Никому не нужные стихи... Часть 1

Издать – это просьба покойной жены. Она вытаскивала
из огня остатки рукописей двух сборников,
которые  я  поджёг. Так   как,  бумаги  на  них   не
хватило. Ушла на воспоминания ставропольского
комбайнёра. По просьбе трудящихся, а потом он и
союз развалил! Ибо так и остался комбайнёром. Где-то так!
Издать  на  русском,  да  ещё  сейчас.. в Украине  проблематично.
Прошу – где угодно, как  угодно...
Приму  любые  условия.  Хочется   уйти– всё  же  выполнив  просьбу. 
+38(066) 102- 86- 81Обещал, ведь...Автор +38 (093)24-46-946
Я решил пустить шапку по кругу: что-то же
делать надо: мне уже 71 год: чего ждать?
Кто посчитает нужным и возможным
прошу перечислить на счёт
Ощад Банка Украины
51 67 49 10 15 86 37 89.
Или: Приват банк
4149   4378  5831  1531.
«На авось» – может бог и подаст.
« С миру по нитке – голому верёвка!»
При союзе   сборник
«Жажда памяти»: «Радянськый
пысьменнык» 1969.
С уважением:
В. Ищук.
26. 06.2017г.
Подборка из предполагаемого
сборника – что б сформировать суждение
на сайте:  Ya pishu.net,   Styhy.ru
логин: Valentin Ischuk
Где и как – пока не знаю.
Что бог даст – то и
будет!
Все под богом ходим.
Автор.


                «СОДЕРЖАНИЕ

18. Зачем
19. «А В МАЛЕНЬКОЙ…»
20. Славянка
21. Моя земля
22. Кое-что из сада
23. «За пределы нельзя…»
    Жизнь 
24. «Одни решили…»
    «На слабом огне…»
25. «Тормозни уходящее…»
    О любви
26. Движение
27. «Упорхнуло лето…»
28. «А вы утешьтесь…»
29. Одноклассники
30. «Стали вихри…»
31. Голос крови
32. «Когда получил ответ…»
33. Слово
34. «Каждой женщиной…»
35. «Я застану ещё…»
36. «Это незримо…»
37. «Тихая гавань…»
38. На грани
39. Ода плоскостям
40. Тайга
      Полдень
41. Палатка у моря
42. «Чудно;, должно быть…»
43. Предчувствие
44. «Плюнув на наши…»
45. Зимний этюд
46. «Мой мальчик…»
47. Путь
48. На распутье
50. Чтение дождя
51. Липовая аллея
52. «Стихают скрипки…»
53. «Как-то роман…»
54. «Река…»
       Бриз
55. «Полощет время…»
56. «Сорви, так и быть…»
57. «Во мне слились…»
58. Шекспир; Прости, прощай
59. Привилегия
60. Что-то небо с утра
    Встреча
61. Сотворение мира
62. Прижало
63. Зарисовка
64. Хатынь
65. Стужа
66. Травля
67. Капризный носик
68. Невеста
69. Всё дело в буклях
    Рассвет
70. Заозерье
72. Встаёшь с утра
73. Прекрасному городу «Д»
74. Ночи холодные
75. Аншлаг
76. Издержки погоды
77. Смотрю в окно
78. Ступенька
79. Покой и блеск
80. Такое воскресенье
81. Внеурочная зима
82. Ноябрьская ночь
83. «Галактики разбегаются…»
84. Пейзаж
85. Грибные леса
87. Каникулы
88. Осень
89. Стресс
90. Закат
91. «Не могу про красивое...»
92. На исходе зимы
94. Горький сахар
95. С работы
96. Бабушке
99. Памяти отца
100. Памяти деда
101. Сестричке
102. Кучерук Ксении
103. Осень в старом городе
104. Репортаж из одной войны
105. Бабье лето
106. Ноктюрн
     Листья
107. «ВРЕМЯ ГОНЧАР...»

108. Ночь во Львове
109. «Они уходили…»
     «Да, я каюсь…»
110. Проза
111. Шаги
112. Памяти Соколова
113. Холодный сезон
114. «Вот и будет день…»
115. «Руки женщины…»
116. Ода
117. «Душа — это след…»
     Ворона и лиса
118. Противостояние
     «Наивные девочки…»
119. Библейское
120. «Хороших нет женщин…»
     «Разбудила, зажгла…»
121. Актриса
122. «Годы медлили…»
123. Лесть
124. Воспевание
125. Сказка
126. Начинающему горнолыжнику
127. «Речка Белая…»
128. Возвращение
129. Ливень
131. Колывань
132. В предгорье
133. «Откупорьте Везувий…»
134. Мотогонки
135. «Не только зима...»
136. Фрагмент
137. Последний урок
138. «В небольшом саду…»
139. «Что-то легкое сочится…»
140. Первый прыжок
141. Утро
     После дождя
142. Август
143. Подвесная дорога
144. Монолог
145. «В краю малины…»
146. Сентябрём
147. И кто же
148. «Добрый вечер…»
149. Поджёг
     В гостях
150. «Станут ли птицы…»
151. «Мы были соразмерны…»
.    Воскресные пруды
152. «Тонет танец…»
153. «Стал жить...»
154. «Кори меня…»
155. «Возможно это…»
156. Христианство
157. Холод
158. «Мои друзья…»
159. Солнце
160. Срочная

161. «Подсадная утка…»
162. «Хлеба завоз…»
163. Мерен
164. Небо в августе
165. Биография
166. По Эдгару По
168. Уроки пурги
169. Письмо
171. Лето
172. Прикидка
173. Ностальгия
174. Как вариант
175. Про овец.
176. «Зима постылой…»
177. «КОГДА  ЖИЗНЬ...»
178. Скорая помощь
179. Мотоциклистка
     «Осень желтая…»
     Ухаживание
     Деталь
     Вечер
180. «Осень где-то…»
181. Метель
182. «Целуй меня…»
183. «Вот снова за дверью…»
184. «Плачь, милая…»
185. «Одиноко. Стучится…»
186. Пой, Василий
187. Жди
188. Жара
189. «Ветераны идут…»
190. Первые ласточки
     «Весна в садах…»
191. Деревенская мастерская
192. «И вот нелёгкий…»
193. Тост
194. Отношение к ночи
195. «Непрошеный гость…»
196. О людях
197.«Мелькают лица...
198. По Иоанну
199. «Женщина — фальшивит…»
200. Ерундиция
201. Стихи про ведьму
202. Лунная ночь
203. «Это женщина целует…»
     Вагон
204. Поздняя осень
205. «Снега пласт…»
206. Зима.
207. Болезнь
208. «И вновь слова…»
209. Летний этюд
210. «Ты прозябаешь…»
211. «Ночь. Человек…»
212. Маки
213. Наивный роман
214. «Уткнитесь в пятнышко…»
215. «Фонарь светил…»
216. «100, 200…»
217. «Что ж вы спешите…»
218. «Через 20 лет…»
219. «Я был не первым…»
220. «Смешаны краски…»
221. Диагноз
222. Танец
223. «Падает снег…»
224. Следы вечности
     Осеннее небо
225. На Сумской
226. Осенняя дорога
227. «Ночь как чёрная…»
228. Немного о тишине
229. «Она ничем не одарила…»
230. Февраль
231. «Ушла, не вернулась…»
232. День первый
233. Моя незнакомка
234. Мотогонки
235. «Еще, наверно…»
236.Такой день
237. «Зеленая калитка…»
238. Он
239. Домыслы
240. Дневник
     «И вот я встретил…»
241. «Это ошибка…»
242. Вторженье в ночь
243. Миссия
244. Холодная ночь
245. Мимолётное
246. Раскаянье
247. Воронежский этюд
248. Оптимизм
249. Просто  рифмы
250. Две осени
252. «О грустном – не надо...»
253. «Ах ты белая…»
254. Живопись
255. «Душой бы…»
256. День рождения
257. «Сегодня ты пьяна…»
258. Пурга в степи
259. «Давай запомним…»
     Воскресные пруды
260. Весеннее
     «Она как женщина…»
261. Вечный двигатель
262. «Все изменилось…»
263. «Ты ушла в неизвестность…»
264. «Нет у меня жены…»         
265. «По чуть-чуть…»               
266. Гимн веку               
267. Улица               
268. Междугородняя               
269. Притча               
270. Квартиросъёмщица               
271. Постирушка
272. В гостях у атомной бомбы               
275. О, Юг...
277. Блокада
287. Рыжий лес
292. ДОТИК
293. Польові квіти
294. Подоляночка
295. «Ми лиш раби…»
296. «Нехай буде»
297. «Де в «брамі»…»
298. Зима – це біль
299. Осінній  блюз
300. Цей світ не постійний
301. «І не шукайте...»
302. Сутінки
303. «А над полем.»
304. Дорога
305. «Ми теж європейці…»
306. P.S.
307. Ночной трамвай
309. На авось
310. Сезонное
311. Цветение груши
312. Вот бы
314. Как быть?
315. Ход
318. Танец лета
319. По бетону
320. Был вечер
321. К пирамидам
322. Просветление
323. Ночной подъезд
325. Осенние дожди
326. К урбанизму
327. Быль   
328. Правота мига
330. Вздор
331. Про нас
332. Не сложилось
333. Уход
334. По тайге
335. Вне игры
336. Сессия. Ночь
337. Animal Planet
338. О времени
339. Вершины
340. Катимся
342. Дожди весны
351. С берега
344. Моему поколению
345. На исходе


347.ДУНОВЕНИЯ ПОЗДНЕЙ ПОРЫ


348. К тебе
349. У ручья
350. Про Настю
351. И вспомнили поле
352. Проект договора
353. Мотив двора
354. Сам с собой
355. Если
356. Дождь   
357. Юность
358. Будни
359. За ёлкой
360. Разбор понятий
361. Балкон
362. Ода Шлиману
364. Поговорили
365. Стеченье
366. Так вот...
367. Об этом
368. Базар
373. Ход раздумий
375. К переходу
477. Созерцание
378. Последние лучи               
379. Мы лишь вопрос               
382. Урок рисования
383. Примерно так               
384. Пока в пути               
485. Ветер
386. Тринадцатый снег               
387. Внутренний голос
388. Нувориши          
389. Горечь               
391. У-у страхи
393. Перспектива               
395. Под Клёном
396. Блеянье               
397. К закату               
398. К луне               
399. Стерва               
400 Сон               
401. К цветению               
402. Весна на двоих 
403. Я ВЕРНУСЬ               
404. Конфуз
406. Гимн коту Кузе               
408. Ведёт судьба               
409. Харьковская зима
410. Зарев               
411. Ритмы               
412. Не пишет               
413. В лесу               
414. Колдовство               
415. В клетке               
417. Безмолвие               
418. К иллюзиям               
419. Придирка               
420. Торопливость               
421. На Сумской               
422. Ксюша               
423. Реки               
424. Ай да ворон               
425. Попутчица               
426. Истоки               
428. У родника
429. Сделай сам
430. Цветок
431. Обзор
432. Человечество
433. Зондаж
434. Всё просто
435. Анна
436. К скуке
437. Сплав
438. Кредо
439. Прости
440. Выбор
441. На краю
442. Где узнать
443. Так почему
444. Будем жить
445. В моём саду
446. Ракурс
447. Что это было?
449. Дискобол
450. О главном
451. Чернее квадрата
452. К древности
453. Звали её Мариной
454. Сладкий причал
455. О смысле
456. Женщине
457. Помню
458. Небыль
459. Опасность
460. Ещё раз о ней
461. К проблеме
462. Юдоль
463. День ангела
464. Ибо
466. Тот день
467. Дайте мне
468. Во глубине
469 С тоски
470. Выводы
     Пробел
     «Поэты...» 
472. Так и есть
473. Ложь
475. Это мы
477. Был день
480. Хреномантия
482. Каюсь
483. Ирине
485 .Тупик
486. Прогулка
487. Щипачёв
488. Про плохое
492. Шаг за шагом
493. К зодчеству
495. Да была ты...
495. Осень в Красном.
512. Завещание



















 
                ЗАЧЕМ

                Моей Наде.
                Моей Надюшеньке.
                Моему Cолнышку.

Теперь ответь мне, наконец, судьба:
зачем со мной ты бросила дружить,
и усмиряла плетью, как раба,
в плену надежд заставив жить?

Скажи мне, жизнь, за что, за чьи грехи
я стихотворства дар, как груз ношу?
И прячу время временно в стихи
от всех невзгод, пока дышу.

Зачем я жил, мой бог, зачем любил?!
Ни счастья, ни тепла – я  не сберёг.
Зачем ты спас меня, сперва убив,
отнявши всё? Зачем мой бог?

Остался дар, как кара за грехи.
Зачем?! Мой друг – тебя уж не спрошу…
И никому не нужные стихи,
как богу жалобу пишу.


























А  В  МАЛЕНЬКОЙ  КОМНАТУШКЕ
НА  ПЯТОМ  ЭТАЖЕ  ОБЩЕЖИТИЯ
ХАРЬКОВСКОГО  АВИАЦИОННОГО  ИНСТИТУТА
ПРОЗВУЧАЛА  ФРАЗА:
—  ОЙ,  УЖЕ  УТРО...




































  СЛАВЯНКА


Мужа
и сыновей
пять лет хоронила,
по капле.
Последнюю похоронку читать не решилась —
старший.
Больше уже убивать
было некого.
Чем же ты душу свою согревала?
Непостижимо!
На волосы выпал иней
и больше уже не растаял.
Ни слёз, ни упрёков.
Жила и молчала.
Жила и молчала.
Лишь на лице,
как мороз на стекле,
война всё ещё рисовала
безрадостный
вдовий
узор.
























            МОЯ  ЗЕМЛЯ

Пройдут дожди светло и слёзно.
Она нова и не нова.
Рябин былинная листва
и вечно юные березы.

Повеет удалью и волей.
Простор откроется творцу.
Тебе к лицу твоё раздолье.
О, боже, как тебе к лицу

соседство леса и равнины,
радушие случайных встреч.

Как свет и тень неотделимы
под всплеском тополиных свеч —
размах полей необозримый,
славян размеренная речь.

Хлебами, говором сказаний
и вольным воздухом степей
прольётся ночь, а над возами —
напев чумацкий, храп коней.

И будет ветер долго-долго
верстать страницы прежних лет.

Вдруг, от нахлынувшей тревоги,               
пронзит волнений чистый свет.
И лишь бежит, бежит дорога
из века в век.
Конца ей нет.











         


КОЕ-ЧТО    ИЗ    САДА

Эту музыку зреющих вишен,
как и вкус, ускользающий, слова,            
можешь чувствовать, но не опишешь
ни талантом,               
ни кровью.

И не врубишь зубилом в гранит,
чтоб оставить векам и потомкам.
Можно только, как есть, сохранить,
да и только!

Оторочена пением птиц
тишина.
Ветерка дуновенье.               
Лето вскинуло ветви ресниц,
словно вздрогнуло время.

Это жизни таинственный ход.
Вдруг пронзило: ты жив, ты причастен!
Может, чувства достигли высот
в тот момент,
может, счастье.

А вокруг зеленеющий сад
пел мелодию зреющих вишен
и над ним,
как обрывки цитат,
облака плыли чуждо и  книжно,
и куда-то ещё наугад.













               *   *   *

За пределы нельзя заглянуть.
Мы касанием рук обойдёмся.
В той дали, где теряется суть
мы с тобой разойдемся.

Через всё, через всё, через всё…
И уже утомила дорога.
От судьбы нас никто не спасёт,
но вдвоём всё же легче немного.

Ну так выпьем за верность пути,
что в конце оказался неверным.
За окошком снежинка летит…
Ей растаять начертано первой.

            

          ЖИЗНЬ

А она такая, боже!
Что ты создал ?!
Делал, в прям, не для себя...
Дни уходят... Но тревожит
безутешность бытия…
Был ли замысел осознан?!
Или так – пошла струя?
И уходят поколенья…
Как на штурм идут туда,
где и канут без следа,
атакуя тайну жизни
до последнего мгновенья.
Но взметнутся только брызги
от печалей и утрат...,
шелест слов и мыслей тяжких...
И накатит, как возврат,
дым надежд – и даль закроет.
И придёт другое время,
поколение другое...
 
Но предъявит те ж замашки...
И найдёт в культурном слое –
крах иллюзий… И – костяшки...







               
              *    *    *


Одни решили, что я должен идти воевать
так как...
Другие решили, что меня нужно убить,
потому  что...
И всем это было понятно.
Недоумевал один  я: не прожил, ведь, и половины...
И только ночь захлебнулась раскатом
надо мной, неразумным таким. 


   *    *    *    
                Жене  (любимой жене!)
На слабом огне,
словно балуясь,
булькает борщ.
Варится.
Млеет.
Готово.
И вот…
Ты выходишь из кухни,
состарившись на; два часа…
















           *    *    *

Тормозни, уходящее лето,
чёрт возьми, я прошу, тормозни.
Суета, маета без просвета
и пустышками вертятся дни.

Только вижу, как краски линяют.
Только слышу, как годы бегут.
А я лето своё догоняю –
тот мираж, что догнать не могу.

Где ж мы, лето, с тобой разминулись?
На какой незаметной меже?
А уже седина потянулась…
А уже,  а уже,  а уже…











            О  ЛЮБВИ

Любовь — дитя.
Ни сна, ни проку, ни покоя:
найдёт и выбросит шутя
и вновь каприз, и вздор, и поиск.
И всё не то.
В конце концов
отыщет нужную игрушку:
и взгляд, и мысли, и лицо!
И незлобива, и послушна.

Но неожиданно для всех
всё сразу бросит и кричит
И, вдруг, в пыли найдёт орех¬¬
грызёт... И слёзы... Но молчит.

 


              ДВИЖЕНИЕ

Границы движутся, пески, народы
и тают государства словно снег.
Стоит нервозный грохот перехода
из мига в миг, из века в век.

Как очумев, пути не выбирая,
несётся вал племён, культур, держав
и, отшумев, слоями оседает –
эпохи в сантиметры спрессовав.

И мы во времени мелькнём как тени
над миром грешным, что уже угас.
А где-то там, скользя меж двух мгновений,
пирует вечность, проносясь сквозь нас.

Под гнётом двух стихий: борьбы и страха,    
несём свой крест упрямо до конца,               
чтоб принять участь в сотворенье праха         
при полном безразличии творца.               

Пустыни движутся, моря, народы.               
Уходит время как в песок вода.               
Стоит нервозный грохот перехода               
из мига в миг… и дальше… в никуда.

      
          *    *    *


















Упорхнуло лето жаркое,
впопыхах всё бросив.
По земле, листвою шаркая,
ведьмой бродит осень.

То закат зажжёт, то в зарослях
ветка вспыхнет свечкой.
Может мне в осенней ярости
колдовством развлечься?!

Вот не знаю только, стоит ли
подражать сезону,
и, поддавшись меланхолии,
красить листья клёнов?

Или в каянье выискивать
верный путь к спасенью?
Небо чистое как исповедь
над землёй осенней.

Кто-то мягко пишет золотом.
Музыка прощанья.
Сколько слёз, горячих, пролито
в холодок молчанья!

В серебро туманов утренних.
А вспугнешь дороги —
стайкой в осень убегут они.
Все пути от бога.

Потому-то мне не сложится
упорхнуть как лето.
Скоро ветер растревожится,
сдует листья с веток.









           *     *      *





А вы утешьтесь на последний рубль.
Пусть делу — время, но себе хоть час.
Кто жив пока, кто любит и не любит –
«костлявая» не проморгает нас.

И кто спешил, кто уклонялся – к богу
все явимся, все как один – и в срок!
Ни просьбы, ни молитвы не помогут.
Как не поможет, в сущности, и бог.

И этот мир за няньку нам не будет.
Спасеньем  и не пахнет... Это – чушь!
Природа приберёт нас и забудет.
Ей ни к чему –  складированье душ.

Но мы больны наивностью, как дети.
А ум труслив и в страхе склонен лгать.
А вы утешьтесь – и – утешьтесь этим!
И это никому уж не отнять.


 





















                ОДНОКЛАССНИКИ
                к памяти о родителях
Куда б мы не шли – это путь наш обратно.
Останется небо, над твердью земли,
холмы под крестами… Куда же мы шли?
Зачем, этот горестный путь, безвозвратный?!

Красивая Оля,  дочь Анифата,
и вот уж случилось... Смятеньем объята
душа, как  подранок, взывает сквозь годы.
Ничто не изменишь. Жестокость природы

ни с чем не сравнима. В прощальную среду
сошлись наши боли. А люди к обеду
уже суетятся. Итоги подбиты.
Осталось пройти  утешенье молитвой.

Два холмика свежих в февральском снегу –
вот всё, что осталось, красивая Оля.
А солнечный диск над заснеженным полем
врезается в синь, оставляя дугу.

Безвыходность, Оля. Вот то, что  осталось??
Ой как же не много! – но нужно дожить.
Мы верили в сказку... А как оказалось –
да, время не шутит. А, просто  – бежит.

Ах, детство... Ах, юность... Надежды, приволье.
Не просто, и очень, со всем попрощаться.
И пусть неизбежно – но больно, как больно –
у свежих могил, одному, вдруг, остаться

Февральского снега пустынная стынь,
холодных минут  и снежинок искристых
 красивая Оля, печальная быль
добралась до нас. Но мы только статисты.









      *    *    *
Стали вихри зарываться
за углами в рыхлый снег…
Может начать целоваться?
Не от жажды до утех,

а от жалости к природе,
от презрения к себе.
Ночь давно дворами бродит,
бродит в душах. Только бег,

сатанинский бег мгновений,
безразличный ко всему,
зацепил струну сомнений.
Это первый шаг во тьму.

Это встреча с предстоящим.
Что ж ты плачешь? Боже мой!
Вечер поздний. Город спящий.
Я да ты. Да мы с тобой.

               

























            ГОЛОС КРОВИ

Во мне слились две враждовавших крови
Два гонора оставили следы
Пройдя искус смиреньем и любовью
Но и во мне не прекратив вражды

Казалось – проще– надо бы смирится
Ведь отделились от одних корней
Но голос крови как во тьме двоится
Я слышу зов и вызов двух кровей

И давит груз былых столетий
Похоже прошлому я дань плачу
Болея болью  тех отметин,
что время оставляло. Не хочу

в заложниках удерживаться прошлым
Искать ответ в смятенье двух кровей
Плевать мне кем и как был вызов брошен
Какой там предок не сдержал коней!

Но голос крови думает иначе
И оглашает душу сабель звон
Там против сотни – снова сотня скачет
И я в строю: я крайний с двух сторон!
 
 


















           *    *    *

Когда получил ответ,

осталось сформулировать вопрос.

Как же он  звучал,
этот основной вопрос,
звенящий в двадцатилетней голове,
как воскресный колокол?

Может так:
«… в чем смысл жизни?»

Да-да, только звучало это иначе:
«…как преодолеть неизбежность смерти?
Почему?»

Страх будил по ночам            
и ночная тишина  отвечала
величественной усмешкой:
спи дурачок.

Утром брал на допрос Пушкина.
Толстой,  Гейне,  Эйнштейн
и двенадцать стеллажей библиотеки
обобщили :
каждый решает  сам.

Невозможность ответа               
исключила существование вопроса.            
Или так казалось.

И вдруг:
«…что жизнь может жизнь
 дать большее,
чем своевременную
и не отвергаемую смерть?»
Кажется, прежде,
так вопрос
я не ставил.
Возможно это и есть ответ…







                СЛОВО


Тронул строку и вспорхнувшие рифмы
светом пролились, как звезды над ночью.
Слово наш парус. Но каверзны рифы
также как волны, что после полощут
мокрые складки обмякших полотнищ.

Строки запели и вырвались ритмы.
Жизнь – это храм поклонения слову.
С первых у-а до последней молитвы
вплоть до безмолвья, что примет нас снова –
мы – это плоть, уходящая в слово.

Мы – это бренности горькая чаша.
Это нас гонит к чужому порогу.
Только лишь в слове себя осознавший,
вдруг, человек устремляется к богу:
манит бессмертье… Обманет дорога.

Вечность достигла подмостков планеты,
выйдя из слова. Мы больше не немы.
Ставим вопросы, не зная ответа
самого главного: кто мы и где мы?
Слово – наш факел. Мы движемся в темень.

Тронул строку и она зазвучала,
голосом в прахе лежащих веков.
Время вернулось к библейским началам,
в призрачный мир оживающих слов,
время вернулось…











Каждой женщиной любуясь,
не впадая в ритуал,
я всерьёз, а не балуясь
к феминизму мягче стал.

Ты идешь на стройных ножках
очень твердо, не скользя.
Не завидовать немножко
шагу этому нельзя.

Я же вечно спотыкаюсь,
я неточностью грешу.
Что с того, что после каюсь,
если снова жить спешу?!

Ты идешь на стройных ножках,
Мне, как ты – не потянуть!
Хоть у нас одна дорожка...
мой, видать, короче путь!



























               *     *       *

Я застану ещё под наклонной сосной
эту тихую жалобу ветра
Что-то зябнет душа, обретая покой.
Только ветер поёт мою жизнь, моё ретро.

Я застану снега. Вот, пожалуй, и всё.
Снова лес загудит и тревогу разбудит.
Здесь целуя её, я черту пересёк:
мы вошли во владения судеб.

