Герои спят вечным сном

ГЕРОИ СПЯТ ВЕЧНЫМ СНОМ

Где это было? доискивайся теперь. Повсюду произошло: от Белого моря - до Чёрного; от холодного края - до тёплого; от севера - до юга; на запад – на восток… 
во все века, по всей земле.

Чтобы убедиться, достаточно обнять её, землю, в любом месте: коли усталь пригнёт, коли ягода поманит, и трава постелится.

Спроси у земли: «чем ты жива, чем полнишься, Кому славу поёшь, кому силу даёшь?» И понятно станет про всё, про всех.

Землю спросишь, небо откликнется. Не человечьим словом, но Истиной-Правдой войдёт в тебя ответ, потому что спросил ты, потому что нуждаешься в том ответе.

Чужому в голову не придёт – поклониться, спросить, вот и лежат те головы без помина, души - без благословения, или ходят по земле, коль живы, будто в мороке,
ничего не видя, кроме собственных теней и представлений.

А было-то! Было? Или есть? Это каждый для себя решает, Тем или другим расписывается, только мертва земля без человека, и родится он (первобытный или интернетный),
чтоб выбрать в друзья себе того или Этих.

Однако, мы-то куда? О чём затеялись? Про «Героев», стало быть, да.

«Два ученика школы Адольфа Гитлера были заброшены в тыл наступающего противника 21 февраля 1945 года в Нордайфеле. Эсэсовцы дали юношам радиопередатчик.
Они должны были сообщать разведывательные данные командованию вермахта о британских и американских силах в этом прифронтовом районе.

Рядом с «орденсбургом» Фогельзанг вспыхнули ожесточённые бои за плотину на реке Урфт. Уже на второй день после заброски в тыл оба «партизана» были схвачены
американским патрулём. Вначале их отправили в лагерь военнопленных под Аахеном. Там они предстали перед военным трибуналом девятой американской армии.


Отношение американцев к «Вервольфу»( так назывались немцы, оставленные в тылу союзников для подрывной работы), было однозначным. Приговор гласил:
Смерть через расстрел по обвинению в шпионаже.

Юношей перевели в тюрьму в самом Аахене. Их защитник, американский офицер настаивал на помиловании. Затем потянулись недели в ожидании окончательного приговора.

Узников перевезли 30 мая 1945 года в Брауншвейг, 31 мая представитель американского военного суда объявил им, что помилование отклонено, и казнь назначена
на 10 часов утра следующего дня.

Американцы разрешили юношам написать прощальные письма. Один из них по имени Франц попытался объяснить родителям причины, толкнувшие его на выполнение
этой миссии в Нордайфеле:»

Я сделал это не для правительства, которое обмануло и предало нас. Я сделал это, глубоко надеясь, что тем самым я послужу моей любимой немецкой родине
и моему народу.»

В письме говорилось и о том, что он гордится возможностью умереть за Германию, а не за Геббельса и Гиммлера. Письмо заканчивалось так:»

Священник уже приходил к нам. Я готов ко всему. Через два месяца своего заключения я понял, что значит верить в господа. Можно сказать; рядом с тобой кто?то
есть, кто?то может утешить тебя в огромной беде, когда никто из людей уже не в состоянии помочь.»

Воскресным утром 1 июня 1945 года состоялась казнь. Американские солдаты привязали приговорённых к столбам на дне заброшенного карьера под Брауншвейгом.

Гробы были уже приготовлены. Ровно в 10 утра раздался залп расстрельной команды. Францу исполнилось 16 лет и 5 месяцев, его другу Герберту было 17 лет».
*

ГЛАВА ПЕРВАЯ
СТУПАНЦЫ

Вам не случилось быть при том,
Когда в ваш дом родной
Входил, гремя своим ружьём,
Солдат земли иной?

Не бил, не мучил и не жёг, —
Далёко до беды.
Вступил он только на порог
И попросил воды.

И, наклонившись над ковшом,
С дороги весь в пыли,
Попил, утёрся и ушёл
Солдат чужой земли.

Не доведись вам злой судьбой
Не старой быть при том
И не горбатой, не кривой
За горем и стыдом.

