Людмила

Евгений Скворцов,
Лауреат второй степени.
               
Она умерла в далёкой стране, погубленная депрессией и порочно примененным лекарством. Её уже не смутит настоящее имя и превосходная степень в поминании её добрых дел.  Имя мужа изменим, потому что он жив, и не соглашался на панегирик себе.
А её  депрессию не одолело бы ничто. Годом раньше в сибирском городе, вынужденно покинутом за десять лет до того,  беспечность сторожа в предновогоднюю ночь погубила детище Людмилы и Элогима— собачий приют, ввергнув в адские муки его обитателей.

Ныне там новый дом. Но поучительно помянуть и старый, ибо видел он на своём сверхнапряженном веку немыслимые, для более просвеченных гласностью сфер, контрасты высочайшего благородства и бездонной низости, тихого героизма и вопиющего малодушия, самоотверженного труда и праздного глумления.
Легко снискать почет в деле, которое почитают все. Но кому-то надо сеять добро и на забытом поле. Преданные человеку и преданные им собаки и кошки — поле, где царят самые безысходные страдания. Потому что забота о нём встречает самое безысходное презрение.

Не о зверях единых, и не о них в первую голову заботилась Людмила всю жизнь. Кое-кто из многих, знакомых и незнакомых, кому она с лёгкостью раздавала подарки, видел её саму в дырявых сапогах в осеннюю слякоть.
В годы общего развала страны постигла и её обычная участь академических сотрудников — сокращение. К тому моменту у неё, инженера-конструктора и дизайнера, уже возникли проблемы с глазами.
Её муж, талантливый инженер-компьютерщик, едва почувствовав себя способным стать единственным кормильцем, просил жену не искать случайную работу, а заниматься всем, к чему лежит её душа. О том, что все домашние дела — её обязанность, ей не было нужды напоминать. Не с тоской, а с вдохновением чистила она, мыла, стирала, зашивала, кухарила, пахала и сеяла в тогда ещё не заброшенном саду, делала всё, чтобы легка оказалась сыну интенсивная учеба, чтобы не было трудно её старому отцу, чтобы облегчить мужу его работу. И все годы оседлой жизни она, чем дальше, тем больше, опекала, кормила, лечила, пристраивала десятки зверей-изгоев. Их с мужем квартира всегда была переполнена брошенными, а значит самыми неудобными, несовместимыми, бестолковыми, никчемными животными. Если кто-то выбрасывает беззащитные души, значит кому-то другому приходится их опекать. Если почти все легко кладут предел своему альтруизму, значит беспредельная тяжесть ложится на тех, кто не входит в это «почти».

Особый повод, побудивший Людмилу лечь костьми за несчастных зверей -  посещение «живодёрни». Ей не раз пришлось выкупать собак, укарауленных отловщиками Спецавтохозяйства. Это были животные её знакомых, которые плакались ей о пропаже бесконвойно отлучившихся питомцев. Довелось ей присутствовать и на процедуре забоя. Тогда ветеринары ещё особо не темнили с техникой. Это позже они закрылись от журналистов и зануд. На объёмистой склянке, откуда киллеры набирали шприц, Людмила прочитала зловещую надпись: «дитилин». Ощущение при его действии сравнимо с тем, как если бы связанной про рукам и ногам жертве перекрыли дыхательное горло.

В 90-х впервые появились независимые зоозащитные организации.
Летом 1998-го большой институт, подвигнутый подписями полутора сот остепенённых учёных, отдал под место для приюта пятачок на опушке, не вхожий ни в какие собственные планы. Там был полурастащенный остов дощато-насыпной избушки без пола, дверей и окон, с проседающим потолком.

Кто — речами, а кто - плечами.

Сначала думали восстановить только институтскую избушку. Построить нечто большее побудила разборка брошенного барака, отданного на снос расформированной больницей. Оттуда уже дачники забрали всё, что легко снять. Остался разносортный скелет и намертво сбитые, не транспортабельные щиты. Всё в неисчислимых гвоздях и крепкой штукатурке. Хоть разбейся в доску, а не разбитых досок скоро не наковыряешь.