Там позёмка мела и вихрилась у ног.
А мы шли наугад в этом снежном тумане.
Расставаясь на день, мы не знали дорог,
где позёмка следы, словно раны затянет.

Я застану укор опустевших снегов.
Как им всё объяснить? Просто жизнь пролетела.
И назад не вернуть. Время хуже оков.
Ты прости, я и вправду не ведал, что делал.

Но на южном холме, где склонилась сосна,
мы оставили юность в январском ненастье
и  ушли…  И уйдем…  Будет только она
здесь на взгорке  хранить нашу капельку счастья.


       


               














                *     *      *

Это незримо вначале,
но после,
когда уже взгляды пусты —
печально.
В своём иступленном молчании
глупая ты
погубила лицо…
Маска сковала черты
и остался огарок
от волшебной свечи.
В наступившей ночи
одиноко.
Но разжечь теперь можно
уже только вражду.


               

















               









          *      *      *

Тихая гавань и тихий вечер.
В лунное золото выкрашен плес.
Близко, доверчиво женские плечи
плещутся рыбкой в волнах волос.

Сквозь тишину пробиваются звуки
чем-то далёким и грузнут в ночи.
Мысли отторглись, касаются руки
и ощущенье, что время горчит.

Вечер прохладой по склонам стекает.
Рваная дымка проносится прочь.
Женщина, женщина, кто ты такая?
Но под ресницами плещется ночь!

Плещется море и тоже лукавит.
В этой безбрежной цепи перемен
на постоянство рискованно ставить.
Лучше уж вечера тихого плен.

Лучше забыть всё что будет и было.
Может и ей что-то нужно забыть?
Вот и ладошкой мне губы прикрыла,
чтоб не раскачивать лодку судьбы.


          






               


              НА  ГРАНИ


Домой возвращаюсь. Топчусь у порога.
Откроется дверь, распахнув пустоту…
Где пахнет жильем, где всё чинно и строго,
а люди, как стены, молчаньем гнетут.

Меня, дожидаясь, стаканчик кефира
стоит как швейцар – благородный, немой.
И где-то она запропала в квартире.
Беззвучно, по-женски, смакует покой.

Включу телевизор. Прочтя пару строчек,
отброшу журнал. Всё не то, всё не то!
И вечер, тоскуя, потянется к ночи.
Туда, где про счастье не вспомнит никто.

Где так и живут, как в молчанку играют!
И в этой игре ты один-одинок.
Сгущаются сумерки, вечер срезает
об нить горизонта заката цветок.








         
          
















       ОДА   ПЛОСКОСТЯМ

Плоские поверхности
добыты из рельефа вселенной,
как частный случай.
За каждой из них притаилась гордость
цивилизованного мышления.

Мы дети,
которым, 
не  перед  кем похвастаться.
Ждем случая,
плоского,
как наша
находка.
 



                ТАЙГА

Неуклюжие мысли – издержки погоды.
Впереди,  на  сто  верст,  сухостой  тишины.
И легли вдоль пути, с теневой стороны,
образуя  валёжник,  ушедшие годы.

Косолапили чувства. Смиренье и дикость.
Пасовал интеллект. Спал в долинах туман.
Впереди только время, как старый шаман…
Остальное – тропа, среди звёзд и брусники.
Остальное – тропа.



               
       ПОЛДЕНЬ
     ( на косогоре)

Знойно, жарко до истомы.
Шевельнуться лень.
Ни любимых, ни знакомых.
Просто божий день.

Ветер в волнах трав дремотных
сам впадает в сон.
То, проснувшись,  вдруг  прольёт их
серебром на склон.

То ударит в бубны смуты,
растревожит гладь.
Грех, да сладко почему-то,
жить и пропадать.



      







        ПАЛАТКА  У  МОРЯ

А я вне игры. Я смотрю и курю.
О чем это волны, запенившись, спорят?
Вцепилась в косу на азовском ветру
палатка у моря.

И было б грешно этот берег чужой
тревожить обидой с фортуной  повздоря.
Пока ещё время прикрыло собой
палатку у моря.

Капризна как женщина роза ветров,
цветок сумасбродный то счастья, то горя.
Качнула над пропастью чаши весов
палатка у моря

Сбылось что судилось. Хлопот тех пустых
касаться не стоит, вчерашнему вторя.
Осталось на жизнь посмотреть с высоты
палатки у моря.

На то и безбрежность, чтоб в ней утонуть –
навечно откланявшись утренним зорям.
Но взгляд от волны оторвёшь на чуть-чуть –
палатка у моря.

               
               
















                *    *     *


Чудно;, должно быть радостно: светает.
А мне всегда тревожно почему-то,
когда из темноты ночных окраин
собаки лаем выгоняют утро.

Явленье дня – магическое действо.
На сцене суток разом тьма и свет.
И нужно ль помнить, что пророк библейский
цинично бросил: «Суета сует».

Не дай вам бог извлечь убогий жребий:
всю жизнь чужими мыслями травиться!
Рассветный луч пробил воронку в небе
и стал далекий край земли дымиться.

Кощунственно: казалось, выбрось руки
в бутон восхода – и сорвешь цветок…
Скользнули тени по земле и звуки...
А в небе плыл задумчивый восток.

На той земле, где жизнью был прикован,
на той земле, где прикипел душой
иссякла ночь, уже дремали совы
и вдруг пронзило: «Я здесь не чужой

я часть всего, что есть,и было прежде,
и будет вечно…» А сомненья прочь.
И сладкий плен тревоги и надежды
разрушил всё, что накопила ночь.

Чудно. Зажёгся день Подумать только
зачем уходит время и куда?!
Едва вспорхнет заря, как перепелка,
и вот уж нет. Исчезла. Навсегда.






      


             ПРЕДЧУВСТВИЕ

Окрики чаек...
Волны качают
море.

Вдаль и обратно:
ветер солёный,
берег вспененный,
гул перекатный…
гул перекатный…

Вкрадчивый, смутный
свет одинокой звезды.
Тонут минуты
в танце воды.
Близится вечер.

Где-то в тумане,
где-то на грани
вспыхнет и канет
свет маяка.

Сумрак сочится,
к берегу птицы
жмутся.

Что же в дали там,
где монолитом
волны и ночь?!

Близится вечер,
близится осень.
Грузом ложится темень.
Волны приносит,
волны уносит,
словно буксует время.

Мечутся тени.
Рушатся связи.
Как это сложно.
Берег тревожно
стонет



Небо тяжёлое.
День ускользающий.
Только звезда ещё
с сумраком в споре.

Верьте  не морю,
верьте удаче.
Пусть они плачут
чайки.



               

            *    *    *

Плюнув на наши помыслы –
жизнь полосатая, как зебра.
И идут полосы:
чёрная,
белая.
В какой-то жуткой протяжённости
твоя душа не слитна с телом.
Когда сама ты в черной полностью,
улыбка – в белой.



















                ЗИМНИЙ  ЭТЮД

Ах, как резвилась метель, как порхала, вся в белом.
Этим зима мне куда-то стелила дорогу.
Глядя вперёд, как в окошко, покрытое мелом,
я различал безошибочно только тревогу.

В этих метелях легко затеряться навечно.
Мысли вихрят и досадно несутся по кругу.
Мы на холодном снегу, как прощальные свечи,
белым на белом  горим, покидая друг друга.

Этим и стелет зима мне куда-то дорогу.
Время нас скоро сорвёт и погонит по жизни.
Что же мы медлим? Слова нам ничем не помогут.
Судьбы окликнули нас, а они, ведь, капризны.

Ну, а метель танцевала над городом белым.
Люди, кружа, в городской суете растворялись.
И никому, никому до нас не было дела.
Путаясь в чувствах, мы где-то в снегах затерялись.

Только метель ещё долго вдогонку свистела,
глядя к каким берегам наши судьбы прибьются.
Крылья, над нами раскинув, зима улетела
вглубь января, чтоб уже никогда не вернуться.

         


















                *    *    *

Мой мальчик пришёл из школы.
Сегодня опять пятёрки.
Ему сказали,
что он успевает в английском,
ему сказали,
что он подтянул математику.

Радоваться или плакать?!

Стоит он совсем как взрослый
и смотрит куда-то в себя.
Он почувствовал вкус похвалы.

Радоваться или плакать?

– Пойду поиграю в футбол, – говорит,
но подходит к проёму окна,
и, глядя на кроны осенние,
пальцами трёт по стеклу.
– Папа,  а  правда же жить хорошо!?

Радоваться или  плакать??

 –Да, – говорю, – хорошо.
Этой неточности плёвой,
видно, хватило, чтоб поднялись шлюзы
и хлынуло время меж нас,
как река между двух берегов.
Нельзя быть неточным.
– А плохо, что люди должны умирать, – говорит.
Говорит и уходит.
Говорит и уходит.

И предо мной,
опустевший проём остаётся,
где осень тревожно-красивая
вносит неточность.







               ПУТЬ

Уходила, словно, таяла,
в привыканье в суету.
Я не прав был – ты земная.
Впредь и это я учту.

Только жизнь не терпит смуты
и, без боли, не простит
ни одной шальной минуты...
Что без счастья  пролетит.

Уходила... Да вернулась.
Что ты, славная, каприз?!
Так, случайность? Ты, споткнулась?
А хотела лёгкий приз!?

Вот люби теперь такую.
Или больше не люби?
Позабудем, оттоскуем,
только вновь не ошибись.

Помни, друг мой, всё на свете –
всё растает. Всё, всё, всё...
А размолвки – это ветер.
Знать бы, что он принесёт.

И откуда он подует.
Не добавит ли проблем?
Мы не боги, мы рискуем
очень многим. Может всем.

Важно стать мудрей немножко.
Породнится с головой.
Пробежит меж нами кошка,
или зверь какой другой –

будем здравы, будем выше.
Лучше наш союз спасти!
И без вздора, без излишеств
путь, недолгий свой,– пройти.





            НА  РАСПУТЬЕ

Я – как витязь, но попроще.
Правда: бесит вороньё.
Осадил с похмелья лошадь –
чую время не моё!

И топчусь на раздорожъе:
ни желаний, ни долгов.
Хоть в монахи, хоть под роджер –
в равной степени готов.

А ни влево, а ни вправо,
да и прямо не пойду.
Начал думать – вижу – драма,
где ни сунусь – пропаду!

И смотрю в упор на камень,
что стоит у трёх дорог:
мудрость копится веками,
но решает всё же бог.

Просто он устал и дремлет.
Васнецов, поймав сюжет,
пишет ворона – тот в теме.
А вот я, похоже, – нет.

И, вокруг, как ведьмы в ступах –
фавориты бытия.
Мне же поздно, да и глупо
делать куклу из себя.

Поспешил, видать, в дорогу,
не припас ни стрел, ни зла
и, возможно, просто рогом
кто-то выбьет из седла.

Вот и маюсь, как и витязь.
Чёрт возьми! Куда ж  идти?
Нет прозренья – лучше ждите.
Ясность где-то там в пути!

Что положено мне богом?
Что даровано судьбой?
Не пойму. Устал с дороги.
Может дело за ценой?!

А цена – она такая –
так и прыгает в цене:
то на глупость намекает,
то приемлема вполне.

Может сделает героем.
Может быть и так убьёт.
Смерть напрасно планы строит.
Время сдуру всё сотрёт.

Можно только удивиться
этой схожести времён.
Может «вмажем», храбрый витязь?!
Да и ворона  – пропьём!   
   













   
 



     ЧТЕНИЕ   ДОЖДЯ

Брызги-блёстки, походя,
на притихших лужах,
расчертили срез дождя
первородством кружев.

Но менял свой лик узор
в зеркале событий.
Ткал иллюзии простор,
ветер путал нити.

И рождались вновь и вновь
замыслы лихие...
Вечный двигатель миров –
творчество стихии.

Захлестнуло буйством сил
небеса и землю.
Дождь метался, дождь творил
лишь порывам внемля.

И, казалось, он не прочь
прекратить на милость
то, что начал нынче в ночь –
но как раз творилось!

Изменив какой-то штрих
в матушке природе,
мир – умылся, дождь – утих.
день – свернул к погоде.





    
   





   ЛИПОВАЯ АЛЛЕЯ

Ты бродила долго-долго.
Ночь стелила тротуары
как ковровые дорожки.
Было грустно, было тихо,
копошилось в листьях лето.
А над всем, над всем над этим –
запах липового цвета.
Над собой, не чуя власти,
память жадно воскрешала
воздух детства, привкус счастья.
От волненъя, от ходьбы,
задыхаясь, зарыдала,
потревожив сон судьбы.
Шлюха, пройда, потаскуха
и за лифчиком полсотни.
Слов каких-то недомолвки
в нервном шепоте топила,
да луна как блин скользила.
Заманила сука в липы:
боже — выпить, выпить, выпить.
Кто рассудит, что резонно
в темноте немой, бездонной.
Ночь жестоко объективна,
ночь земной тщете не внемлет
лишь бесчувственное время
словно гад скользит противно.
И глотают тротуары
боль шагов.
Туда — обратно.
Страшно, мерзко, непонятно.
Только липы,
авансируют как прежде
жизни милые проекты.
Только выпить, выпить, выпить…
Крест на этом.
Ты бродила долго-долго.
Где-то утро было близко.
Пахли липы: гулко, сухо.
И беззубо как старухи
в кронах сплетничали листья.


               *      *      *

Стихают скрипки и слышней басы,
всё громче тема грусти. Век истрачен.
Так сверим на прощание часы
с земной удачей.

В момент последний, уносящий нас
куда-то вглубь  волной  круговорота,
так нелегко преодолеть соблазн
просить хоть миг, чтоб изменить хоть что-то.

Всё кажется, что жизнь не удалась.
Лишь дайте шанс, я проживу иначе!
И наплевать, что существует связь
предначертаний и земной удачи.

Когда свежо от утренней росы,
не верьте  снам и женщине не верьте.
Легко бегут прекрасные часы,
но только стрелки круг порочный чертят.

И тронуть боязно, что улеглось.
Итог единства всех противоречий –
идут часы, которым довелось
смирить меня, а жизнь увековечить.

Но почему-то мнится, что заряд –
тот, что берег, остался не растрачен.
Уже часы не повернуть назад,
где было время на отстрел удачи.

Как жаль – не бросишь на весы
всё то, что пролетело мимо.
Стихают скрипки и слышней басы!
Но музыка была неповторима.











                *    *     *

Как-то роман осенний
вспомнился год спустя.
Вспомнился поздний Есенин:
жить когда не хотят.

Зря разбудил тревогу.
Этим ведь не помочь.
И повело дорогу.
Руль тяжелел и ночь.

В серых глазах - отчаянье,
в карих — любовь и стыд.
Золотом обручальным
осень их догорит.

И догорают сроки,
и выгорают дни…
Осенью одиноки,
счастливы ли они?!

Боже, дари прощенье
тем, кто про страх забыв,
в горький роман осенний
спрятались от судьбы.

Это побег в прощанье,
чтоб унести с собой
чувства прилив случайный,
счастья глоток шальной.

Это дорога в осень...
Всё-таки как красиво!
Хочется к чёрту бросить –
всё!
Да и уйти – счастливым...












    *   *    *

Река.
Мост.
Стоит человек.

Звёзды в реке,
как дыры в доске
от гвоздей на просвет.
Был человек — нет!

Река.
Мост.

               
         




                БРИЗ

Застыл на губах, как страх на лице
привкус чужого участия.
Чёрное море — конечная цель,
если не брать во внимание счастье.

Если не брать во внимание цель,
привкус чужого участия —
Чёрное море на сникшем лице —
счастье.
 



            *      *      *

Полощет время серое бельё
идей и государств, пришедших к сроку.
И свет, и грязь уходят в небытиё.
Река истории прозрачнее к истоку.

А впереди по-прежнему ни зги.
Как девку славу лапают пророки.
Увы, нет легче, чем учить других.
Так в чём твои, история, уроки?

Мы катимся в бездушъе, в забытьё
и с запада и, милуйте, с востока,
Открыл окно – враньё и вороньё,
и всем в какой-то мере одиноко.

В процессе отторженъя – плоть и дух.
Никто не знает точно, что творится.
В мессии, подвязавшись, нас ведут
политики, пройдохи и певицы.

И может этим сводят нас на нет,
усилив в душах резонанс распада.
Сметая всё, по лучшей из планет,
несёмся как испуганное стадо.

          











   

                *    *     *

Сорви, так и быть, поцелуй на ходу.
Ты любишь плоды из запретного сада.
А я, словно приступ мигрени, пройду.
Раз вольному – воля.  Чего ещё надо!?

Когда же вернешься к тоске и слезам –
найди в их  палитре и светлую гамму.
И зря не кощунствуй: любовь – это храм!
Уйдем же достойно из этого храма.

А утром в субботу ударит гроза.
И мы осторожно продвинемся в утро.
Куда и зачем – это сложно сказать.
Но ясно, без слов, что к другому чему-то.

В разлуку, в разрыв, в пелену, в никуда
уходим поспешно, уходим, уходим.
Мы сами избрали друг друга тогда,
а нынче, наверно, нас небо разводит.

Как будет, что будет? Нам знать – не дано.
Небесный пасьянс небесами разложен.
Чтоб карты легли так, как там решено,
мы силам небесным сегодня поможем.

Сорви, так и быть, свою злость на ходу.
В душе, словно ветер, гуляет  досада.
И вот мы уходим... Похоже  в бреду.
С единственной мыслью:
–А может не надо?!










 

                *     *       *



Во мне слились две враждовавших крови...
Два гонора оставили следы,
пройдя искус смиренъем и любовью,
но и во мне не прекратив вражды.

Неужто не дано им примириться?
Ведь отделились от одних корней.
Но голос крови, как во тьме, двоится:
я слышу зов и вызов двух кровей.

И давит душу груз лихих столетий.
Похоже, прошлому я дань плачу.
И нрав хандрит от боли тех отметин,
что время оставляло… Не хочу

в заложниках удерживаться прошлым,
искать ответ в смъятенье двух кровей.
Плевать мне как и кем был вызов брошен,
какой там предок не сдержал коней.

Но голос крови думает иначе.
И оглашает душу сабель звон:
там против сотни – снова сотня скачет.
И я в строю: я крайний с двух сторон.



















 


               ШЕКСПИР

Призвал их в этот мир. Заставил жить.
Всё усложнил. Дал повод сомневаться.
Дерзнул, дурачась, нравы обнажить.
Страстям позволил властью наслаждаться.

Зачем? Томила серость? Жажда славы?
О чём ты думал, глядя в ночь, Вильям?
И способ найден: сквозь века отправил
своих посланцев, так как смертен сам.

Призвал их в этот мир. Заставил жить,
страдать, как сам: ведь и призвал за этим.
Ушёл с вопросом: «Быть или не быть?».
Ответит время.  Но кому ответит??




                *     *     *

Прости, прощай двадцатый век.  В конце концов
вошёл и ты в чреду веков, земным и грешным.
Когда же вечность заглянёт тебе в лицо,
не будь печален, век мой, улыбнись пришедшим.

И может внук, притронувшись к сухой золе
угасших дней, промолвит тихо, оробело:
«Свеча горела на столе,
свеча горела…»


 


        ПРИВИЛЕГИЯ

Короткая ли,
длинная ли дорога —
в конце всегда
что-то ждет.

Всякий раз,
от начала
и до самого конца,
мы тащим
разочарование,
на тот случай,
когда  другого не будет.

Эта форма самообслуживания
придаёт каждому шагу
земную тяжесть.
Так мы платим
за привилегию
Homo sapiens.

 
               




















Что-то небо с утра, как гранитная крошка.
Может шаг или два и не хватит мне сил.
Этот мир позабудет меня  понемножку.
Но я был!  Но я был…, но я был…

И природе от этого некуда деться.
Пусть вершатся рожденья и гибель светил,
пусть когда-то земля перестанет вертеться.
Но я был… но я был....  но я был.

И в грядущих движеньях времён во  вселенной,
в катаклизмах пространств и неведомых сил,
где-то там будет жить, будет жить неизменно
уже то, что свершилось:  я – был!

       *    *    *


     ВСТРЕЧА

Стоишь у калитки,
не та уже –
старая.
и мне говоришь:
Посмотри какой стала  я.

И ты улыбалась.
– Не верь,  говорила, – усталость.
И  голос  не  выдал печали –
губы дрожали


















         

        СОТВОРЕНИЕ МИРА

Калошная киноварь, черт побери,
а в красках заката казалась хорошей.
Создатель абстрактное что-то творил
и небо писалось с подкладки калоши.

Чтоб робко цветами ей тыкаться в ногу,
рост куст на земле, на овечку похожий.
Я, глядя вокруг, позавидовал богу.
И, вдруг, мне послышалось: «Я тебе — тоже».

Она же сидела, во всём виновата,
и, видно, от этого делалась лучше.
Создатель менял перспективу заката,
а я мизансцену конкретно улучшил.

Мы делали всё, чтоб понравиться даме.
Осталось, быть может, дуэтом пропеть.
Закат оседал, словно спутанный мамонт,
сминая полнеба, как ловчую сеть.

Какая-то грусть появилась в закате,
и стала теснить его звёздная мгла.
Наверное, выследил чёрта создатель,
и в небо луна бумерангом ушла.

А вечер земной был божественно грешен.
Такие лишь рай  создавал вечера.
Я взглядом коснулся её – и – опешил:
удачная вышла поделка с ребра!

Как в миг сотворенъя – ни больше, ни меньше!
Такая вселялась во всё новизна…
И чувство слепое, тревожное – женщина!
Сгущалось как ночь, как дурман от вина.

А бедное сердце стучало, стучало…
И разум быть разумом больше не мог…
И было, конечно же, слово вначале,
в начале начал, и оно было – Бог.


 
 

         ПРИЖАЛО

Тучи с ветром не в ладах
две недели.
Дождь как сучка семенит
мелко-мелко.
Всё не шуточно уже
даже шутки.
Но в какой-то миг неладный
над лугами заливными,
что ни ночь, что ни ночь,
чей-то голос заунывный…
А к утру отступит прочь.
И опять со сна бормочет
ветер в мокрой пустоте.
Слякоть с неба, холод с ночи,
две-три мысли, да и те –
от лукавого























 




          ЗАРИСОВКА

Ах,
зачем в этом небе заплаканном
тает ели свеча,
оползая к подножью?
Опустевшее лето
висит как трофей на последних лучах.
Невозможно, никак, заглянуть за предел
и не нужно.
День уходит по лужам,
по остаткам тревог,
не спеша, погружаясь в закат.
Флегматичные, сонные птицы летят
в моросящую даль…
и земная печаль сквозь проталины в небе
сочится.
Ах…







 v












 



            ХАТЫНЬ

Смягчи шаги по этим плитам.
Здесь отзвук шага, как укор.
К земле печальной монолитом
приник в безмолвии простор.

Ударит колокол… как будто
о чём-то вспомнит и вздохнёт.
И, кажется, что здесь минуты
стоят, застыв, а боль течёт.

Не жизнь и смерть в их вечном споре,
с другой, неброской, стороны –
всечеловеческое горе,
вдруг, долетит из той войны.

И снова, небо потревожив,
промолвит колокол: «Ха…а…атынь».
И долго, долго звон не может
упасть с печальной высоты.

Как будто в вечность улетает…
Но в сводах неба отражён,
минутой скорби зависает
над быстротечностью времён.


















 

               СТУЖА

День раскололся и двинулся лес
в сторону чёрного.
Легкая смесь горизонта, неба и снега
как-то оторвана,
отстранена.
Мы расстаёмся на все времена –
с ложью, друг с другом,
с прошлым и будущим.
Холодно. Это январь.
Это конец.
Это конец января.
Вертится фраза,
видно не зря, залетев в подсознанье.
«Счастье построить в одной
взятой отдельно душе —
невозможно!»
Стужа причастна.



























           ТРАВЛЯ

Дождь проелся. Душу мучит
серых дней ползучий ряд.
И однажды всё наскучит
в этих дебрях сентября.

Но дождю, что бьёт по лужам
не расскажешь – не поймет!
На фига ему ты нужен.
Он по лужам бьёт и бьёт.

Словно пригород унылый,
взялся смыть с лица земли.
Небо туч наворотило.
Пёс затравленно скулит.

Зря зверина травит душу.
В этом мире нет чудес.
Вскрикнул, молнией укушен,
отдаленный край небес.

Жизнь жестока и пуглива,
всё, что кроме – ерунда.
Плачет небо. Хлещет ливень,
убежать бы – да куда?!

А сентябрь водой исходит.
Круг замкнулся вопреки.
Непогода, непогода —
словно красные флажки.











               





Капризный носик вздёрнула – и всё.
Вот так стоять, и, нет важнее вещи.
Лишь краем глаза взгляд чужой пасёт.
Я в восхищении от юных женщин.

Какой же нужно волей обладать,
чтоб этой жизни, некий вызов бросив,
у кромки неизвестности стоять,
всего-то лишь, задрав капризный носик.

Я думаю с тревогой: «… боже мой,
в какую колею её загонит
капризный носик, опалив судьбой!?»
Того не уберечь, что время тронет!

