Би-жутерия свободы 289

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 289
 
Лотта выглянула в окно и отпрянула. По Второй авеню шел парад геев с семицветно-радужными развевающимися флягами. Для Лотточки это представляло демонстрацию непонятно кого под огромным эк-Viva-лентным транспарантом «Все на борьбу с фригидностью! Работая на бескровной маслобойне, восстановим функции органов любви!» Лотта была совершеннолетней и её воротило от бесчувственных баб, поэтому ей показалось, что ножницы стрелок для выкраивания времени срезали на циферблате 3.15 и снова раскрылись на 3.17, и этого им вероятно хватило для оплодотворения будущего, подгоняемого к четырём часам.
Питающая к себе уважение пунктуальная мисс Добже обрекла свою уютную квартирку в разгар сезона городских пожаров на три дня одиночества, заключив её на два ключевых поворота в финском замке с неизменным клеймом «Made in China». Лотта спустилась в скоростном лифте в фойе, по дороге задев плечом увальня (соседа наискосок) японца Всегда Когонибудь Хонсю. Этого неуравновешенного типа преследовали голоса, и он из миролюбия приобрёл пушку, чтобы отстреливаться. Женщинами в регистрационной книге пусе-тительниц осушитель бокалов япоша не интересовался, потягивая настойку из коры сакуры.
– Не понимаю, почему наше здание «Вандербильд» не переименуют в «Император Хирохито», здесь все жильцы японистые, – бросила она по дороге к вертушке дверей вопрос на затравку невозмутимому консьержу Владимиру-Уолтеру Недадено.
 Его лицо, с подковой челюсти, пергаментно побледнело, но без следов клинописи, до этого момента оно напоминало измордованный витраж после третьего раунда. Консьерж и лифтёрный постоялец-осведомитель (две профессии в зависимости от времени суток) выслушал Лотту вполуха, прикрыв зевок дочерна загоревшей в Доминикане ладонью. На мизинце сверкнул бриллиант, во рту золотая коронка отразилась в будильнике на запястье. Выражение на Вовином лице убедило её, что в юные годы носитель его занимался любовью натощак под сенью заборов, не заглядывая в инструкцию.  Теперь услужливый притворщик дверей ждал, когда его произведут в старшие привратники. Когда-то Уолтер-Вальтер-Вова пострадал за не мог, но это осталось в первом неудачном браке.
– Здравствуйте, Лотташа, – последовал исчерпывающий ответ истосковавшегося по утрусскому общению Уолтера, вернувшегося недавно к семье и к любимому занятию – обследованию своих Уолтеровских «Диснеев» зубочисткой №38 после пропесоченного отдыха в Доминиканской Республике на холерном острове Гаити.
Соус мыслей заливал маринад предвкушения, когда душная парная 41-й улицы обдала Лотташу из шайки, как будто какой-то излишне вежливый банщик подбросил на раскалённые камни охлаждённого «Боржоми». Солнце палило. Мозги плавились сыром, в них одна за другой преждевременно рождались лысеющие мысли. Снаружи не ясно было, сколько градусов парило в воздухе. Внутри  по винно-водочной градации их явно не доставало.
А сколько? – подумала Лотташа и мудро решила, пусть мужчины занимаются сложными подсчётами. Она в силу своих исключительно гуманитарных способностей предоставляет им церемониться с шеренгами цифр. У них это получается лучше. И если ей покажут на нью-поркской бирже хоть одну женщину, торгующую просроченными акциями, она отважится на повторение пройденного – возврат на родину, чтобы подать документы в институт на ночной факультет в Киеве. В ту же секунду Лотточка лишила себя приятных размышлений. Она увидела потрясающих руками сиамских близнецов в униформе. Зрелище, представшее её глазам, было фантастическим. Не хватало ещё, чтобы по асфальтовому ландшафту расплывшихся часов извивалась ластоногая русалка в бюстгальтере нараспашку, чтобы мужики её хватали за персии, и тогда бы Лотта поверила в реинкарнацию Сальвадора Дали. Но что здесь делают Моня и Евдоким? –  забеспокоилась, постепенно приходя в себя, Лотташа и услышала в ответ, – Вас ждут, мисс Добже.
