Би-жутерия свободы 283

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 283
 Опа-нас приостановил грубоволокнистые мысли в месте, где они были грубо оборваны. Он схватил их обрывки и швырнул в звукопроницаемую стену. На этом попирание свобод закончилось. Неотлучные солнечные лучи проникали в комнату не спросясь. Кусочный рэп притих. Низвергнутый в считанные секунды звук уплыл. Рассерженный поэт рассчитывал, что его проникновенный посыл попадёт в дыхательное горло соседки, получившей воспитание в неопрятных подъездах, и вместе со штукатуркой какие-то кусочки проскочат в её страдающие несварением желудочки мозга. Рэп насытит патологическое бескультурье представительницы педерастающего поколения. Так оно и случилось. Она поперхнулась. Закашлявшись, эта сучка за стеной взаимонепонимания бросилась в крапивную ванну. Видимо полоскания обоюдоострой бритвой не помогли, и поклонница рэпа понеслась к ухогорлоносычу Карпу Карпатычу Тарантелло, который своевременно позаботился о полипах Тихого океана. Опа-нас сочувственно улыбнулся вникуда, садистски наблюдая за представившейся ему картиной. Он подошёл к стене, повесил гитару рядом с потрёпанным бубном на выцветшее пятно, и в задумчивости пройдя к письменному столу, с любовью (без аттестата об окончании) взял пишущую Ручку. Опа-нас приложил её  к небритой щеке, испытывая неодолимую порционную нежность. Ручка зажмурила колпачок от удовольствия. Она ждала проявления этого церемониала. Что она испытала в эти доли секунды, навсегда останется с нею. Когда-нибудь, подумала Изящная, она станет Разноцветной и опишет испытанный ею комплекс незабываемых ощущений не чёрным по белому, а в искрящихся радужных красках. Только бы Зося не прервала нахлынувшего волшебного мгновения вдохновения. Семейную идиллию, напоминающую операцию безанестезийного превращения осла в мула, прервал хриплый электростатический треск в телефоне.
– Добрый день, Опа-нас. Это Арик Энтерлинк вас беспокоит.
– Как? Вы живы? – поразился Опа, прислушиваясь к посвистывающим, как бы отфильтрованным решёткой спикера, словам.
– Мой постулат – надо жить, иначе окачуришься в мгновение ока. Я вернулся, чтобы засвидетельствовать  присутствие щедрейшего покупателя надувных кукол на белом свете.
– Дорогой мой Арик, не вижу вас, но слышу отлично. С какого света вы звоните? Вы же знаете меня – позавчера в кино, вчера безработный за кулисами семейного театра, сегодня – в трауре.
– Звоню с белого, но постепенно чернеющего от глубокой скорби света, как я уже имел честь сообщить. Чёрное безвременное пространство по чьей-то непонятной воле я покинул. Поверьте моему опыту, умирающий не ощущает смерти. Прелюдия к ней, я уверен, никому ещё не приносила удовлетворения. Кома – это холодное прикосновение смерти, но не сама смерть. Я всего лишь прошёл испытание на испуг, остаточно остался живым и отказался от казёнщины аудиенции со Всевышним для того, чтобы принять умиротворяющую смерть на вечере вальса Надувных Кукол. Я просил Высшего Распорядителя, чтобы она появилась без сверкающей косы и Белой вороны на плече Костлявой и Неспротезированной, тогда меня не охватят массовая паника и отвращени к черепнобезмозглой старухе. Вместе с неутолимой тягой к пластинкам вкупе с любовью к куколкам это вновь ввергнет меня в состояние, в котором вы привыкли меня находить. Знаете, Опа-нас, если человек «из мрази в князи» умирает без хобби, мне его по меньшей мере жалко, а жалких принято презирать. Вы слышали про «Дома презрения»? Так вот, мне посчастливилось не побывать ни в одном из них. Говорят, там привратник (он же затворник) протягивает для пожатия руку, похожую на рукоятку пистолета.
– Рад за вас, но из того, что я с трудом понял, вы снова хотите обмануть смерть. Я, конечно, желаю вам всего наилучшего, но лично мне не известны случаи, чтобы старуху обманывали дважды, не считая военных казусов. Но забудем о плохом, надеюсь, вашими коллекционными куколками никто не успел воспользоваться.
– Вы хотели сказать, осквернить?
– Вот именно, ведь лучше вас кукловвода не сыщешь.
– Я не настолько долго отсутствовал, чтобы им удалось заменить меня. За этот период я стал прагматиком, больше не строю воздушных замков. Я перенёс их на прибрежный песок. Кстати, вы ничего не слышали о надувных еврейских матрёшках?
– Я собираюсь с духом, когда он не возражает, а он посоветовал мне связать себя узами брака с одной из них. Майя Зюд-West оказалась неваляшкой редкой породы – ей не были знакомы остеохондроз и правила правописания. На свидание к ней я шёл, благоговея, как на компромисс с ополаскиваемой перед входом убаюканной совестью, ибо нуждался в корректоре романа-ребуса.
– А как она надувает бантики-губки! Кажется, Майя была номинирована на конкурсе «Приживалка века по обоюдному согласию», и заняла первое место. В интермедии «Безопасность приносят не деньги, а отсутствие их» она исполняла произвольные солитерные упражнения по ленточным червям звуковых дорожек.
– Вы неисправимо доверчивы, любую игривую шутку принимаете всерьёз, забывая о моём макете взаимоотношений. Разве вы не помните, что я почти женат на гламурной Зосе Невозникайте – участнице финнского хора девочек на антресолях, исполнявшего реквием морозной ночи «О, калевала»? Хотя наш брак являет собой пример исторической несправедливости. Лучше расскажите, как вам было там... в коме? В горле саднило? Прошёл утвердительный слух, претерпевавший алогичные изменения, – вы записались на курсы космонавтов, но ведь на них не пошпаргалишь.
– Не удивляйтесь, весна, с её сезонными увлечениями любовью, обновляет свой гардероб, готовя нас к полёту одуванчиков и обещая по телевидению, что никто не застрахован от романов.
– И от превратностей жизни, Арик, тоже. Как я, например, обречённый на творческие неудачи и трёх приёмных детей.
– Мне это не угрожало. Пугали настроенные рояли и прокоммунистические куцые прохвосты. За время  пребывания в коме столько воды утекло, что вы должны простить меня за наводнения в памяти и затопление её неадекватными эмоциями. Мне сообщили, что друг мой Лёня Дверьман умудрился уйти из жизни животных с помощью сердечного приступа, не простившись со мной, после того как он вскружил голову не одной лошади, вплетая им в гривы цветы заплетающимся языком. Секс-шоп Сёмы Купона и Дуси Бистро приказал долго жить. Вы ничего о них не слышали? Помнится, вы делали у них оптовые закупки для своего «Клуба Интимных Встреч».
– К непредвиденному счастью, кома только слегка поцеловала вас, видимо, вы пошли другим, эффективным дыхательным путём, как когда-то работая разливщиком по фужерам «в Пивоваренном раке».  Кажется, Дуся сменила фамилию Бистро на Бифстроганофф, чем оттолкнула от себя Семёна Купона. А о надувных матрёшках слыхом не слыхал. Сами знаете, я работаю с людьми, хотя откровенно признаюсь, иные хуже кукол, с ними не о чем говорить.
– Спасибо, Опа-нас. Вы один-единственный, кого я признаю за творческую единицу, остальные, по сравнению с вами, жалкие перекантовывающиеся нули. Кстати, это правда, что Ленин выбрасывал руку вперёд и с трудом ловил её?
– Не знаю. Но я убеждён, что это он ввёл понятие «Регата ренегатов» и что вы мне растленно льстите. Боюсь, при моих мизерных гонорарах я не заслужил ни вашего порицания, ни поощрения.
      – Не удивляйтесь, лесть обоснована. В наши тяжёлые времена я вижу Норвегию – страну лесов, фьордов и мусульманского засилья на фоне человека с автоматом. Но в тоже время с ума схожу от Венеции на берег – я от неё просто Гарибальди!
– Но какое это  имеет отношение к моим песням, текущим разногласной рекой без рукавов, а в защитной униформе выглядящим голубчиками, завёрнутыми в тёмнозелёные виноградные листья? – импульсивно возразил Опа-нас, амбиции которого в тайне от себя распухали всё больше и больше.
– Не таитесь, вы – живописец натюрмортов и ваш «теневой» Лебедев Too Much – одно и тоже лицо, прячущееся в собственной тени, и срывавшее досаду на чём попало. Никто не ставит это под сомнение, итак под навесом места не хватает для вельможного вельветового вельбота для охоты на касаток у берегов Камчатки.
– Откуда вы всё это взяли, не сказать надыбали, Арик? Я ничего такого не говорил, и кто вообще мог такое придумать?!
– Не иначе как редактор Гастон Печенега. В турбулентное время пасквилей мало кто умеет хранить конфиденциальность, как он. Могу вас несколько удивить, несмотря на преклонный возраст и знакомство накоротке с Альцгеймером с подтанцовывающим невпопад Паркинсоном, я не в силах замалчивать ваши достижения, как это делают подлые завистники. Хочется прокомментировать  тирольскую костюмированную балладу Лебедева Too Much(а) – когда ему не хватало приключений, он брался за перо, а доверчивые гомериканцы принимали его за боксирующего Кен Гуру.