Подай мне весть. Как много, много лет
от светлых берегов тебя уносит!
О, юных женщин изначальный свет,
куда ведёшь, капризно вздёрнув носик?!


 












 





 



            НЕВЕСТА

О чём задумалась, невеста?
Глаза красивые привлёк
кленовой осени листок
в дверях подъезда.

То разлетелся твой гербарий.
Такой уж больше не собрать.
Не век же в девках куковать?!
Взамен судьба мужчину дарит.

А осень пляшет как хмельная,
обнявшись с ветром  во дворе.
Но в этой пляске и игре
дух неизвестности витает.

О чём задумалась, невеста?
У жизни тоже есть порог?
Робка, растерянна.
Ни с места.
Назад – никак – уже...
Вперёд!





















                *    *     *

Всё дело в буклях. В тишине летучей.
Всё дело в том, чтоб не оставить след.
Ни боли поражений,  ни побед,
ни вздорных слов. Пусть будет только случай.
Пусть будет ангел и никак не меньше.
Пусть дремлет ночь,  пусть время пахнет сагой.
Забудем все, нелестности про женщин.
Пусть будет ангел…
ангел…
ангел…
 

                *    *    *


                РАССВЕТ

Стояла тьма,  застыв, как студень.
Казалось, так уж вечно будет,               
но горизонт, как ломоть хлеба               
от толщи ночи отвалился...               
Туманный зев зари дымился,               
и,  как язык, скользит по нёбу,               
рассвет лизнул  изнанку неба.


















 



                ЗАОЗЕРЬЕ

               У «Черного болота»,
где глушь и травы в пояс,
где дни не знают счёта,
а ночи будят совесть.

Где сутки безразмерны
и дятлов перестук.
Где трудно быть примерным,
чтоб не отведать мук.

Где жил один затворник
соседством шумных дам.
«О, Господи, сосворь их», —
шептал он по ночам.

Где день как лист тетради,
нетронутым лежал,
где всяк с природой ладил,
а может быть, дичал.

Где жизнь, как дар природы,
прекрасна в каждый миг,
где вечер прятал в воды
заката мягкий блик.

Где было только лето.
Где травы и покой.
И влажные рассветы
припудрены росой.

Но скоро мы уедем.
Утихнет щебет дам.
И осень будет медью
хлестать по берегам.

А вскоре вскрикнет кто-то:
«Вернуться бы туда!..»
Ах, «Черное болото»...
Темна твоя вода.

 
               


                *    *     *

Встаёшь с утра и снова, как побитый,
с одним лишь чувством, что уже пора.
И – ничего другого: как не хитро
устроен мир. Видать идет игра.

Остановись мгновенье… но накатом
бегут недели, месяцы, года.
Вот тащишь день, как в мусорник, к закату.
Я – человек. И это ерунда.

Но спросишь, вдруг, зачем я на Земле
и «я» твоё, вспорхнет, на миг, подранком.
Как тяжело держаться на крыле,
когда уже привык держаться в рамках.

То размышляя, коль положит бог,
то где-нибудь еще в толпе потрёшься
и смелости гражданской наберёшься
как сучка блох.

— И это всё? — с улыбкой спросит ночь.
— Как будто всё! — бессонница ответит.
Встаёшь с утра... И сны уходят  прочь...
Опять темно,  на этом, белом, свете.
ПРЕКРАСНОМУ ГОРОДУ «Д»
           (беззлобно)

Дух царил провинциальный.
В моде зрела травля мод.
Двухэтажной серой чайной
город впился в небосвод.

С виду всем доволен был он.
Тут проездом спел Кобзон
и одна труба дымила —
всё, что кроме — был озон.

Не обласкан, не обижен,
славный, тихий городок.
Он по карте от Парижа,
мог быть  ближе. Но не мог.

И берёг уклад столетий.
И к прогрессу не был глух.
Но, увы! Страдал от сплетен.
Здесь не меньше их, чем мух.

Был пожертвован заборам
колорит резервных слов.
               очевидно то, что  город
знал, не мало, про любовь.

















         *     *     *

Ночи холодные.
Звёзды огромные.
Август.

Всё предначертано.
Стоит ли считывать
судьбы.

Боже, как совестно.
Сколько потеряно.
Боже.

Всё не забудется.
Чем же утешиться??
Мама...?

Нам не подвластное,
треплем надеждами,
время.

Что ни домысливай,
всё-таки боязно:
вечность.

Ты откровеннее.
Будь же посредником,
август.

Ночи холодные.
Звёзды попутчицы.
С  богом.





 

                АНШЛАГ


Мы дети иллюзий. На этом — свет клином.
И только Харон нас уводит с манежа.
Сегодня — аншлаг: ослепительный Кио
нас просто пилой пополам перережет.

Достаньте билет по любви, по  расчету:
здесь мест неоплаченных попросту нет.
Мы дети иллюзий, но всё-таки — к черту               
подарок случайности — лишний билет.

Ударник разбил тишину, то — на счастье.
И мастер по свету усилил эффект.
Рискованный номер, кипящие страсти...
Их где-то под куполом  выхватил свет.

И замер оркестр, как-то вдруг, по  старинке.               
В тисках ожидания губы тряслись...
Мы все акробаты. Для нас в этом цирке               
смертельнее  номера нету, чем жизнь.

Осколки иллюзий, прилипшие к слову,      
летят над манежем, опасно незримы...
И вот, наконец, появляется клоун.
Смешное, наверно, трагично без грима.


















          ИЗДЕРЖКИ  ПОГОДЫ

Что-то случилось – нежданное вовсе.
Не расстараюсь погожего дня:
то ли меня затянуло в осень,
то ли её затянуло в меня!

Что за напасть?! Где ни глянь – там и слякоть.
Даже в душе.
Жизнь – ожиданье, но чувство  двояко –
то ли ещё, то ли, может, уже.

Вот и поник, как вперёд забегаю
и, без успеха, на время робщу.
Осень ещё не моя, и не знаю,
как я свою в свою душу впущу.

Что-то случилось. Но не понимаю.
Эта погода уже доняла;.
Если прикинуть, чего же я маюсь,
так словно разум душа отняла;.

Что им соперничать?! Просто есть осень,
есть ещё время – оно то, ведь, есть!
Может быть трусость под дурочку косит.
Может быть – честь!

Вот и зайду я в кафе над дорогой.
Вот и зайду.
Дальше не стоит события трогать!
Будет что будет – не пропаду!

Только тревожно – вселенская слякоть!
Нет даже смысла причину искать.
Это не выход –  судьбину оплакать!
Жизнь – это жизнь. И нелепо роптать!

Что-то случилось, случилось, случилось…
Чувства все сбились в осеннюю гать.
С этим, возможно, и  небо смирилось,
да и не хочет картинку менять.

Но оттого не теплее ни сколько.
Вот, если скисну – тогда пропаду.
Мысли и чувства смешались... Но только –
греет щемящая вера в звезду!


*   *   *


Смотрю в окно, а там ни зги.
Не то мгновенье, не то вечность,
неодолимый зов тоски…
И… бесконечность…

Смотрю в окно, касаюсь лбом
окна, его противоречий,
стекла, остекленевшей речи…
Но суть вещей, видать, в другом.

Нам не дано понять вовек
вселенской тайны… Рассветало…
Но от того светлей не стало!
Ведь ты, всего лишь, человек.

В надежде на общенье с богом
ты на холме построил храм.
Но бог молчит – светло и строго.
Ведь ты ж его придумал сам!

Смотрю в окно – за звёздной ночью,
ни зла, ни смысла… Боже мой!
Мне тайны мир открыть не хочет!
Он занят! Чем же? Да собой!

Смотрю в окно. Чего-то жду.
Понять не в силах…
Зачем живу?! и …  пропаду?…
Невыносимо!
Смотрю в окно…       
 

   СТУПЕНЬКА

Вечерело,
как обычно бывает.
Сон,
за чёрной шторой,
уже начал писать сценарий.
Моё второе «я»
смотрело на меня изуверски.
Окончательно отделившись,
мы стояли в противоположных
углах сознания,
как при разделе имущества.
Почему-то все лучшее
отторгалось
в его пользу.
Я беднел на глазах,
покуда не сел на ступеньку
нищим.





















 
                *    *    *

Покой и блеск, и лёгкая усталость.
Прошла, неся в глазах земную участь.    
Была ль? Во мне ли что-то отозвалось,
придав чертам и будням серым звучность.

Верша свой путь — вначале,  на исходе,
со всех дорог, что нам судьбой даются, —
мы к женщине приходим. И уходим,               
чтоб вновь прийти: прийти, а не вернуться.

Когда сжигал мосты — горели годы.
И что ж — она из пепла вновь восстала.
Наверно, счастье требует свободы —
как горе  слёз. И вдруг... И всё сначала.

И есть какой-то смысл в происходящем.
Пленила женщина. Спала аллея.               
И только воздух, след её хранящий,               
ещё был чуден и тревогу сеял.


            

 




















     ТАКОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Воскресный день — ну просто прорва. Страшно:
заполнить нечем.
Мечты, порывы — это во вчерашнем.
И ноет время как больная печень.

Одумайся, спеши… а всё уходит.
Что значит всё?
Чудить? Метаться? Глупо. Просто годы
когда ушли, другое  — не спасёт.

Другое — мелочь: жалкие потуги.
Старушки в брюках, или дед спортсмен:
бегут, рядятся…, а в душе-то вьюги,
страх, как плен.



   


























ВНЕУРОЧНАЯ ЗИМА

Да-да, так было – лёд на почках.
А с неба – снег… и падал, падал.
В те дни, как раз, в газетных строчках
о новом взрыве: штат Невада.

Прямой, возможно, связи нет,
но нёс тревогу день весенний:
стеченье, вдумайтесь, стеченье —
зловещ шальной его отсвет.

А жизнь — есть жизнь, и думать надо
по-праву всем принадлежит.
Но смерть уже вблизи кружит,
пока в пустыне: штат Невада.

Теряешь почву. Временами
нет веры в «завтра». Жуткий крест.
Снегами, вот уже снегами
усталость схлынула с небес.

Что этот снег? Пролог ухода?
Зловещий символ? Или в нём
какой-то тайный знак природы
и разум глуп перед чутьём?

А снег летит: недобрый, стылый.
В природе признаки разлада.
И жизнь заложницей застыла
у края прорвы: штат Невада.

Природа знает лучше всех,
что победителей не судят.
Но может статься — их не будет.
Шуршит на мёрзлых почках снег.




 
       НОЯБРЬСКАЯ    НОЧЬ

В свете луны — на просвет облака
горизонтальными плыли штрихами.         
Голые кроны, качаясь слегка,               
чёрными в небо ползли пауками.

Звёзды блеснули и бросились прочь.      
Небо нависло как глыба гранита.            
Выли собаки,  нюхая ночь,               
пахло зимой, колдовством и молитвой.

Грустные мысли рождали несмелость.
Липкая тьма подступала к лицу.               
Небо казнило, но в злобе хотелось   
прыгнуть и в бороду впиться творцу.

И прошептать в его светлые уши
смертную брань, поминая святых.
Можно создать было что-то получше,
чем эта ночь, эта жизнь, этот стих.











 
           *    *    *
                Наде

Галактики разбегаются...
И мы с тобой... ведь отходим.
Звезда моя предвечерняя,
красное ли смещение               
в нас вызывают годы
или другие таинства?
Друг мой,  звезда,  шепчу,
галактики разбегаются,
галактики разбегаются...
Теряюсь,
теряя мир наших чувств.            
Звезда моя предвечерняя,
друг мой,  светило ли нам
в реликтовом излучении
двух коротеньких телеграмм?!
Галактики разбегаются...
Галактики разбегаются!


























             ПЕЙЗАЖ

Сюда дороги не свернули
и редкий гость — сторонний взор.
В песках растерянно тонули
уступы каменистых гор.

Похоже, Хронос, удаляясь
из этих мест, разбил музей.
И на камнях, как сор, валялись
пружинки змей.

По склонам, богом позабытым,
горячий ветер пыль гонял
и время сонно, ядовито,
текло в камнях.

Случайный звук… и враз заглохнет.
Попав сюда, хотелось выть.
Здесь, видно, смерть сама издохла,
так кто же здесь решиться жить?!

Но всем, в итоге, правил случай.
Закон молчал: живешь — борись!
Жестоко, жадно и беззвучно
за каждый миг цеплялась жизнь.

За каждый шаг, за каждый камень…
А с виду — будто спало всё.
Лишь ветер, мертвыми песками,
по жёлто-серым скалам сёк.












   


         ГРИБНЫЕ  ЛЕСА

На излёте уже,
перед носом зимы, нетерпеньем объятой,
в том безумном, последнем тепле —
вдруг — опята!

И пошли, и в разгул, словно скорбь исцелима.
Ай да родичи пенициллина! Всё обман.
Всё пустое. И устои земные нетленны.
Но по краю, по кромке бегут миражи.
И решишь: надо жить — и потянет куда-то.
Миллионный город точит ножи —
берегитесь опята!


Ветер мшистые пни обнюхивает,
треск сухих веток хрустальный,
шорох листвы опавшей,
бабьего лета скрипка
плачет.


И…
Необъяснимо...
воздух наполнен звуком,
дали поют и выси,
но драматизм прощанья
тронул палитру мыслей…
И потекли печали,
и разрыдались в цвете.


Так к чему ж обратиться, когда вечереет?
Перелётные птицы на юг улетели.
Ведь не бросишь, что про;;;жил, как птицы болото.
И не может никак стать душа перелётной,
и не может  ужиться…
И осень колеблет
и мысли, и чувства, как голые стебли.






Потревоженный лес
просыпался в холодной рассветной росе.


Кроны качнулись,
и капли
упали в траву, как признание дня.
В утренний лес,
словно выброс задымленных улиц,
хлынули люди.
Дурея от запаха прели,
догоняя грибные сны:
кто больше?..

А завтра они расскажут о своей удаче.
Такой маленькой.

Но кто может вечности крикнуть в лицо:
«Я – судья»?

И плывёт паутина,
и вот уже полдень запутался в ней.
И солнце.
И висит золотой мухой.

А эти,
бросив кулёк с единственным опёнком –
целуются.
Какое это потрясающее занятие:
если звонкая осень,
если в пылающих листьях,
если бы только… 
Ах, если б...

И кто-то свернёт…
Когда светлая зависть сквозь память уводит,
кто-то свернёт.
И почувствует тяжесть переполненных вёдер,
нищенски пустых
перед полнотой жизни.
Может это и есть осень??
И все же –
снимем шляпы перед грибными лесами,
пусть и по более мелким причинам.





           КАНИКУЛЫ

Каникулы, каникулы…
Как роща в засуху поникла.
Ты страж и пленник тех каникул.
По-женски, со срединой августа
прощалась ты уста в уста.

В тот август два как раз совпали
и поднялись над суетой
в восторге, свете и печали —
двадцатый и двадцать шестой.

Недосягаемы. Как призрак,
неслись два августа в одном,
став песней, повестью, капризом
и на песке двойным следом.

В тот тихий вечер на плотине,
в средине августа… в средине —
тебя настойчиво окликнули
твои иссякшие каникулы.

Вас разорвали на две части,
как рассекли, минутой той:
двадцатый август был во власти
смятенья и двадцать шестой.

А ночи теплые стояли.
Шептали звёзды… Боже мой,
вы ж  расставаясь, покидали
тот августейший август свой.

Уже луна с покорным ликом
на зов осенний поплыла.
Прощаясь над страной каникул,
кружила ночь и звёзды жгла.

В стране каникул, став любимой,
ты поняла: впервые, просто –
любовь и жизнь — неотделимы.
Любовь и жизнь! Ты стала взрослой

Каникулы, каникулы…
Как роща в засуху поникла.
Тебя как свечку гложет пламя,
и не  даёт покоя память...

То унесёт в страну каникул
то, вдруг, волной накатит жаркой.
Рука невольно шарф срывает,
а пред тобой аллеи парка
осенний ветер подметает. 
Каникулы, каникулы…












                ОСЕНЬ

Ещё теплом сопротивлялись сводки,            
но стынь, уже вторгалась в осень силой.
Лес увядал... и  золотые нотки
звучали в том, что уходило.

Рожденье бурно, но не так красиво,
не так глубоко, как язык прощанья.
Еще теплом... еще хватало силы.
Хватало для пролога увяданья.







 
                СТРЕСС

В преддверье сна, по замкнутому циклу
идешь в постель, как будто к мотоциклу.
 
И стал похож на выхлоп крик души:
во сне, сквозь сон — кошмаром виражи
 
и темп, и темп. Безвольный раб режима —             
как мотоцикл — ты сам уже машина.
 
Когда же ночь и силы  « на нулях» ,
встаёшь, из рук не выпустив руля.
 
И снова темп. Ты вновь заявлен в гонке,               
и явь мутна, как кружка самогонки.
               
Бежишь, бежишь в тумане, как в кавычках.
Так что есть жизнь? Унылая привычка?
 
Смешалось всё и затерялось где-то               
и ты забыл, зачем  ты в мире этом.
 
Но все бегут, как взмыленный табун.
Где твердь земли? –  неведомо — плывун.
 
Ноздря в ноздрю — тогда никто не тронет,
и только пот, холодный пот агонии.
 
А стержня нет, как нет какой-то связи
и лепишь счастье из словесной грязи.
               
С каких-то пор, уже не вспомнить дат,               
на небо смотришь как на циферблат.
               
И замечаешь грустно, мимоходом,
что то, чего не знал, уже проходит.
 
А ты усталый,  схожий с мотоциклом,
бежишь по кругу, как обычный циркуль.




 


       ЗАКАТ

Солнце садится,
плавно, как птица,
солнце садится.

Выйти бы к солнцу,
выйти б, как в детстве,
выйти б, зажмурясь.

Скепсис мешает,
долг заглушает,
груз отсекает
выходы

Небо, как купол,
выйти бы крупно,
как через край.

Сделаешь — глупо,
сдержишься — глупо.

Солнце садится,
годы уходят...
Жаль...


















          *    *    *

Не могу про красивое –
ну ни как!
Тут столетие изнасиловали
и воспели в стихах.
Нам тепло. Мы сидим в кочегарке.
Он ГуЛаг пережил. А на улице воет пурга.
Чем не жизнь наконец?! Даже жарко.
И валяется псина в ногах.
Он единственный тост предложил – за изгоев России.
И без зла произнёс. Так прости говорят.
Но потух, словно загнан в подлобъе насильем
и уже не воскрес, до утра, его взгляд.
Наши окна в пурге, как затерянный остров.
Спит окутана ночью страна.
Он противник пить залпом.
И в этом, был твёрд как апостол.
Хоть какая ни есть – всё же вера нужна.
Будет завтра – ура. Мы как время лукавы.
А пока – от души. И пока нам тепло.
Измельчала судьба человека в просторах державы,
где народ как толчённое в ступе стекло.
Вот прибились к котлам после бед и лишений.
два осколка из разных пластов.
Между ними стакан – уцелевшая связь поколений
и спасибо на том!
Мы спаслись на всю ночь от напасти
вождей и призывов.
У двери в наш вертеп – караулит пурга.
И так хочется жизни простой и счастливой,
что теряешь контроль и не хочется лгать.
Но он вспомнил жену. Всё просил, чтоб простила.
Разве мёртвые могут прощать?!
Голосила пурга...А земля из под ног уходила.
Ах, ты родина – мать!   












         НА  ИСХОДЕ  ЗИМЫ

Я часто, с тревогой, думал о том,
что придёт час – и родителей
не станет.
Альтернативы – жизнь не давала.
И я  со страхом  ждал.
Февраль
их последним месяцем стал.
В разные годы только.

Их уносил февраль.
Ангелы, знать, похитили.
И понесли их вдаль...
Так я терял родителей.

Первый февраль иссяк.
Дни потекли к другому
и закружились так
словно попали в омут.

Ветры тогда улеглись.
Плыли снежинки медленно.
Это снежила жизнь
днями в судьбе последними.

Жизнь нам –  не изменить!
Слишком уж это хлопотно.
Враз оборвалась нить...
Горе пришло – и вот оно.

Как мне без вас идти!?
Да и куда? О, господи!
Веру в тебя спасти
можно видать, но просто ли?

Просто ли быть живым,
счастье пытаться встретить?
Ветер согнул ковыль...
Ветер гуляет, ветер!



Вот уж! Куда не ткнись,
да и по всей планете –
нас обрекает жизнь.
Время – метёт, как ветер.

Их уносил февраль
тропкой давно проложенной...
В небе плыла печаль...
И облака... О, боже, мой!   
               






































          ГОРЬКИЙ    САХАР

Поздняя осень.    Слякоть промозглая.
До горизонта месиво поля.               
Словно увязла в нем песня о доле,
мечется в слякоти – женская, слёзная.

Может быть так и мечтают о будущем
винтики времени в трудный свой час.
Полю свекличному,  этому чудищу   
бросили в жертву, родимые, вас.

Женщины, женщины… Даль сахарится             
в песенной горечи тихой мольбы...
В скорби осенней усталыми птицами 
бьются об стены глухие судьбы,

бьются об осень, об  мыслей бесплодность, 
бьются об свой изнурительный день...
Так и уходят они в безысходность –
сладкого сахара — горькая тень.

























            С  РАБОТЫ

Когда на тёмный луг ночного неба               
луна загнала на ночь стадо звёзд –
легли густые тени в ноги вербам
и лунный свет на пыль дорог нанёс            

тончайший золотой оттенок.               
Невольно свяжешь детство с колдовством.
Турецкий вал, отвесно вздыбив стены,
роняет в ночь за комом глины ком.

Велик ли страх от шороха ночного?!
В далеком детстве видно был ответ.
Я только помню: лунная дорога
вдали выносит мамы силуэт.

И утихают детские тревоги.               
Забыв про всё: ни окриков, ни слов –
бежим   навстречу  в отблесках дороги
своих земных, счастливых сто шагов.

Я помню звезд мерцание над нами
и радость, что не в силах превозмочь.
Ты, сбросив день, как с плеч тяжелый камень
вела  меня сквозь золотую ночь.             

Менялось время, люди,  боль менялась.               
Но  длится  ночь та,  равная судьбе,
где женщина несёт свою усталость,
как будто  небо тащит на  себе.















         БАБУШКЕ

  ( Ба… прости за всё)

Ой ты моя бабушка,
помнишь, мы играли:
ладушки, ладушки…

Незаметно, без печали
дни текли и пропадали.
Ладушки, ладушки…

Жизнь – капризна и жестка...
И не стало, вдруг, хлопка.
Утонул он, словно в громе,
за хлопками  крышки гроба…
Ладушки, ладушки.

Время снова тучи гонит…
Но теперь мои ладони
как в заостренные гвозди
бьют по воздуху.
Ладушки. Ладушки.

Ты ушла, а я играю…
Жизнь похожа на неправду.
Мне смириться бы пора.
Ладушки. Ладушки.

Что за странная игра,
бабушка?!



         
           *    *    *
         

Не создавала ты державы,
не возводила монументы —
ты к тем, другим, принадлежала,
чья в жизни роль — сродни цементу.


Ты так легко умела жить —
как я её бояться.
Твой чистый смех умел ожить,
когда другие тупо злятся.

Когда ж ты этому училась?
Судьба вела сквозь горы бед.
А ты счастливая лучилась
лишь потому, что в доме хлеб.

               *    *    *
               
Сверкнёт над миром буйный гений.
Невероятную отмочит штуку,
Но всё-таки — твоя ценнее —
наука жить, сложнейшая наука.

Я смог у жизни отыграть тузы,
я научился добивать по звуку,
но лишь твоей немыслимой науки
едва, едва постиг азы.

Мы прячемся в мечты, в грехи, в надежды.
А кто-то тихо полоснёт по венам…
Нащупать жизнь среди её издержек
труднее чем иголку в стоге сена.

Я жизнь твою, как луч, благодарю.
Сверкнувший и угасший в чреве ночи.
За то, что озарил он мой приют,
земного счастья указал источник.

                *    *    *
            
Прости меня бабушка. Я был в тайге,
когда, уже, взгляд твой на грани забвенья
искал меня в мире, в котором тебе —
осталось — мгновенье.

И я не пришёл, и не взял твою руку.
Но ты мне, наверно, простила и это,
как шалость обидную глупого внука.
И так же ушла, как жила — незаметно.


             *    *    *


Ни мрамора, ни эпитафий.
Железный крест.
И спит Агафья.
Лишь белым крашенная жесть,
хранит две даты.
Всех остальных и след простыл.
Цветы на холмике опрятном…
Всё так, как и хотела ты:
«чтоб без всего… и  чтоб — цветы».
Их не дарил тебе, родная –
почти никто.
А ты любила их, я знаю.
Но нас любила ты за что?!
Ни мрамора, ни эпитафий.
Железный крест.
И спит Агафья…
Спит...






























         ПАМЯТИ  ОТЦА

Жизнь милосердия не знает.
Отдай ей всё, но будет мало!
От финской бойни до Китая
тебя, отец, судьба бросала.

С одной войны — да на другую!
Ты только, лейтенант, держись.
Тебя же время атакует.
Но ты не в счёт. Такая жизнь…

И тут не важно кто виновен
и кто тебя бросает в ад:
в строю тебя не восстановят—
ведь ты игрушка — ты солдат!

