Песня моей деревни

Анкудинова Елизавета

Отрывок из повести

Этой маленькой деревни с красивым названием Золотая Нива уже нет на карте Доволенского района Новосибирской области. Она распалась примерно сорок  лет назад,  как и тысячи других селений нашей страны, попавших в число неперспективных.
Здесь родилась и выросла я, мои ровесники. Здесь остались родные пепелища и могилы.
Моя мама Прасковья Аубакировна Амирова с переездом в поселок Дружный, за восемь километров от нашей деревни, тоже тянула до последнего. И до сих пор она не пережила окончательно эту трагедию. Как, оказалось, не она одна. Прошлое не ушло в небытие. Оно хранится в памяти и душах моих односельчан и их потомков, поэтому из года в год в день Святой Троицы отовсюду едут они на милую сторонку. Причем, не только сами золотонивенцы, но и их родственники — дети, зятья, снохи, сваты, которые сроду не жили здесь. Замечательная женщина Галина Кулешова, ныне живущая в селе Ильинка, стала инициатором этой традиции. Она даже собирает материалы о судьбах земляков и их детях. В один из таких дней я и побывала в родных местах.
Увиденное потрясло меня... Заброшенные улицы буквально ожили в этот летний день. Почти у каждого дома, вернее, у каждого холмика, который от него остался, были припаркованы машины. Люди расхаживали по еще сохранившим свои очертания широким дворам, прикасались к деревьям, которые, как верные стражи, продолжали расти у распавшихся очагов. Сколько воспоминаний бередило души моих земляков! Сколько горечи и сожаления было в их словах и слезах! А потом все вместе за околицей неподалеку от кладбища накрыли скатерть на траве. И тогда разговорам, смеху и песням не было конца.
    Какую гордость испытала я в эти минуты за своих земляков. Они в большинстве своем необразованны и никаких должностей не занимают, но как велик в каждом объем душевной теплоты и любви друг к другу, к этой деревушке, которой теперь и нет уже, к родным местам! Все это настолько удивило и восхитило меня, что я решила как-то запечатлеть все это для истории. Думала сделать фильм. Но потом само по себе пришло желание написать об этом. Всем моим чувствам – и боли за порушенную малую  родину, и восхищению земляками – суждено было вылиться в повесть «Песня моей деревни», которую посвятила маме и своим землякам – золотонивенцам.  Фамилии, имена, образы героев и название деревни повести вымышленные. Но они основаны на реальных впечатлениях, воспоминаниях и судьбах.
Предлагаю отдельные отрывки из этой книги.

      Они стояли на въезде в деревню. Ровные улицы, окаймленные березами, ранетами, большими кустами черемухи, сирени и ирги, еще не выдавали признаков умирания деревни. Они, молча, смотрели на дома, где некогда кипела жизнь. В этих домах было все: и радость, и печаль, любовь и страдания. Их старые, но вовсе не ветхие стены были свидетелями рождения и смерти. Их полы радостно скрипели от свадеб и гуляний. Каждый уголок таил надежду и разочарование.
Сейчас крыши некоторых домов были разобраны. Сорванные окна и двери зияли черными дырами: то ли хозяева пробовали перевезти на новое место, что еще могло послужить и при¬годиться, то ли, воспользовавшись моментом, жители сосед¬них деревень варварски выворачивали и вывозили добротные доски полов и многое другое.
 Теплый ветерок своим дуновением ласкал  лицо и трепал волосы. Березы важно раскачивались из стороны в сторону, обдавая ароматом еще клейких, ярко-зеленых листочков. Нежные лепестки молодого боярышника шелесте¬ли наперебой, будто обрадовавшись появлению людей. Федор набросил на плечи Аси пиджак и притянул ее, еще слабую после больницы, к себе.
Ей захотелось пройтись по двору, притронуться к старой черемухе. Сердце сжалось... И она, сознавая безвозвратность прошлого, на какое-то время потеряла ощущение бытия и еще сильнее прижалась к Федору:
—Пойдем домой!
—Не береди сердце. Нет туда возврата. Нет больше Латунного. Постоим тут, потом сходим на кладбище, проведаем родителей.
—Ты не прав, Федя! Латунное есть и будет. Здесь мы родились, здесь остался наш дом, здесь наши с тобой родители.
—Есть и будет! Будет всегда в наших сердцах! — послышался сзади знакомый и родной голос старого Тимофеевича.
Деду Антипу шел восемьдесят второй год.Бабка его давно умерла. Он чувствовал себя еще бодро и наперекор детям и многочисленным родственникам не стал уезжать из деревни вместе со всеми.
—Здесь родился, здесь и помру! — уперся Антип и остался в Латунном в «единственном экземпляре», продолжал жить одиноко в своем доме и самостоятельно управлялся с хозяйством. Правда, хозяйство было небольшое: две козы, десятка два овец, гуси, куры и кошки с собакой.
—А я тут принес гостинцев на кладбище. Думал, не с кем нонче Троицу праздновать. Встал пораньше, сварганил кое-что: помяну, мол, земляков, что лежат тута, и бабку свою, царство ей небесное.
Он, волнуясь, стал расстилать полотенце на траве возле березки, а затем торопливо развязывать узелок. Длинные узловатые пальцы не слушались и соскальзывали.
—Язви тя,— бурчал Антип.
—Дед, да не спеши ты. Мы сейчас сходим на кладбище, а потом посидим.
—A-а! Да, давайте, идите. Я давеча всех проведывал. И ваших тоже.