И до колодца по селу,
Где есть чужой солдат,
Как по толчёному стеклу,
Ходить вперёд-назад.

Но если было суждено
Всё это, всё в зачёт,
Не доведись хоть то одно,
Чему ещё черёд.
Александр Твардовский.

 
Как они могут носить воду на коромысле! Витька пробовал. Не получается. Идти - просто, а поднять без росплеска – хоть бы раз!

 - Ваш-то, сопурат, - кажет на Витьку соседка, - сызнова днищем дорогу метёт!

 - Кто это - сопурат?
Интересуется Витька.

- Который насупротив, наснарох * от раза к разу делает, - объясняет бабка. – Ещё, говорят: такому хоть кол на голове теши!

Почему наснарох, если не выходит? Девки, видать, с пелён привычные. Ладно, вырастет – сумеет. У бабки Анисьи спину прихватило, вот и приходится ему обеспечивать
водой хозяйство, в обеих руках таскать. Руки те вытянулись до серёдки берцовин, как у рангутана!

Мамка хворая. Ей для этого к животу подушку привязали, круги под глазами каждый день накрашивают. Он и накрашивает, Витька… Так мастерство набил, что куда
твой Айвазовский! А опасение-то простое, называется «Кузьмин».

Спроси год назад Витьку: боится ли он Кузьмина! Смех один! Кого там бояться? Бык Омар – другое дело. Мощная животина, и скорость, будто сзади перо вставили.
Омара вместе с племенным стадом дедка Семён отогнал до станции. Там скот со всех деревень погрузили в вагоны, беспечально вывезли. Трактора ушли своим
ходом. Их должны в танки переделать… А люди остались. Лучше бы всё наоборот. Ну, нет. У войны свои законы.

Кузьмин – белобилетник, староста, прихвостень немецкий, на мамку «глаз» положил. Витька знает этот «глаз», обнаружил и диву дался, с чего бы ему быть.
До войны Кузьмин Сомов двор за версту обходил, вообще в этом конце не появлялся. Тут всё больше крепкие хозяева, передовики, а Витькин отец – егерем в
заказнике, главный заводила, починальщик во всех делах. Что работа, что праздник, что городошный стук!

Одно опоздал Василий Сомов – в партию вступить. Теперь не поймёшь, хорошо это или плохо… Вроде, повода нет, немцам семью преследовать, только «вроде Володи,
а сзади Петра», такова присказка.

Витьке владелец «глаза» напоминает псинку-болонку, что у Дуси магазинщицы жила. Кругленькая тварь, на коротких лапах, вся в перхотной шерсти! Говорят,
- собаки – комнатные, пыли не выносят. В деревне совсем ни к чему они, чувствуют это и на ближних вздорностью отыгрываются.

Тане Сомовой прямо сказано: или на сеновал, или будет вам коза палёная! Пащенок, * мол, твой во все щёлки нос пихает, секреты воинские вынюхивает, ну и
повесить его для примеру, чтоб героем не ходил.

Бабка Анисья подсуетилась до Кузьмина, по чередному пути * высказалась.

- Вот, - говорит, - подбрюшье козлиное, будешь нас забижать, я пожалюсь главному коменданту. Он нашей хозяйке платок подарил, и не тебе чета.

И всё бы ничего бы, но коменданта сменили через три месяца. Порядок, видать, у них такой – переставлять начальство. Тогда придумала Анисья беременность
от него: дескать, помнит, даже деньги шлёт.

Женщина и корова одинаково носят – сорок недель. Витька считает, и чем дальше, тем страшней делается ему: где ребёнка брать? Уж лучше бы взаправдошный
был. Чего плохого – ребёнок? Можно, конечно, сказать, что скинула мёртворо’жденного, но это не защитит.

Как хорошо Витька жил до войны! Даже не верится! Каждое утро, будто подарок, каждый миг – открытие. Проснётся, бывало, и, глаз не разомкнув, думает: что-то
сегодня! Поджожка * потрескивает, сыроватые дрова шипят, не желая заниматься, Анисья подоила, молоко через дыночку * цедит. «Плим-плим-плим», хлюпают тяжёленькие
капли, добирают кувшин. Мамка то курям, то утям отнести – бесшумно бегает. Двери смазаны, не скрипнут, только дух вольный по лицу, а с ним радость от новой
зари.