Энтузиастов оказалось мало. В основном это были Людмила с мужем и еще один пожилой мужчина.
 Элогим каждый день спешил к бараку, едва управясь со своей  компьютерной службой. Тут уже с топором и выдергой «отдыхала» жена после домашнего бедлама, где на ней висели 15  собак и кошек.
Разбирали недели две - три. По выходным к постоянной троице присоединялись  ещё трое- четверо добровольцев.
Самые изматывающие темпы – при погрузке. Надо не задерживать скучающего поодаль шофера – колымщика. Людмила  наравне с мужиками таскала толстые брусья, тяжело ступая между обломками и ямами. Её напарник, стараясь перехватить бревно ближе к центру тяжести, думал, что наверно вот так, тяжело и терпеливо шагали на исходе большой войны запряженные в плуг женщины, когда не оставалось в деревне коней и здоровых мужиков.

Всего на место будущего приюта привезли 8 грузовиков досок, брусьев, кипичей. Одну машину у доброго Элогима выпросила ушлая институтская вахтёрша. Когда через 3 года в приют пришли опекаемые властями вандалы, эта вахтёрша пускала вандалов, и задерживала законных приютчиков…
 Оставалось строить. Строить – не ломать. Нужны плотники, каменщики. Притом нужны кряду 3-4 мужика – водружать тяжеленные балки перекрытий.
К осени стало ясно, что строителей на общественных началах не будет. А Элогиму предстояло уезжать в безнадёжно далёкий город Холон. Там жила и нуждалась в сыновнем пригляде его тяжело больная мать, и учился сын.
Поняли Элогим с Людмилой: уедут они – и останется гнить на земле тяжко добытый стройматериал. Семья решила до отъезда построить и дать собачьему дому всё, чтобы вошёл он в надёжную жизнь.

Элогим не был бедняком – содержал компьютерный зал. Но устаревшее «железо» требовало обновления. И деньги Элогим откладывал на него. Теперь он ухнул их на стройку. Нанял профессионалов.
Разборочного материала хватало лишь на половину дома. Остальной Элогиму пришлось покупать по коммерческой цене.
Он и его жена вкалывали по-чёрному от первого гвоздя до последней загвоздки в надёжной эксплуатации построенного. Элогим совмещал функции прораба, рабочего, извозчика, снабженца и спонсора.
Наёмные брали отгулы. Наниматели выходных не знали.
Когда над бывшими руинами возникли очертания дома, стали приходить и бесплатные помощники.
Общая площадь построенного составила около 180 м2. С самого начала позаботились о карантинных изоляторах и запасных выходах.

Супруги укрепляли приют до самого отъезда, отдали ему всё потребное из своей квартиры, спасали его весной от паводка, организовали первые прививки от бешенства. Семья дважды сдавала обратно билеты на самолёт, когда внезапно возникшая проблема требовала ответственного решения.
Пришлось оформлять и своё общество, чтобы узаконить продолжение стройки. Председательница оформленного годом раньше Общества защиты животных невзлюбила Людмилу и убрала её из учредительского списка, когда сдавала его в Управление юстиции.

Председательницу тогда не волновала и стройка. Пока безотказные «негры», не видя света вокруг, вкалывали в ею же выбитом месте, она продолжала ходить по инстанциям, прося готовый дом. И тогдашний глава района предоставил ей бревенчатый домик  с водопроводом и канализацией.
На полноценный приют в доме и дворике не хватало места. И Председательница устроила там тоже очень нужный пункт льготной стерилизации.
А «больше всех надо» оказалось Людмиле с мужем. Их бросили, но они не бросили начатого.

Они знали, что уедут, может быть навсегда. Но они строили дом для ничьих собак, словно строили для своих близких.
 Вослед их подвигу звучал немыслимо нелепый компромат. Но они двигали общее начинание, будто им слышались фанфары и литавры.   
Энтузиастов отчасти грела мечта:  Они надеялись: голос тех, кто много сделал и многое продумал, услышат власти, а поддержка властей подвигнет  население к собственному участию… 

Так ли велико было подвижничество основателей приюта? Уместно сравнить со знакомыми примерами.
В мае 1919-го, бригада локомотивного депо бесплатно отремонтировала срочно нужные паровозы. Резонанс «Великого почина» все знают.
Те герои хорошо поработали одну субботу. А Элогим и Людмила в таком темпе бесплатно работали всё лето и осень 1998 года, половину 99-го, не считая множества менее заметных, но добрых дел на протяжении жизни.
Тот же знак имеет и разница в уровнях жертвенности между раскрученными и неизвестными героями.