… Они выпили и медленно, ничего не говоря, стали закусывать. Самогонка деда Антипа ударила в голову, по телу прокатилось тепло.
—Молодец, Федька, что при¬ехал. Уж и не думал я, что увижу живую душу. — На глаза деда навернулись слезы. Он вдруг засмущался и мелко-мелко засмеялся себе в нос. —Утром встану — ни звука. Выйду на крыльцо, а оно у меня высокое (помнишь же), да как закричу: «Ого-го-о-о!» Эхо под¬хватит, и потом опять тишина. Тогда я как запою: «Ой да ты, Русь моя, Русь великая»...
   Антип пел басом. Голос его переливался, словно перекаты грома. Недавние слезы быстро просохли под ласковыми лучами солнца. Сухой теплый ветерок овевал его густую, длинную бороду. Фетровая шляпа, одетая по случаю большого праздника, прикрывала изрезанный морщина¬ми широкий лоб. Будто услышав песню старого земляка, стекались сюда латунинцы, приехавшие в этот день. Мало-помалу собралась почти половина деревни. Каждая семья, присоединяясь, будто исполняла ритуал: расстилала полотенце и выкладывала стряпню, яйца, масло, соленые огурцы, помидоры, конфеты с печеньем.

...Прошло еще пять-семь лет, а, может, и больше. Деревня продолжала блекнуть, развали¬вались дома и сарайки. Не стало дорог вдоль улиц, они заросли сплошной травой-муравой. Огороды, богатые черноземом, ежегодно рождают теперь выше человеческого роста крапиву да полынь. Деревья и кустарники превращаются в дички и густые, почти непроходимые заросли.
Но ежегодно, в день Святой Троицы по-прежнему стекаются латунинцы на окраину своей деревни. Каждая семья расстилает теперь уже не полотенце, а скатерть. Да и собирается в два три раза больше людей, чем жили здесь когда-то. Латунинцы ото-всюду приезжают с детьми, внуками, правнуками, зятьями, снохами. В этот день они обязательно посещают кладбище, где покоится прах их дедов и прадедов. Поклонятся родной земле, наберутся сил и душевного равновесия от звуков и запахов ушедшей в небытие деревни.
—Ой, да ты, Русь моя, Русь великая, — басит дед Антип…

     В очередной раз едва ли ни с рассветом ожила узенькая, заросшая проселочная дорога на Латунное. Замелькали среди зелени красные, черные, серебристые машины. Из каких только городов и селений ни ехали сюда бывшие жители этих мест. Вот подкатил внедорожник с германскими номерами. Из него, опираясь на дверь, спустился на землю небольшого роста старик и, запрокинув голову, глубоко вдохнул полной грудью воздух.
—Ой, да ты, Русь моя, Русь великая, — неожиданно зарокотал бас с места, где когда-то был двор деда Антипа. Это уже его внук, почти в таком же возрасте, как его дедушка несколько десятков лет назад.
На знакомую песню гулко отозвались окрестности. Нестройным хором повторило ее из березовых колков встрепенувшееся эхо. Рассевшиеся шумными кампаниями латунинцы радостно переглянулись.
—Ну, вот и Антипин внук объявился! — облегченно вздохнул Федор. — Не забыл попроведывать  деда.
 Подъезжающие продолжали рассаживаться на траве за общей скатертью.
И не было в этом общем доме под крышей бескрайнего неба ни лишних, ни чужих. Здесь, вместе,они были одна семья, одна родня.