Будет общий сбор, - узнает, куда поставили, на бобров или на пресмыкающихся! Лучше, если птицы, - фотоаппарат дадут! Отец обещался в город взять, – велосипед
купит! Но прежде – до речки и назад! Домотканое полотенце ледяные брызги насухо! Завтрак – яишня с луковым пером!

- Ну, хозяюшка, - говорит Анисья, - наказывай, что сегодня на день?

Таня наказывает всем, и отцу, только сперва выяснит, какие работы у кого вне избы.

- А может, вон чего лучше, как ты думаешь?
Спрашивает свекровь так, чтобы своё сказать, и последнее слово за молодицей было.

Матушка Дарья Прокоповна иначе – Приходит, и начинается: У тебя то не так, это не эдак! Одно она верно сделала – малых увела, когда Витька корью заболел.
Ну, нет, надо всё по порядку.

Сколько помнит себя Витька – точно крылья за спиной! Выйдешь на порог, и мир без края, свет без меры! Непроглядная мгла, ночь осенняя, да с дождичком!
Но живому сердцу ясно: тут ольха, тут сарай табашный, а там, за коренной канавой, болото дышит. Непроходимое, кажут, только не для Витьки. Он скрозь на
двадцать пять вёрст, может, и далее, каждую былинку приметил, даже с мешком на голове нигде не спотыкнётся. Чуткие ноги сами бегут, разум и без звёзд страны
угадывает.

Село Ступанки торговое, зажиточное – не городам чета! Дворы у всех крытые, баньки по-над речкой, ульи… Электричество, радио в каждом доме. Не только «тарелки»,
но и приёмник попадается. Ребята сами могут собирать, на ключе работают. Школа у них тоже хорошая, биологический кружок есть, и Витька – первый-впереди!


Колхоз - опытное хозяйство, рыбоводное, потому что на краю водоохранной зоны.

Здесь какое-то место, важное для всех рек. Трогать - несмей ни дорогами, ни мостами. Странное, надо сказать, место: земля меняется, и Витька наблюдает
перемены.

Речушки немудрящие, далеко до Днепра или Волги, однако в прохождении сложны, купаться – ещё подумаешь. Кажется – тишь, да гладь, да Божья благодать, но
внимательному видно: то там, то тут майданит, * а вона - – крутешочек махонький! Только сунься, утащит вглубь, неживым выплюнет.

Под берегами пазухи, в которых к полному счастью одного спрута из «Тружеников моря» * не хватает. Грунт ползучий, плывуном зовётся. Иной-то раз, где вошёл,
там уж не выйдешь – заперто. Поэтому лазать без дозволения – верная беда.

Кто дозволяет? Спрашивай, кто. Краткого Иисуса * пять раз произнёс, и слушай: исчезнет ли жар из подвздошины, * - смело иди. А нет! Даже не пробуй. Хорошо,
если дорогу перегородит до вскрыши! * А если после? Вот и вот-то!

- Герои спят вечным сном, - говорит Андрюшка Деменков, старший группы учёта, - настырного страхом шибает, а на смельчаках увечье катается.

Андрюшка этот живёт на хуторе Кладезь в самом сердце болот, в школу ходит, контрольные сдавать, но учится лучше многих. У них все так на хуторах – отдалённо,
и грамотные. Тамошние ребята – смальства следопыты. Собака им и за батьку, и за матку, с одной миски едят. Иначе нельзя.

Родится на хуторе, отстоящем от другого на три версты, детёнок, и сразу к нему пса приставляют опытного, чтобы в быту берёг: ни в топи не пустил, ни свинье
под зуб, ни чужанину под взгляд. Потом, когда возраст взойдёт у малого, возьмёт себе щенка в товарищи, а та, старая собака, за двумя глядит, уму-разуму
учит.

Так потому, что места глухие, водой напитаны. Живая та вода, чуткая к шагу и слову. И люди – чуткие; ох, не простаки люди; ей Богу – не простаки.

