Би-жутерия свободы 278

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 278
 
Дверьман, не страдая излишней впечатлительностью, неоднократно пытался устроить личную жизнь на работу в виде поощрения. В противовес коматозному состоянию друга Арика он с любопытством разглядывал собственный не пронумерованный сон. В нём сегодняшние железные Феликсы с их лозунгом «Пытки – наикратчайший путь к дознаниям!» становились грудами металлолома, а распоясавшаяся  ободранка-толпа гримассничала в излюбленном приёме Посольства и заранее соглашалась на создание барельефов, требуя талонов на удешевлённую водку.
Дверьман был из тех, кому удавалось проснуться, в пьяном состоянии трезво взглянуть на вещи, и тут же погрузиться в сон. Правда его сны смутно напоминали сны, посещавшие друга Энтерлинка Витька Примулу, в которых тот видел себя в амплуа иллюзиониста с фокусом в тучке зрения, а жену Губнушку в поперечном распиле с вывалившимися на бедро кишками.
Обладая мощнейшим стволом мужского достоинства в шесть сантиметров в диаметре и радиусом действия в два раза больше, заслуженный сеятель разброда и шатания в зубных рядах недоброжелательниц, Лёня оснастил прикроватные устройства электронной техникой, что позволяло ему вывернуться из любых не сложившихся обстоятельств, не связывая себя узами Гименея с однополыми с ним существами. Это резко стимулировало у него наращивание сексуальной мощи и ногтей у женской половины негритянского населения, пускавшей кораблики из носа в безутешном море слёз (сказывалось подражание Лёниному кумиру голливудянину Роберту де Ниро).
В тянучей лямке семейной жизни его не устраивала перспектива звукоизоляционистской политики, основанной на разных спальнях. Это бы значительно уменьшало возможность наглядно демонстрировать боевую готовность к процессу оплодотворения. Хорошо, что я не доктор, радовался Дверьман, ведь он, чтобы заиметь доктрину, вынужден жениться.
Идя по мощёной стороне курицы во сне, Лёня страдал от антиоксидантов и оголтелых антисемитов с лозунгом: «Простите, я вас перебью... всех до одного», и прятался от них по методу А. Вертинского: «В парижских ресторанах, в кафе и балаганах...», там у него выработалась стойкая невосприимчивость к  знойным песням на слова  поэта-аллегора Лебедева Too Much(а).
Одна из них в исполнении заслуженного артиста на публичных сборищах стадионов Бердичева Прилиппа Дыроколова была затянута им в ностальгической манере с претензией на современность, не без помощи папы, проявлявшего заметные садистские наклонности – с филиппсом в руках он выворачивал головку ни в чём не повинному винтику.
 
Тоска пучеглазая, звон бензоголов.
Царь-пушка трёхглавая, ароматы рогов.
Конфеттэн в бананочках, в Пепси-Колах забаночных
Ой, евреи залётные, прыщет скрип с кондачка...

