконы,
Одна из них Антихриста увидела, кажись.

Ну, вот, и весь твой сон - поэзия, кибитки...
Растоптаны стихи, бумаги скомкан ворох.
Поплакаться кому? Свидетели соседки!
Чтоб сердце не клевал цыганский чёрный ворон.

Сказать бы на весь мир: - Принадлежу народу,
Который обрекал на боль и немоту!
Я всё равно люблю его печаль, свободу,
И ненавижу тьму, цыганства темноту!

Сказать бы на весь мир... А может кто на свете
И знания, и опыт цыганам раздаёт.
И всё-таки в лесах, в цыганском том приюте,
Ещё свобода есть, но где она живёт?

...И снились ей леса, и снилась ей свобода.
И тысячи ладоней, и тысячи свечей.
И линия путей цыганского народа,
Как линия дорог, как в реку плыл ручей.

И вот опять, беда с цыганскими воронами!
Сам месяц молодой, как жеребец дрожал,
Цыганской Музы – руки, как крылья переломаны,
Цыганским словом вспорота и вынута душа!

О племя кочевое! Ты помнишь ли Папушу?
Ту, солнечную грусть цыганского чела.
О, если б заглянул цыганский Бог ей в душу,
Она б и в смертный час, его не прокляла!