    "Недаром есть пословица,
    Что нашей-то сторонушки
    Три года чёрт искал.
    Кругом леса дремучие,
    Кругом болота топкие,
    Ни конному проехать к нам,
    Ни пешему пройти!

    Нас только и тревожили
    Медведи... да с медведями
    Справлялись мы легко.
    С ножищем да с рогатиной
    Я сам страшней сохатого,
    По заповедным тропочкам
    Иду: "Мой лес!"- кричу.

    Раз только испугался я,
    Как наступил на сонную
    Медведицу в лесу.
    И то бежать не бросился,
    А так всадил рогатину,
    Что словно как на вертеле
    Цыплёнок - завертелася
    И часу не жила!» *

Вот такие «богатыри Святорусские!» Витька даже завидует! Андрей выглядом на богатыря не схож – просто мальчик, пока просто. Стань посложней, - грянется
оземь, обернётся ясным соколом!

 А у Витьки дар – собак чувствует: ни от них наука, но – от него. Что хочешь, может ей велеть, и выполнит, любая. Для этого команд человеческих не надо,
собачье слово есть, тайное слово. Не выучил, от дедки Хванаса наследством досталось.

- Ты, чадушко, смотри кА, - говорил старой, - собака хозяином славна, человечьей власти ждёт, умной власти, сердечного повеления. Кутёнка-то ладонью прижимаешь,
и почуй, где у него зудит, где свербит. Угадаешь ноготком, твой товарищ, преданный.

Самое бесспорное для пса – взгляд человеческий. Реже пользуйся, не квили * зверя. Голосом тоже ни к чему злоупотреблять. Он, звук-то, по ветру летит, или
будто луч, - в трубочку сверни его, - точней дойдёт. Круговой звук ещё бывает. Это, если своих надо собрать.

Не столь разъяснял, сколь показывал мудрый лесовин. Внучонок повторял, и замечал старик, даётся малому свойство, проявляется, будто родился с ним. Главное
же – хвастаться не спешит.

За неделю до войны на пожаре сгинул дедка, младенцев с яслей вызволял. Пора, вишь, страдная, бабы на полях. С собаками (как хуторские( без привычки, вот
и затеяли, чтоб под присмотром малые.

По полудни грозой короткой молонья ударила, и захватило избу с соломенной крышей. Лиза, девчонка-нянюшка, одна была. Матери откормили, детки придремнуть
полегли, прочие, кто смотрел, подоить отлучились на час.

Свечкой вспыхнула изба, вдруг занялась, огонь сенцы обнял, не выпустил.

Хванас поблизости оказался, вышиб торцевое окно, первых двух на руки принял, уложивши на траве, Лизавету с двумя другими достал, сам же туда сунулся. Отдавал
бы ей детишек, только жар таков, что девка подойти не может! Собрал тогда всех в одну зыбку, да сиганул из окна. Тут кровля обрушилась, и чем-то по хребтине
ударило.

Он ещё некое время бежал ногами, дымной, будто головня. Ношу наперевес держал, и прежде, чем навзничь грянуться, вперёд себя выставил. Лиза кинулась, а
там дети живые, даже не потравлены!

По деревне кликнули, - погорел Сомов Хванас! Витька подскочил, глянул… Лежит дедка на спине, чумазым ликом в небушко уставлен, белые зубы языком оглаживает,
а глаза-то ясные, счастливые, видать по всему!

- Больно тебе?
Спрашивает Витька.
- Нету, - шепчет, - спину перебило, нету болей, и рук нет. Помоги ты мне, внучек, перекреститься.

Витька сложил три дедкиных перста, поднял и выполнил по его же науке, на лоб, на пузо, на правое плечо, на левое плечо: «Во Имя Отца и Сына, и Святого
Духа!» В ответ слышит слова невесомые, будто отклик:

- Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром; яко видеста очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред лицем всех людей, свет во откровение
языком, и славу людей Твоих Израиля. *

Последнее, Хванасом сказанное, на век в памяти запало. Витька сам глаза ему закрыл, а потом повернулся против ветра, чтобы крик обратно затолкать, да так
больше деда и не видел.