Две головы, привыкшие досаждать, развернулись к обочине. Левая рука близнецов сжимала форменную фуражку. Правая, в отделанной бриллиантами белой перчатке а-ля Джексон манекенно в точности повторяла левую, протягиваясь к до блеска надраенной дверце, заходящейся от радости встречи в лучах вечернего солнца.
Лотта успокоилась, вспомнив, что двуглавые «орлы» Моня и Евдя были зачаты под хищным грифом «секретно». Мимо неё (на поводке-подтяжке у бульдога Рей Тузика) в оцепенении проскакала рыхлая дама в декольте, обнажавшем сушёные дольки понурых грудей. Скользнув глазками по Лотте, она моментально приобрела выражение циркулярного письма рыбы-пилы. Карнавал отщепенцев продолжается, подумала на секунду Лотташа, такую суку даже не хочется пропускать через решето памяти. С этой игривой мыслью Добже осчастливила подкатившую машину грациозным вхождением в неё. Женское сердце Лотташи пролапсно стучало через определённые довески времени в стенку проголодавшегося за день желудка, в котором ещё отдавалось вчерашнее биение посуды.
В салоне на заднем сиденье её встречала навсегда примеренная улыбка  Лёлика. Сегодня он выглядел уступчивым Чемберленинцем после сдачи Чехословакии криминальному хронику Гитлеру, наивно веря, что войны между ним и Лоттой не будет.
Близнецы комфортабельно расположились за рулём, и машина влилась в пританцовывающее марево, стлавшееся по шоссе FDR (Франклин Делано Рузвельт) в направлении Брюквинского моста.
– Что всё это значит? – вопросительно подняла подведённые «под монастырь» бровки Лотташа, – только давай без сюрприза вроде устроенного мне, когда без предупреждения привёз меня в Лох-Несскафе «Анус» на День Открытых Створок Ракушек врачей-проктологов, которых сейчас развелось, хоть ж... ешь.
– Сегодня обойдёмся без дешёвых сюрпризов, скоро всё узнаешь, – отрезал Лёлик и ногтем нажал кнопку на дверце.
Стекло отделило салон от водителей. Евдоким и Моня нервно переглянулись. Из изголовья заднего сидения полилось романтическое произведение Л.Т.М. «Папиллома Бланка», то ли в память о Белой голубке Пикассо, то ли о дедушке Ильича по материнской линии, убеждавшего массы, что коммунизм наступит тогда, когда отпавшей необходимости ампутация не потребуется.
– Выключи этот нагромождённо-бредовый Опа-насовский сюр, потребовала Лотташа, – лучше объясни, что делают эти двое преступников – мистер Олл Райт и мистер Олл Лефт за рулём?
– Я взял их на поруки. Зрелость – это молодость на здоровой основе, идущая на убыль, а эти живут душа в душу, как метущиеся японские дворники на ветровом стекле Тойоты.
– Ты что, совсем офонарел?! Чья это машина?
– Наша, экстралюксовая.
– Впервые слышу о такой марке.
– Это ненормативный «Лексус».
– Что-то новое. Тогда подоконник может служить  подлокотником, но не наоборот. Перестань скрытничать, откуда такие деньги?
– Ты, вероятно, забыла о двух миллионах в атташе-кейсе.
– Но опрометчивая мисс Вандербильд выдала их нам, рассчитывая на капиталовложения в газовую промышленность.
– Разве я похож на отбившуюся от рук котлету? Какая там папина газовая промышленность! Все мои байки сплошная фикция.
– Плевать я хотела на твои изысканные свинства. Но предупреждаю, папку не трожь! Изуродую, измордую, закопаю! Я смотрю на тебя, как на быка – производителя впечатлений, как на идиота, набравшего воздух в лёгкие, и не знающего, что с ним делать. Думаешь мне не известно, что женские бёдра представляются тебе границами, которые ты не решаешься переходить, а тем более раздвигать, поэтому втайне от меня ограничиваешься мальчиками. Стоило мне отдохнуть от тебя пять рабочих дней, как ты, прохиндей, успел подсуетиться и экипироваться – шикарный костюм, бесполая шляпа, перчатки  из тончайшей кожи, и отправиться к геям.
– Я не принимаю скоропалительных выводов и благочестивых измышлений. Не спеши с суждениями, тебя ожидает потрясающее расстройство при четвертовании, – прогнусавил Лёлик и вытащил из-под сиденья внушительную по плоскости коробку.
