Махабхаратa

Из детства - хруст крахмальной простыни
да плюшевый медведь - любимый идол.
В такие дни, мой свет, в такие дни
чего бы я в стихах моих не выдал.
Выкидывай коленца, коль заснёшь
в колючей, чуть подсиненной постели.
Приснится тёплый хлеб и острый нож,
который корку взрежет еле-еле

и выделит горбушку - на, бери.
А масло, замороженное в камень...
Надкусишь - и обнимут ноябри
обоих нас холодными руками.
Кипящий чайник, белый чистоплюй,
на стёклах пар, айвовое варенье,
и коврик домотканый на полу,
сюжетом для моих стихотворений.

Ах, свет мой, что сегодня на столах
и что сегодня, свет мой, на кроватях...
Я сжег тетради, веришь ли - дотла,
хотя шумели многие - давайте
 всё это сохраним, подсократив -
бестселлеры расходятся бодрее.
Соседи предпочли императив -
стучали по ночам по батарее,

чтоб я молчал и чтоб ни слова вслух,
чтоб не было трещотки Ундервуда,
стихов для верных жен и пылких шлюх,
где в текстах был Христос и был Иуда.
И я замолк почти что в ноябре -
насущные дела, покупки, траты...
Но каждый день кофейное амбре
сулило новый лист Махабхараты

из нашей жизни, скуки бытовой,
хрустящей ткани - следствие крахмала.
И свежий хлеб, и нежный образ твой,
как мало мной написано, как мало
мной сказано, душа моя, увы.
Горбушка есть, сейчас её намажу
и чай налью. Kоснутся головы
снегов пришедших белые плюмажи.

Как холодно, родная, ей-же-ей,
какой бедлам и в мыслях, и в квартире.
Когда б я был немного посвежей,
то был бы я не лирик, а сатирик,
ходил бы вечно в мятой паре брюк,
смеясь над тем, что фрак не отутюжен.
Как трудно пить печали, милый друг,
и есть воспоминания на ужин.