Но бог берёг. Тебя мину;ли
засады, и слепой обстрел,
и те басмаческие пули,
и сабли. Даже конь был цел.

Ты молод был, по-жизни – дерзкий,
привыкший к жизни фронтовой...
Но, там, под Курскою дугой,
достоин чести офицерской,
ты принял свой последний бой.

С осколком в лёгких, весь изранен
ты мог найти там свой покой…
Но был спасён. Из поля брани
подбитым, тоже, старшиной.

Война прошла, но не увечья.
А жизнь продлиться ведь должна!
Она одна. Одна конечно…
И вышло так: всю жизнь — война.

То с инвалидностью, то с миром,
который хуже стать бы мог.
Ты был отцом, был командиром
Ты знал что значит слово – долг.


Ни пред людьми, ни перед богом,
ни под зловещий свист свинца…
Ты не робел. Своей дорогой
ты светлым шёл. И до конца!


          ПАМЯТИ  ДЕДА

Мой дед был (по маме) поля;к,
с тем гонором – но обрусевший.
Четыре Георгия – просто, за так
дадут ли, чтоб только утешить?

Семь лет, за Рассею... В австрийском плену,
четыре побега... И вис – вверх ногами
за каждый побег – как вину
за жизнь, за свою пред врагами!

Петлюра, и тот – не призвал!
– Ты  вдоволь навоевался...
А вот с комуняками – вышел скандал...
И дед мой погиб – где-то там – на Донбасе.

Любил он Тарасов Кобзарь...
Он книги старинные прятал...
Когда, озверев, пролетарская тварь
нашла в нём врага... Да ещё и солдата.

Мой дед был (по маме) поляк.
Но жизнь – не сберёг – в Украине советской...
Наш век, сумасбродный, в печалях иссяк...
Да, жизнь огорчила Вас, пан Зборовъецкий!?

Прости нам, Мефодий, прошу я, как внук,
что, тоже, земли своей не опозорил...
Уход поколений... Времён перестук..
Спасибо за жизнь,
за надежды,
за зори!










        СЕСТРИЧКЕ





















         









   

Судьба нас, явно, не ласкала,
а жизнь — так мачехой была.
Ей мелких козней было мало,
она на большее пошла.


Склонила к пакостям болезни.
Случайность тоже призвала;.
Бороться стало бесполезно.
Другая жизнь с тех пор пошла.

И эта жизнь тебе, сестричка,
переиначила мечты.
И ты как раненная птичка
бояться стала высоты.

А мир вокруг — он добрым не; был.
Сказать по правде — был жесток.
Нам не понять,что хочет небо
и есть ли в том какой-то прок!?

А ведь за всё платить придётся.
Попробуй только не платить!
Судьба мгновенно отзовётся
и без разбору будет мстить.

И ты боролась тихо, стойко
со всем — на что хватало сил.
Дав, к счастью прикоснуться только,
фортуны ветер всё сносил!

А годы шли, бежали годы…
Но тяжелей давались дни…
Так хорошо ль, что всё проходит,
и, что судьбу не изменить?!

Забудем то, что есть и было.
Но то, что будет — будем чтить!
Нам солнце весело светило
и будет вечно нам светить!




                Кучерук Ксении
                Кондратьевной.
                Моей учительнице.
                С благодарностью.

Мой первый учитель литературы —
шкурник.
И, вот, –  приняла нас женщина…
Не старая и не толстая.
Вдохновенно и женственно
подала; Маяковского!
«Товарищу Неттэ,
человеку и пароходу»
я пережёвывал вечность —
а тут – сходу.
И Бруклинский мост сваями
вывернул душу.
Благодарю, случайная.
Я продолжаю слушать...
Читай же, читай же вечно,
учительница литературы…
Мы кличкой тебя обеспечили
без злобы,  быстрей, от дури.
Но ты, в наши души юные,
внедрила ростки прозрения,
без боли, легко и продуманно –
любовь, нелюбовь и сомнения.
Читай же, читай же вечно,
учительница литературы…
Есть две неподдельные вещи –
поэзия и культура.
А всё остальное – попутное,
хоть и имеет сходство.
Жаль, что порой мы путаем –
поэзию и стихотворство,
отсутствие и культуру.
И тут похвалиться нечем...
Учительница литературы,
читай же, читай же вечно!



 



      ОСЕНЬ В СТАРОМ ГОРОДЕ

И камни, видно,  ощущают осень.             
Такая в них вселяется досада,
что, кажется, о помощи попросят
промокшие скульптуры на фасадах.

И только дождь, упругий, как каркас,
трамбует время в трубах водостока.
Осенний день уже лишён прикрас.               
Мир обнажен. И видно, как он соткан.

Раскроем зонт. Возьми меня под руку.
Булыжная кольчуга мостовой
нас отразит, как отразятся звуки
шагов дождя, приглушенных  листвой.

И не смягчить нам  к осени причастность.
В улыбке грусть уже тому порука.
Вхожденье в осень всё-таки опасность.
Раскроем зонт. Возьми меня под руку.


















 
      РЕПОРТАЖ ИЗ ОДНОЙ ВОЙНЫ

Троянская война возникла из-за бабы.
Под стены Трои, чёрт возьми, явились греки
и девять лет великие герои
друг друга потрошили.
Так делят славу!
Вполне возможно, что хватило б мордобоя
в честь Елены,
но тут в делёж втянулись боги!
И коль уж речь пошла о лаврах, что там Троя!
И чертоги погрязли в сварах: где — упрямство,
а где — и ложь, и подлость, и коварство —
сплошь война.
Устав от ратных дел и отдохнув за чванством,
хотелось всё-таки вина. И пленниц вдоволь.
Но, согласитесь,  девять лет вне дома
даже грекам в тягость. А что Елена, что ж она?
Уж раз Приам и группа старцев не сыскали
предлог для осуждения сторон, то в тон
мудрейшим и она не видела причин
чтоб сильный пол делить на мужа и мужчин.
До лампиона, скажем так, ей вся война.
Хоть чувства были. Браво! Но вернёмся к Трое.
И так,  все те, кто подустал от дрязг героев
свернули к кораблям.
Но что на это скажут боги!?
Венки из лавра вяжут на земле,
но славу делят на Олимпе! И греки влипли
в десятый год. Должны сбываться предсказанья.
Уздать судьбу всего разумней с возлиянья,
но после приношенья жертв. Таков порядок.
Зато, потом, от ужаса тряслись наяды,
а с ними весь ассортимент прекрасных нимф.
Но это был уже не миф. Тогда уйдём туда               
где боги, пятки и война,
и всё красиво,
и ни к чему, опять, не привела резня...
Не удалось взять Трою, как  хотелось — силой.
И мир тогда узнал  троянского коня.
От греков.
Ах да, и Менелай вернул жену.



       БАБЬЕ ЛЕТО

Сожаленья след не хитрый –
только повод для хандры...
Эта тёплая палитра
остывающей поры...

Всё легло в свои границы.
Лишь претензиям души         
трудно в осень уложиться.
Лес желтеет. Лист кружит.

Вот и волосы любимой,
цветом  в тёплую печаль,
ветер вырвал и раскинул,
словно осень по плечам.

























 



                НОКТЮРН

Лес как обугленный. Схвачен в черне.
Чёрный кустарник. В мутной волне
мышинного цвета трава
прошлогодние стебли топорщит.
Окрысилось прошлое.
Словно припадок ранний апрель.
Эха какого-то серый осадок
вынесло время, крутя карусель               
из мыслей и пыли, из слёз и небес.
И чёрные краски сквозь серые плыли.
И даль упиралась в обугленный лес.





            ЛИСТЬЯ

А было время, мы молчали...               
И ветер листья с веток рвал.            
Мы были, милая, вначале
и путь не тронутым лежал.

Дожди листвы. Скамейка парка.   
Но мы должны с тобой уйти.
Вдали огни потушит Харьков,         
а листья – время бросит в стих.




























ВРЕМЯ — ГОНЧАР…
ЕГО  ПАЛЬЦЫ  СКОЛЬЗЯТ
ПО  ВРАЩАЮЩЕМУСЯ
КОМКУ  ПЛАНЕТЫ.
ОДНАЖДЫ,  ПОД   ЕГО  ПАЛЬЦАМИ, 
ЗАЗВУЧАЛО  ПРИЧУДЛИВОЕ  ТВОРЕНИЕ ...
МЫ  НАЗЫВАЕМ  ЕГО — ЖИЗНЬ.
НАД  ЧЕМ,  СЕЙЧАС, 
ТРУДИТСЯ   ВРЕМЯ??      О! БОЖЕ...























        НОЧЬ ВО ЛЬВОВЕ

Ночной асфальт немногословен.
Лишь редко, стуком каблуков,
для всех времен понятным языком,
как голос крови,
в ночные окна отстучит
чужую жизнь,
как телеграмму:
где только чувства, чувства сами,
без слов, пугающих в ночи,
всё скажут искренне и прямо.

Квартал тактично промолчит,
пленённый снами.

Он посторонний наблюдатель
и потому
всегда не строг.

Кто расшифрован на асфальте
ночных дорог,
кто понят поздними часами,
кто встречен утренней звездой:
секреты ночи и покой
хранят они — асфальт и камень.

Ночной асфальт немногословен.
И ночь во Львове,
ночь.









 
                *    *    *

Они уходили с верой!
В загробную жизнь, взяв вина и монет.
Их уносили  мечи и холера.
И храмы пустые смеялись вослед.
Судилось под воду уйти берегам,
и их городам стать добычей пустыни:
они ж возводили святыни богам,
богам возводили святыни.
Но вечность глуха к подношениям жертвы.
Исчезли народы, забыты богами.
Они ошибались. Они не бессмертны.
Живёт только вера  в величии  храмов.






                *    *    *

Да,  я каюсь, что мог  быть,  так  слеп.
Хоть от поля не рос  в  дали.               
Нет,  не потом он пахнет – хлеб–
Пахнет августом и легендой,
пахнет полем перед грозой...
Но порой, вдруг, пронзит до основ —
хлебный запах вселенной,
хлебный запах веков.

















                ПРОЗА

День мне готовил печальный отъезд.
В муках утраты.
Этот рассвет над землёй без тебя
стал подниматься.
Утра телега, скрипя петухом,
въехала в окна.
Мраморной вечности каменный блеск —
всё что осталось.
Время, как конь, с опустевшим седлом
в степь убегало.
К сказке детей, приучая,
старик
правил природу.
Это и всё?!
Я хотел закричать.
И удивился...
       
                P.S.

А на вокзале цыганка за рубль –
будущее приоткрывала.               
Я же запомнил
лишь ноги босые.
Старые ноги.
 



                ШАГИ

Готовы восемь пар стволов.               
Детали казни решены. 
Ему осталось пять шагов
и  он – дойдёт до той стены.

Ни шагу больше по земле!               
Две боли — синие глаза.
А в них  обиды горький след.
Он — партизан!

Как медный звон, вставал рассвет.
Шестнадцать чёрных дыр стволов.
А за спиной — семнадцать лет.
А дальше — только пять шагов.

А жизнь у каждого одна.
Четыре... два... один — последний!
Стена взметнулась...
красной медью застлала свет
стена...
стена...
стена...

У стен дырявых, как мишень,
у стен кровавых и избитых,
у стен колышется сирень,
у стен земля в гранитных плитах.

Пронзает чувство свежей раны.
Живая боль — немые стены.
Здесь чьи-то жизни, как дыханье,
колышут листики сирени.
У стен есть голос.







 


 ПАМЯТИ СОКОЛОВА СЛАВИКА:

(зависли обороты на взлёте.):
(сокурсник –   он стал первым)


От вечности знобит.               
Но вновь и вечно рвутся звенья.         
Под тяжестью надгробных плит –
дискретно время.

Куда-то жадно устремлён,               
наш мир летит к грядущей фазе...
И вот уж мы в цепи времён,
как звенья связи.

Важней всего соединить
прошедший миг и предстоящий.
А жизнь – лишь тоненькая нить
волны скользящей.

Не в нас самих, наверно, суть,               
а в факте жизни, как в поступке.
Меняет формы вечный путь,
такой изменчивый и хрупкий.

О чём ты думаешь, старик?             
Сошли снега. Свежо и остро.
В весеннем небе птицы крик...
И всё так просто.

Но в полночь ветер отворит
окно. И залетят сомненья...
Мерцают звёзды. Ночь молчит,
и хлещет время.

Никто судьбы своей не знал!
Надежды – эфемерный фактор
Нас голос неба в небо звал –
по жизни вёл характер!

Хотелось –верить и летать,
а что судьба таила.
Разумней было и не знать.
Так жизнь учила
               ХОЛОДНЫЙ СЕЗОН

А вы так милы, как волшебная добрая фея.               
Из этого повод для склок мы всегда сотворим.               
Вы так высоки, что живёте, быть злой, не умея,               
а люди ничтожность свою не прощают другим.

Склоняются ветви и плачут плакучие ивы,               
над  зеркалом жизни, над гладью холодной воды.
Зачем-то приходим, потом пробежим торопливо
и где-нибудь в спешке затрутся бесследно  следы.

А вы так милы, так добры, так волшебно богаты.               
И тянемся к вам, ощутив разорение душ.               
Срывается с веток листва и летит виновато,               
как будто пред вами ей совестно. В блюдечках луж

купается небо и туч оседает осадок.               
Мечты  покидают сердца и под гнётом дилемм
нам нужно вживаться в нахлынувший сумрак разлада...
Почувствовав годы, мы что-то теряем уже насовсем.

Есть море вины, но нельзя в нём найти виноватых.               
И каждый из нас, в этом море вины — Робинзон.               
И тянемся к вам, испытав ощущенье  возврата
забытых надежд. В наших судьбах  холодный сезон
                Вот и будет день разрушен
по неловкости души.
Будет время, став бездушным,       
погружаться в дебри лжи.

Жить да жить, в любви и мире
и не знать бы ссор и смут.
Всё зачёркнуто: в квартире
два молчания снуют.

В тихом рабстве у привычек               
мы, так слепо, не вольны.
День разделят, как добычу,
затаённых две вины.

Демон счастья правит нами.
И когда он входит в роль –
жизнь — игра, игра с мечтами
в не наигранную боль.

И, наверно, все же в позу.
На войне, как на войне:
мы сидим сегодня порознь,
день на жертвенном огне.

А в квартире пусто, глухо –
всё, как будто, к верху дном.
Меркнет свет, как взор старухи.
Вот и сумрак за окном.






 
          *    *    *


Руки женщины стоит целовать,
как стоит жить.

Будем демократичны:
наивный деспотизм
оседает в сознании,
как фундамент,
на котором возводят мужчин,
женские руки.

Прядь волос, упавшая на плечё,
стоит больше, чем философский трактат.
Никогда мы этого не признаем.
Мы — мужчины.


А за глаза.

Как прост мир, в котором мы живем.
Если бы мы его не усложняли
пропала бы  возможность демонстрировать
свой вес,
свою значимость,
свою необходимость.

Женские руки поддерживают жизнь.
И если мы их целуем,
то не стоит придираться к причинам.
Ведь мы — мужчины
и нам многое не дано.













                ОДА
   
                Моей  Наденьке
               
Привыкаю я, как ты подстрижена.
Над плечами – как облако – локоны.
Ты летишь, женским таинством, движима.
Вся из светлого замысла соткана.

Когда радостный смех ты уронишь свой –
для меня, этот миг – как прозрение!
Это солнечный возраст, Змеёныш мой!
Это возраст цветения.

Ты добра, весела, ты красавица.
Я ловлю твою жизнь по мгновениям,
так как с целым, мне просто, не справится –
я от счастья прибег к ухищрениям.

И смакую всё то, что досталось мне.
Каждый жест, каждый взгляд твой – смакую.
Если б в камне всё высечь удалось мне.
Всю, что есть, всю, как есть – вот такую!

Но оплошность бы – бог не простил.
Он творец, и он тоже растроганный.
Он Надеждой тебя окрестил.
И порхаешь ты недотрогою.

Наши судьбы  сближение  начали!
Время сеет секунды по кругу…
Волшебством твоих глаз озадаченный,
невесомой походкой упругой

я стою в полуметре – не более,
и какую-то чушь говорю,
а в душе, что исходит любовью,
только тихое – боготворю!      



             *    *    *

Душа — это след.
Как проекция мысли на слово.
Нереальность коснулась земного —
и гадай, она есть или нет.

Душа — это плод, сотворенный,
самый ценный на нашей планете.
Созревающий сотни столетий.
Созревающий... Тронешь — зелёный.

Она есть? Или только слова?
Видно есть — раз приносит нам муки.
Но она не даётся нам в руки,
потому до сих пор и жива.






        ВОРОНА И ЛИСА

Ворона сыр носила в клюве.
Погода дрянь была, бесспорно.
Куда ни сунься — всюду дует.
И, дура, простудила горло!

А там — катар: ни петь, ни есть.
Могло быть хуже, прямо скажем.
И клюв открыла ей не лесть,
а кашель.

Лиса лишь тем взяла верх над вороной,
что в тот момент, как раз, была здоровой.










       ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Не тревожь картину ночи.
Можешь? – лучик допиши…
Эта бездна очень точный
черновик души.

Даже свет не расшифруешь.
И в себе не превозмочь
непокорность.    Ты — блефуешь:
против ночи — ночь плюс ночь.

Но когда-нибудь потёмки,
как невольный след беды,
вдруг, прорежет лучик тонкий —
свет исчезнувшей звезды.



                *    *    *

Наивные девочки – замки их рухнут –
достанется принц или повар в мужья:
исчезнет восторженность, явится кухня,               
и будет, как замок воздушный сиять.

И будут упрёки судьбе и мужьям.
Но если погаснет, вдруг, пламя на кухне,
ненужностью станут кастрюли зиять,            
наивные женщины, замки их рухнут.













   

     БИБЛЕЙСКОЕ

Охмуряет, куролесит,
крутит бесова пора!
То хохочет с клёна свесясь
райским яблоком бедра.

То, смеясь, подставит губы
и замрёт! Ах, ё-моё.
Может статься, что погубит…
Или, так: а, вдруг, спасёт?

Но, подсунуть фрукты с ядом,
очень может и не змей.
От утех одна досада
с давних пор до этих дней.

Вот и ладно, пусть так будет.
Без соблазнов нам не жить.
Кто похвалит, кто осудит…
Время ждёт, а век бежит!

Но печалиться не стоит
и не время бить в набат…
День стоит как телка в стойле,
не спеша жуёт закат.

И бегут, бегут минуты,
сорвались, вот, и – бегут…
Неспокойно почему-то:
мы же временные тут.





 



                *    *    *

Хороших нет женщин , нет женщин плохих.
А просто есть женщины. Все-таки —  странно:
про женские доблести — пишут стихи,
про их недостатки —  всё больше романы.
Ведь правда же странно?!




                *    *    *

Разбудила, зажгла и обласканный —
позабыт и легко, и смеясь.
Уходила красивая, властная,
словно жизни твоей напилась.

Не вернёшь, не проси, не умолишь —
словно снег, что растаял в горсти.
Все не в счёт. Для неё ты всего лишь —
дозаправка в пути.

Демоничность какая-то есть в ней,
или женственность, но через край.
Так живет, как заслушалась песней,
где мелодия — тайна из тайн.












         




                АКТРИСА

Конец. Из затурканной бабы, невзрачной — в актрисы!
А дни шелестят как края накрахмаленных юбок.
Осеннее солнце над полднем осенним повисло
как светлая глупость.

Когда её звёздность судьбы разворотит ей душу,
добравшись до бабы
прошепчет: « Могла бы...»
и в чёрных слезах причитает на задней  «сидушке».

Как сельская баба, прибитая горем, поникнет:
«Я спутала жизнь, я ей сильно завысила цену,
детей мне б рожать, ничего не родивши для сцены,
да мужа бы пусть, чтоб от водки был нос как клубника»

P. S.

И, вдруг, словно сцену из жизни чужой отыграла:
« Кинь спички, устала я что-то» — попросит таксиста.
Случайно ли прядь на глаза, закрывая, упала —
не скажешь... Актриса...










 
                *   *   *

Годы медлили сорок лет.
Как-то, вдруг, всполошились, как кони.
Ни любви уже нет, ни надежд уже нет –
дни бегут… Как овец кто-то гонит.

Эх, была не была! Всё равно ведь была бы.
Что-то горькое достаёт.
Тормоза бы сорвать, так как делают бабы
и в угар, и куда занесёт.

Затопили словами тёплыми печи.
Не теплей от того, не теплей.
Только лживая стынь человеческой речи,
только бег ошалелых коней.

Нет не так, не с тоски, не в последнем угаре:
годы зрелости — чтоб хоть разок,
да судьбой своей, чиркнуть об этот шарик
точно спичкой об коробок.

И — сгореть! В этом есть неразумное что-то.
Жить так жить! Не лукавя с собой…
Вот и годы рванули, как кони, чего-то.
Мы на финише, мы на последней прямой.



                ЛЕСТЬ
                (другу)

Обстановка предельно конкретная;               
четыре стены в духе пизанской башни,               
табуретка, кровать, тишина, два портретика:
«масло».

Мохнорылое что-то в пятом углу,
если счёт повести от присказки.
В куче окурков на грешном полу —
кисти.

И ещё — то, чем редко грешат,
что порой  в этот домик вселялось,
в эти кисти, в небритый ландшафт:
гениальность...?

Или, может быть, что-то ещё,
от чего эти стены  искали  спасенье.
Хоть они-то  здесь, стены, причём?
Сомненья?

Или, может быть…  Это и есть!
Обстановка предельно конкретная.
Лесть.
Портретная.











 



          ВОСПЕВАНИЕ

В целом
женщина
никогда не воспевала
мужчину.
Очевидно, какой он есть,
такой ей и нужен.
О чём тут петь.
Чаще негодовала.
Мы же взялись за её воспевание
ещё на заре человечества,
с каждым поколением,
удваивая усилия.
Но почему-то
пропорционально
удваивалась и разница.
Так, она нас,
научила
мечтать.

      СКАЗКА

 Да, фабула избита:
 разбитое корыто.
 А в двух шагах прибой
 играется волной.
 
 На берег пену бросит,
 на берег бросит краба.
 И ходит дед по плёсу,
 сидит как камень баба.      
 
Он тащит старый невод
и, кроя бабу матом,               
забросит его в небо,               
в огонь заката.

И выловит жар-птицу,
слетевшую с гнезда.
И будет сеть дымиться —               
в сети  пылать звезда.

И вновь притащит бабе
покорность и улов.
Хоть и избита фабула —
все повторится вновь.

И пусть он кроет матом,
уходит пьян  и зол,
но путь один — обратно,
а весь улов — в подол.

Все так бы и тянулось 
до этих самых пор,
но баба все ж  рехнулась –
и деда на «ковёр».

И стала придираться:
мол, я — ущемлена,
хочу эмансипации…
«Ах, хочешь?— на!»
 




НАЧИНАЮЩЕМУ ГОРНОЛЫЖНИКУ

В деле чести — забудьте о благе.
Нужно храбрым стать враз — насовсем.
Разве так собирают отвагу,
как невольниц сгоняют в гарем?

Вы воинственный дух подымите,
соразмерьте с величием гор:
крутизна сладковата как сбитень,
как цыганки насмешливый взор.

Трансформируйте волю в поступок,
как мужчины решают исход
и гора не без сердца — уступит,
оценив ваш решительный ход.

Убедите себя и вершины,
что имеете дело с орлом.
Мы — мужчины, мужчины, мужчины…
Остальное — потом.

При любом, но конечном исходе,
наплевав на успех и позор,
вы бесценный трофей увезёте —
покорённое таинство гор.



















           *    *    *

Речка Белая сонно урчала.
Изогнувшись в степенной дуге,
притиралась боками к причалам,
словно кошка к хозяйской ноге.

Вот что значит в долину спуститься.
Кто на склонах её повстречал,
тот запомнил, как с рёвом тигрица
грызла горы, терзаясь меж скал.

Облака, как чванливая свита,
всё бежали куда-то, толпясь.
Подкатившись по кругу к зениту
солнце мастерски стало в сюрпляс.

Обобщать — значит маяться ложью.
Так вернёмся, пожалуй, к реке,
где волна, как ладонь, осторожно
проскользит и замрёт на песке.






















         ВОЗВРАЩЕНИЕ

Этот город забыл и уехал.
И вернулся, уже, не героем.
На меня, затихающим эхом,
как вина, накатилось былое,
ни на миг не давая покоя…
ты ушёл, ты ушёл... Ты уехал.

Я вернулся и страхи вернулись!
И взирал на меня как безумец
гололёд сатанеющих улиц.
Ты чужой? ты не свой? может пришлый?
Каждый камень и куст вопрошал.
По другому, мой город, не вышло.
Видно возраст мешал.

Этот город забыл. Мне казалось:
я – его, он – меня.
Здесь красивая Нина осталась.
Здесь судьба, не стесняясь, вмешалась,
что бы всё, без остатка – отнять!

А меня погнала;, как украла.
Когда слаб был, порой, – волокла!
Ты прости меня город сначала,
а потом уж казни. Не со зла!
Моя жизнь и споткнулась на этом.
Я вернулся без грёз...  За  советом.
Я – не тот. Я – другой.
Даже страх для меня под запретом.
Поквитаться  бы  только с судьбой.

