Герои спят вечным сном 2

Предыдущее:
http://www.stihi.ru/2018/11/04/8041

ГЛАВА ВТОРАЯ
КРАЙ

 
Чем жарче день, тем сладостней в бору
Дышать сухим смолистым ароматом,
И весело мне было поутру
Бродить по этим солнечным палатам!

Повсюду блеск, повсюду яркий свет,
Песок - как шёлк... Прильну к сосне корявой
И чувствую: мне только десять лет,
А ствол - гигант, тяжёлый, величавый.

Кора груба, морщиниста, красна,
Но как тепла, как солнцем вся прогрета!
И кажется, что пахнет не сосна,
А зной и сухость солнечного лета.
Иван Бунин.

Витька плохо помнит нездоровье, - долго длилось. Перепадал из горячего забытья в неприносящую облегчения точечную ясность, и очнулся, наконец. Руки вялые,
ноги дрожат, будто у новорождённого телёнка.

Глянул в окно: земелька выбелилась, влажный шар солнца разглаживает зазубрины лесов, птахи, живые комочки, тоненько звенят, перепархивают через двор по
крышам и ветвям, небо густое-густое, слоем мощной синевы заслоняет низовой морозец от внешнего холода!

Дочиста промыт мир. Восприятие резкое, акварельно-графическое – тёплый тон и острый контур. Трудно так нарисовать. Витька не смог бы, хоть в других художествах
очень даже преуспевал. Например: ему ничего не стоило на глазок изобразить местность с промерами, углами, высотами, прямо, как на военных картах. Поэтому
и бурчал Кузьмин.

Оказывается, в ту ночь, когда заболел Витька, во главе с Михал Петровичем ушёл из села молодёжный актив: и биологи, и радисты, и все, кто мог или хотел.
Витьку же, считал Кузьмин, нарочно оставили.

Немцы по хатам не живут, сперва в школе и колхозных строениях поселились, потом щитов готовых привезли, бараки себе построили. Витька хотел бы посмотреть,
не вышло, караулы кругом, стрелять грозятся.

И охота им следить? Почему жителей сразу не выгнали? Зимой даже на улицу запрет был, вместо колодезной воды снегом с крыши пользовались. По весне чуть
легче стало, да тоже маята!

С пастухом на лугу часовой, сеять заказано, косить - обещались только по своим задворкам. Вкруг села вышки поставлены, на колокольне пулемёт рано или поздно
затараторит.

Ступанки – какой-то стратегический пункт. Лишнего шагу не смей: от крыльца до колодца или в огород. До соседней избы – куда ни шло, а дальше – затвор клацает!

Витьку язык выручает, - шпрехает малёк. И собаки! До чего хороши у немцев овчарки сторожевые! Прямо с ними бы убежал, Но своих бросить как? Мамка – смогла
бы, Анисья не потянет. У ней с дыхалкой что-то или с сердцем, ношу наперевес нести нельзя, и звучит: «Эйкхтаах-эйкхатах-эйкхатах…» Короткий вдох, долгий
выдох…

Предлагал Витька побег по лёгкой лыжне, чтобы для маскировки в холсты обернуться, только мимо ушей миновало.

- Нельзя, - объяснила Анисья, - далеко видно, супостатам сподручь убивать. Вот когда гусь-гусенин в овсах сховается, тогда и побежим.

- Какой гусенин?
- Птица такая мудрая, царь над всеми водоплавающими. Он уж ведает, где туману пасть, откуда яснушку просветиться.
- Как найти того царя?
- Повсюду он. Вдумайся, и увидишь.

Сказывает Анисья сказочки, чтобы малому не так страшно было жизнь доживать, потому что итог проглядывается с каждым днём очевидней и ближе, да никто дня
не знает.

Ступанцы крысами в подмостьях сидят, доедают последнее с того года, не надеются новины дождать. Птицу нехристи постреляли, свиней с овечками – тоже, коров
- пока нет. Кошка у Сомовых, и та девалась куда-то.

Зато в церковь ходить дозволено. Витька ходит. Там можно видеть односельчан, и Отец Геннадий проповеди говорит такие, что немцам кругло, а Кузьмин не догадывается!