Хотели покойного в клуб отнести, как героя, только что тот клуб – изба, места мало. Среди церкви поставили.

На похоронах Витька не был – назвался старшим над детьми, своими и наехавшими, но это – повод. Главное же – страх, неизбывный ужас, первый в жизни! Даже
сознаться никому нельзя про него!

Объяснял себе, что, будто бы, хочет ближних живыми помнить, сам же при мысли о смерти нудел кишкой, подплывал иголочками в пальцах. Одним вопросом задавался:
зачем родиться и цвести, если помирать?

Дома все притихли, осунулись, и стала бы Анисья неутешной вдовой, только грянуло горе – превыше высокого!

«Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. – Изливалась беда из репродуктора. - В своё время на поход Наполеона
в Россию наш народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришёл к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим
новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за родину, за честь, за свободу… Наше дело
правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». *

Сперва так и верилось, да не долго. Поплыла напасть, точно плесень разъедающая! дело, вроде, порядком: прополка, уборочная… Только в лесу исследования
прекратили, а другие повинности объявились, зловещие, надо сказать. Но лучше слов молчание, так велел Михал Петрович, директор.

Сперва школьную библиотеку в бочки закатали, куда-то вывезли, потом – архив сельсоветовский… и много эдакого, всё не упомнишь, потому что лучше забыть.


Добровольцев проводили песнями, мобилизация откричала. Тихо стало, сумно. Подлый слушок пополз: будто хуторские мужики от фронта уклонились все, как один,
в урочищах попрятались. Оно и так: никого не видать ни в Гащилином, ни в Васичеве, ни в Ступанках.

По краю болот стоят деревни, веером расходятся дороги, но их закрыли, гать повернув: чужой уйдёт, а знаемого спросят – мало не покажется. Одно слово –
«Дикие», так их зовут.

Витька другое слыхал (и хотелось бы верить), якобы весь народ с хуторов - в армию, и тайно обучают.

Витькин отец у Анисьи старший. Следом пятеро – погодки, разошлись на возрасте: иной в соседнюю деревню, другой по северам лётчиком, третий учиться… И разом
на фронт. Куда уж за мужа горевать! Лишь в молитвах поминала бабка, шептала перед сном:

- Ко времени ты увайшёл праведником, хванасьюшка! Заступись за них, упроси Господа, невредимых сохранить!

- Ты будто рада, что помёр!
Возмущался Витька.
- Теперь уж сделано. - Отвечала Анисья смиренно. - Господу видней, кому, какое место занять.

- Тогда, на что просишь? Пусть бы гибли на войне!
Витьке стыдно за те слова, но помнит – не настоящим был, поволока на душе налипла. Обида, аль другая муть? Погибелью ругают, как отмахивают, вот и притёрлось
словцо до расхожести, только Словом создан Мир.
Витька про это меж делом слыхал. В церковь нельзя, смеяться станут, а дома говорили.

- Почему про Бога заказано?
Интересовался Витька.

- А вот, - объяснял Хванас, - дадено всё Русской земле: и Слово, и храмы, и праведники… Да распорядились как? Народ неграмотный, библию на цигарки! Сам-то
в кабак да за кистень! Власть куды смотрела? Спрашивай теперь! А смотрела так, чтобы в покорности держать тёмных, в суете! Своя мошна превыше Господа той
власти, вот куды. Правду-Истину на религию променяли! Недаром Ленин сказал: «Религия – опиум народа». Не к Свету Божьему ведёт, а в кабалу! Вот и повелел
Господь:

«Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих
под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст. Ибо сказываю вам: не увидите Меня отныне, доколе не воскликнете: благословен Грядый во
имя Господне!»
Так и будет на Руси - нельзя про Господа слышать, покудова каждый сам не скажет, не позовёт.

Картошник пожух, конопля с ветром перепуталась, когда сталось захворать. На тот самый день весть подошла, будто в Суволоках магазин разграбили. Ступанские
тоже дармовщинку не мимо пронесут, решил Витька. Интересно, переколотят друг друга, или как? Анисья велела сбегать, поглядеть.

