Несколько переложений из Фр. Томпсона одним файлом

f----------------------------------------------------

Коротко об авторе.

Фрэнсис Томпсон (Francis Thompson, 1859–1907): английский поэт.
Сын врача, по религиозным взглядам строгого католика. Закончил католический колледж,
в 1877-1884 учился медицине в Манчестере. Охоты к медицинским занятиям, впрочем, не имел.
После смерти матери он порвал с отцом и в 1885 переехал в Лондон.
Жил бродягой, пристрастился к опиуму.
Стараниями благодетелей из одного католического журнала в 1893 г. вышла книга его стихотворений,
получившая благосклонные отзывы критики, в т.ч. известного поэта и влиятельного рецензента
Ковентри Патмора.
Между тем, Томпсон продолжал прежнее беспутное существование, несколько раз находил приют
во францисканских обителях, и однажды, согласно его собственному признанию, покушался
на самоубийство.
Выпустив еще две книги стихов в 1895 и в 1897 г. и трактат об аскетической жизни в 1905,
скончался от туберкулёза. Похоронен на римско-католическом кладбище Св. Марии в Лондоне.

f----------------------------------------------------
f----------------------------------------------------

Фрэнсис Томпсон.
Мёртвый Астроном

Ты, воспаривший душой к небесам,
Стал незабвенной звездою сам,
Там, где живёт за златой оградой
Звёзд божественный вертоградарь.

Над полулуньем ЕЁ бровей
Семь разгоревшихся звёзд-огней,
Светочей тайных семи скорбей.
Эта Галактика только твоя,
Сонмище чистых светил бытия.
Что' ты воскликнул, когда ОНА
Перед тобой разверзлась до дна,
И, уронив инструмент из рук,
Звезду всех прекрасней открыл ты вдруг?


Francis Thompson
A Dead Astronomer

Starry amorist, starward gone,
Thou art--what thou didst gaze upon!
Passed through thy golden garden's bars,
Thou seest the Gardener of the Stars.

She, about whose moon-ed brows
Seven stars make seven glows,
Seven lights for seven woes;
She, like thine own Galaxy,
All lustres in one purity:-
What said'st thou, Astronomer,
When thou did'st discover HER?
When thy hand its tube let fall,
Thou found'st the fairest Star of all!


f----------------------------------------------------
f----------------------------------------------------

По ст. Фрэнсиса Томпсона
Песни горя и радости


Вариант 1.

Летите в мир, и в нем живите впредь,
Вы, песни,- дети радости и горя.
Одни вчера случилось мне пропеть,
Другие зазвучат, быть может, вскоре.

Летите к людям, покидая грудь,
Без мыслей о вершинах и провалах.
Пусть горю одолеть тернистый путь
Поможет память радостей бывалых.

Летите без возврата, чтобы весь
Далёкий мир узнал из песнопений:
Их скорбь есть то, что сердце знает  д н е с ь,
Их счастье -- свет  г р я д у щ и х  откровений.


Вариант 2.

Летите, песни, созданные мною,
Плоды тоски и радостных минут.
Одни из вас не блещут новизною,
Другие молча будущего ждут.

Летите в мир. И пусть в пути суровом
Любая из печалей и невзгод
Неоценимым разживётся словом
И сил у прежней радости займёт.

Летите же, не бойтесь расстоянья,
И расскажите всем, кто спросит вас,
Что скорбь -- лишь мнимость нынешнего знанья,
Что счастьем полон предречённый час!


Francis Thompson.
* * *

Go, songs, for ended is our brief, sweet play;
Go, children of swift joy and tardy sorrow:
And some are sung, and that was yesterday,
And some are unsung, and that may be tomorrow.

Go forth; and if it be o'er stony way,
Old joy can lend what newer grief must borrow:
And it was sweet, and that was yesterday,
And sweet is sweet, though purchased with sorrow.

Go, songs, and come not back from your far way:
And if men ask you why ye smile and sorrow,
Tell them ye grieve, for your hearts know Today,
Tell them ye smile, for your eyes know Tomorrow.


f----------------------------------------------------
f----------------------------------------------------


Из Фрэнсиса Томпсона.
К Оливии

Я пережил немало, и теперь
боюсь Любви, предвестницы потерь.