Усатый горец через три столика на четвёртый послал  Дверьману букет роз, бутылку отгремевшего залпом пенистого шампанского и приветки под чесночным соусом. Сработала «Машина премии», возможно я в его глазах выгляжу фертильной овечкой, подумал Лёня, все свалившиеся на меня признаки нездорового внимания предстоит переварить и прокрутить в потенциометре мозга, а это не укладывается в моём революционном подсознании, когда в невыносимой жаровне появляется потребность замешенного теста вырваться из-под опеки, не терпящей гомиков-гномиков.
Обнадёженный глубокомысленными рассуждениями Лёня, когда-то принимавший участие в забеге четвероногих, почувствовал себя востребованным после неудачи, которую потерпел, записавшись на липосакцию в липовой роще, оказавшейся на поверку эмигрантской липой невдалеке от кафе феминисток «Синие чулки в глазную сетчатку».
Во сне, как наяву, перед ним танцевала натёртая благоухающими маслами девица в облике верблюжицы с горбами грудей и освещённым палестинским интеллектом  Арафата. Её укороченная трудовой жизнью юбчонка шокировала  арабское население, находящееся под мусульманским наркозом в прямом эфире. Над приподнятой завесой непроникновенной тайны еле прикрывались вены непомерных амбиций зауженных бёдер.
«Напиваясь, не занимайтесь описью неимущего!» – вырисовывалось в сонном Лёнином мозгу в тот памятный прощальный вечер с ручными мучными изделиями. Это то, что требуется, с энтузиазмом откликнулся Дверьман, не то, что несостоятельный беспартийный призыв «Талый снег на висках и виски в серебряных бокалах!»
Лёня Дверьман, носивший шапку из нерпы (где-то он слышал, что на воре шапка из нерпы не горит) реально осознавал, что в турбулентное время умеренные высказывания всё чаще сменяются бескомпромиссными лозунгами, а еврейская эмиграция, получившая взбучку по знакомству, всего лишь смыкание задних рядов зубов за выпавшими передними.
На экране раскачивавшегося в непогоду мозжечка его яхту, по цене не уступающую Обдирамовичевской за 150 миллионов, бросало из горячего в холодное и обратно. На той же яхте изысканный гурман, брат певца Прилиппа, смурной Потаня Дыроколов, энергично спасавшийся от непостижимого себя, прятал в каюте новоиспечённую любовницу – невольницу собственных страстей, обладавшую тонким вкусом укуса. Яхту запрограммировано швыряло как скорлупку грецкого ореха в спущенном на тормозах унитазе. И от этого Дверьману стал отчётливее виден Сенька Губанедурович – заклятый противник алкоголя и классовый враг по неотёсанной школьной скамье 254-й московской средней Дзержинского района.
Ах, эти скользкие слова – социальные льготы, они  влезали в остаток Лёниной памяти, как ледокол на льдину, сокрушая всё на своём навигационном пути, и как лёд под коньками остались замороженными в его безвозвратной детдомовской сути. В червячной вермишели образов Лёня рассмотрел расцвеченную желто-красными  китайскими фонариками вывеску химчистки «Бешеная вошь». Он инквизитивно заглянул внутрь, с намерением сдать серебряные часы, полученные от Дуси – вознаграждение за вытаскивание из секс-шопа одуревшего от надувных кукол Энтерлинка.
Проходила декада показа женских прелестей и мужских недостатков, обучавшая посетителей искусству расслабляться в злачных и хлебных местечках. Но к удивлению завсегдатаев магазина, напичканного киноваревом аксессуаров любви, они впервые недосчитались верного эксгибиционистским привычкам Арика.
Отсчёт времени, как и полагается в любом современном  сказочном сне, пошёл на деньги. Братки, страдавшие избыточным весом в обществе, поставили красивую сказку на счётчик и, ничего не подозревающий до того момента Лёня испугался.
Несмотря на шуткообразный образ мышления, он не обращался к Богу и в бегство на микробиологическом уровне, потому что ощущал неоценимую (в комиссионке) поддержку на сцене Мариинского театра в наркотическом балете «Красный мак», хотя, откровенно говоря (по воспоминаниям усатого горца за соседним столиком в ресторане), к мальчикам Лёня не тяготел. Не застрахованные культурный багаж и образовательный ценз Лёни затерялись где-то на конвейере в аэропорту Кеннеди, что отразилось на его дальнейшем интеллектуальном подъёме при капитализме, влияние которого он ощутил как никто другой.
Заведение для Неуравновешенных оказалось тем перевалочным пунктом, где кровь из носа – плата за проход, о котором Дверьман никому особенно не распространялся.
 Об этом стоит упомянуть, потому что именно в жёлтом доме Лёня столкнулся с людьми и явлениями, повлиявшими на психику и поступки капиталистических санитаров. А загремел он туда после того, как в кафе «Кошерная Мурлыка», выйдя из туалета в одном преисподнем, попросил незнакомого ортопеда Вилли Вбок, заказавшего похлёбку прихлебателя «Вы желаете мне насолить?!», заменить ему мениск в колене на сольный диск Дыроколова.