«Несть бо власть аще не от Бога: сущия же власти от Бога учинены суть». *

«Итак, слушайте, цари, и разумейте, научитесь, судьи концов земли! Внимайте, обладатели множества и гордящиеся пред народами! От Господа дана вам держава,
и сила — от Вышнего, Который исследует ваши дела и испытает намерения. Ибо вы, будучи служителями Его царства, не судили справедливо, не соблюдали закона
и не поступали по воле Божией. Страшно и скоро Он явится вам, — и строг суд над начальствующими». *

В большинстве своём Витька понимает богослужебный текст, от дедки перенял, да и те слова, что городским труд, обиходно всюду звучат.

Вслушивается малой от раза к разу и диву даётся: чего плохого тут? Ни одной крамолы против советов: надо различать власть, прямо установленную Богом, и
власть, попущенную Им. Если служит, чтобы жила страна – одно дело, а так!!! Пронеси да растряси!!!

На Савву, или на Варвару, * забылось оно, Батюшка "Велик Час" устроил, - исповедующимся, каждому тишком, к разрешительной * добавил пару слов: «Погнали
врага от Москвы». Все разволновались, никто супостатам не донёс, и оттого десятерной праздник!

Если по-хорошему, о радости до конца не разумеет человек: безбрежность поражает, стремительность. Глубина скрыта. Главное же – всё время тут она, как бы
ни гнули беды, в крупинке явствует.

Счастье (говорят) - всплеск один: поймал, ощутил – и нет, будто не было. Серенькое кругом, будничное. Плывёт, яркий миг размывая.

Так, конечно, только пристальней вглядись, и заметишь: малой малостью счастлив человек, например:  тем, что из стольких вариантов рождён, клик журавлиный
в ночи воспринял, трудом напился досыта, малиновый луч поймал над снежной волной... А уж если болело и прошло!!! Вот где чаша полная!

Жаждут люди счастья, долей, удачей зовут его, достижений, славы просят.  Находит иной, глотает яростный восторг, кичится, да не в приметку, сколь без зазрения
мимо пропустил.

«Счастья благодарностью ищи, - наказывал Хванас, по капельке, будто росу в ладонь, собирай – и насытишься. Горюшко же само пристигнет так, что трудно отвернуть,
но и за ним счастье прячется, только вглядись - не пропустить бы».
Витька тем и жив: каждым вздохом благодарен, что катит горе, да мимо беда. струится по-над страхами время: рассвет перетекает в день, предвечерье – в закат…
мороз с оттепелью – своим чередом, листва и паводок – туда же…
А главному-то суждено случиться аккурат на Троицын день. Мамке родить – сороковины до срока.  С утра рядились, кому в храм, кому дома и решили – бабка
пойдёт, якобы, благословиться на вспоможение. Сама же задумала открыть беду под петрахилью, * помощи попросить, да не успела.

Ветер или поветрие, долгий, точно клик заплутавшей птицы, пронёсся в душе Анисьиной стон, сердце стрелой пронзил, на стреле той повернул и вон из храма
вынес.

Краем глаза увидела неладное: по надречной тропе от околицы до околицы чёрные фигурки цепью выстроились, село окружили. Реденько стоят оружные, да мимо
не проскочишь.

Самый бы раз упредить, что гибель всем, только задним слухом отметился возглас Отца Геннадия вместо «Твоя от твоих»: *
- Детей в алтарь!

Не одну её, значит, пронзило!
- И девочек?
- Всех, скорее!

Малышей каждую службу носили причащать. Они до того вышколены, молчат, не плачут, видно, чует сердечко, где жить, где умирать.

Что там теперь? А не узнаешь. Лишнее это. Весь мир лишним стал. Важна опора под ногой и позыв для оттолкновения:
«Гос-поди, Иису-сехристе, Сыне-Божий, помилуй-насгрешных.

Бедовой «дрючок» * остриём к своей хате направлен, страшная сила влечёт! Знает Анисья, - уж свершилось. Завалился Кузьмин в избу, и к хозяйке без обиняков!