У магазина и впрямь толчея: заходят, «гостинцы» выносят… Детей не видать, одни хозяйки стоят с дрекольем да вилами. Сунулся, было, Витька в двери, ему
назад указали: бабку, мол, с матерью зови. Ну, кликнул, подошли.

За прилавком Дуся, чинная, будто на торговле.
- Сомовы, заберите ваше и распишитесь.

Какое «наше»? Да такое, что магазин никто не грабит, а разные товары по списку раздают, чтобы всем досталось. Тётки снаружи хранят от оголтелости, порядок
поддерживают.

- Как же платить?
Интересуется Анисья. Дуся отмахивается, утомилась объяснять, зато Кунечка Митрохина, «Язык без костей», да ещё и с подвывом докладывает:

- На что ей деньги! Перед кем отчитываться! Немцы-то нас скрозь обыйшли. Мы теперь на вражеской земле! Вона как, и бечь некуда.

Витька и не бежит. Сзади бидон керосинный плоский, впереди мешочек с солью, под рукой сукно синее… ноги по пыли волочатся, каждым шагом в землю врастают,
а вместо воздуха прогорклое масло заходит и выходит, заходит и выходит, - что далее, то плотней оно, и хуже всего - ветер досадливый, будто просом по лицу.

Небо над головой, куда ни глянь - одинаково, а всё-таки годом рознится! В полную силу зимы - звонкое, точно кристалл. Февральское небо влажное, умыто слезой
первотаянья. Весной глубоко – омут без дна. Летом изнывает плавленая синь. Поздней осенью непомерен, высок леденистый простор. Теперь небо душное, плотное,
хоть и холод по ногам. Ждёт затяжного ненастья пора листопада, кричат птицы, гонимые предполётной маетой.

«Ай-яй-яй!» Слышит Витька сквозь суморо’ку и видит, на дворе телега, кобылка белая. Подле Краснянская бабка, Дарья Прокоповна руками плещет, будто плыть
собралась. Она Сомовым торф привезла избыточный и уже разгрузилась. Тут же ребятишки, братик и две сестры. Старшая показала, куда сложить, ковротцы закручивает.
* Меньшие соломку стелют, чтоб бабке мягче ехать.

- Всё-всё, не ходите, - запричитала Дарья Прокоповна, глянув на Витьку. – Корь у него! Забираю детей! Ничего вашего не надо, зипунишко с чувячонками на
первый случай найду! Берегите тут его, оставайтесь!

Схватила малых в охапку, на ту же солому сунула, да лошади кнута! Настёна едва успела во задок вскочить.

И кто теперь скажет, что не бывает судьбы! А может, молитвами Хванаскиными спаслись? Видишь ты, как! Село Красное, куда уехали дети, в десяти километрах,
а там всю войну ни то, что немцев, полицаев толком не было!

Не о том старалась Дарья Прокоповна. Поздно уж изолировать! Кори своим привезла! Переболели все! Да только живы! И кто теперь скажет, что не бывает судьбы.

 
1.       Воропаев Сергей - Энциклопедия 3-го рейха.

2.       Наснарох – нарочно

3.       Пащенок – бранное (ребёнок от внебрачной связи).

4.       Чередной путь – пастух по дворам собирает скот в стадо – череду (пасут по очереди).

5.       Поджожка – щепки для растопки печи.

6.       Дынка – три слоя марли.

7.       Майдан – место, где вода совершает беспорядочные возвратно-поступательные движения.

8.       «Труженики моря» - роман Виктора Гюго.

9.       Краткий Иисус = Иисусова молитва (Господи, помилуй).

10.    Подвздошина – «Солнечное» сплетение.

11.    Вскрыша – (спилиолог.) расстояние по вертикали от свода до поверхности, мощность перекрывающего слоя.

12.    Николай Некрасов «Кому на Руси жить хорошо».

13.    Квилить – раздрожать.

14.    Ныне отпущаеши» - Песнь Симеона Богоприимца.

15.    Выступление В. М. Молотова 22 июня 1941 года.

16.    Евангелие от Матфея, глава 23, стихи 37-39.

17.    Ковротцы – плетёная калитка, малые ворота.
 
Продолжение:
http://www.stihi.ru/2018/11/05/7084