Но и на этом он не остановился. Сидящего напротив Вилли хирурга-сексопатолога Дверьман попросил пересадить себе надёжный цифровой аппарат, соответствующий параметрам, требуемым его подружкой.
На третьей минуте своего пребывания в палате Лёня столкнулся с министром общения с противоположным полом. Этого редкого жителя дома №8 по улице Подкидная Лёня Дверьман оценил по достоинству, когда того отпускали на побывку домой по крайней надобности или в целях очищения.
Вообще-то министра общения, крутившего романы с завистливыми соседками и хула-хуп бёдрами, поместили в палату за дачу изворотливых показаний в подворотне того же дома №8, таинственного содержания: «Имейте меня, как еврейского футболиста, ногами играющего в шахматы».
Над второй койкой слева у зарешеченного вуалью от слепящих солнечных зайчиков, скачущих на сетчатке прищуренного глаза окна, свисал самопальный лозунг «Не капайте на мозги и за шиворот!» Под ним развалился пьяный мужик с удушающим взглядом питона, представившийся перепуганному Лёне Прототипом Протозоидом, со словами: «Некоторым парам удаётся развестись, не разводя огня». Оказалось, что он был не доволен кроватью – ему нравился другой лозунг над соседней койкой «Деньги не набивают карманам оскомину. Набейте карманами деньги и заходитесь ко мне от счастья». Как потом выяснилось, подозрительная жена Прототипа, известная своими тощими претензиями, застала его с любовницей в безвыигрышной попозиции и по её настоятельной (на вишне) просьбе его отправили в психушку, откуда он сделал официальное заявление: «Жена должна верить в мужа. Но я не хочу составлять конкуренцию Богу, поэтому мы разводимся».
Откровенно говоря, Протозоиду (куратору музея «Бардак со стен на нас глядел») недолго пришлось шаманить, чтобы увлажнить глаза-сосуды, налитые кровью, медсестры госпиталя «Маймонидис», тем более, что за ним уже водилась угроза в адрес заведующего столовой, где он работал сторожем, очистить негодяя, нарезать кубиками, уложить в корыто на морозе и залить водой с цементом. Справедливости ради стоит сказать, что заштатная столовка больше походила на заправочную станцию и пиво в ней отдавало разведенным бензином.
В углу на кровати по-турецки восседал почётный член собратьев по офтальмо-стоматологической лягализации «Видит око, да зуб наймит» Лейба Жеребцов, получивший тёплое местечко за вербовку стоеросового дуба в берёзовой роще, где очередь за черё-мухой Це-Це представлялась скалолазкой-ящерицей, которую так и хотелось дёрнуть за хвост.
Становится ясным, почему Дверьман не доверял гороскопной судьбе глянцевых журналов, меняющейся от недели к неделе, и с лихвой навёрстывал упущенное за хвост время на шоссе Ничем не Оправданных Знаний – его сняли на обложку и глянец потускнел. Отказался он и от подписки на циничные газеты, сдабриваемые бальзамом по телефону нескрупулёзными типами со скидкой на рыночную стоимость несведущего потребителя.
Надо отдать должное Лёне, отметавшему неверные решения по велению сердца (души у него не было), он ошибался в лошадях и людях, но не в себе, без сожаления оставив пыльный Совок с его безжалостной Метёлкой. Голыми руками Дверьмана было не взять, даже если они принадлежали хорошенькой женщине, а к людям, работающим со спущенными рукавами, он испытывал неприязнь.
Как человек проницательный, Дверьман не сомневался, что с уничтожением сельвы в амазончатой Бразилии и джунглей в Борнео непаханая Земля совершенно облысеет, и тогда ему, электронщику, не к лицу будет изобретать панацейную зубную щётку от идей, с кончиком языка, зажатым вместо розы в зубах.
Ну что ж, с 90% шоколадной горечью подумал он в непронумерованном сне, в любой отрасли есть свои Недоросли, перерастающие в вундеркинды, а меня ждут ободранные стервятники в пустыне отношений.
В кавалькаде мыслей Лёня ощутил, как смерть включила счётчик за всё содеянное им. Участникам замогильных гонок – ангелочкам ничто не грозило разбиться, пританцовывали вокруг, пока костлявая сука, которую он исползал по-пластунски подкрадывалась к нему, после того как рассмотрела заявление королевского садовника об уходе из жизни. Затомило в груди, – это оторвавшийся тромб попал в главную артерию извилины полушарий ягодицы, несведуще догадался он. И этим я думал всю свою жизнь, ужаснулся Леонид. Какое сегодня число? Неужели 19 декабря – «Всемирный день туалетов и наискось выкуси»? Известняк известий о моей кончине резко сузит круг моих знакомых под выгодный им процент, и неизвестно как ещё на это отреагирует в тёмных коридорах кредитных карточек мой пластик?