– Ты аферист, рекетир, обходящий острые углы и собирающий дань с нищих. Что это? Розыгрыш стажёра недозволенной любви или дешёвый подкуп?! – Лотта была убеждена, что взяточники не живут дольше положенного в карман, а такие, как Лёлик, ищут уединения в недозволенной любви, получают его и несутся поделиться находкой к венерологу Агнес Шприц, у которой волосы посеклись от частого употребления расчёски, после того, как она отстажировалась в мастерской по починке мужской аппаратуры.
– Открой, лапочка! Тебя подстерегает сюрприз с прелюдией к оратории, – ни капли иронии не стекало с лёликиных губ.
Лотта посмотрела на него, как на слегка рехнувшегося. Развязав полосато-тигристую ленту, она бережно сложила её в сумочку (в хозяйстве всё сгодится) и приподняла покрасневшую от стыда крышку. Из коробки робко выпружинил Ванька-Всунька в голубом презервативе. В момент Лёлик заработал звонкую пощёчину, не представляющую  ценности с литературной кочки зрения.
– Я к тебе всей душой, а ты шлёпанцем по морде! – взвыл он.
Синяк под левым глазом проявился намного быстрее, чем Лёлик Пересох успел надеть защитные очки «Хамелеон» в неизбежной золотой оправе. Во вместительной коробке на Лоттиных коленках, завершавших шикарные ляжки, что-что конкретно зажужжало. Откинулась крышка, служившая промежуточным дном.
В чертополохе внутримозговых всполохов, которые так искусно описывал эрото-поэт Амброзий Садюга, её затуманенному от слёз взору предстала шуба из русских соболей. Лотта почувствовала себя Джинном, выболтавшим страшную тайну, после долгих лет пребывания в бутылке. В голове её мелькнуло – а не начать ли извлекать из всего пользу для себя без истерик и грубого насилия?
– Прости, если сможешь, любимый, ты ведь сам напросился. Я забыла, что сегодня 12 апреля – день моего долгожданного рождения. Так выпьем! – воскликнула, потрясённая щедрым подарком Лотта, и бросилась к Лёлику на бритую грудь, памятуя о том, что если Фаина Раневская всю свою жизнь проплавала в унитазе стилем «баттерфляй», то её кормили в нём комплексными обедами.
– Если смогу, – откликнулся шустрый Лёлик, которому не помешало бы спидометр на яйца повесить, – между стаканом и домом много общего – их можно перевернуть вверх дном – отодвинул он Лотту, посмотрелся в зеркало, вделанное в спинку сиденья, и нажал потайную кнопку. Выдвинулся продвинутый бар с набором вин, коньяков и «Заветского Шампанского», – будешь пить?
– Ты меня спрашиваешь? Где поздравительная открытка и обещанный «Уплотнённый роман с бульдозером»? – накинулась она и по-среднеднепропетровски откликнулась на кожаное сиденье.
– Не цепляйся, голубка (поломка – исп.) моя. – Лёлик Пересох с хладнокровием ящерицы горделиво протянул Лотте красочную открытку, изображающую голубиный помёт на уличной панели с утилизированным стихотворением, над которым он корпел ночь напролёт. Что там говорить, ему тогда захотелось очень, даже очень-очень – требовалась аварийная посадка на стульчак.
Дрожащими от возбуждения руками Лотташа вытащила, как гюрзу, лубочную открытку из лилового, отливающего золотом, конверта. На нём было изображено шикарное несварение желудка по-исландски. Она раскрыла её, как «Бессонник», как «Профилактические беседы рвача», демонтировавшие счастье на ночь, и размазывая потекшую из сиреневых глаз непослушную тушь на пряди волос, заволакивавшую сознание, зачитала непрожёванный стих:

Я встретил вас, когда цвело везенье.
Любил взасос, не покладая рук.
За ночью дань – день вашего рожденья.
Сюрприз – в подарок приготовлю «плуг»,

Который был весёлым и отпетым,
Как на экране мульти «Фитилём»...
Я отправлялся с вами спать валетом
И просыпался старым королём.

Все дни рожденья просто ненавижу,
Но ваши – дело чести и любви.
Пишу, стесняясь, то, что не напишут
Шекспир, Хаям, Рембо и Навои.

И если есть слова и выраженья,
Что можно срезать, как букет цветов
Двенадцатого, в светлый день рожденья
Любви корзину занести готов.

Его оставлю в комнатке консьержа
(чист как стекло, ни в чём не уличён).
Тешу себя который год надеждой
Не получить «по морде кирпичом».

Но шутки в сторону, паяц отменный,
Сегодня же пойду на абордаж.
Не я один такой – полмира пленных
В объятьях удивительных Лотташ!

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #290)