Автохарактеристика

АВТОХАРАКТЕРИСТИКА

на писателя-одиночку Варфоломея Курдыкина

для предъявления в компетентные органы любого российского

писательского Союза в надежде на получение литературного гражданства


Как у Шевченко, у меня было трудное детство.


Как Горький, босяковал и ничему не учился.


Как Пушкин, страдаю от уродства.


Как Салтыков-Щедрин, угрюм и злобен.


Как Достоевский, сидел в тюрьме.


Как Чехов, замучен геморроем.


Как Чернышевский, не по своей воле жил в Сибири.


Как Куприн, изучал притоны.


Как Конан-Дойль, курю трубку.


Как Стендаль, чувствую себя импотентом.


Как Уайльд, ударился в гомосексуализм.


Как Шолохов, не оставляю после себя черновиков.


Как Золя, готов обвинять всех и каждого.


Как у Тургенева, у меня есть своя Виардо.


Как Маяковский, хотел бы жить и умереть в Париже,
если не получу вид на жительство в Москве.


Как Грибоедов, являюсь автором единственного произведения,
краткое изложение которого предлагаю вашему вниманию.

С подлинным верно, Варфоломей Курдыкин

О ПИСАТЕЛЬСКОМ ТЕЛЕ

В теле писателя гнездиться нечто такое,
о чём сам он не догадывается, а врачи,
догадываясь, не умеют объяснить толком.
Гиппократ «Записки о творческом бесплодии».

Писать трудно. Выдавишь из трупа воображения каплю никотина в надежде убить лошадь искусства, а после спохватываешься, что она, лошадь то есть, тянет  туда, не знаешь куда, зато твёрдо уверен в невозможности возвращения. Из лабиринта, умысленного пагубной страстью, никто никогда не выходил добровольно. Из него выносят, но уже не тебя, а маску, небрежно напяленную на опустошенную душу.


Писать сложно. До тебя заполнены все страницы в Книге Судеб и на твою долю достаётся то немногое, что Господь решается доверить неудачникам: повторять пройденное, строго придерживаясь синтаксического единомыслия и орфографического постоянства. Малейший намёк на своеволие карается отлучением. К чему бы ни прикоснулась рука отступника, к тарелке супа или к женщине, всё превращается в радионуклидную пыль неудачи, убивающую творческую прыть.

Писать голодно. Оголодавшая мысль не придумает азбуку Морзе, ей бы осознать сущее как собственное. Случается, правда, что муки голода принимают за муки творчества и мученика объявляют гением, но только для того, чтобы снять урожай с посеянного, забыв о сеяльщике.

Писать противно. Подташнивает, как при качке, во рту горечь, в мозгах сумбур вместо музыки творчества. Из этой, некогда пылающей надеждами печи, не выдать ни кренделька таланта, ни сухарика удачи.

Писать бессмысленно. Если в начале пути наивно надеешься на помощь вдохновения, то очень скоро выясняется, спасает оно, как подвал во время наводнения, и зависит от него так же мало, как дождь от молитвы бедуина.

А потому, когда пишущий эти строки обнаруживает признаки знакомой болезни у другого, по инерции суёт руку в дырявый карман и сумму, в нём обнаруженную, передаёт, не считая, в знак искупления за прошлые вины, хотя и не переросшие в грехи, но томящие сердце многопудовой тяжестью сожалений и сочувствия.

Врачи, не обещая спасения, настаивают на пересадке…


Борис  Иоселевич