Да спросить: «Почему ты,
ни на грош не считаясь со мной,
развернулась, дождавшись минуты,
словно впуталась в бой?
Словно, вдруг, про меня позабыла ?
Знать не сильно любила.
Я хочу распрощаться с тобой?!»



Хоть я в город вернуться и смог,
но не в юность. В итоге:
я – не бог,
не найти мне обратной дороги.
Город – твой. Остального не трогай.

И прости, и прощай.
Неизвестно простила ли Нина?!
Это всё. Это край.
Эта горечь неисповедима!

Эта горечь засела во лбу...
Доедает мозги.
Не хочу возвращаться в судьбу.
Непутёвая жизнь – помоги...      
Даже если ресурс мой иссяк –
помоги.
Хоть бы раз..
Хоть бы как...

               

               ЛИВЕНЬ

Сегодня небо над Тюменью
подобно в чём-то сводам  ада.
Черна, как смоль, с игривой ленью
по небу движется громада.

Так вот какое ты, предгрозье!
Как танец в масках дикарей.
Свирепый блеск и небо оземъ
бьёт связкой молний. Став темней,

густой поток ревущей сини,
качнулся, дрогнул и повис.
Притихло всё. И грянул ливень!
Вода. Раскаты. Грохот. Свист.

Природа стала первозданной,
как будто cдвинула века:
бушуют духи урагана,
в душе — пещерная тоска.

А купол неба с треском  рвётся,
сбивая тучи набекрень,
и  гром  раскатисто  смеётся.
Он весел, что ему Тюмень!?

Так вот какая ты природа.
И я, как есть — твоё дитя.
Смахнула тучи с небосвода,
и ливень вспомнился шутя.





 



 



         КОЛЫВАНЬ

Горы сверху. Горы снизу.
В сопок каменную ткань,
своенравно и капризно
врос посёлок Колывань.

Характерен почерк хватки.
Всё по-русски, как ни глянь:
избы в стройном беспорядке
да названье — Колывань.

Это был — «Демидов рудник»:
медь и слёзы, мрак и медь.
Как-то сжились с этим люди,
добывая в сопках смерть.

Колывань: то — гром, то — ропот,
то  сорвётся, вдруг, как брань!
И  во мне есть тоже  что-то
под названьем — Колывань.

Нужно быть лукаво-мудрым
иль отдать  уж  браге  дань,
чтоб суметь сказать так чудно,
так безбожно — Колывань.

Может так велело небо:
горы, горе — всё обжить.
Что ж еще скрывают недра
человеческой  души?!

Сопки в соснах как кристаллы.
Набегает грань на грань.
Утро тёплыми устами
пробуждает Колывань.

Уезжаю... улиц длинных
вьётся  в  гору караван...
И летит с горы в долину
водопадом — Колывань.
 

      В ПРЕДГОРЬЕ

Была вокруг природа нищей:
меж сопок выжженных, внизу,
который век чего-то ищет
ручей размерами в слезу.

И весь пейзаж — как лапоть прост:
десяток верб — и все деревья
на всю реку и всю деревню —
причёсан ветрами норд-ост.

Не так-то просто здесь жилось:
во времена Екатерины
застряла здесь, как в горле кость,
деревня ссыльных с Украины.

Но, ветер, живший  здесь веками,
решил пришельцев выгнать вон.
И тут коса нашла на камень.
Вот так и жили с тех времен.

Деревню этим летом сносят.
Мы ждём последних стариков.
Им всё неймётся: жалко бросить.
Ну хоть опять –  вези силком.
















           *    *    *



Откупорьте Везувий!
Эта бочка — заманчивой выдержки.
Заодно и прикурим,
если выдюжим.
Всё  равно откупорьте,
чтоб со звуком, как в лучших домах!
Ведь ничто нам так жизни не портит,
как заведомый страх.
Откупорьте не ссорясь,
как провинность, свои затаённые души.
Это собственный голос
вас душит.
Откупорьте границы
государств, убеждений и разных мотивов.
Дайте страсти разлиться
и избегните взрыва.
Откупорьте Везувий,
затаившийся в дебрях словесных империй.
Ограничьтесь разумным:
безграничным доверием.
Не пишитесь в чистюли:
будет жарко немного и пыльно, без слов.
Откупорьте Везувий,
если нужен Брюллов.
Если ждёте любовь,
чтоб была неземной, безрассудной, безумной –
не читайте стихов –
откупорьте Везувий!
 



 
   МИКРОРАЙОН

Девятиэтажный стон
вырвался из земли
и окаменел.
Звук исчез.

Возможно его никогда и не было.
Только застывшая  артикуляция лоджий
многократно
напоминала обратное.
Почему-то, как коконы,
которые покинула
первая буква русского алфавита.

Прямо — квадраты,
слева — квадраты,
справа — квадраты,
сзади — квадраты,
над головой — квадрат неба.

Независимые понятия,
реорганизуясь,
скандировали:
ква-дра-ты,
чеканя каждый слог,
как солдаты  шаг.

Даже чувства,
деформируясь в формах пространства,
приобретали признаки
кирпичей.

Укладывая по высоте,
сознание возводило
чёткий,
прямоугольный
восторг.





                *    *    *


Не только зима, но мороз был, и вечер,
и Вы, и присутствие первых снежинок.
Как проблеск, мелькнула короткая встреча,
оставив, в душе, только  имя – Ирина.

И грустно, и тягостно в ночь возвращаться,
но я уступаю, под легким нажимом.
Приходит автобус, а хочется — счастья.
Оно ж ускользает в холодную зиму.

Которая нас позабудет в итоге.
Растают снежинки, как смех Ваш растаял
в холодном пространстве квартала ночного
и ляжет под ноги дорога пустая.

Что станется завтра — пусть небо решает.
Нам велено жить! Подчинимся ж веленью.
А в жилах декабрьская ночь убывает
и словно снежинки уносит мгновенья.

Осталось жалеть, что прошёл этот вечер
и в нём затерялось минутное счастье.
Уйдёт, что пришло, тут утешиться нечем.
Ах, звёздная ночь, позови нас остаться!





 



 



                ФРАГМЕНТ

Знакомая сцена. Проклюнулся полдень.
Туманом размытые грани домов.
Нет-нет, не подумайте, это — не Лондон,
это — осенний, чарующий Львов.

И тянет забыться, теряясь в тумане.
Гармония мира. Волшебный дурман.
Стучит только время, как мелочь в кармане
в туман погружается город, в туман.

В тумане скульптуры, что держат балконы,
как древние птицы с  добычей парят.
А листья летят бумерангами с клёнов
и взмокла земля, принимая возврат.

И мы забредаем в глубины и в тайны
как в пригород звери…как сходим с ума.
В ничейную осень, ты, вклинясь случайно,
танцующим шагом прошила туман.

Куда, горожанка, куда? Но уносит
по узенькой улочке отзвук шагов...
Туда, где сплелись, огнеликая осень
и шалью туманов окутанный Львов.


















    ПОСЛЕДНИЙ  УРОК

Кроны берестов огромных
небо рвут. Над крышей школы,
над суетностью безгрешной
их величье — безгранично,
только шелест
мягко в детство оседает.

Может, день уже в зените,
там, где в ствол забит костыль,
там, где сок, слезясь, сочится?
И удар, об рельс висящий,
не услышат.
Вы поймите,
никого там больше нет.

Но пришёл один обманщик
в это место.
Он придумал всё чудесно:
обмануть и обмануться.
И ударил рельс висящий...
Но посыпался в ответ
только шелест шелестящий.
Ничего там больше нет.

Быть ужасно посторонним.
Значит, быть ни там, ни тут.
Это ж можно разрыдаться!

Кроны берестов огромных
время рвут.
 



 


            *    *    *

В небольшом саду устало
вечер крылья опускал,
где кукушка куковала,
где всю ночь оркестр играл,

где всем поровну считала
годы добрая кукушка,
где девчонка хохотала,
потому что хохотушка,

потому, что вечер длинный,
потому, что жизнь длинней...
Как на вечной ветке иней
млечный путь висел над ней.

Он казался ей дорогой,
где любовь, где чудеса...
И скользил, как ласка бога,
лунный свет по волосам.

Пробежал прохладный ветер.
Сном и свежестью подул.
Всё прекрасно. Всё на свете.
Только в маленьком саду.
 



 

            *    *    *

Что-то лёгкое сочится
и сладчит, как сок берёз.
В дальних далях, в крике птицы
синева уже всерьёз.

Мне на душу тень садится
так, как ворон сел на кустик.
Каркнул тихо и устало.
Видно время погуляло
в перьях чёрного крыла.
И теперь в созвучье грусти,
нас на миг судьба свела.

Значит, кворум обеспечен
в этот день весны печальный.
Изумимся этой встрече
как и скорому прощанью,
как и скорой перемене
в этом воздухе и небе.
Был ли грустный день весенний —
позабудем. Скажем  не был.
 





















       ПЕРВЫЙ ПРЫЖОК

Чуточку тише, чуточку ближе,
чуточку в сторону и – айда!
Ветер шершавый слюняво лижет
влажный рассвет, словно щель в никуда.

Мама, мы прыгнули. Это не важно,
это не важно, что чуточку страшно.
Это впервые. Рассвет, как сироп,
сладкой струёй между струнами строп.

Ах, как волшебная эта минута
бьётся крылом в белизне парашюта.
Вот и земля. И уже неохота
вдруг, потерять нереальность полёта.
 
 


                УТРО

Пробежался рассвет по макушкам. С размаху
разбудил недовольную, сонную птаху.
Та летала ещё в сновидениях грузных
и  теперь просыпалась  игриво  конфузясь.

Вдруг, рассвет стал свидетелем птичьего смеха:
Фаэтон на сарай колесницей заехал,
а потом, а потом  покатил  по сирени.
И стояли цветы, словно сны, в изумленье.

Рыжий пёс прорычал: «Вы здесь дров не ломайте!»
Сбил росинки с куста и утоп в аромате.




          ПОСЛЕ ДОЖДЯ

По кругу, по асфальту, по газонам,
азартно, увлечённо едут дети.
Следы велосипедов схемы чертят
простых фантазий, пахнущих озоном.

Я думаю про ветер, что упруг он...
что дождь прошёл..., что дети..., что устал.
Из детства по большому кругу
раскрутит их. А круг так мал.

На судьбах, на надеждах и на мыслях
колёса жизни вычертят круги...
Вот капелька на листике повисла,
уже на самом кончике дуги.

 



 

                АВГУСТ

Грачи  высвистывали лето в жёлтых листьях.
Плескался зной, и прятал август в сизых сливах.
Природы царственность смелела в женских лицах
и мягко обретала нелогичность дива.

А дни вертелись под палящим солнцем лета.
Цветочный запах плыл и гнал по жилам брагу.
И мысль текла тиха, пуста, терялась где-то.
Пора такая наступила: добрый август.

Влекло желание жить ярко и беспечно.
Возможно, потому нахальней стали осы.
А неба глубина переходила в вечность,
как, иссякая, август переходит в осень.
 




























   ПОДВЕСНАЯ  ДОРОГА

Этот фон создала суматоха.
Инкрустирован город огнём.
И в какой-то тревожный объём
нас несла подвесная дорога.

Мы входили в пространство единства.
Где-то город внизу бушевал.
А наш мир был так мил и так мал,
и огромного мира стыдился.

Лишь кабинка ворчливо скрипела,
да волос опьяняющий дождь.
И на нас, содрогаясь, летела
незнакомая чёрная ночь.






























      МОНОЛОГ

Судите сами:
ветер, дождь,
ушла жена, куда тянуло,
ребёнок плачет — сын.
Задула
судьба свечу!
Аминь  солгавшему лучу.
Нас обманула
удача,
женщина
и жизнь.
Крепись, сынок...
не всё ещё,
крепись.
А дождь в окошко
со слезами:
судите сами,
только сами.


 



                *    *    *

В краю малины,  стареньких заборов,         
где ветхий дом, скосившись, оседал,            
сминая судьбы, «яблоком раздора»,      
 упала с ветки случая беда.

Где косогор тонул в кустах крапивы,         
где обрывались тропы бытия               
и было счастье как везде —  пугливым,               
но горе было горше. В тех краях

молчали больше. И теперь молчали.
Бесхитростные люди, трудно вам.            
Кусты сирени ветками качали,               
как будто вторя  ветреным  словам.

Помочь ты им не сможешь, ты – пришелец.          
То их беда,  а ты – незваный гость.               
В краю малины – листьев тихий шелест,               
в краю малины – горе сеет рознь.












 
               





   


             *    *    *

Сентябрём потянуло от заводи               
и ладошки твои как ледышки.            
Только ветер осенний в лесах гудит,
только кроны, как стебли, колышет.

Что скрывать, тебя трогает это               
и тайком от меня красишь проседь.       
Ты уже подарила мне лето,            
разреши ж разделить с тобой осень.




































         И  КТО  ЖЕ ?    

Очень тихо. Ночь глухая
светом звёзд озарена...
Ветер замер, лишь порхает
в листьях лёгкая вона.

Только в кронах шум утихнет –
сон не в силах превозмочь,
в царстве флоры, в царстве ихнем –
спит и вздрагивает ночь.

А вверху, во тьме небесной,
как в былые времена,
прячет серпик свой прелестный
очень юная луна.

Время бдит, но ждать не хочет –
чтоб хоть чем-то нам помочь.
Мир возник из вечной ночи
и летит обратно в ночь.

Хоть и тихо. Хоть и звезды –
хоть и люди, наконец.
Это – мило. Но серьёзно,
есть ли он? – и кто? творец?-




















        *    *    *
        Машеньке
Добрый вечер,               
моя  любимая,               
добрый вечер.               
Сегодня уже другие мы               
и этой не будет встречи,               
поэтому, добрый вечер.

Опять ты надула губки…
Я знаю, что ты играешь.
Глупо.
И ты это знаешь.

Закажем на вечер ccору,
укоры  с  разбитой  посудой:               
всё можно на этой встрече,               
так как её не будет.

Зазвенит телефон в прихожей            
не нашими голосами.               
Ах, как ты трубку положишь,
прошлого не касаясь!

А над ночной долиной,               
там где, луна над речкой,               
путь  наш  казался длинным,
путь нам казался  вечным.

И надо б уже смириться.
Но память со мной жестока:
зачем она белой  птицей,
бьётся в ночные окна.

Так давай же закажем прошлое.
Что-то время совсем не  лечит.
Добрый вечер, моя хорошая,
добрый вечер.

 



                ПОДЖЁГ

На чердаке сгоревшего сарая,               
сгоревшая висела голубятня,               
почтовых голубей, сгоревших, стая               
и целомудрие, сгоревшее в объятьях.

Сгорело всё. Лишь пёс приблудный спасся,            
Но оказалось в памяти — всё цело.               
И только чувство новизны и счастья,               
порхавшее как облако — сгорело.




                В  ГОСТЯХ            

Здесь всё твоё: и опыт, и жена,               
ухмылка, пёс и дождь над огородом.               
Возьми и мой восторг, чтоб всё сполна.               
Возьми, раз ждёшь. И ты хватаешь сходу.

А в окна дождь, как будто  «христа ради».
Хозяйка зла, неряшлива, серьёзна.               
Стихи читают дети перед дядей.               
Мы пьём коньяк, как будто лижем слёзы.

Да, да! Бесспорно, ты достиг
всего что мог, почти  предела.
За то, что не завидую — прости. 
Душа в гостях не солидарна с телом.










 



                *    *    *

Станут ли птицы кичливо кричать               
и в воду глядеться, летя  над  заливом,             
какой-то бездомности  ляжет  печать               
на   берег  и  волнам  на  белые  гривы.

О  чём-то   не  здешнем, что связано с ветром,
о чём-то  трагичном,  присущем  природе,
кричат  эти  птицы.   И  крик   безответный, 
в открытое  море  как парус  уходит.

А  берег всегда остаётся  за  нами.               
Вода  равнодушна  и  волны  ленивы.               
И  только  лишь  ритмы  прибоя,  когтями
скребут  золотую  подкову  залива.

Красивое  море,  о  чём  ты хлопочешь?               
На  плёсе  следы  замывает волна.               
А женщина имя оставить здесь хочет.               
Но  зыбкая  вещь — на  песке имена.

Не надо капризничать: море есть море.               
А птицы всё  дальше... и крик их исчез.               
В  дали, горизонта дуга, как рессора,               
пружиня, баюкает своды небес.

Хрустальная  проза  земного  покоя.               
Неспешное  шествие  волн  и  времён.               
Глаза  подымаешь,  а  небо  такое,               
как  будто  не  небо над нами,  а  звон.

Проверим  поверья:  все  так  быстротечно.          
Вернёмся ли?! Бросим же в море монеты.               
А  женщина  смотрит:  светла  и  беспечна.               
И  кажется  что  нескончаемо  это.





 



                *    *    *

Мы  были соразмерны с этим лесом.
У юности  всегда  есть свой масштаб.               
И  этот факт,  Коринка, поэтесса,             
талантливо   упаковала  в   ямб.

Лес вымахал за рамки упаковки,
с тех давних пор, когда расстался с нами.
И встреча стала тихой и неловкой               
в густой тени,  под мощными  ветвями.

Кориночка! Все ангелы жестоки.
А возраст — отвратительный порок.
Нас нет.
И лес не тот. 
Остались строки.
И я бреду, противно одинок,
в лесу тех строк.




   ВОСКРЕСНЫЕ ПРУДЫ

Облипшие, как липкие,
некошеной травой,      
где  рожами, где ликами,
цветами и тоской.

И чем-то тем, что ценится,
но не минёт беды.      
Ничком лежат.          
Как пленницы,    
воскресные  пруды.




      *    *    *


         МАЙ          
Тонет танец белых   птиц.          
Не спасёшь —   утонут,               
белым танцем белых птиц               
в синеве бездонной.

Это кажется судьбой —               
жить судьбы не зная.
Вот и манят за собой
все соблазны мая.

Манят дали, танец птиц
и весна шальная…
Может в счастье нет границ –
лишь цветенье мая.

Видно этим  и  была               
та  весна  красивой…               
Просто белых  птиц  крыла;,
затянули в синий.

Танец крыльев в синеве...
Пчёл над вишней стая...
Жизни крикнуть бы «Привет,
ты – как я – чудная!»

Я не против, позови,
заглянуть в просторы –
счастья, дерзости, любви...
Заодно поспорить –

с бегом времени... А вдруг:
мало что случится.
Так замкнём земной свой круг
в небесах, как птицы.

Тонет танец белых птиц...
Не спасёшь – утонут...
Жизнь – скопленье небылиц!
Только это – омут.
                *    *    *

Стал жить – готовся умереть.
А хочешь ли? Никто не спросит.
И будет время, как бикфордов шнур, гореть
с заходом в осень.
     И там последний день найдёшь.
     Ведь с этим – строго.
     А то, что сказано про жизнь – сказала ложь,
     но с верой в бога.
И страсти, и восторги все уйдут,
и ты со страхом обнаружишь –
золу от слов,  на пепелище тех минут,
которым служишь.
     А выбора – в пределах – нет!
     Опять же, к жизни, нужно будет обращаться.
     И в этом, видно, весь секрет.
     Проблемно – ошибаться!
Когда опасно жить – опасно умереть.
Ещё опасней – затеряться.
И миг прозренья просмотреть –            
за шаг от счастья!
     Коль горе – жить – не отвернуться!
     Коль счастья – жить – хмелеть не стоит!
     Но если горько – нужно жизни улыбнуться –
     попробовать – святое!
Святое – это каждый шаг.
Святое, в этой жизни – каждое мгновенье.
Без всяких благ!
Вплоть до забвенья...
     На этом, видно, и стоит
     идея жизни.
     И  не надейтесь! Время не зависнет...
     Оно безмолвно, тихо, как растяжка, бдит.
Стал жить – готовся умереть.
Как не крути – разок – придётся.
Увы! Мы с этой догмой будем жить и впредь...
Что ж остаётся...?!
     Не ты придумал –  выбирать!
     Не – я.  Ни облака, ни птицы...
     Есть счастье – жить!  Найдётся повод умирать...
     Вот на бессмертье –  страшно согласиться...
         
 
   


            *    *    *
                Маше
Кори меня и мучай,
а хочешь — погуби!
Ты — непредвиденность. Ты — случай
случайно не потерянной любви.
Что шепчет долг? Что  нам дурная слава?
Возьми меня. Возьми  на  день,  на  час!
Пусть  на  любовь  мы  не  имеем  права,
но  у  неё  есть  все  права  на  нас!
Любовь  как  гениальность —  дар  природы.
Подобием — её  не  заменить:
любя, и  будучи  любимы  вроде,
страдаем от желания любить.
И, вдруг, как вызов, как несчастный случай —
из будней, славы, браков  иль  обид —
кори меня и мучай,
а хочешь — погуби.











       
                *    *    *

Возможно это – ощущенье края,
возможно — облегчение ухода.
Дни декабря по пальцам  загибая,
мы счёт ведём, как сводим счёты с годом.

Скости же время нам непостоянство.
Порою суета отъемлет разум,
но, тяготея к шуткам и проказам,
мы — колдуны в декабрьском шарлатанстве.

Где кружит снег, где тихий кружит снег,               
где смысла нет. И где в круженье кружев,
бежишь, бежишь, хоть сам себе не нужен,               
и словно грипп, разносишь этот бег.

Пускай смеются, раз смешно, паяцы,               
пусть, кто другой  на  струны  перст  уронит...               
А хвостик года, юркнув между пальцев,               
оставит опустевшие ладони.

Что ж он принёс? Да и унёс — не меньше:               
миг не пройдёт, чтоб не собрать с нас дани.               
И в кабале  извечных  ожиданий               
грядущий год опасней, чем прошедший.

Возможно, чушь, возможно, всё  не  так.               
Усталость — не советчик, в самом деле.               
Но кто-то, провожая год — в  кулак               
сожмёт его последнюю неделю.








 



      ХРИСТИАНСТВО

На косогоре,
как в отчётной ведомости,
построчно:
кресты,
кресты,
кресты.
Кладбище напоминает коллективный автограф.
Какой  бы огромной
не казалась нам дистанция
между гением и посредственностью —
мы всего лишь люди.
Но стоит изменить масштаб
и  перейти  к  категориям:
вечность,
материя,
вселенная,
как эта дистанция,
сокращаясь, сливается в точку,
в которой
одинаково для обоих
ставят крест.
Так выглядит
наша последняя честность перед жизнью.
Так  в конце,
расписываемся в своём невежестве
перед непостижимостью мироздания.
В том месте,
где заканчивается ещё одна попытка,
ставят крест.
Это статистический акт.
Это суть христианства.








 
 


                ХОЛОД

В  красном  пальтишке стоит у витрины,            
словно наказана,  битый  час.
Что её держит? Юнцы и мужчины
может замешан в том кто-то из  нас.

Сумочку — в  левую, сумочку — в  правую…               
Минус по  Цельсию.  Цельсий  суров!
Зимнее  небо  звёздной  оравой               
виснет  лукаво  на  крышах  домов.

Съёжилась. Холодно.
Это естественно:
так или  иначе — час в минусах.
Словно опомнившись: зло и торжественно –
взгляд на часах!

Сумочку — в левую,
сумочку — в обе               
и потихоньку — за шагом — шаг…
Вдруг, каблучков убегающей дробью,               
улица вскрикнула:   а… а…ах…!










 
                Мои друзья, вы где-то за пределом,               
порогом возрастного рубежа.               
Его  уже  перешагнуло  тело,               
но  этот шаг не сделала душа.               

Она  витает там, где жизнь и праздник               
бегут не разделённые барьером.               
С каких-то пор как будто к месту казни,
порой,  бредёт  по  жизни только    тело.

Мои  друзья,  невзгодам  меньше верьте,               
не дайте жизни умножать печали.               
Ведь ничего нет вечного на свете:               
мы все себя немного потеряли.

Боимся  встреч, как великана гномы.      
Всё перед прошлым  мельче  и  иначе.               
Знакомим  наших  жён,  детей  знакомим,               
как  будто  от  знакомых   что-то   прячем.               

Мои  друзья,  верните  гордость  лицам,               
без  суеты,  останемся  друзьями.               
Уйти  из  плена  возрастных   амбиций –               
поможет  память. Да  поможет  память!

Нас   размело. Мы  где-то  за  пределом             
возможности перешагнуть  года.               
А  время,  как  окошко  запотело.
Туман. Уходим  дальше. Навсегда...
            
         СОЛНЦЕ

Кладёт руку
на реостат жизни
и осыпается жёлтый лист
лес
как церковный хор
торжественно исполняющий псалом
в котором
отчётливо слышится только одно слово
о золотое
по вечерам
вспыхивают небесные своды
краски бездонны
и настолько пронзительны
что хочется плакать
и целовать руки
любимой
осень 
 это профилактика чувств
освобождая от излишеств
листопад
с трогательной теплотой
ощипывает
иллюзии
и    HOMO   SAPIENS
не нарушая  гармонии
играет на понижение
о золотое
поёт
потупившись
лес
но уже
в интенсивно-голубой реальности
холодно-белая  хризантема
лучится
кладёт руку на реостат жизни
зазевавшийся лист
упал на снег
зелёным.