К твоей, пушинка, нежной белизне
безумно страшно прикоснуться мне:
ты можешь пеплом стать в моём огне.

Тебе, дитя, любить меня не след.
Я завлечён во множество тенет,
и в сердце у меня -- испуг и бред.

Мой трепет пред тобою -- неспроста:
Ведь ты, мой агнец, девственно-чиста.

Я оттого столь робок и несмел,
что ты еще не закалила стрел,
и непорочность отроческих лет
опасней мне, чем женственный расцвет.


По мотивам ст. Фр. Томпсона
К Оливии

О, я страшусь в тебя влюбиться:
Любовь -- разлучница. Ведь ты,
невинная отроковица,
чьи чувства девственно-чисты,-
ты, как снежинка, на мгновенье
прильнёшь к моей груди, и что ж:
растаешь от прикосновенья,
от поцелуя пропадёшь.

О нет, не льни ко мне; сначала
поверь, узнай, пойми: я тот,
чьё сердце в страхе одичало
среди ловушек и тенёт.
Тебя оно бы не робело,
не будь ты ангельски-тиха,
так что души своей, ни тела
не допустила до греха.

Дитя, твои очарованья
еще раскрылись не вполне,
еще ни страсти, ни желанья
не бередят твой дух, и мне,-
бутон, единственный на свете,-
внушаешь больший трепет ты,
чем женственность во всём расцвете
победоносной красоты.


Francis Thompson.
To Olivia

I fear to love thee, Sweet, because
Love's the ambassador of loss;
White flake of childhood, clinging so
To my soiled raiment, thy shy snow
At tenderest touch will shrink and go.
Love me not, delightful child.
My heart, by many snares beguiled,
Has grown timorous and wild.
It would fear thee not at all,
Wert thou not so harmless-small.
Because thy arrows, not yet dire,
Are still unbarbed with destined fire,
I fear thee more than hadst thou stood
Full-panoplied in womanhood.


f----------------------------------------------------
f----------------------------------------------------


По ст. Фрэнсиса Томпсона
К Заходящему Солнцу

Сколь гордо Ты несёшь ярем труда,
незаменимо-нужного всегда.
Шеве'лит свежий ветер, бормоча,
зелёный дым травы', густой и пряный.
Весь холм в сплошном снегу цветущей манны
и вспышках серафимова меча.

Закатный час... и Ты стремишься вниз
на ярких крыльях в пене белых риз,
и полнишь явь тревожной новизной,
и обновляешь мир и всё, что в мире,
величественно двигаясь в эфире
над вечною обителью земной.

И каждый вечер замечаем мы,
что плавно опускаясь за холмы,
Ты предстаёшь отчётливо-иным,
о, пламенем пропитанный чудесный
бутон, расцветший в вышине небесной,
благословеньем Господа храним.

Ни в чём не повторяясь (я не слеп!),
Ты движешься велением судеб,
бессменно, постоянно, искони.
Но мне досадны перемены эти.
О Солнце, не меняй ничто на свете,
иль всё вконец уже перемени.

Дай мне нечаянную новизну,
хотя б я был у прошлого в плену,
хоть по нему тоска моя остра --
ведь новое есть тоже часть былого.
О травы, о цветы, о всё, что ново!
Прошу, останьтесь те же, что вчера.

Я трепещу в Твоём сияньи, пусть
метаморфозы порождают грусть,
туманят взгляд, несут душе урон
и поселяют в сердце мне тревогу,
незыблемость меняя понемногу,
мрача мой дух и горний небосклон!

О Солнце счастья, давешних утех, 
Ты ра'вно благодетельствуешь всех.
Властитель наших радостей и слёз,-
Ты нам даруешь сон, как откровенье.
Но что' есть сон? -- Минувшего ль виденье?
Или воздушный замок новых грёз?


От переводчика.

