Стон за соседней стеной

Из за сильных морозов остановился единственный Ничипурышкинский завод по производству «хрен  знает чего». Склады в ангарах были доверху набиты разнообразной хренотенью. Кануло в лету то время, когда продукция «Красного молотобойца» была в каждом доме близлежащих и дальнеотдалённых местах повышенного скопления человекообразных особей.
На счету у Пантелеймона Фёдоровича была цифра с шестью нолями. Без палочки. О зарплате можно было забыть до весны или даже до лета. Всё зависит от того, когда уровень снега сровняется с уровнем воды в местном озере.
Кинув в буржуйку очередное глянцевое недоразумение, Пантелеймон  поскрёб ощетинившуюся небритость на шее, почистил зубы зубным порошком ( спасибо деду — запасся этим добром впрок, хоть у самого зубов не было). Одинокая ностальгическая слеза скупо, как бы нехотя выползла со скрипом из левого глаза Пантелеймона и вразвалку направилась известным только ей маршрутом, никуда не сворачивая.
Безжалостный мороз, лютуя, бесцеремонно наносил на стёкла и пакеты узор за узором. Звукоизоляция пластиковых окон была слабая и шум падения гигантских снежинок уже третью ночь мешал Пантелеймону заснуть. Снег закрыл уже окна до половины. Скоро совсем видно ничего не будет. И тут Пантелеймон Фёдорович подумал: а почему так тихо за стеной? Где соседи? Неужели я остался в доме совсем один? Один на один с зимой. Снег, мороз, безработица — сколько всего навалилось сразу! А так всё хорошо начиналось...
За соседней стеной послышался слабый, даже скорее жалостливый стон. Пантелеймон даже вздрогнул от неожиданности. Неужели Аныч осталась? Аныч — это соседка Пантелеймонова. Работала с ним в одной смене на заводе — носила разные хреновины с места на место и получала прилично за свою работу от кого ни попадя. - Ааааныыыч! - громко позвал Пантелеймон, - это ты тама или хто другой?
- Да я , я это, - отозвалась девушка слабым голосом человека, испытывающего невыносимо острое наслаждение. - Вот, зуб разболелся, так я приняла обезболивающего три таблетки, вернее думала, что это анестезик, а оказалось снотворное. А родня не захотели меня будить, молча собрались и укатили на зимовку в Бабусинск. Вот же ж... А столько лет рука об руку, локоть к локтю, колено к колену прожили бок о бок, а как зима нагрянула, так и бросили меня туточки, а сами тамочки теперь сидят, в тепле жопы свои бессовестные зацеллюлитивают.
- Аныч, как бы там ни было, я твой на веки и во веки веков... тьфу ты, с тобой, говорю я буду, пока сме... Блин, что то меня заносит не в ту степь сегодня. В общем, давай или ты ко мне или я тебя сам, не приведи Господи,  приведу к себе, вдвоём оно зимовать легче вестимо. У меня ещё телевизор работает. Лааамповый. Можно руки погреть ежели замёрзнут.
За стеной слышно было как Аныч шумно думает. Или это она просто дышала так. Не видно ведь ни черта из за стены этой.
- Ладно, чай брать с собой или чай сам имеешь чем барышню попотчевать? У меня пару булочек плюшевых завалялось — будет закуска славная! - с этими словами Аныч спохватилась с места и стремглав побежала к уже широко распахнутой двери Пантелеймоновой квартиры.  Не успела она переступить правую ногу через порог, как глубоко увязла в неловких, но горячих объятиях румяного Пантелеймона.
Свет моих очей! Аныч, как же долго я ждал этого мгновения! Теперь то уж не придётся мне самого себя обстирывать да наготавливать разной снеди пользительной. Теперь ты этим будешь заниматься. А я буду тебя за это любить сколь хош раз на дню и не менее ночью.
_ Ах, ты , негодный застрянец! - вскипела Аныч, - пригласил плюшками побаловаться, а самому служанку надо было.  Иди ка ты к своей верной резиновой бабе, а на мои ласки не смей рассчитывать. Не такая я, шоб за пакетик чая да по десять раз на дню с тобой да по всякому!
Пантелеймону аж дурно стало от цифры десять.  - Нет, всё совсем не так, как ты подумала! Я же поэт разтакой да этакий. Я тебя в стихах любить буду. Тебя и никого кроме! Ты же знаешь сама как я это умею делать.
- А, ну тогда ладно. Так то оно можно,- успокоилась Анычка,- ничего в этом предосудительного нет. Чайник нагрел хоть? Давай, выпьем што ли за... за встречу нашу нечаянную. И это, есть что то свежее у тебя, ну в смысле стих какой незаваляшшиий? А то зуб сильно болит, надо чем то отвлечься. Продекламируй, Пантелеймоша! Как друга по хорошему ведь прошу пока!
Задумался Пантелеймон, на миг, не более, вскочил на тубарет и стал с чувством собственного достоинства читать стих, рифму для которого он наконец то отыскал под диваном сегодня утром.
 Остановила его монолог только получёрствая плюшка, с силой затолкнутая в рот мозолистой, крепкой рукой Анычи.