 

              СРОЧНАЯ

Звонки в квартиру по утрам.               
Что ждёт, когда я дверь открою?               
Я стал бояться телеграмм:               
вот и  ко мне пришло такое.

Страшней всего на синих бланках.               
Я этой синью сам грешил.
О  том,  что  после  будешь  плакать,
вот  здесь  сначала  распишись.

И распишись   в  своём бессилье:
ничто никак не изменить.
Жизнь зачерпнёт жестокой  сини —
и  будешь  пить,  и  будешь  выть.

Не  спится  чаще  по  утрам:               
невольно  вспоминаю  маму.               
О, время срочных телеграмм,               
отсрочь,  отсрочь ту телеграмму.











 



             «ПОДСАДНАЯ  УТКА»

Утро идёт на шорох дворниковой метлы,
Шур-шур, шур- шур...
Так он прометает дорогу
новому дню
в развалинах прошедшего.
Иначе как?
В метле застрявшие листья,
окурки,
плевки
и застрявший взгляд.
Прежде чем взять в руки метлу –
берёт бутылку ординарного вина,
припасённого   с  вечера.
Потом,  закурив, ждёт.
Очевидно  существуют  вещи,
делать  которые 
совершенно  трезвым
дальше нельзя,
чем  ближе
утро.


 
                *    *    *

Хлеба завоз.  У  дверей магазина
осень, вечер,  туман.
Сколько вещей от стеченья красивых!
Мягкая льнёт полутьма к полуснам.

Добрым волненьем и запахом тмина
вечер окуривает тишину.
Время свидетель — не хлебом единым...    
Всё же волнует нас хлеб. Почему?

Мудрость преданий? Сила традиций?             
Хлеб — это жизнь. Так во все времена.
Света квадрат, цвета спелой   пшеницы,
падает в ночь из проёма окна.

Улица дремлет в вечерней прохладе.
Тоже устала. О чём-то  всерьёз
шепчутся листья, шурша в листопаде.
Вечер. Размеренность. Хлеба завоз.


















 


 



                МЕРЕН

В упряжку дней как будто впрягся мерен
и потянул куда-то за собой –
туда, где юность, свой почуяв берег,
сойдёт и попрощается с тобой.

Уйдут друзья. Пока на задний план.
И первая любовь покинет тоже.
А ты, подрезав крылья, больше там
над буднями, орлом, кружить не сможешь.

Всё чаще будешь припадать к земле,
чтоб на планете круглой удержаться.
Мечтать забудешь. Просто будет лень.
Начнёшь ловить фантом земного счастья.

На это и потратишь эту жизнь –
чтоб спать на лаврах – сытно и спокойно.
Не думай много! Больше шевелись!
Ты человек! Да-да, звучит достойно.

А где-то там – остался светлый след.
Мечты остались там, но смысл утерян.
А худшее сбылось! Тебя уж нет.
Упряжки нет. Остался только мерин.

И тянет дальше. Но теперь куда?!
За горизонт? Побойся бога, мерин.
Жизнь отшумела… Это навсегда…
Видать пришла пора искать свой берег.













   

 НЕБО  В  АВГУСТЕ

Ночь, созвездья и луна –
жёлтой каплей.
Дремлет небо. Тишина.
Но, внезапно,

зашипит метеорит
и с шипеньем рухнет с неба,
и – сгорит,
как будто не был.

Но оставит брат богов,
в сводах неба  длинный  прочерк…
Прошипел – и был таков –
гость из ночи.

И луна, и млечный путь,
и туманности, как вата –
всё чудесно, только чуть –
жутковато.

Вот и бросишь взгляд земной,
в чём-то грешный.
В эту бездну над собой…
И – опешишь!

Только липкий свет светил,
только ночь чернее сажи...
Если б мог – давно б свалил.
Так куда же?!

И накатит, как волна –
миг тревожный... Страх внезапный…
Ночь, созвездья и луна –
жёлтой каплей.

Р.S.
Под ногами ком планеты,
где-то в вечности – огни...
Друг мой август, что всё это?!
Ну, хотя бы, намекни...
 



        ПО  ЭДГАРУ  ПО

Не спалось мне. Безуспешно
бога сна всё в гости звал.
Ночь текла. Я помню, грешный,
бога водкой соблазнял.
От тоски спасаться вздумав,
стал листать потёртый томик…
Не заметил как бесшумно
ворон сел на подоконник
и прокаркал: «Это бред –
верить сказкам. Чуда – нет!»
Но в ответ вздохнула ночь...
Я – ему: «Пошёл ты прочь.
Взгляд твой, птица, вдрызг затаскан.
Вспомни древних – всё течёт.
Жизнь – немыслима без сказки!
Пьянка, правда, тут не в счёт.»
Каркнул он: «Ты – идиот.
Жизнь – прибежище тумана.
В мире денег и обмана,
в мире  злобы и забот –
чуден только  анекдот!
Нет чудес – где есть расчёт!»
Я изрёк: «Ты мыслишь скудно.
Жизнь возвышена мечтами…
Я недавно встретил чудо...
Сказку с серыми глазами…»
Он шепнул мне: «Пей до дна!
Раз святых коснулся тем.
Ты – пропал! А как она?
может ждёт тебя… Но с кем?!»
Я взревел: «Цинизм – не мера!
В жизни могут быть потери…
Но нельзя же пасть в неверье.
Есть надежда и в раздоре…»
Выдал он: «Memento mori.»
И взлетел взмахнув крыла;ми.
Подоконник опустевший
стал баръером между нами –
между тем–и тем мирами!
Кто-то прав, а кто-то меньше!
Может истина не в споре,
а в ночи. Memento mori…
Но порывам вопреки –
мы сторонники тоски…
А мечты – исчезнут вскоре,
как и всё… Memento mori!             

             БИОГРАФИЯ

Глянул в упор с фотографии,
с той, уже, давней давности,
с первых шагов биографии –
мальчик  увязший в крайностях.

Что ему нужно? Боже мой,
как же мне оправдаться?
В жизни бездарно прожитой
взять бы да затеряться.

И не просить прощения,
и не смотреть в глаза.
Не дотянул до гения…
Может быть так сказать:

«Мальчик, прости, по доброму.
Думал, что всё сумею.
Но! Ничего подобного –
просто сорвал затею!»

Время успело выгореть.
Слишком уж быстро может.
А за спиной, как изгородь
годы стоят и всё же!

Что мне сказать, тому ещё
мальчику, через  годы?!
Время оно во тьму течёт
да и из тьмы приходит.

Мы же шустрим в промежутках
даже, забыв оглядеться…
Может досталась минутка?!
Может иссякло сердце!

Мальчик, не смей заискивать
с прошлым! А просто знай –
жизнь – это, только, исповедь
перед дорогой в рай!



 

               










































         УРОКИ  ПУРГИ

Снимите шляпы, супермены –
пурга в степи.
Пять дней подряд теплообмена
с зимой сорвавшейся с цепи.

Бывает всякое, не скрою.
Но утверждаю – минус пять
с присадкой ветра, снега, воя
способны быстро спесь согнать.

Поверьте в жизнь, уважьте Вакха,
не допустите только чтоб
душа погрузла в бреднях страха –
они загонят в снежный гроб!

И может вам удастся выжить,
призвав любимых, власть долгов…
И пёс тогда, скуля, оближет
щеку пришельца из снегов.

Зальётся пёс скулящим лаем –
считайте – вы прошли пургу.
И время хлынет заметая
следы лежащие в снегу!

P.S.   

Пурга в степи – не тест на смелость.
Тут важно выжить – злу назло!
Да-да – не скрою –  жить хотелось.
Но скажут – парню повезло...















        ПИСЬМО

Это не бред…
Если вдуматься…
Где мы?
И кто мы?
И что мы такое…
И жизнь эта что…
И вселенная эта…
И всё это
вместе
что?
И в чём
она истина?
Так и уйдём…
Лишь наивные домыслы выискав.
Да и им не дано объяснить
ничего,
никогда.
И не помогут
все телескопы.
Может не все – но почти.
Что они могут
накропать
в бездне 
которая в бездну летит.
Не поняв и это
придётся уйти.
Жаль.
Очень жаль.
А хотелось бы…
Ну так прощай,
вся реальность непостижимая…
А существуешь ли ты?
Вообще?
Прощай и прости.

         P.S.

Не постигший тебя
и себя.
Валентин.
 
        P.P.S.

Ответь мне хотя бы
по новому адресу
что ли…
Простыми словами
пиши:
для бессмертной души
Валентина.
Amen.






































                ЛЕТО

Шёлк волос – как щенячий писк .
Он забился мои ладони...
Эта ночь далеко, как пирс,
углубилась в судьбу. И гонит,

гонит время куда-то нас.
А мы спрятались до рассвета
от себя и сторонних глаз
в эту ночь, в это звёздное лето.

И вот здесь нас уже не достать.
Может жизнь про нас думать что хочет.
А, вокруг, нашим мыслям под стать,
где ни глянь – колдовство этой ночи!

Мы поверили в слово «люблю».
За туманом, парящим, светает.
Свою жизнь, пред тобой, расстелю,
как ковёр… Ты отныне – святая!

Будь моей путеводной звездой
и в погожие дни и в ненастье…
Серп луны… А в прохладе ночной
пахнут волосы маленьким счастьем!

Вдалеке от сутяги мирской…
Мы – вольны!  Как невольники страсти.
Как сорвавшийся ветер морской...
Так и ринемся в жизнь – как в ненастье
 









 




              ПРИКИДКА

Как порой хочется
душу вывернуть по-ахматовски
интеллигентно…
Но в те моменты,
когда волна тоски
по поэзии
настоящей –
вскроет спящий
каприз – мол хочется,
по-ахматовски, что бы было…
А попробуешь заморочиться
этой мыслью – на вскидку – хилой.
Хоть завой –  глуповато будет:
гордый слог и суконное рыло
простоватого простолюдина.
Разве ж можно?!
Только так невозможного
хочется!
Вот и вздумаешь заморочиться…
Зря.
По наитию
чувствую…
Вы уж простите,
волшебная Анна.
Я не кощунствую…
Жизнь – это странно…
А время бежит…















 

                НОСТАЛЬГИЯ

Ну как тебе живётся в нашем прошлом
мой друг, глубинка юности моя?
Всё любишь жизнь? И девочка хорошая,
порхает над туманом бытия?!

Мы далеко – на растоянье жизни.
И оба мы заложники тех дней.
Я отзовусь, тот час, ты только свистни
и я вернусь в дни юности своей.

Вернись и ты, чтоб встретить наше время
и девочку что мы любили оба...
И те неповторимые мгновенья...
что жизнь порой дарила – как на пробу.

Я так ушёл – тем ядом отравившись.
Судьба куда-то увела тебя…
Был тёплый май. Цвели, волшебно, вишни.
Мы просто жили, эту жизнь любя.

Вернуть бы привкус тех шальных минут,
чтоб ощутить ещё раз миг щемящий.
Хотя бы на мгновение вернуть –
и можно в ящик!

Не нужно ни Парижа, ни Луны…
Хотя б на день, один, вернуться в юность.
Душа поёт... И нашей нет вины –
что время обрывает струны…
 


   
 






               



          КАК  ВАРИАНТ

Можно всё отдать без боя.
Словно в слякоть, в бездорожье,
пробрести по жизни можно,
скромно струсив перед ней.

Но зачем всё это нужно,
если душу смять и спрятать,
и по– рабски ей проклятой
век униженно  служить?!

Чтоб до старости добраться,
выбрав лёгкие пути.
Шкуру прятать и ползти:
лишь бы жить – хоть как-нибудь.

А очнувшись, что ты скажешь
тем кого ты, струсив, предал –
врал и совести не ведал?
Ну, а что сказать Петру?!

В оправданье прогундосишь
то, что тихо жил, побожно…
Врать привык.  Да,  врать не сложно…
Но врата откроет – ад!

А пути-то нет назад!
Вот теперь, хоть раз, подумай
как ты жил?!  И жил ли умно?
Лишь страстями стоит жить!

Чтоб когда-то оглянувшись,
крикнуть жизни уходящей:
– Я всегда был настоящим!
И, откланявшись, уйти.
               









                ПРО  ОВЕЦ

Ещё «свитера» и «костюмы»
на сопках щипали траву…
Предгорный Алтай зеленел тонкорунно
и зелень на склоны влекла детвору.

Бывает такое и здесь, на Алтае:
под сорок жара – и – природа задохлась
едва зазвенев. В раскалившемся мае
вершины покрылись безжизненной охрой.

И так, как с макушек сбегает вода –
охристые пятна бежали в долины:
лизнув по лугам, пересохшим прудам.
Окрысились камни, потрескалась глина.

В наш век, как и прежде, крестьянским трудом
Всё также, по своему, правит стихия –
рубили забоку и парк над прудом –
и всё, что зелёным осталось – рубили!

Тогда «свитерам» и «костюмам»
скормили деревья, кусты.
Посёлки остриглись, разделись– что б ЦУМы,
в тот год, не остались пусты!

И не было подвига. Просто природа
на мудрость, опять, испытала людей.
Возможно, другое – так богу угодно –
увидеть святое в крестьянском труде.

Обычная жизнь – ведь она не обычна.
Хоть в даль посмотри, хоть к  истокам вернись.
Не зря нас великое таинство кличет –
любить и хранить, эту хрупкую жизнь.
 






                *    *    *               


Зима постылой и сырой была.               
Её уход приятным тоже не был.               
И, наконец:  ни снега, ни тепла,               
лишь вихри, как пиявки липнут к небу.

Пришла   весна, а в ней чего-то нет.               
Хотя прогноз давно тепло пророчит,               
но стынь стоит, а очи  режет свет               
на наждаке смятения отточен.

Тропою лет проходишь перевал –               
полжизни прочь, и снова ты пришелец: 
свет женщины тревожный миновал,
пройдя сквозь жернова житейских мельниц.

Прошли восторги, блажь и новизна.               
Осмыслить трудно, что ещё уходит.               
За дверью календарная весна –       
пока как факт, свершившийся в природе.

Ах, это слово, грозное – пока –
по миру нашему, как призрак, бродит.
Хоть  наша жизнь и мелкая река,
но устьем в вечность глубоко уходит.

Так поприветствуем приход весны.
Она приходит в мир наш как подспорье.
И смысла наши дни не лишены...
За счастье с жизнью мы ещё поспорим!

И кубок жизни мы допьём до дна!
Пришла весна...
Весна...
Весна...
























КОГДА  ЖИЗНЬ,
НАЧИНАЕТ  ТЕРЯТЬ  КРАСКИ —
ПОНИМАЕШЬ:
ЮНОСТЬ  ПРОШЛА…
АХ,  ЮНОСТЬ,
ГДЕ  ТВОИ  АВАНСЫ ?!


















 
               СКОРАЯ  ПОМОЩЬ

Дрожанье машины продолжилось в рощу
и отзвуки, в кронах увязнув, стихали.
Сочились мгновенья из чаши печали.
А жизнь, отшумев, уходила на ощупь
в прошедшее время, в дрожащую рощу.

С библейским бесстрастием двигалось время.
Металась сирена в плену резонанса
отчаянным воплем последнего шанса,
взывая к живительным силам апреля,               
и где-то бесследно терялась в капели.

Встревожилась роща... Собаки брехали...
Мы все, как один, в этом мире – транзитом.
Пахнуло тревогой! А может инстинктом?
Но мчалась машина, и шины визжали –
похоже на брань и на тексты скрижалей.

Причастна... причастна... посеяла горечь.               
В вечерней прохладе несчастьем разило.               
От домыслов душно. Кого увозила?..               
Но взвыла машина и бросилась в полночь,            
теряясь в дали и в надеждах на помощь.

A  в  крайнем подъезде, где сумраки жались,             
в  углу — целовались.
 



        МОТОЦИКЛИСТКА

Шаг размашист. Волос  белый.               
В баночке — три болтика.               
Груди острые как стрелы –
готика.               
            
               *    *    *

Осень жёлтая точно оса.               
Или, может, старею.               
Леса огненная коса               
чёрную пахоту бреет.


                УХАЖИВАНИЕ

Распускают хвосты петухи:               
их оружие — важность и перья.               
Мы не куры, мы пишем стихи,               
но работаем в сходной манере.

.
               ДЕТАЛЬ

Окончен бал. И гости — прочь.
Осталась грязная посуда,               
окурки, ночь               
и ожиданье чуда.
               
            
                ВЕЧЕР               

Вечер выдался  в две луны.               
И в тишине ночной               
луны плавали как  блины:               
в небе — один, в луже — другой.


 


             *    *    *

Осень где-то в половине,
дали в дымке акварельной,
стелит мягкую тревогу
колокольный свет заката.
Глохнут звуки,
вязнут,
тонут,
и затягивает омут
ожиданий предвечерних.
Как не трудно грусть накликать.
Но сойдут, как с губ нелепость,
гуси в зелень луговую.
Разве нужно быть реальным
Увядающей природе
быть пленительной угодно.
Жизни мелкие детали,
вдруг,  слились  в  едином  хоре:               
слушай, осень,
песню жизни,
слушай, осень...
И рассыпались внезапно.
Ломкий сумрак сдвинул шторы.
Жизнь стыдится
откровений.
 



             МЕТЕЛЬ               

Ветер несёт непогоду.               
Как устаёшь от невзгод.               
Снег превращается в воду.               
Боль превращается в лёд.

Зябнут слова, слетая.               
Мыслей пугливый ход.               
Ветер снега листает,               
словно пустой блокнот.

Всё приуныло и сжалось.               
Чувства сковало льдом.             
Жизнь метушнёй казалась,
запертой в «от и до».

Снег, как отлит из металла,            
бил в барабан тоски —               
это метель играла
связкой невзгод людских.               

Нас закатав в комочки,               
в снежном несла потоке...               
Мы в экстремальной точке:
холодно и одиноко.

Только метель без края,            
ночью  омрачена –               
плачет... То подвывает.               
Что же, иль кто она?...








          
             
 


           *    *    *

Целуй меня, чтоб выжил.
Откуда этот страх,
сдвигающий нас ближе               
над углями костра.
        Мы обожжёмся прошлым.
        Храни его — храни               
        от слёз и слов  истошных
        угасшие огни.
Февральские метели...               
Беда, беда, беда!               
Летят, но опустели,               
как инков города.
        Когда под общей ношей,               
        не занята собой,               
        когда постигнешь больше,               
        чем собственную боль —
придёт другая правда               
без слов и без причин.               
Целуй меня, так надо,               
так не видать морщин.
        Из пепла может выйти,               
        как Феникс, наш союз —            
        храни золу событий,
        хранительница уз.
Храни тепло под крышей,
храни от пустоты.               
Ты — женщина! Ты — выше!             
И всё, что в жизни — ты!
        Но рвутся к счастью нити,             
        нас поглощает быт.               
        Быть женщиной — наитие.               
        Но можно — и не быть.
Разрушь мои устои,               
дурачь меня, брани —               
прощу за всё другое —               
но женщину — храни.


               *    *    *

Вот снова за дверью ликует гроза,               
и капли по крыше стучат как монеты.               
Напрасно судьбу, как козу, привязал,               
я в этой деревне на целое лето.

Никто от себя не уходит так просто:               
так можно сбежать от врагов и друзей.               
Проблемы остались... мучительно остро,               
касаясь меня и потерянных дней.

Ах, как ты нелепо, прошедшее лето,               
прошедшая жизнь и скольженье пера.               
Наивная девочка носит букеты,               
чтоб как-то украсить мой день, хоть с утра.

Чтоб как-то украсть неотведанной  грусти               
(в шестнадцать — почти заграничная вещь):               
пока Купидон тетиву не отпустит,
пока, ещё крылья не брошены в печь.

А ветер царапает ветками окна.
Вторгается осень, ветшают слова.
Лишь чувство тревоги, ритмично, жестоко
стучит изнутри, словно рубят дрова.
 



               *    *    *

Плачь, милая, уткнувшись в кулачки.
Плачь  Солнышко  разгневанное, плачь.
Не так устроен мир, как ты желала б –
плачь.
Плачь, заведя за ухо волос,
и пусть вселенная услышит голос,
расплакавшейся совести своей.
Пусть будет ей с тобою наравне
за всё её несовершенство —
плачь.
Но что с тобой творится? Не иначе,
как яд, во всё подмешано чутьё.
Глаза подымет, боже, озадачит!
И не поймёшь: вдруг сорвалась и плачет...
Зачем вы все обидели её.
Зачем вы все...
Одни глаза как бездна.
Так вот что скрыто, женщина, в тебе.
Бессилен разум. Это бесполезно
искать слова для утешенья.
Плачь.
Плачь, милая, уткнувшись в кулачки.
Я только тень от про;литого света.
Благодарю за вздор, за счастье это —
быть под защитой женских слёз.
Плачь.
Плачь, милая.
Как важно жизнь озвучить
сутью.
 



             *    *    *

Одиноко. Стучится беда.               
Как овцу отбивает от стада.
Соплеменники, как никогда,               
торопливо уходят. Так надо.

Обижаться? Помилуйте – вздор!
Это пить из сухого колодца!
Если бросить им в спины укор —               
значит,  бросить бороться.

Одиноко. Стучится беда.
Без неё бы совсем одиноко.
От себя не уйти никуда:
ты прикован к судьбе и жестоко.

Ты повязан с холодной средой...
Что болит, то в тебе и живое.
Он страшит, дом, где пахнет бедой,
и обходят его стороною.

А потом обойдут и тебя.
Так устроена эта обитель.
По усопшим, бывает, скорбят.
По живым... Небеса извините...

но к живым мы добры не всегда...
Одиноко... Такая  досада...
От беды не уйти никуда.
Хоть завой – а  впускать её надо.

В этом мире всесильна она.
В этом мире так много печали...
Мы насытились этим сполна
и, невольно,  как  звери, устали.
 



             ПОЙ, ВАСИЛИЙ

Вот лохматые дуги бровей,               
вот глаза – не стальные – седые.               
Хочешь – песню допой, хочешь – водку допей,         
но хоть что-нибудь делай, Василий.

Невозможно нам молча сидеть.               
У французов есть фраза такая:               
«C`est  la vie». C`est la vie – если трезво смотреть.       
И иная она не бывает.

Сжаты пальцы в жестокий захват,               
словно волею случая сжаты.               
Лишь слова, как безгласые птицы летят,               
даже виден их след виноватый.

Есть целебное средство, Василь –               
посмеяться над всем – и отпустит:               
ведь хватало нам юмора чаще, чем сил,               
удила может, снова, закусим,

и  покажем такое судьбе,
чтобы впредь в кучера к нам не лезла!.               
Не молчи как стена. Хочешь – вазу разбей.            
Может выпьем, чтоб взвесить всё трезво.

Наши жизни, Василь, наши обе,               
так пустяк, два плевка в воды Леты.               
Так пускай они там не горчат, в ее водах.               
Мы с тобой отвечаем за это!

Сдвинул к стенке заслоны гардин.               
Вот глаза на окно покосились.               
Он не громко запел. Значит я не один.               
Значит всё на местах. Пой Василий!

 



             ЖДИ

И нет ничего другого.
Над миром пройдут дожди,
и будет надежда светить…
Но, вдруг, оборвётся дорога…
И снова, мучительно снова. –
металлом звенящее слово:
жди.
Вонзится весна осокой,
земля обнажит рассвет…
Но где-то в трясине лет
не дай бог свести «на нет»
желанье любви высокой.
Жди.
Куда-то покатятся годы…
А выбор не так уж велик!
Грядущее – это тайник
с секретом особого рода –
жди.
Устанут когда-то нервы
и будешь искать покой,
но тот, что в тебе – другой,
тот главный, напомнит – веруй,
не должен твой шанс уйти –
жди.
Судьбу не дано обуздать.
Но стоит ли гнать коня?
Как страшно дождаться дня,
когда уже нечего ждать.
Жди.
В дороге страшны потери.
А к счастью – трудны пути.
Как кнут обжигает: жди.
А ждать – это всё же верить.
Жди.
Отведав добра и гонений,
и даже идя напролом,
мы всё-таки, всё-таки ждём.
И ждём до последних мгновений…
               Чего-то же
Ждём.




               ЖАРА

Хоть я не спал, а всё же снилось,
что мне на руку ночь легла…
Прохлада медленно сочилась
и чахнуть начала жара.

Когда её совсем не стало
и ночь, обняв меня, спала –
взошла луна, темнить не стала:
к порядку звёзды призвала.

И те, без споров, стали ярче,
и стали сыпаться с небес...
Процесс пошёл, а как иначе?
Жара сошла и мир воскрес!

Проснулись чувства, жить хотелось,
и, даже, что-то совершить…
Жизнь — это миг, не в этом дело!
Но лучше этот миг продлить.

Но было душно… Хоть издохло
дневное пугало — жара...
Мне почему-то стало плохо,
и я с тревогой ждал утра.

Так и вставал, не отдохнувши...
И мысли пеленала мгла…
Но голос был мне: « Встань покушать.
      Приди пораньше… Я — ушла».

А новый день вставал во власти
проблем, гнетущих со вчера…
Ещё штришок... Хотелось счастья…
Иначе как?!  Вставать пора...