Приведенное здесь переложение далеко от оригинального стиха,- как по форме, так и по сути,-
ибо моих возможностей недостаточно для более полноценной его передачи.
Впрочем, ода "К заходящему солнцу", на мой взгляд,- пример такого сочинения, когда трудности
перевода отчасти обусловлены само'й сложностью авторских построений, ибо у автора явно
имеется своя выработанная система взглядов, собственная нетривиальная концепция важных для
него вещей, каковую он пытается так или иначе воплотить.

Чтобы читатель мог получить представление об этой проблематике,
привожу фрагменты из научной статьи О. Казаковой
РЕЛИГИОЗНАЯ ПОЭЗИЯ ФРЭНСИСА ТОМПСОНА И ДЖЕРАРДА МЭНЛИ ХОПКИНСА
где говорится, в частности, и о данном стихотворении.


" ... В поэзии Томпсона проблема природы тесно связана с религиозным чувством
и с представлением о мире как о Божественной книге, символы которой поэт
должен уметь правильно интерпретировать...

Один из основных мотивов поэзии Томпсона — одухотворенная природа, воплощающая
Божественную идею, и так же как и человек, созданная по образу и подобию Божьему.
Эта идея... привела поэта к попытке создания особой символической системы.
Для Томпсона центральным образом-символом в ней стало Солнце.
Пылающий на высоте огонь — древний символ снисхождения духа в материю.
Солнце — Единый Бог — приобретает в поэзии Томпсона огромное значение —
значение жертвенности и возрождения, бесконечности бытия, а также неизменной
природы Бога.

В «Оде к заходящему солнцу» светило символизирует Христа. Кровь распятия и кровь,
окрашивающая Запад перед наступлением ночи, сливаются и становятся символом
вечной жертвы, способной вечно возрождаться. Энергия Солнца, проникающая во всё
и дающая жизнь, тепло и свет земле, и есть Дух Божий, оживляющий и питающий
всякое материальное начало.

Ода была задумана и написана во время пребывания Томпсона...  в обители францисканцев,
... где поэт обычно наблюдал закат солнца. ... Основной смысл произведения — победа
христианства над языческими представлениями, а если говорить точнее, — победа,
позволившая христианству усвоить и принять как составной элемент многие
мифологические мотивы и символы.

Лейтмотив всей поэзии Томпсона — борьба между духом и эстетикой чувств,
между требованиями аскетизма и пристрастиями художника. К Солнцу также относится
и глубокая печаль, которую вызывает у поэта сознание замкнутости неизбывного
круговорота жизни в «солнечном мире», бесконечная смена жизни и смерти, конца и начала,
и грех гордыни, и искушение чувств. Солнце гневно и беспощадно, и в то же время оно —
символ бессмертия красоты и гармонии, символ вечной жизни и движения, возникновения
и разрушения форм, Солнце — видимое проявление духа. Солнце противостоит вечности
Креста как духовного символа освобождения от материального мира.

В «Оде к заходящему солнцу»... образ-символ вбирает в себя черты языческого бога
Солнца — Аполлона, бога света, становится синтезом языческих представлений,
освященных христианством, и тем самым приобретает универсальное значение.
С этой особенностью поэзии Томпсона связана его концепция по поводу язычества
и христианизации языческих образов... описанная им в эссе «Язычество старое и новое».
Интерес, который представляет эссе, связан с тем, что в нем сформулирована концепция
поэта о соотношении христианства и язычества в литературе.

Фактически Томпсон доводит до логического завершения свое стремление
к универсализации религиозно-мистического миропонимания в духе католицизма...
Этот принцип для Томпсона был связан с его стремлением создать универсальную
символическую систему, которая бы вобрала в себя символы не только христианства,
но и других религий, включая и язычество, с целью создания универсальной поэтической
формы выражения мистического опыта поэта...
Здесь... находится объяснение той свободе, с которой Томпсон, будучи католиком,
относился к использованию в своей поэзии символов восточной и языческой мифологии.

