Грибоедов

    В субботу было. Геннадий Михалыч принёс из лесу целую корзинку грибов. Все говорили ему, чтоб не ходил в лес зря – грибов нынче мало, так мало, что, можно даже сказать, нет вовсе. А он нашёл!
     Дома сам почистил «продукт закуски», сам нарезал меленько, отваривать не стал, считая это лишней тратой времени, наложил на сковородку, плотно накрыл крышкой: и отварятся, и поджарятся заодно, мол.
     После бани сел за стол. Позвал жену.
– Я твоё сомнительное блюдо есть не буду, мне своя жизнь дороже твоих непонятно каких грибов. Все говорят – нету, а он припёр чёрт знает что! – отказалась та. – К тому же видела я, что ты чистил и как жарил.
– Ну, не будешь, так не будешь. Ложись спать голодная – злей будешь, – ответил хозяин.
    Заморив червячка картошкой с растительным маслом, спутница жизни пошла на покой, а Геннадий буркнув «ну и дура», отомкнул свой «Вереск» и рюмочку за рюмочкой, ложечку за ложечкой угомонил и то, и другое: и поллитровочку, значит, и грибочки. Спел в одиночку: «Подонок гуляет, подонок гуляет, подонок гуляет – казак молодой…», делая особо сильный акцент на слова «О чём дева плачешь, о чём слёзы льёшь», такой сильный, что даже сам заплакал. Никто не пожалел Михалыча, и он пошёл баиньки.
     Ночью, под утро уже, в полчетвёртого примерно, чувствует и слышит даже, как кто-то зарычал в животе: ур-р, ур-р, буль-буль –ур-р! А потом, как будто плотину прорвало и вниз из неё попёрло всё, что там, внутри его, было. Да так напирает, что удержать никакой моченьки нет! А удобства-то у нас у всех во дворах находятся – ни одеться, ни добежать туда не успеешь при любом раскладе!
     Вскочил Генка с кровати своей – да на ведро скорей тем местом, которое никакой заслонкой, тем паче ладонью не запереть, а и запрёшь - такой напор удержать не сможешь! А ведро-то из-под угля, которым котёл топили, попалось. Но что делать, коль оно одно в доме и было – на тазу-то вообще не усидишь. Полчаса сидит мужик, только встать надумает – ур-р, ур-р опять! Ноги натекли, занемели, судороги стали икры выворачивать, ступни иголками закололо:
– Ир-раида! – заорал супруг, когда на часах было без четверти пять. – Ир-раида!
     Очумевшая спросонья жена опрометью вывалилась из спальни:
– А?! Что?!
– Бумагу давай скорей! Икры сейчас порвутся!
Ираида Петровна растерялась, засуетилась вокруг мужа, обожглась о батарею, схватила валявшуюся за котлом обёртку от маргарина, подаёт мужу:
– На!
А тот глазищи вылупил, орёт, как бешеный:
– Издеваешься, да?! Я сюда картошку сел жарить или зачем?! Не видишь, что ль? Не чувствуешь, что ль? Ай не соображаешь, что к чему?! Бельмы-то свои разуй! Накаркала, зараза!
     Потом супруги до утра, пока не рассветало, грели воду на плитке. Геннадий отмывал в тазу свой таз, опачканный о ведро, на котором он прозаседал полночи. Вода делалась чёрной-чёрной, чернее ночи. Ираида предложила ему выпить угольные таблетки, чтоб подавить революцию, разыгравшуюся в мужнином пузе, на что тот опять вспылил:
– Я только что от одного угля отмылся, а ты меня другим напичкать хочешь?!
Жена долго мыла и подтирала пол своими старыми панталонами. Муж, прихрамывая, не раз направлялся к кровати, но не доходил до неё, а с полпути вприпрыжку возвращался, привычно ловко вскакивал, как в седло велосипеда, на своё «рабочее место». Ночной процесс повторялся сначала и опять сначала целые сутки. Хорошо ещё, что выходной был, а то что бы делать стали?
     В понедельник на заводе поведал Геннадий Михалыч эту свою историю мужикам и… перестал быть Геннадием Михалычем, получив отныне и до века почётное прозвище, вынесенное в заголовок этого рассказа. А от прозвища у нас – это не от угля и не от грибов – до смерти даже спиртом не отмоешься.