                *    *    *

Ветераны идут, ветераны идут, ветераны…
Как тревожно в душе от простых этих слов.
Это прошлое нас обдувает ветрами
и уносит в военную юность отцов.

Ветераны прошли, ветераны прошли, ветераны...
Поклонись! Через всё эти люди прошли:
через горечь потерь, канонады и раны,
через смерть, пол-Европы, ожоги Земли,
ветераны прошли, ветераны прошли.

Поднимись над поспешностью мыслей и дней —
поклонись! И почувствуешь гордость потомка:
за тот край, что взрастил этих сильных людей,
за себя, что ты родом из тех же истоков.

Ветераны идут — за себя и за тех,
что возможность пройти в этот день потеряли.
Даже время и то прекратило свой бег
и стоит с нами в ряд,
в той же светлой печали.
Ветераны идут…
Ветераны идут…
Ветераны…


















          
           ПЕРВЫЕ  ЛАСТОЧКИ

Весна ещё чуть-чуть, немножко еле-еле.
Соседи во дворе за мокрый столик сели,
а дальше начиналась проза:
первая партия в шахматы в новом сезоне,
первая фраза жены полетела, с балкона,
первая шутка в приглушенном смехе увязла
и ферзь оказался под боем.
Так появилась весна во дворе…





                *    *    *

Весна в садах таилась, словно в генах страсть.
И как-то враз исчезла пена сонных почек.
На марш-бросок весне хватило тёплой ночи:
с рассветом зелень в сонный город ворвалась.

И грянул лист. Он колдовал на каждой ветке,
он поднял шум, вплетая щебет в зелень крон.
Пришла весна…Точней, она взошла на трон!
Об этом и шепталась парочка в беседке.




















    ДЕРЕВЕНСКАЯ  МАСТЕРСКАЯ

Верстак в интерьере был главным мотивом.
На стенах пометок экспромтная роспись.
А в стружках-кудрях, словно в пене прилива,
усатый столяр. И дымит папироса.

В лице отрешённость. Он будто шаман
и связан не с деревом вовсе, а с духом.
О чём он молчит? Сквозь табачный туман
торчит карандаш, как сообщник, за ухом.

Как видно поймал он высокую мысль,
не здесь в мастерской, а витавшую выше.
И в первом же жесте проклюнулся смысл
усатой улыбки взлетевшей под крышу.

Доска под рубанком слегка задрожала,
потом завизжала, как баба от счастья,
но вскоре привыкла и только шептала,
сливая со взмахом, короткое — «мастер».

«Столяр я, — он думал, — но это не драма.
Рубить не пришлось мне в Европу окно,
но сделал не меньше — оконную раму.
И только тогда распахнулось оно».

Деревьям, как людям, и век свой отпущен.
И судьбы, как людям, деревьям даны:
вот запахи дуба темнее и гуще,
чем звонкая сухость смолистой сосны.

Когда он работал, он был незаметен.
Его замечали, когда он болел.
Возможно не лучший он мастер на свете,
а вот без него — ощущался пробел.

«Столяр я, — он думал, — а  важная птица.
Не в перьях вся важность, а в том, что нужна»
Строгает столяр, папироса дымится,
улыбка колышет усы как волна.





                *    *    *




И  вот  нелёгкий,  жаркий  день
иссяк.
Идет  домой  один,
сутулясь  как  и  вечер.
Не  знаешь,  дым  ли,  дымка?
Бескрайний,   серый  город
лежит  вонюч,  ленив.
Так  где  ж   ты, это  счастье?!
И,  вдруг,  остановился.
Вперёд  идти?
Назад?
Куда ж ты,  человече?
Уже  не  так.
Уже спадает  зной.
Да-да, «ещё  не  вечер».










      




















            ТОСТ

Ветры бывают разные,
в чём-то они как люди:
одни трясут государства,
другие — затишья любят.

Ветры бывают сильные –
те из глубин конфликта:
часто лишь их усильями
будущность  приоткрыта.

Ветры бывают свежие,
если исток в грядущем:
это ветра надежды
нам окрыляют души.

Может живём мы с этим
светом в крыле Икара:
наши мечты — как ветер,
наши сердца — как парус.

Встречные и попутные
ветры нас обдувают…
Мы ж иногда их путаем.
С нами и так бывает.

Но по своим законам,
что не подвластны людям,
нас стерегут бессонно
ветры времён и судеб.

Жизнь – говорят – игра!
Ну, так давай, играясь,
выпьем за те ветра –
что; натянули парус!

Мы же в одной упряжке
с жизнью... А как  иначе!?
Выпьем за крест наш тяжкий.
И за ветра; удачи!









      ОТНОШЕНИЕ  К  НОЧИ

Была ночь тёмной и горбатой.
Как старый пёс.
В шерсти; густой и неопрятной.
С репьями звёзд.

Казалось, что она дышала,
как дышит скряга  на тайник.
Из чёрной пасти вниз свисала
луна — язык.

Ночь, как наседка, над веками...
А нам, всё так же – не тепло...
И мне хотелось бросить камень
в её мурло.

Как неужившиеся шпаги
мы шли навстречу.
Но эта шустрая дворняга
взнуздала вечность!

Небесный свод был озабочен.
Мерцали звёзды. 
Робко так...
Они, ведь, тоже против ночи,
бескрайней, этой вечной ночи –
ну, так –  пустяк.

Сгущалась темень. Ночь пугала
безбрежной ширью неземной.
Звезда, не выдержав – упала…
А там – покой!











                *    *    *

Не прошеный гость, чтоб добраться до слёз.
Слова лицемерья — давно не новинка.
Слеза по шпалере скатилась в хаос
трагической  льдинкой.

Разбился как зеркало вид на залив.
В осколках судьбы — только боль уцелела.
Житейское море за дверью шумело…
Волна за волной начинался отлив.

Свой дом убирать — это высшая мера,
когда опустевший стоит и чужой.
Покинутый храм. Обрывают шпалеры
в чернильных цветах и помаде губной.

Не надо судить – если вы посторонний.
Не надо гостей, где не рады гостям.
Мы счастье своё в одиночку хороним...
Так гибнут подранки — с собой сам на сам.

В квартире пустой, как слова утешенья
срывают шпалеры, как с горя запрет.
В углу на паркете семейный портрет,
теперь, уже, в роли погрудной мишени.

Хотелось чтоб лучше, но дни наши тают.
И злом и добром  мир как соком налит.
Над стеблями судеб – два ветра  летают,
два полюса жизни — один монолит.













           О  ЛЮДЯХ

Сторона заходящего Феба —
это домик из красного камня,
это ломтики вечного неба,
склеенные облаками.

Сторона восходящего Феба —
это ревность на фоне тумана,
это в споре задумчивость неба
и ужимки цветка - великана.

Две другие — безмолвная тема.
Две другие — просты и радушны.
Лишь порой, они тягостно немы.
Их чужое вторжение душит.

 























                *    *    *
Мелькают лица, реки, города…
Но что-то вновь и  вновь  сгоняет с места.
Вся жизнь становится  чужой — когда
судьба не стала продолженьем детства.

Посеешь рожь — заколосится  злак.
Посадишь клёны — вырастают клёны.
Ах, детство — мой побег зелёный
не так я уходил, совсем не так…

По всем дорогам сразу двинул к Риму.
Попутный, встречный – пофиг – лишь бы ветер.
Всё догонял… Всё проносился мимо…
Обиднее всего, что не заметил!

Чужая жизнь — и своего ни капли.
Живу — другого, вроде, подменяю.
Так занесло восторженный кораблик,
так занесло… Как льдинки годы тают.

Сложилось всё и в этом вся беда.
Грешны советы и другие средства.
Судьба не поправимая, когда
она не станет продолженьем детства.






 




            ПО  ИОАННУ

Наш путь земной и трудный, и суровый
общение лишь может облегчить.
Пусть годы тают — мы должны любить
и помнить, что сначала было слово.

И с нами быть оно должно всегда,
чтоб бессловесность души не терзала.
Способность слова порождать начало
сродни стихии, как подвижка льда.

От немоты мгновенья тяжелеют.
Молчанье копит не подъёмный груз,
и кто со словом разорвал союз,
того раздавит в собственной затее.

Не знаю тайн того, иного, света.
Когда уйду, окликните  меня!
Безмолвия боюсь, а не огня.
Пусть слово будет Бог и только это.










 


            *    *    *

Женщина — фальшивит:
это аксиома,
которая доказательств
не требует,
а требует прощенья.
Укладывая, этот постулат,
в фундамент теории  взаимоотношений,
мы, зачастую, освобождаем его
от второй его части.
Это  напоминает старания
Иванушки Дурачка,
сжигающего  лягушачью амуницию.

А дальше
происходит тоже,
что и в сказке.
Правда,
не всегда удаётся добиться
сказочного исхода.
К сожалению...
и только.





















            «ЕРУНДИЦИЯ»

Так живёт, словно кем-то забыта.
Может в этом сама виновата,
что без меры и без аппетита,
как верёвки жуёт цитаты.

Как он держит, несчастный лобик
эти «россыпи золотые»!?
А глаза как пустыня Гоби,
даже чем-то ещё пустынней.

Даже чем-то, чего не скроешь,
угасающем, что ли, горят.
Что не скажет — ведь всё чужое.
Ей бы хахаля вместо цитат!

Её «крест» — ореол эрудита,
а за это, и жизнь, как расплата!
Это — мужество — без аппетита,
как верёвки, жевать цитаты.






 




    СТИХИ  ПРО  ВЕДЬМУ

Она полюбила поэта.
И он её тоже так.
Решила, что любит котлеты,
а он не терпел форшмак.

Годила, во всём, как мужу,
молчала, когда был злостен.
Мужчины бывают и хуже!
А он её, взял да бросил.

Грустила она по-чёрному.
Соседки те так не умели.
Потом уж не так подчёркнуто.
И как-то в конце недели

вкусила стихов из последних.
В сожительстве, было, говела.
Читала стихи про ведьму
и сильно его жалела.

Такая, знать, сущность женская.
Ведь ведьма — ни дать, ни  взять!
Но в этом и ум  и  блеск  её.
И  как перед ней устоять?!


 



     ЛУННАЯ НОЧЬ

Бисер весенних почек —
искрами  в мётлах веток.
Кроны  на фоне ночи,
словно каркас планеты.

Строг, как чертёж на синьке, 
дремлет ночной пейзаж.
Лунное небо в дымке,
в  замыслах — ералаш.

Всё эти почки-ноты    
из партитуры лета.      
Партия сонных веток      
в  музыке круговорота.

Всё это вечно будто...
Домыслов  лёгкий  бриз.      
В неба холодный купол
целится почкой жизнь.

Воздух налит щемящим.   
Ах... поцелуй ещё...    
Этот покой обманчив. 
Помнится — «всё течёт».

Бисер весенних почек.    
Веток тревожный лёт.   
Ветер луну несёт            
вглубь бесконечной ночи.






 



               *    *    *

Это женщина целует:            
между сплетен, страхов, скуки   
и, скрестив на шее руки,
то пугая, то волнуя,
увлекает за собой      
в драму  жизни, чтобы  в суе   
одолеть с ней путь земной.
Не родиться б – вот спасенье!
Жизнь – расчёт за чью-то  страсть.
А она в слезах, смеясь,
заберётся на колени –
вся светла, лукава, лжива.
И тогда уж – нет спасенья!
Или есть? Непостижимо!          




           ВАГОН

Интересного в этом вагоне   
только то, что он копия прочих.   
И он нёсся в дорожной агонии   
как прибежище  зыбкий непрочный.

Он устроил нам пытку безделием.
Мы, невольно, тянулись к перронам.       
Если б я рисовал понедельник,   
Я б придал ему контур вагона.












    ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ

Признать, что не те мы,
легко — но не легче.
Холодное время.
Озябшие плечи.
 
Сорвавшийся лист
зашуршал в листопаде...
Согреть тебя нечем.
Из серого сада
 
уходят надежды.
И их не вернёшь.   
Прости меня, прежде
чем с ними уйдёшь.
 
Прости, как прощают
любимым ошибки.      
Но горечь срывает
кривые улыбки,
         
как скрюченный лист.
Это холод раздумий.
Это рушится жизнь...
постепенно, бесшумно.


 



              *    *    *

Снега пласт искрист, недвижим.
Вечер падает на землю         
и фонарь косится глазом      
на опасные проказы         
тени той, что столб качает.
Спой мне песню, ночь земная.
Пусть из тени выйдут страхи,
или гоголевский чёрт,      
или что-то  в этом роде:
неужели же в природе         
всё действительно течёт?   
Ночь украинская блещет
многоточьем, многоточьем...   
В эти точки-письмена   
посредине звёздной строчки
скобкой врезалась луна.
Вечность пишет многоточьем,
снега пласт лежит, недвижим, 
от мороза веток хруст,       
от зимы в каком-то шаге — 
подоконник, лист бумаги...
Ночь в окно сливает
грусть.



 



                ЗИМА

Скрип шагов по заснеженной шири
может быть и  пустяк во вселенной.
Всё ж нелепо в тоске забубенной   
прекословить величие мира.

Но довлеет, бесспорно, земное.   
Море судеб штормит. Там где плачь,
там качаются наши устои,          
на холодной волне неудач.

Может в буднях, тягучих, как в клее,
увязаешь, а что-то уходит.         
И, клянем суету, не умея, 
подступиться к себе как к  природе.

И о чём-то тоска, но о чём?
Ухватить невозможно словами.
Н очь морозная пахнет жильём
на планете покрытой снегами.


 



         БОЛЕЗНЬ

Огромные старые сосны
в просторном осеннем лесу
пронзают кристаллы пространства.
Ещё тепло, как «ещё жизнь».
Свет, срезаясь на гранях,
косит.
Боже!
Ты, который не существуешь,
ты, в которого я не верю.
Будущее и прошлое,
как две льдины,
столкнулись,
кроша друг друга.
Осколки засыпают лес тишиной.
Куда бы ни шёл
во все стороны единственная дорога
под ладонью синего неба.
Любой,
что ни шаг — то навстречу себе самому.
Нет места, где б нам разминуться.
И только огромные старые сосны,
качаясь, колышут молчанье.
Спокойны.
Спокойны.
Спокойны.
Огромные старые сосны,
возможно, они знают больше,
возможно, они знают всё,
кроме страха —
страха разлуки,
страха потери,
страха последнего шага
навстречу прощанью.
 



                *    *    *

И вновь слова, как треск, звучали сухо.
Всё множились, как сорная трава.
Не тронули, и не дошли до слуха,
слова.

Мы много говорим. Боязнь молчания
главенствует, диктуя нам права.      
От внутреннего холода отчаянно
спасаемся, закутавшись в слова.

Усталость — нас одна ещё роднит.
Усталость — как стена нас разделяет.      
В словарную метель уходят дни,      
как призраки, идут и пропадают.

Наедине, когда слова не властны,       
в молчание, вдруг, нечего вложить       
и пустота, так близко и опасно,      
на кончике сознания дрожит.

Нас друг от друга увели слова
 и как орда, пройдя,  опустошили.
Обидно то, что плоть ещё жива,      
а жизнь скучна.  В словах её прожили.



















            ЛЕТНИЙ ЭТЮД

Содовый вечер. Прохладная щёлочь.
Млечное что-то, но только не путь.
Мечется мелкая серая сволочь,   
вроде как мысли, но злее чуть-чуть.

Господи, вдумайся — это материя.
Пепельный купол. Безвестность и сон.
Взвыло отчаянье  раненым зверем,      
и одиноко стихает, как звон.

Пахнет помадой и чем-то осенним.
Сладкой досады подкрашенный спирт.
Хлопают двери, ведущие в сени....   
Это хозяйка ночами не спит
 
             *    *    *

Ты прозябаешь в ожидании.            
Как по ступенькам, вверх по дням,
в пустых пролётах мироздания
его молитвенно браня.

А день за днём уходят годы. 
В трясине спешки и разлук,
полулюбви, полусвободы
замкнулся безутешный круг.

Так накопились неликвиды
нежнейшей ласки и добра:
однообразием обиды    
мелькают в спицах вечера.

Уже трудней ему в угоду,   
смотреть в окошко, как в прицел,
храня тепло к его приходу,   
храня улыбку на лице.

А домыслы – темны как ночи.
Когда любовь – не прочный щит,   
как выстрел грянет одиночный
шальная мысль — и всё решит.
 



                *    *    *

Ночь.
Человек.
Смотрит на звёзды.
Почему Галилей?
Просто человек,
однажды поднял голову
и выглянул из сорока лет суеты,
как из упаковки.
Потом сделал следующий шаг...
и почувствовал под ногами
планету,
над головой звёзды:
удивлённый, осмысливающий,
живой.
Именно это.
Именно это последнее.
Раньше не придавал значения
потому что все...
Вроде, как в отпуск,
и незаметно, что навсегда
уходят...
Философское спокойствие   
не приходило         
Курил он жадно,
долго.
Потом поднялся и пошёл в дом.
На пороге остановился,
выбросил окурок
и захлопнул дверь,
как вход в крепость.   
Так открывают звёзды.
v









            МАКИ
                Наде

Маки — губы,
губы — маки...
крики, ветер, смех до слёз:
сквозь волнистый запах злака –
запах поля и волос.

Поле — платье,
платье — поле:
как резвящийся зверёк,      
чем-то призрачным до боли,
силуэт летит над полем         
в ералаше рук и ног.

Маки, маки:
ошалели.   
Воля-вольная полей:       
в счастье бросилась на шею,
в страхе замерла на ней.

Маки — в воздух,
маки — в  волос!
Подбежит, а на губах:         
то ли слово, то ли возглас,    
то ли первый женский страх.

Маки... маки...
Боже... маки –
где-то там в святой дали...
Что ж  вы,  маки?...
...маки, маки...
отцвели?!

 
      НАИВНЫЙ РОМАН

Это печальный случай.
Всё это так и было.    
В старом одном романе,
улица враз опустела, 
двери закрылись,               
окна погасли:               
коварство и ночь.               
Дождь теребил рану,               
жизнь его позабыли,               
смерть его позабыли:               
шкуру спасали и в прошлом.             
В старом одном романе               
он не дожил до рассвета.            

Спустя века, отличница, однако,         
наутро, пропустив зачет,            
как дурочка
навзрыд над книжкой плакала,
ночь напролет.               
В старом одном романе,               
в наивном одном романе...               
Всё.
 



Уткнитесь в пятнышко —
и баста!
Дразнить глубины —
горькая  услада.
Зачем  гостьям, невольным, жизни надо
так сладострастно постигать её ничтожность.
Что изменит?!
Вот — дом, вот — женщина, вот — дети.
И всё.
Живите этим.
Прекрасный круг
в котором ловят счастье.
Зачем искать тропу
во тьме противоречий,
глобальностью превосходящих разум?             
Тропа ведёт назад.
О, сколько их, в конце,
воткнувшись в огражденья круга,
вопило с внешней стороны.
Не все пред богом мы равны,
не все равны  перед природой,
и не равны  между собой.
Старик, в своём ли ты уме,
над миром Росинанта вздыбил?
Ты прав, старик,
не рок — а выбор,
склоняет к трафарету, где неизвестных нет.
Уткнитесь в пятнышко —
и баста.
Но что-то изнутри,
презрев ценнейший опыт поколений,
над счастьем, над судьбой, над смертью
приподнявшись,
хрипит:
«Я — человек».
Что это?
 



                *    *    *

Фонарь светил как идол. Культ огня и темень.
Лишь поклонение. Другое — значит смерть.
Забудем жён. Да будет свет в ночное время.
Да будет время, не ночное, чтоб прозреть.

По улице сквозной, фонарной и пустынной,
метёт позёмка: дальше ночь и сон.      
И мир, как старый дом, опутан паутиной
пугливых домыслов и карканьем  ворон.

Затем снимаю шапку. Бью челом погоде.      
Я с мирозданием хочу поговорить.          
Но тут приходит страх. И он меня уводит. 
Покорного во всём  ведёт под фонари.

А за спиной — стена: престиж тысячелетий. 
Шаги по  улице слились в единый шаг.       
Ещё один нюанс. Ещё один зигзаг.            
От фонаря до фонаря в фонарном свете.

В дыру, под купол неба, брызнул блеск луны,
смутив безбрежностью, как громовым раскатом.
И вот уж полный диск. Отчётливо видны
детали сцены: брат воткнувший вилы в брата.

Фантазия. По улице метёт позёмка.      
Рыдает ночь, сжимая освещенный круг,      
где маленький мирок, лохматый как болонка,
скулит под фонарём — и слеп и глух.


            *    *    *

100, 200, 1000 лет,
две тысячи лет тому,
какая разница.
Важно, что длиннее человеческой жизни.
Значит исчезло:
так же, как мгновение,
потраченное на предыдущую строчку.
Постоянное  исчезание —               
форма существования
живого.
Ни до, ни после,
только в своём отрезке:
такова участь формы.
Но стоит произнести:
«мир состоит из атомов»,
или шагнуть от падающего яблока
к всемирному тяготению,
или, заглянув в улыбку мещанки,
приоткрыть тайны жизни —
и на планете возникает
новая жизнь —
неподвластная ни времени,
ни сварливой жене,
ни биологическому циклу.
Уже вечная, как материя.
Её дитя.
Да, стоит.
 



                *    *    *

Что ж вы спешите так, барышня, милая?         
Мне бы помочь вам, но чёрт, как назло:
время пристрастия к женщине — минуло,          
время участия в ней — не пришло.

В женской игре и расчёт, и наитие,    
даже спешить, как-нибудь, ей нельзя.
Каждая женщина: это — открытие,      
женщина каждая: это — стезя.

Кто-то, бесспорно,  окажется рыцарем,
случай всегда оправдает себя.               
Важно — не это. Важнее, чтоб в принципе,
мир был загадкой, и был — для тебя.

Ах, оптимизм, этот женский, отчаянный,   
этот  двужильный, сквозь всё — оптимизм.
Губит её потому, что спасает —      
дикая логика — женский каприз.

Нет, неспроста вся зарделась– спешит она.
Сердце плетёт иллюзорную нить.         
Жизнь — это, в общем-то, приз утешительный.
Нужно — чтоб счастье. И нужно спешить.

Вот и вершит она судьбы и вымыслы.
Жизни сплетает в венки как цветы.   
Вот и спешит она полностью вылиться,
вылюбить, выстрадать. Тут — до черты.
 



           *    *    *

Через 20 лет времени,
кажется в Киеве, как такси,
останавливаю мгновение:
– Подвези,– говорю,–
увези меня к чертовой бабушке.
Я запутался, я  устал,
я не вижу просвета.
Мне б удрать в завалящее лето —
на каникулы и навсегда.
И пусть собственной глупости канет звезда.
Надоело не всё –
надоел маскарад.
–Увези,– говорю, – назад.
А оно посмотрело
маленькое –
ну гадёныш –
ни дать, ни взять.
И как вырвалось...
хрен догонишь.               
Да и стоит ли догонять?
Может, в Киеве это было.   
Может, в жизни было другой.
Только помню, что сердце ныло
и был город: большой, большой.



















                *    *    *

Я был  не первым и ты не первой.
Пройдено всё.
Дождь транссибирский осенний, скверный
окна, как розгами мокрыми сёк.

Ветер озлобленный вскрикивал: «кайся».
Плакал визгливо, то в ярость впадал.
В третьем десятке, как в медленном вальсе,
день умирал.

Земли не милые, судьбы чужие,
нас отоварили смутой дорог.
И на распутье, мы, может, впервые,
с ветром фортуны устроили торг.

Был я растерян, мы что-то шептали.
Кажется, чушь.
А за окошком минуты бежали
и зарывались в сибирскую глушь.




               















 



              *    *    *

Смешаны краски,
мысль истощилась,
миг остановлен!

Как изловчиться вставить хоть щепку
в колёса незримых заслонов природы?
Иначе её не познать.
Это искусство!

Смешаны краски,
стёрты границы,
гул сочетаний,
спорность гармоний,
мысль истощилась,
миг остановлен.

След  и  усталость —
всё  что  осталось.
Может  цветочек,
быть может, окурок,
дымящийся в пальцах...?
И – безгранично –
опустошённость,
опять изначально,
сереет,— как свет,
говорящий,  что в этой  пещере,
есть выход.
















             ДИАГНОЗ

Чечевичной похлёбкой
отоваривают насильно.
Другое время.
«Рубить с плеча» —
это философская концепция.
Когда иссякнет источник мысли
её выставляют в витрине
как «пива нет».
Достаточно инициативы
одного полудурка,
чтоб пламя вырвалось внаружу —
уже не контролируемо.
Такова цивилизация.
Разве троглодиты
могли себе позволить такую роскошь?
Это прогресс
говорите?

























               ТАНЕЦ

Танец красивой женщины.
Солнце лежит на боку.
Лето звенит бубенчиком.
Вечер стекает в реку.

Голову,  словно закинув,
чтоб оглянуться в вечность,
прячется день за спи;ну
вечера.

День покидают плавно          
звуки, улыбки,  тени.
Женщины танец канул
в тёмной воде сомнений.

Жёлтым кружочком тонет
в чаше ночной луна:
полночь, как чай с лимоном.
Пар  над  рекой.   Тишина.

Кони  пришли  к  палатке.
Хлеб на твоей ладони.
Мы из одной загадки –
я,
ты,
ночь,
кони.