Стремление к изображению целой Вселенной, где все абстрактное и далекое предстает
ярким и конкретным, где явления природы и смена времен года, земля и стороны света
становятся одушевленными, привело поэта к необходимости сформировать свою
универсальную систему образов. Броская образность... повлияла на формирование
представления о «монументальности» поэзии Томпсона, о чрезмерной усложненности
его поэтического стиля и пристрастие к «космическому масштабу» изображения.

Меньше всего поэтический мир Томпсона в этом отношении походит на реальный
человеческий мир и более всего на древний мир мифа. Все вещи и понятия, которые
превратились в банальные романтические атрибуты, в поэзии Томпсона обретают
новизну.

Восприятие Томпсона-поэта — это стихийный восторг перед красотой мира...
Томпсон стремился создать своего рода символический язык природы, пониманию
которого он придавал огромное значение, связывая с ним свое представление об истине.
Ибо для того, кто лишен истинной веры, закрыт путь единения с окружающим, для него
природа остается немой и чуждой, но для того, кто в каждой вещи способен видеть Бога,
она становится книгой пророчеств. " (С)

f----------------------------------------------------

Francis Thompson.
To The Sinking Sun

How graciously thou wear'st the yoke
Of use that does not fail!
The grasses, like an anchored smoke,
Ride in the bending gale;
This knoll is snowed with blosmy manna,
And fire-dropt as a seraph's mail.

Here every eve thou stretchest out
Untarnishable wing,
And marvellously bring'st about
Newly an olden thing;
Nor ever through like-ordered heaven
Moves largely thy grave progressing.

Here every eve thou goest down
Behind the self-same hill,
Nor ever twice alike go'st down
Behind the self-same hill;
Nor like-ways is one flame-sopped flower
Possessed with glory past its will.

Not twice alike! I am not blind,
My sight is live to see;
And yet I do complain of thy
Weary variety.
O Sun! I ask thee less or more,
Change not at all, or utterly!

O give me unprevisioned new,
Or give to change reprieve!
For new in me is olden too,
That I for sameness grieve.
O flowers! O grasses! be but once
The grass and flower of yester-eve!

Wonder and sadness are the lot
Of change: thou yield'st mine eyes
Grief of vicissitude, but not
Its penetrant surprise.
Immutability mutable
Burthens my spirit and the skies.

O altered joy, all joyed of yore,
Plodding in unconned ways!
O grief grieved out, and yet once more
A dull, new, staled amaze!
I dream, and all was dreamed before,
Or dream I so? the dreamer says.


f----------------------------------------------------
f----------------------------------------------------


По ст. Фрэнсиса Томсона
Причащение

-- Что сказа'ть любимому твоему,
откройся мне, милая, не тая,-
что' от тебя передать ему,
бедная ты моя?
-- О брат во Христе, ты его уверь,
что я без него жила, как во сне,
и жизнь так горька была, что теперь
ее не горько покинуть мне.

-- Сейчас, когда гаснут глаза твои,
ответь мне: что' передать ему,
что' мне сказать о твоей любви
единственному твоему?
-- Скажи ему, брат во Христе, одно,
что он был мною всегда любим,
и хоть в глазах у меня темно,
его я вижу сердцем моим.

-- Открой свою душу мне. Я готов
в точности всё передать ему,
любое из этих прощальных слов
повторить возлюбленному твоему.
-- Скажи, что я слёзы по нём не лью,
что пусть его судит иной судья,
что его я любила всю жизнь мою,
а ныне смертью любима я.



Francis Thompson.
* * *

What shall I your true love tell,
Earth forsaking maid?
What shall I your true love tell
When life's spectre's laid?
"Tell him that, our side the grave,
Maid may not believe
Life should be so sad to have,
That's so sad to leave!"
What shall I your true love tell
When I come to him?
What shall I your true love tell
Eyes growing dim?
"Tell him this, when you shall part
From a maiden pined;
That I see him with my heart,
Now my eyes are blind."
What shall I your true love tell
Speaking while is scant?
What shall I your true love tell
Death's white postulant?
"Tell him love, with speech at strife,
For last utterance saith:
`I who loved with all my life,
Loved with all my death.'"

f----------------------------------------------------
f----------------------------------------------------
f----------------------------------------------------
f----------------------------------------------------