                То гоняюсь за валторной,
то за скрипкой, то за дудкой,               
трудно оставаться в форме,
волочась за каждой юбкой.
               
– Не буду выдавливать из себя пастеризованные слова, да это ж моё! Ну и память у вас, Арик. Ведь песенка написана в застойный период, когда все вдруг полюбили девушек за хрустящие зелёненькие, и из подполья выползли рвачи и бесчисленные гринодёры.
– А вот ваша баллада, которую вы, Опа, определённо за давностью забыли. Она появилась в сборнике «День поэзии 2004 года», где вы скрывались под псевдонимом – Марк Э...

Бравурная весна пришла в поля цветами,
Раскинулась ковром, прикрыла плоть земли...
Что на руках принёс, вписать в её орнамент,             
Я вспомнить не могу, совсем успел забыть.

Видения мои сливаются с цветами,
По яркому ковру бежала босиком.
– Но кто была она? – спросил старик Альцхаймер.
– До сей поры трясёт, – признался Паркинсон.

Фривольный ветерок витал в её одеждах.
И бабочки под вальс порхали на лугу.
Но кто была она? Вопрос остался прежним...
Давно успел забыть и вспомнить не могу.

Мне старость не грозит, она уже схватила
Мозолистой рукой и память отняла.
Шатает третий год, общаюсь через силу
И спрашиваю всех, но кто ж она была?

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #284)