- Врёшь ты, сучья потрошина, брешешь! Не была ты ни с каким немцем, потому, защиты не положено тебе! Сгинь, как все! А дашь прям тут, заступлюсь.

Таня попыталась руками прикрыться, но Кузьмин подскочил, за ворот дёрнул, платье с рубахой и распались, подушку уронив. На миг ноги насильника одежда запнула,
да ещё рука оказалась занятой, - штаны, видишь ли, немецкие расстегнуть надо было…

Витька с сундука и прыгнул между двух, в горло Кузьмину вцепился, приклеился, мёртвой хваткой повис.

Отпрянул Кузьмин назад, лапонул револьвер, да получилась кобура сзади под кителем: как выпрастывал свою «любовь», задвинул спасение!

«Убьёт сына», охнула Таня, бросилась отнять, но куда там - ногами Витька Кузьмина по ногам колотит и для замаха кругом отбивается, вопит, будто блажной,
а Кузьмин вместо Витьки сапогом толкнул её в живот, навзничь уронил. Вскочила Таня и замешкалась, наготу прикрывая.

У Кузьмина препоны нет, вот он локоток, да не укусишь, - можно бы достать бабу, самое бы время, но Витька следом волочится, мешает дышать!

Хотел поганца руками удавить, ан - взялась тут с полицы * кошка пропащая. Она там, под занавесями, гнездо себе устроила. Бурей налетела серая защитница,
в лысину вцепилась незваному, огрызается, шипит!

Мал царапучий зверь, да страшен. Мечется мужик, лицо кровью залито, глаза прижмурил, ведь нет спасения от полосующих когтей. Молотит кулаками в мягкое,
но только больше животину злит.

Сшибёт, а она сызнова! Хата своя, кругом точки опоры для прыжка! Осталось одно: на улицу выметнуться, дверь подпереть, её же в сенцы бросить.

Тут у крыльца долбня * осиновая оказалась в уголке! Поднял Кузьмин долбню, да Витьке по голове! Раз! Два! Три! Бил, пока ни рухнул малый в пыль лицом.
Кинулся, Таню дожать, только заперто изнутри.

- А вот что я с вами сделаю! – Объявил Кузьмин подскочившей Анисье. – Ты стой там! Пистолет у меня! А вот что я с вами сделаю! Будете гореть и глядеть,
глядеть и гореть!

С этими словами вынул из левого кармана зажигалку и пошёл щёлкать по мху возле двери, вкруг окон, а потом и по соломенной крыше «петуха пустил.

Быстро воспламенилась хата, рядом стоять нельзя. Анисья лишь успела Витьку с земли подхватить, к себе прижала. Он же, будто неживой, только кровь из ушей
и носа, да горлом хрип.

А улицей уже бредут не ходившие в храм Ступанцы, кого, в чём облава застала. У иных баб руки в тесте, даром, что праздник годовой, другие старым пособляют
плестись.

Оцепление сомкнулось, выдавливая жителей со дворов и проулков. Куда ни глянь, едино, похоронная процессия. Ворота у всех враскрыл, собачонки хвосты поджали,
не смеют скульнуть, воробьи, и те от пожарного духа вон из села вымелись.

Лишь на Сурновском плетне петушок красавец, перо цветистое распушил, прямо твой павлин! «Кукареку!» орёт, жизни радуется! И как его до сих пор не съели!

- Пошёль-пошёль, - сзади окрики ленивые, и не возражай! Тянется скорбная череда к ближнему выгону, молча идёт, без воплей. Шумных-то, на месте пристреливают,
так надо понимать.

Меж бредущих шелестом тихое слово: «в расход». Анисья слышит, но всё, будто мимо. У ней одна задача: Витьку не сронить, и, может, обойдётся.

Толпа у палёного дуба, где обычно «пятачок» * стучал, плотно сбита, будто гуртовой скот. Шоры страха свели взгляды до зениц. С кем рядом стоишь, ещё видишь,
а дальше - дела нет.

Кузьминское семейство тоже тут: Наталья, жена, две девочки, да сын Костя, Витькин одноклассник. При них нету ни мыла, ни шила. Без разбору погнали, видишь
ты, всех!