Лёня судорожно схватился за портмоне, набитое оскоминой собраний банковских сочинений. Вот так запросто уйти из повседневности, не задав в финале вопрос: «Кто без меня вытащит из секс-шопа Арика? Ватага полицейских во главе с зашкаленным Полиграфом Шкаликом?» Этого я не предусмотрел, загрустил Лёня, бесполезно поднимать человеку, прибитую им же планку после получения шести халявных обедов в трёх синагогах. Жизнь пошла вразнос и на убыль, приходя в негодность, которую не утилизируешь, успел подумать, но не обмозговать,  Лёня Дверьман.
В конце кольцеобразного туннеля, забитого автомобильной пробкой проявился цвет засвеченного общества. В нём Лёня различил силуэт с обликом друга – мастодонтствующего Арика. На голубеющем лбу фантома мерцали снедаемые любопытством калиграфически исполненные буквы кириллицы: «Что станет с моими надувными куклами?» Им  вторили сбивчивые подголоски высоковольтной передачи «Затравленное утро с шерсти до восьми, где каждая фраза подвергнута добровольному умозаключению» с фелонящей ведущей, произносившей преднамеренно искажённую фразу: «Я – мать вашу... утрусского радио. Берегите меня финансово и не забывайте помогать рекламами».
Как на взлёте загудели моторы. Из сопел воспоминаний вырвался красно-зелёный огонь, и в тот же МИГ Дверьмана не стало, потому что смерть бывает верной, когда на неё посылают, и так себе – в Лёнином случае. Он даже не успел справиться у привлекательной к груди стюардессы, разносившей одеяла, сколько лет самолёту и произнести сакральное заклинание:
«Боже, если ты искал себе партнёра пропорционально дверному проёму, то это не я. А если собираешься превратить меня в растение, то не в парниковое!» Дословная цитата из диссертации, опубликованная им за собственный счёт в аль-монахе с кистями и оборками «Вегетативный невроз у лошадей и растений», обрела широкую популярность, а с ним и курсив мой до дыр.
Из Дверьмановского безвольного рта вывалились отходные слова: «Как это благородно с Вашей стороны, после исполнения марша-броска с тремя привалами выправлять трудновоспроизводимые кривотолки обо мне», и умиротворённая улыбка уютно застыла на его искривлённых посиневших губах.
Режиссёрка-смерть не давала светофору, заигрывающему с ней в финальной игре специалисту по электронным приборам. С её стальной не расплетённой косы свисал плакат: «Все разбежались до следующей репетиции, а пока организованно уходим по одному». Мистификаторша обыденного, проведшая жизнь на полном панСионе, не взбираясь на него, костляво убегает со сцены дуэлянткой со шпагой, изуродованной в схватке.
Куда спешить, если побеждает приспособленчество?! После эпизодических наскоков забытье по-осьминожьи превалирует, устраивая пышные проводы. Оно нашёптывает ему конечные истины менторским тоном, обхватывает Дверьмана анклавом объятия и начинает душить. Едкая желчь разливается в голову и в ступни. Ногти, покрытые латунью, по-осеннему желтеют. И если сдача мочи – это событие, то его надо проанализировать.
В отяжелевших лёгких застыли влажные приглушенные хрипы. Независимый солист ушёл, избежав ревизию чувств, так и не поняв,  как это страшно, когда жизнь зависает над пропастью на волоске с чужого плеча. И что самое ужасное для певца свободы – это прикончить её на фальшивой ноте, когда капельмейстер, пряча в ширинку свой «просветительный» прибор, смахивающий на шарпея, уезжает летом на гастроли с хором нимфеток на юг, предварительно заготовив солоНину на зиму.
Не приводя липовых доводов и ясеневых объяснений, Лёня (из жалости к ближним) заснул вечным сном несостоявшегося бизнесмена в графе «Непредвиденных в расход!» в 2 часа 15 минут по Фаренгейту, а не как утверждали  профаны – по Цельсию, в период глобулизации не леченной глобулярной ангины. Он пытался попасть в ангелы хранители,  запись к которым была приостановлена в прошлом столетии. Дверьман так и не узнал, что, вооружённый эрудицией Арик присоединился к тёзке Шарону в коме с благородной целью – поведать тому менторским тоном речиштативную версию неувядающей поэзии Л.Т.М.

                Маленький салон,
Свечи вдоль стены,
Лиц неразличимые черты.
Изливаю стон
В перебор струны,
Посылаю звуки, как цветы.

Там другой с тобой
Шутит и шалит,
Обнимает плечи в полутьме.
А моя свеча
Плача догорит,
Одному коптить недолго мне.

Кажется, сказал
Всё, что я хотел,
Усладил гитарой слух и дух.
Ждут меня места
Без забот и тел,
Где покой желанный обрету.

В поцелуях рты.
Шутишь и шалишь
В полутьме за столиком в углу.
Я спокоен, ты
Тоже догоришь...
В песнях я себя переживу.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #279)