Жизнь проверкой

Жизнь прошлась вся, насмешкою полной.
К лагерям прикрепив на постой.
Километры в колючих просторах.
Нёс не вахту, а срок трудовой.

Началось всё с далёких убогих.
Где в колхоз попросили толпой.
Я не знал беспределов Державных.
И, послал всех одной бороздой.

Не успел лапти к печке пристроить.
С деревенских площадных сходов.
Постучалась уездная сволочь.
К борозде зачитать приговор.

Предсказал мне всю жизнь, как цыганка.
Жизнь по линии, но трудовой.
Подойдёт для начала десятка
Бороздишь, прикрепят четвертной.

Так и шёл бы весь срок мой лесами.
Калыму прикрепив на постой.
Но пришла, что так долго все ждали.
И, вопрос вновь завис надо мной.

Всё послать бы, за тяжкие годы.
Да не враг я Державе родной.
Подписал, привезли на перроны.
Погрузили в фанерный вагон.

Застучал наш вагончик по рельсам.
С днями больше давила тоска.
Нет, не трус я, но тяжкие годы.
Не хотела с войною Душа.

Что мой выбор, что связан войною.
Колыма у войны та же тьма.
Если сгинуть, то лучше свободным.
Повоюй подсказала судьба.

Обрядился в мундир, сбросив робу.
Вещмешок закрепил за спиной.
Приготовился в строй, стать солдатом.
Только выпал мне строй, но штрафной.

Крик старшого команде особой.
Без винтовок в хвосте, головной.
Только вот, как и в давние годы.
Чей-то голос послал бороздой.
 
Нас толпой, по причине особой.
Скопом всем отвели в штрафники.
Всё моё кадыком отыграло.
Борозда вновь пришлась с борозды.

С лесорубов, в штрафбат укатала.
Старый срок подпоясав войной.
И, соплей на кулак намотала.
Что скрывать и мужскою слезой.

Было всё, но винтовку для боя.
Я себе лишь в атаке добыл.
В диком крике лопатой сапёрной.
Со всей мощи, махал и рубил.

Тяжела ли есть доля солдата.
Где не можешь стать в строй для своих.
Те, кто видел глазами штрафбата.
Мы свои, когда лупим чужих.
 
От атак, где голодный порою.
На чём есть, белый свет проклинал.
Вот и стало мне небо с овчинку.
Когда раненый в плен я попал.

Почему пронесло с пулей немца.
Штрафников в плен с приказа не брать.
Только видно дорогу открыла.
Мне судьба, чтоб в плену побывать.

Лагеря, лагеря, с ними годы.
Где неволя прикрыта войной.
Всё прошлось по мне мерою злобной.
Белым стал, головой и Душой.

Память есть, но Душа в ней не хочет.
Помнить то, что к ней видят глаза.
До чего же весь мир докатился.
Какой страшной бывает война.

Прокрутилась вся жизнь злой картинкой.
С чего начал свой путь не простой.
Очень даже мне в Душу запали.
Те слова, что идти бороздой.

Я не знаю, как силы набрался.
Ведь по сути чуть еле живой.
Но Победы я всё же дождался.
И считал, знак мне данный судьбой.

Эх судьба моя, мне ты мученье.
Всё по краю ведёшь в не покой.
С борозды, что влетела в десятку.
Подвела мне и мой четвертной.

Не простила власть плена у немцев.
Не простила штрафбата пути.
Подвезли меня снова к воротам.
Где с десяткой, когда то свезли.

Не роптал, да и было не важно.
Доказала мне всё борозда.
Дотянул четвертак и с бумажкой.
Потянулся в родные края.

Прибыл я под гудок паровозный.
До деревни верстою прямой.
На Душе мне понятная тяжесть.
Но надежда тянула с собой.

За бугром те далёкие годы.
Где осталась деревня моя.
С борозды увозила далёко.
Но вернула обратно судьба.

Мне себе самому бы признаться.
В лагеря шёл ещё молодой.
И, кому мог теперь показаться.
Весь в морщинах, с седой головой.

Молча, не было просто резона.
Заводить по пути разговор.
Так дошёл не спеша, я до дома.
И, надолго уставил свой взор.

Я стоял, а Душа тихо ныла.
Не бывают поскудней дела.
Во что хату мою превратили.
Те слова, где была борозда.

Кепку снял, отмахнувшись рукою.
То что вдруг увлажнило глаза.
Подержав на ладони распятье.
Я в родные зашёл в ворота.

Да и что мог я сделать с собою.
Ведь не знал всё ещё до конца.
Все те годы, что было со мною.
Хата есть, но моя ли она.

Но судьба видно дом мне хранила.
И, кто печь в нём топил все года.
Открыв дверь, моя мать выходила.
Дорогая старушка моя.

Здравствуй мама, прости если можешь.
Я вернулся от сроков сполна.
Мы стояли и долго смотрели.
Друг на друга, в родные глаза.