«Пастухи" разбирают "отару": стариков, увечных к одному боку, тягловую силу к другому.

Кузьмин за шаг до своих явился. Лысина забинтована, морда в белых нашлёпках. "Вы тут что забыли!", на жену заорал, мальчишке подзатыльника отвесил. Те,
будто виноватые из виноватых, понурились, мимо стражи пошли.

Немец с добрыми коровьими глазами Ткнул пальцем в Анисью: "Крепко баба?" И руку протянул, Витьку забрать.

- Партизан! - Отмахнул намерение Кузьмин. - Ого! - Восторженно воскликнул немец, осклабившись в ободряющей улыбке. Вид у него сделался такой, будто клад
нашёл и не верит, но указал на левую сторону.

Шагнула Анисья к обречённым, впрочем, кто, чему обречён, не поняла пока, хоть следовало бы подытожить. Долгая жизнь за спиной, и какая! Грозные всё годы,
смутные, не простые.

Расправы и казни видать доводилось и в Ступанках, и в Туркове, откуда родом, и в других местах. Время, когда все против всех воюют, не за гору спряталось,
да и коллективизация - дело болезненное.

По-разному кулачили, но чаще всего из личной неприязни так, что во враги народа, кто угодно мог попасть. Если бы ни это, считала Анисья, советской власти
слому бы не было, и перевелись бы такие, как Кузьмин, да вот ведь!

- Бабка, мы где? - потёк по щеке хлюпотный Витькин шёпот.
- Стой, сопурат, не дёргайся!
- Где мы, а? На том свету, аль на этом?
- Тихо, говорю тебе, слухайся меня, так-то лучше будет.
- Как слухаться? Я стоять не могу, где земля, где небо, не понимаю.

- Тогда податливым, словно туман, сделайся, лишь ногами подпирай себя, коли поведу.
- Зачем, бабка?
- Легче так: Моя власть, твоя сила. Голосом нишкни, сердцем Господа помяни, может и помилует.

Уменье с плеч не сбросить, под лавкой не забыть. Могла Анисья словом игрануть, горе повернуть так, что для вздоха просторно, для шага способно.

- Где мы, а? - Переспросил Витька.
- Ты как думаешь, где?
- Никак не думаю. Белое всё, будто молоко!
- Что было-то, помнишь, как ударили тебя?

 Ударили? Правильно. Руки липкие, губы кровью пахнут, а голова не болит.

- Ну и ладненько! Пусть так. С тобою Господня защита, и не бросай её. Меня чувствуешь?
- Да, дыхание, пульс, твёрдое под ногами тоже чувствую, звуки кругом чужие кружатся, будто воют.
- Это ветер, шалит, знаешь ли, у них, у ветров, вытьё запросто, с первого вздоха получается. Ну, пойдём.
- Куда?
- Недалечко тут.

Ясный день, ласковый! Благодать Господня! С тихим веянием льнёт к лицу счастье расцветшей земли. Рядом липковатая гарь, как бы от локомобиля на молотьбе.
Шум мотора слышен.
«А Таня теперь уж во ангелах ходит!»

Избы по Ступанкам тихие, осиротели, пожара ждут.
"Вот так вот! Топчешь землю, не ведаешь, где и сколько отмерено жить".

Мирно там: мурчат коты, маятники сухонько щёлкают, печи протоплены, дотомляет похлёбку лёгкий дух, глядят с образов лики, со стен фотографии, роятся и
намертво влипают в медовые блюдца мухи.
"Только мы с тобой, Витюшка... Так-то, знаешь ли!" Простое дело, обычное...»

Анисья замечала, часто мельтешатся сбивчивые мысли во время чужих похорон, и вот попала на собственные. До сих пор ракиты тенями да полосами от главного
отвлекали, но десяток шагов, и сзади они, в прошлом.

Течёт отвесно полуденный свет, оглашает чашу небес жаворонок, добавляют живости разнотравью бабочки, а по-над всем белой на зелёном из знойного марева
проявляется яма, загодя отрытая. То ли канава, то ли ров?