В 1958-м, Валентина Гаганова временно потеряла в зарплате, перейдя из передовой бригады в отстающую. А Людмила с мужем вольно и невольно пожертвовали ради приюта всем своим состоянием.
Таким образом, при адекватной реакции, приютский почин имел более чем достаточно оснований быть поддержанным властями. Результатом могла стать, в частности, самостоятельная постройка приютов лучшей частью населения в других районах и городах...

Поток брошенных собак хлынул в приют задолго до полного обустройства. Вет. врач, приглашённый для прививок, удивился добротно сделанным помещениям и порядку. Пошутил: «Наверно здесь были графские развалины». Развалины были обыкновенными, графской – честь первых приютчиков.
22 июня 1999 г. семья выехала в чужую страну, отдав своей всё, кроме 20 кг  ручного багажа и пса, ставшего семье родным.

Цена приюта.

Через 3 года скончался обескровленный и обезглавленный компьютерный зал, не уделив хозяину и выручки за металлолом. Уезжая, Элогим отдал и технику, и доход сотрудникам, надеясь, что они будут помогать приюту. В этих же целях он оставил верную Тойоту. И она погибла для хозяина.

Поглощённые собачьим домом, супруги абы как распорядились собственным жильём. Их квартиру случайные люди продали по бросовой цене. Людмила фактически отдала России даже свою пенсию, на которую вышла с 2006-го. Просто не стала посылать документы в пенсионный фонд.   А завершением материальных потерь стал агрессивный компромат, со вкусом сочинённый,  и азартно разнесённый  людьми противоположного склада.

Настоящие люди.

С 1999-го приют развивался в продолжение мощного импульса основателей. Разные и по-настоящему добрые люди вдохновенно сотрудничали, спорили, неумело притирались угловатыми характерами, но делали общее дело, объединенные состраданием и сознанием долга перед кинутыми, остро чувствующими, но не очень разумными душами.

Протеже властей.

Но вскоре в приюте стали хозяйничать недобрые люди. Их не принимали в приютскую организацию. Однако Глава района и зависимое от него начальство велели считать их лучшими зоозащитниками. А летом 2003-го в приют вообще не пускали тех, кто отвечал за него по арендному договору с Институтом — хозяином территории. 

За время хозяйничанья фавориты властей уничтожили журналы регистрации животных, украли имущество, превратили карантинные вольеры в свалки, не давали стерилизовать собак, и выпроваживали их, вместо специальных выгулов, на институтские плантации восстанавливая сотрудников института против официально ответственных за приют. Собак худо-бедно кормили, тем более что без комплексов собирали деньги просто так и по чужим ведомостям. Лишь после этого они оформили собственную организацию, и ей уже официально передали приют. Назовём   её просто «Вторая смена», потому что задача очерка — не обличить кого-то по имени, а приоткрыть не слишком известную сферу жизни.

Третья смена.

«Вторая смена» вскоре так дискредитировала сама себя, что Главе района пришлось привечать третью. Она и осталась управлять приютом. А из первой смены, кто и не ошельмован лично, покинули приют, потрясенные пропастью между ожидаемой встречей со святыми и реальным столкновением с людской поганью. Погибли от инфаркта добрейшая Рената Павловна и честнейший Виктор Спартакович. Остались только одна из заслуженных ветеранов Инна Р, и не пострадавшая в грязной войне Галя И. 
Новые люди не строили приютский дом. И не так берегли его?  Через семь лет их безмятежного управления всё погибло в адском пожаре.
Только тогда появились спонсоры, способные отстроить дом без  героических усилий. Новый приют снова переполнился до отказа.

В первой смене были реалисты, включая умницу Петра, дельного мужика Александра и самого Элогима. Они считали: если собаку за несколько месяцев никто не полюбит настолько. чтобы принять как свою, её лучше усыпить.  Тогда приют будет открыт для всех, и многим повезёт больше.
Но традиционные защитники скорее отправят безнадежно отвергнутых животных на верную уличную смерть, чем согласятся усыпить. К тому же Наркоконтроль не доверяет ветеринарам  безупречных  усыпляющих.

А подвалы  всё крепче забивают от кошек, чтобы брошенные не спасались зимой. А владельцев, плодящих лишних котят и щенят, никто не сдерживает…
Не скор и тяжек путь звериных защитников. Лучше ли  их карабканье сквозь тоску и муки, в сравнении с бодрой поступью остального мира за обладание землей, космосом и всё более мощным оружием?

Лучше тоскливо ползти в направлении добра и разума, чем бодро шагать к дикарству.