         *    *    *











Падает снег легко,
словно приснилось,
или,  играясь,  облако
улицей  покатилось.

Танец заснеженных лип.
Вечер кружит.
Призрачна даль в дали,
словно не может быть?

В сказку видать введён,
в трепетность были...
Если всё это сон?
Если б не разбудили.






















 
 


      СЛЕДЫ  ВЕЧНОСТИ

Пришло предчувствие зимы,
а  мне  до  боли  жалко  осень.               
Ты помнишь, Надя, это  мы
примяли  листья  на  откосе!

Повеял снег,  повеял  снег…
Он  так  медлительно  кружился,
он  так  воспитанно  стыдился –
заметить  первый  зимний  грех.
 
Под  сенью  зимнего  набега
ворвутся  вьюги,  схватят  льды,
но  вечны  первые  следы
на  первой  чистой  глади  снега!



   


      

          ОСЕННЕЕ  НЕБО

Белые голуби. Голуби в небе.
В небе, пронзительно голубом.
Может быть в жизни я этой и не был.
Просто споткнулся  и  ссорясь со лбом
так и скользил между нею и небом.

И заигрался. Пришедшая осень
небо и землю закутала в шёлк,
ярость в палитру, прощальную, вбросив.
Поезд ушёл…



    

 

              ВЫПАД

Скорость престижная: ровно сто сорок.
Женщины к жизни привязаны крепче.
Мы не спешим. Мы, наверное, спорим
с собственным разумом. Так, вроде, легче.

Только в салоне молчанье, молчанье.
Кто же ты, жизнь? Свой покров приоткрой.
«Лада» жужжит, словно муха в стакане,
если тот сверху прихлопнут рукой.

Лес, камертоновый профиль дороги
шромом рассёк,  точно бровь на две части.
Горечь заката скользит по отрогам
и в резонанс разрушается счастье!

            НА  СУМСКОЙ
     (из прошлого. Харьков.)

Что же ты, Тарас, сегодня мрачен?
Бронзовый, красивый – но чужой.
Что-нибудь случилось, не иначе...
Чем же ты сегодня озадачен?
Что же загрустил ты, как живой?

Пелась песня, только, вдруг, прервалась...
Думаешь в антракте допоём??
Что же нам, Тарас, теперь осталось?
Кажется останемся вдвоём.

Так и будем, глядя на Сумскую,
ждать... Теряя веру, всё же – ждать! –
девушку красивую такую...
Нам нельзя, такую, потерять!

Потому мы всё-таки дождёмся:
так как, одиноки мы, Тарас.
Может вместе в прошлое вернёмся,
в миг, где луч надежды не угас.

И минуту счастья зарисуем,
как набросок... Болевой этюд...
И вернём надежды на Сумскую!
Песню нашу – ветры допоют!

А туман вдоль вечера клубится
и бежит , волнуясь, по Сумской.
Свет реклам, потерянно двоится...
Жизнь течёт... И кажется рекой.

P.S.

Это осень,
осень на Сумской.



















 
   


       ОСЕННЯЯ    ДОРОГА

А  листья кружат над асфальтом
и ветер сиротский их носит.
На гравий кусочками смальты
библейская падает осень.

Земное  не вечно, не вечно!
Но  вечно нас ждёт неземное.
Горит поминальною свечкой
берёза в тревожном покое.

Как  листья,  сорвавшись,  повисли
над лентой дороги в круженье:
уходят красивые мысли,
спускаясь на мокрую землю.

Возможно, так жизни угодно –
нам нервы встряхнуть для острастки.
Контакт с увяданьем природы
двусмыслен, как женские  ласки.

В пожаре дорожных откосов
жар-птица – залётная птаха.
               Cпонтанно срывается осень –
то грустью, то болью, то страхом.

А  листья кружат над веками
всё в том же языческом танце.
Их лёт превращается в камень
и в графику юрского сланца.


 
       


              *    *    *   

Ночь, как чёрная пустыня,
только где-то голос тает,
непонятный свет в дали.
В непроглядных сгустках ночи,
в недосказанности  тихой,
обрываются  как строчки,
нити домыслов тревожных,
словно рвутся связи с миром.
Только темень,
темень; 
темень.
Чья-то  жизнь  мелькнет  как  остров
в этой тьме без берегов.
А  притронешься  к  рассвету —
что  за  чушь?!
Стоит сиротство
на одной ноге,
как цапля.





 
               НЕМНОГО О  ТИШИНЕ

Тишина в лесу.
Я свою внесу.
Как в плену у сна –
тишина в лесу,
тишина.

И она — как лес.
Если семь чудес —
то восьмое здесь —
тишина.

В этот пряный май,
в этот день весны,
в этот тёплый край
тишины,
сорок лет идти
от ближайших хат:
где полдня пути,
где лета летят,
где ещё гостить
в промежутке дат.

Безотчётный лес,
перекур в пути,
синева небес,
тишина в горсти.





 



            *    *    *

Она ничем не одарила.
С ума сойти, а ведь могла!
Казалось, в шутку уходила.
Но сталось и;наче – ушла.

Несогласованно кричали
заботы, хлопоты,  дела.
Но приходила грусть ночами...
А сердце ёкало: «была».

Была.    Ушла.    Невозвратимо.
И опрокинув время вспять,
теперь болезненно, ранимо,
ты  начал  вновь её терять.

И вот появится, и – тает
её фигурка в той дали...
Что память с грустью воскрешает.
И где курлычут журавли.

То, вдруг, накатит  то, что было
волной, что прежде  обожгла...
Казалось, в шутку уходила
Казалось в шутку... Но ушла.

И вспомнаешь те минуты...
И, затаив дыханье – ждёшь.
Как будто снова бес попутал…
Но ты, туда,  уже не вхож!

Ушла она, не пошутила.
                А  всё же счастьем обожгла.
Куда? зачем ты уходила?!
Прошай... Спасибо, что была!







            ФЕВРАЛЬ

Пока метели уши драли
тем, кто прогноз, как блажь, отверг –
февраль, катил второй четверг
в зенит коварства и скандалил.

Крепчала стужа понемногу,
сочилась к вечеру печаль,
и, провоцируя тревогу,
свистел под окнами февраль.

Снега враждебно и крылато
неслись, неся  смятенья  яд.
Февраль вертелся, как цитата,
о бренной сути бытия.

С какой-то праведностью лютой
он подымался на дыбы...
Но были в феврале минуты
значительны — как перст судьбы.

Он был неистов, он страдал.
И, вдруг, в немом великолепии
застыл пейзаж  и — дивом стал!
Но он   всё смёл — и снова  лепит.

Не знал что сможет, знал что хочет.
Февраль пугал, февраль смешил.
И  было видно – он спешил,
как будто знал, что он короче.

Но ближе к марту, неспокоен,
случалось, разом всё бросал
и,  взвившись  где-то к небесам,   
там исходил протяжным воем.

Как будто таинство свершалось.
Не то — восторг, не то — беда.
Так суток трое продолжалось...
Вдруг, утром – талая вода.
                Ушла,  не  вернулась,
портьера  качнулась.
От  замков  воздушных,  что  ныне  в  золе,
от  слов,  что  куда-то  пропали  во  мгле:
тень  отделилась, 
в  стекле  отразилась,
исчезла  в  стекле  предвечерних витрин.
Обида  и  ночь,  но  вонзаясь  как  клин,
приходит  другая,
портьеру  качает,
как  ангел  щебечет,  добра  и  мила
и  шепчет  проклятия  той,  что  ушла.
Посуду  роняет
и  мебель  меняет,
и  плачет  на  кухне,  прикрывшись  платком,
и  делит,   как  с  призраком,  мужа  и  дом.
Ушла,  не  вернулась,
обратно  качнулась…
Так  надо,  так  надо:  спасаясь — лгала.
Укрыться — укрылась.  Уйти — не  ушла.



















 



             
                ДЕНЬ  ПЕРВЫЙ

А время к утру перешло в снегопад.
Кружились минуты, замедлив движенье,
подобно снежинкам, летя наугад,
порой в неизвестность, порой из забвенья.

И город поник. Только танец зимы
метался по улицам, вторя невзгоде.
Как  женский  каприз, круговерть кутерьмы,
искала себя в бесконтрольной свободе.

Но день эту смуту сгонял в берега
дворов и проулков, взывая к покою.
Зима, как знамёна, поднявши снега,
летела на город –  волна за волною.

Но стоит  вернуться  куда-то назад,
к истокам, к себе, чтоб остаться в грядущем.
Январь. Первый день. Нас несёт снегопад.
Спросить бы куда, да не спрашивать лучше.










 



МОЯ  НЕЗНАКОМКА

Козыри биты:
масть не пошла.
Губы как бритвы.
Пошла и зла.
С хахалем — матом.
С жизнью — на ты.
Щёчки помяты,
глазки пусты.
Щедро надушена,
словно с ведра.
Музыку слушает.
Видно хандра.
Ядом помады
выкривлен  рот.
С кем-то с досады
счёты  сведёт.
Выпьет, покурит,
жизнью шурша,
сладкой от дури
и куража.
Не состоялась —
ждать не могла.
Громко смеялась,
словно лгала.
Может блажила,
может всерьёз,
кибер-машина
секса и грёз.
С виду одета
в сущности – нет.
Ева? Джульетта?
Слёзы в ответ!
Множатся склоки,
время бежит
и одинокий
танец во лжи.
 



           МОТОГОНКИ

Что за страсти гонкой правят?!
В хруст железа вжались ноги.
По просёлочной дороге
сто, не меньше, и не сбавит.

Слабонервным здесь не место.
Здесь азарт… На карту – жизнь!
Заколдованное место
и пока ничейный приз.

Он стремительно взметнулся
над бесчувственной землёй…
Боже, только бы коснулся
колесом… И к чёрту рифму!

Над планетой – день-деньской,
а над трассой, как бы рифы,
вырастая друг над другом
сильный пол и их подруги:
тоже славны и сильны
лишь глаза слегка влажны.

Мотогонки. Мотогонки.
Нужно дерзким быть и ловким.
И ещё немного чёртом
или богом этих трасс,
чтоб в коварном повороте
позабыть, не сбавить газ.

Позабыть про всё на свете,
кроме пульса этой гонки,
кроме ритмов адских этих…
Мотогонки, мотогонки…




                *    *    *




Ещё, наверно, дымились те первые   вулканы,
а безотчётное торжество жизни,
торжество плоти,
уже приняло окончательный вид:
он и она.
Он и она!
И если
одного этого уже достаточно,
то это,  не что иное,
как самая древняя
формула счастья.
Всё-таки  когда-то
это пришло впервые:
осознание бренности жизни.
Это была первая плата за разум.
Это был ледниковый период в эволюции сознания.
Тогда,  возможно, они и придумали тёплые слова
друг для друга.
Мы повторяем их тысячи лет:
простые и глупые.
Трезвея с годами,
с досадой находим
что эти слова ничего не решают.
Что ты и она —
это  тонущих двое
в  капельке  вечности,
где  каждый  в  объятиях
сам  по  себе.
Когда  становится  ясно,
что  женщина  ещё  ничего  не    решает,
уже  понимаешь,
что  это  всё-таки  больше,
чем  совсем  ничего.
Возможно,
через  этот  капиллярный  сосудик
и  просачивается  к  нам,
из  огромных  запасов  юности,
капелька  любви.
И  чем больше —
тем больше
чем совсем ничего 



 



  «ЗЕЛЁНАЯ  КАЛИТКА»
              (По Уэлcу)
За калиткой той зелёной
вышла женщина из сада...
Ты был юным, был пленённым:
красотой, мечтами... взглядом.

Что осталось там, в былом —
всё грядущему под ноги!
И тогда оно пришло,
сбив с рассвета пыль дороги.

Став иллюзиям мишенью
глупо ждать счастливых дней.
Будет память как ошейник
с прошлым порванных цепей.

Оглянувшись, кто-то вскрикнет,
глянув в прошлое — как в низ —
где зелёная калитка,
где потерянная жизнь.

Где, ещё, какой-то мальчик,
бросив всё — наверх айда.
Чтоб потом — от крика — к плачу,
а оттуда — в никуда!

P.S.

Кто был слеп... А кто – влюблённый.
Мы остались, как в раю
за калиткой, за зелёной...
Там – у счастья на краю














               
















                ДОМЫСЛЫ

Как в древности просто всё было, однако:
под плоской землёй три слона, как столба…
Достаточно глянуть на знак зодиака
и вам открывалась судьба.

Умы занимала пята Ахиллеса.
От  дивных красавиц в домах теснота.
Любовь уводила мужчин от прогресса,
и это , я думаю, что неспроста!

Жизнь вылилась в мифы. А мифы в эпоху.
Явился, из домыслов, образ творца.
И всё может было — не так уж и плохо.
Чего ещё надо?  Конечно – винца!

И так, и, поныне, и так видно будет
сегодня и завтра, и впредь, и во всём.
Как жаль, что наш мир, нас всерьёз не осудит,
и дальше, теж вина, как лапу сосёт.

Как жаль, что мы лживы. Худая, знать, глина
в то время, под руку, попалась творцу.
Теперь и страдаем. По-прежнему вина
глотаем с размахом...Хмелеть нам к лицу!



Собачиться, видно, всё время не стоит.
Пророкам дебильным, без меры, не льстить
И так этот мир наш –  уже неспокоен.
куда-то, как будто с испугу летит!

Умы – занимать! Заливать – их не нужно
и в ссоры, как в бездну, с наскока, скакать. 
Хотя в этом мире становится душно –
и нужно не войны, а выход искать!

Как в древности просто всё было однако:
ни атомной бомбы, ни прочих проблем...
Одно лишь зверьё – но зверьё зодиака!
Ума ж не хватало – всегда. Хоть не всем



















   




               *    *    *








И вот я встретил Валентину
уже идущую ко сну.
Как знать, удачей не покинут,
быть может, снов её коснусь.

А, вдруг, не прошенным виденьем
явлюсь когда-то наяву —
игрой стиха и пляской тени,
как призрак с прошлого взгляну.

Взгляну печальными глазами
с аэродромной суеты…
Возникнет, вновь, воздушный замок
так и оставшейся пустым.















          *    *    *



Это ошибка?  А может насилие?
Помните, как на базар,
ту, нашу светлую, грусть уносили.
Нас не спросивши, сбыли товар.

Это ошибка. Мы всё-таки живы.
Проданы, куплены — тысячи раз.
Как фанатично мы жизни служили,
чтоб эта шлюха не бросила нас.

Всё-таки живы.  Мы только с базара.
Кое-что про;дали, кое-что взяли.
Будем кого-то за это душить.
Хочется жить.

Всё это сказки, а может брехня.
Ночью спокойно, но перед рассветом,
чувствую — где-то торгуют меня.
Знать никогда не закончится это.

Вроде бы дама в конце отоварилась.
Очень уж шумный устроила торг.
Стал я молитву, в тот миг, проговаривать,
видно без веры жить больше не мог.

Жизнь — это трудно!  В неё нужно верить.
Просто — не просто, иначе прожить.
Если судьба приучает к потерям,
нужно, похоже, и это любить.













 



    ВТОРЖЕНЬЕ  В  НОЧЬ

О, ночи!
Ночи земные.
В святой тишине – как во мгле.
Тяжёлые мысли,
как краски густые –
засели, застыли
над ночью и на земле.
И звёзды,
звёзды большие,
слегка освежив темноту,
как гвозди,
как стражи ночные –
вонзились, летящим огнём, в пустоту.
И воет,
ноет бессонно
безмолвие за углом...
И гибнет.
Во мраке бездоннм
теряется смысл,
за соседним холмом.
И хочется крикнуть,
и тут же забыться ...
Чтоб больше не трогать
ни ночь, ни мгновенье, что только прошло.
А время зажглось от звезды и дымится ...
Возможно сгорит ...
Вот уже рассвело.
Ах, ночь...








          МИССИЯ

К обоим склонам избы жались,
а выше,  гребнем, с двух сторон,
росли из сопок, обнажаясь,
причуды каменных колонн.

Дорога падала изгибом
куда-то вниз и вглубь веков…
По ней когда-то на погибель
пригнали ссыльных мужиков.

Был климат крут, как прежний барин:
ни трав, ни леса — край земли.
Под каждым камнем ветер шарил,
да сверху неба серый блин.

Мы тормознули. Три машины.
От перевала в двух шагах.
Нам оставался спуск в долину
вдоль сопок «Чёртовы рога».

Но что им царская немилость?!
Тверда она мужичья кость!
И здесь они не покорились.
Природе уступить пришлось.

И нас встречали не по-братски.
В глазах таился холодок.
Таков он – этот мир киржацкий.
Видать, другим, и быть не мог.

Цивилизация, быть может,
сюда тропинку не нашла.
Тут жили так «как бог положит».
И бог неплохо вёл дела.

Нам наплевать, как нас встречали.
Ведь мы угрозы не несли.
Была их вера твёрже стали.
И мы «не солоно»  ушли!

 

 


 ХОЛОДНАЯ   НОЧЬ

Была ночь дьявольски красивой.
Холодноватой, только, чёрт!
И нас «нечистая» носила,
а может быть наоборот.

Мы шли туда, где пласт историй
будил сказанья старины…
Турецкий вал застыл в дозоре,
на фоне звёзд и тишины.

Не поощрив прикосновенья,
ночь поощряла рандэву…
Туман Селену на коленях
держал как бедную вдову.

И мы представились друзьями
сонливым звёздам и ветрам.
Создав полметра между нами,
излишне, ты была мудра.

Но, поскользнувшись прислонилась.
и я не мешкал – сходу – влёт!
Скажи, пожалуйста, на милость,
как остроумен гололёд.

Какое чудо, эта ночка,
что нас стремительно свела.
Звезда, край неба, в одиночку
ромашкой ночи расцвела.

И мы, конечно же — влюбились:
друг в дружку, в звёзды, в эту ночь.
И тайны жизни приоткрылись,
стремлясь, хоть чем-то нам помочь.

Вот так бывает, хоть не хочешь,
а жизнь решит всё за тебя.
Мы уходили с этой ночи —
волнуясь, чувствуя, любя!




 

 

         МИМОЛЁТНОЕ

Ты пришла такой доступной,
как же ты уйдёшь богиней?!
Не подумав — захотела.
Пусть ты ангел, но распупный…
Королева и рабыня
опьяняющего тела.

По губам, дворам, задворкам,
как приманку, как отраву,
растеряла поцелуи.
И, звучат, как ди;скант, шорты
даже выше на октаву ...
От чего ж  глаза тоскуют??

Давит перст фальшивый перстень.
С темнотой кричат как совы,
каменеющие чувства.
Стать женой не став невестой
для тебя уже не ново,
только грустно это, грустно.

А, придя, ты стала таять.
И пришла подвыпив малость.
Так зачем тебе каноны.
И как будто бы другая,
на прощанье разрыдалась…
Мимолётная мадонна.












 



              РАСКАЯНЬЕ



Когда память тревожит доверчиво,
тихой грустью, прошедшее время,
ты приходишь с июльским вечером
под разбитые бурей деревья.

Я топчусь над растоптанной лужицей.
Я холодную руку ласкаю.
Мне бы к сердцу, чужому, прислушаться.
Я впервые любовь провожаю.

К милым пальцам, как будто, прикованный
провожаю её до рассвета,
провожаю её не целованной,
а всего лишь дыханьем согретой.

И уйду, вроде так, безболезненно.
Как на час. Закурю виновато.
Что ж теперь я иду, как по лезвию,
возвращаясь в июль за расплатой.

Но не всё, оказалось, растраченно:
юный образ так мил и так свеж.
Видно память безропотно нянчила
похоронные мёртвых надежд.

Может жду повторения юности?
Или  начал бояться потерь?
Может быть. Только дальше боюсь идти
и ломаться в открытую дверь.











   

   
ВОРОНЕЖСКИЙ  ЭТЮД

Взошла луна, обрубком дыни,
узнавшем резвость топора.
И ночь, с покорностью рабыни,
тот час легла к ногам Петра.

Утешен каменной печалью,
великий царь стоял угрюм.
И думы, грешные, ночами,
невольно, шли на суд к царю.

Давно не спорятся работы,
давно нет ветра в парусах.
Исчезло всё. Один лишь Пётр
над временем… Как в небесах...

Стоит, не в силах шевельнутся...
Таков он – бронзовый почёт.
И в дни былые не вернуться…
И время медленно течёт.

Ему хватало дифирамбов,
приобретений и утрат.
Хоть отдавали звоном сабель –
мечты великого Петра.

Не всё сбыло;;сь. Мечты – мечтами!
А то, что всё-таки, сбыло;сь –
хранят потомки, ночь и камень.
И лунный свет... Ему пришлось!











   

    


        ОПТИМИЗМ
        (юношеский)

Какие тусклые тона
избрала эта осень.
Трава, как грязная волна,
катилась по откосам.

Казалось дым… Казалось — пусть…
Страшна, как чёрту ладан.
Я в эту осень не вернусь.
А попрощаться надо б.

Как не мудри, но, что прошло —
не повторится больше:
осталось лучшее — в былом,
былое — в прошлом.

Хотелось крикнуть и бежать,
бездумно и без цели,
сквозь этот грубый плагиат
со школьной акварели.

А там, что будет! Боже мой,
какие наши годы!
Поспорим с жизнью и судьбой.
Не стоит ждать погоды!




















          ПРОСТО  РИФМЫ
Да!
Этой ночи резиновой –
нет конца.
Я сквозь неё продираюсь – рутина!
Тянет и тянется.
Гады скользят по ветвистым советам.
Яго на спину роняет слюну.
Гадко, бесспорно –  но я не об этом.
Жаль, что в бессмыслице этой –
с матом тону.
Был бы мудрее – ушёл бы не глядя!
Был бы моложе... Ах если бы был!
Боже,
чего же,
чего они гадят
те в кого душу с остатком вложил!?
Сложно поверить. Сложней чем смириться!
Быть бы святым! Или быть бы глупее...
Лучше уж птицей, но небо темнеет,
темень в душе и вокруг. Без конца
мысли роятся... И всё это тянется...
Если б скорее...
Тянется время, тянутся ночи...
Тянется мрак.
Но он тоже испорчен.
Может со мной уже что-то не так.
Вот и осмелился спорить с собой.
Впрочем –
это закат... Но закат затяжной.
Всё же какая ни есть эта жизнь,
ей же не крикнешь: «а ну-ка – вернись!»
Можно завыть – и тихонечко спиться.
Если случится –
можно на всё наплевать! Только как?
Мрак.
Тянется мрак.
Он не опасен, если не злиться...
Что ты изменишь стеная? Чудак!?
Эта досада из божьего сада.
Видимо так!
Всё это – жизнь – и она только раз.
Раз да и только. И навсегда.
Может быть нет?! Но, похоже, ответ –
да!   



              ДВЕ  ОСЕНИ

Та осень  порезвилась здорово,
ворвавшись в холостяцкие ряды.
И вот в « дипломке », словно после мора,
осталось только двое холостых.

О, мудрые! Ах, холостые змеи.
Вы улыбались уголками рта,
когда мы лихо, словно в лотерею,
играли в судьбы с чистого листа.

Манило счастье. Впопыхах, всё бросив,
мы  шли  на зов, не в силах усомниться.
Действительно была красивой осень,
но разве это повод, чтоб жениться?!

Конечно  же влюблялись, как иначе!
И каждый верил, что уводит «клад».
Но «…увяданьем осени охвачен »…
Невольно  как-то бросишь взгляд назад.

Пускай любовь, пусть просто увлеченье,


               
пусть длится жизнь, пусть длится миг, другой,
но женщина не может быть ничейной –
а только так – твоей или чужой.

Любимые, любите и прощайте!
Вот годы покатились под уклон…
Лишь паспорта хранят, как память, штампы
о той  поре, что нам дарила жён.

Что нам открыла тайны вечных истин.
Любовь прекрасна – этим и грешна:
и женщина не знает компромиссов,
когда на компромисс  идет жена.

И бьет, как камнем, жизнью половинной,
порой, не зная, что творит она.
В любви и в жизни, и в судьбе единой
то женщина вершит в ней, то жена.





Но прикипая к самым-самым близким,
уже друг к другу тянемся впотьмах…
А осень тучи гонит низко-низко…
Букет цветов дрожит на всех ветрах…

Ах, осень, осень! Осень золотая.
В том золоте мы обретали жён.
Вот снова осень, боже, но какая?
Горит, как будто время кто зажёг.







Літературно-художнє видання
Валентин Олексійович Іщук-Зборовецький

…нікому не потрібні вірші…
Лірика
Російською мовою
Підписано до друку12.09.2017
Формат 60х84 1/16. Папір офсетний.
Гарнітура «Times»
Друк RISO. Ум. друк. арк. 14.18
Обл. вид. арк. 14.42
Наклад 100 прим. Зам. 434

Видано та виготовлено
Видавець ФО-П Стасюк Л.С.
м.Хмельницький, вул Дубініна, 6/2.
тел. 0978557497
E-mail: lilia_stasuk@i.ua
www.vidatiknigu.com.ua
Свідоцтво про внесення суб’єкта видавничої справи
до державного реєстру видавців, виготівників
та розповсюджувачів продукції
Серія ДК №4270 від 22.02.2012р.