Песок оттуда немцы брали для строительства. Верхние пласты громоздятся неровной грядой. Взойти до краю надо. Ими же прикроют уложенных. Для того тракторишка
маленький стоит, лопату вперёд выпятил, а с него, как с танка, - пулемёт...

Осознаёт Анисья, что потекло из неё по ногам, натоптыши защипали, только мертвые сраму не имут, пусть. Земелька всё очистит.

Кругом и вправду вой, не крик, но вызвук! Сама она, может, завопила бы, обругала клятую силу, чтобы как-нибудь пошибче свершилось, да малого жаль. Надо
живому жить без боязни.

Вот и грань: последние вздохи, последние капельки вольного воздуха с губ! Как бы предстать теперь пред Судию!

"Верую во Единого Бога Отца Вседержителя... Света от Света, Господа живородящего, иже от Отца исходящего...» *
Ужас страшнее смерти! Вылезло кощунство! Слово не пускает по грехам! И кончились минуты покаяться! «Господи, Иисусе Христе, заступись!!!"

Витька наврал, что голова не болит, сплёл "коробок", бабку утешить, но больше всего рвота опасна. Вот как нешуточно своротит, поклонится он, и носом в
дорогу!

Бабка же велела прямо держаться! Опять выйдет, что противился! Ноги не идут, плетутся... остановились. Чего же так звенит в ушах?

Всё слито в трепетный стон, похожий на радиопомехи, а вот иное!!! Стукот, треск, палкой по забору, и навзничь душа! Зачем!

Сказал бы, земля расступилась, ну нет, в пыль да в бурьян покатом летят двое, будто скинутые при "царь Горы". Пальцы Анисьины цепко держат, не разнимаются.

Дальше... медленней... пристали к месту! Под боком прутья, сухой куст, сверху такое же... потом тяжесть - земля накрыла, и опять чем-то по голове.

Очнулся, будто наново, с ясностью разума, полноценной остротой чувств. Порядок событий выстроил без провалов, и, оказалось,  жить можно, дышать - тоже,
особенная боль отсутствует, одни мелкие досады, и давит очень даже сносно.

Единственная непонятка - освещённость. Лежит Витька вниз лицом, сверху большие куски дёрна, пышные такие, мягковатые. Быть бы следовало притемку, будто
в шалаше, однако, яркий свет, если открытыми глазами смотрит, и полная тьма, когда наоборот.

Веки, словно выключатель работают: либо так, либо эдак, третьего нет. Руки у него, одна под животом, другая назад закинута.

Попробовал ладонь к лицу подтянуть, глаза обследовать, и обнаружил поверх себя человеческую ногу. Голая нога. Дальше пальцами повёл... она и кончилась,
вернее, кончилась сухая кожа, а на смену мясо липкое, грязное, всё в песке.

Вот когда стало действительно страшно! Догадался: он в могиле, кругом мертвецы, и выбираться отсюда по мертвецам: их внутренности лапать, лицом в них утыкаться!
Анисья тоже мёртвая, тут лежит, и может, это её нога!

Витька читал про Сергея Лазо, которому японцы свинец в глотку залили. * У него он, свинец, наоборот, с паха к горлу поднялся, чудовищным криком наружу
выскочил  и не смолк с последней каплей воздуха, но продолжился на вдохе, а потом на выдохе.

Всё!  Решил Витька, сейчас либо скелет из себя вывернет, либо душа с телом расстанется!!! Только что там? Так-так-звяк... по камню над головой!

Пули? Ну да, и слышно, идёт кто-то, с кочки на кочку прыгает... Вот он, подошёл... Чмок, чмок - точно в Витьку, да наискось... Нет, мимо прошмыгнуло, Путаница
травяных кореньев уберегла.

Был жаркий ужас, стал ледяной. Тот постоял, восвояси подался, Витька же и думать забыл про голос, навек его потерял, так показалось.

Звучали ещё хлопки выстрелов, но дальше, левее... наконец смолкли, а на смену знакомый возглас!
- Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас. Аминь.

Это что же такое! А вот что: настоятель храма всех скорбящих радостей Геннадий отпеванье затеял! Прямо над Витькой склонился. Каждое слово доступно.

Сначала Отчу * прочёл, потом живые помощи * и другое разное, а в промежутках:
- Пакуй,  Господи, души усопших раб Твоих! Слава Отцу и Сыну, и святому Духу!
Что значит, «пакуй»? Столько этих душ сразу приставилось, и надо их, будто сельсоветовские бумаги, стопками паковать?

Странно как! Возмутиться бы, да ласкают сердце отшлифованные столетиями слова, смывают страхи, силу отдают.

- Не хочу же оставить вас, братия, в неведении об умерших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды. Ибо, если мы веруем, что Иисус умер и воскрес,
то и умерших в Иисусе Бог приведёт с Ним.

Кого это он не хочет оставить в неведении, немцев или Кузьмина? Ничего себе, братия! Сказано: "Любите врагов ваших", но не до такой же степени!

Ему не поверили, не отозвались. И снова: "Пакуй,  Господи, души усопших раб Твоих..." Понятно теперь, почему говорят: "Господь прибрал".

Витьке не хочется, чтобы замолчали там, на верху, не смеет остаться один на один с "объективной реальностью, данной нам в ощущение!" * Очевидно ему до
оскомины - тут она, настоящая жизнь, и кончится с окончанием молебствия, потому что выбраться отсюда нельзя.

Предположим: полностью цел, на поверхность вылезешь!!! Куда деваться слепому??? Ни права, ни лева не знаешь!!! Кувыркайся до первого Фрица, или в смердящей
яме сиди, помирай заживо. А между тем, к финалу идёт дело.

- Со святыми упокой, Христе, души раб Твоих, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная.

Наголос поёт русский поп, и восходит над обезумевшим от горя миром Слово, за всех, за всех заступается. Вот теперь осознал Витька, что повторялось про
этих раб! И главное разобрал по крайнем отзвуке шагов: снова выстрелы послышались и смех Кузминский гадостный.
Убили батю! Тоже убили за сопротивление новому порядку, чтобы не смел больше жизнь бесконечную расстрелянным сулить.

Опять  во всём теле вырос лютый крик, но замёрз на выходе. Ткнулся Витька пустыми глазами в ладонь, натёртую пропахшей подорожником землёй, завопило в
нём живое вне рыданий, морюшком расплескалось, согревая! Сам же плотью притих  и плакал долго-долго, беззвучно и безутешно, пока ни уснул.

 
1. Послание Святого Апостола Павла к Римлянам, глава 13, стих 1.
2. Книга  Премудрости Соломоновой, глава 6, стихи 1-5.
3. Савва и Варвара – праздники в середине декабря.
4.            Разрешительная молитва – завершение исповеди.
5.            Петрахиль (просторечное) ЕПИТРАХИЛЬ - принадлежность богослужебного облачения священника, лента, огибающая шею и обоими концами спускающаяся
на грудь.
6.            Дрючок – толстая палка, жердь. Здесь – увеличившаяся в объёме стрела испуга.
7.            Полица – открытая полка, верхняя крышка иконостаса (зеркала), козырёк над дверью или окном.
8.            «Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся» - центральное слово литургии.
9.            Долбня – дубина для удара по обуху топора при колке дров.
10.          Пятачок – место ежевечернего сбора молодёжи.
11.          Попытка прочесть «Символ Веры».
12.          «Царь горы» - игра.
13.          Сергей Георгиевич Лазо в мае 1920 года расстрелян и сожжён в паровозной топке.
14.          «Всех скорбящих радость» - икона Пресвятой Богородицы.
15.          «Прочёл Отчу» - Молитва Господня «Отче наш…»
16.          «Живые помощи» - Псалом 90 (просторечное)
17.          Первое послание к Фессолоникийцам ГЛАВА 4, стихи 13, 14.
18.          «Со святыми упокой…» - Кондак 8.
19.          "объективная реальность…» - Ленин «Материализм и эмпириокритицизм».

 Продолжение:
http://www.stihi.ru/2018/11/06/9200


Рецензии