Дневник 142 Весёлые сны

  Кто-то подумает: как он может помнить столько снов! Да дело простое: я их записывал многие годы. Жаль только - многие профилонил.
  А эти, чтобы улыбнуться вам.

  Весёлые сны охватывают и сны космоса, и учительские, и сны, где мои друзья и знакомые, и сны полётов, и даже страшные сны… В общем, смех проникает во все области снов, во всё их многообразие.
  Юмористическую окраску сну придают чаще всего его несуразность, алогизмы, «сонные оксюмороны», простецкие такие, немудрящие заходы фантастики в бытовые сценки. «Так и надо» – вздыхается во сне, как будто ты вечно летаешь в космосе и устраиваешь из космической станции чёрт те что. Не удивишься, если на ней пойдёшь с женой полоскать на речку бельё… Не удивишься, если в приличном обществе начнёшь скакать по столам и вещать со шкафа лекцию о модернизме…
  Вот является «в гости» Анатолий Лиханов, однокурсник. Маленький ростом. Аристократ. Выразительное лицо с эхом восточного орнамента (предки далёкие осетин). Лучевидно вытянутые к виску глаза, крупные скулы, замкнутая графика красивых губ. Сам ладно сложен. Крепок телом, жилист. Пылинки не найдешь на его костюме, свитере  ли… Он уже отработал год в школе до нас, салаг. Только теперь понимаю, как это много значит, чтобы знать, ЗАЧЕМ учиться в педагогическом.
  Порядок в тумбочке, на столе, на кровати, в одежде, в учёбе. Умеет прекрасно готовить. Сам может шить себе одежду. Рядом  с ним я какое-то недоразумение. Прекрасно поёт. Был в местном ВИА солистом: «Сидели мы на озере Вонючка, сидели и держались мы за ручки…» Вот и тянем с ним нижние ноты в студенческом хоре. Гаудуамусим, понимаешь…
  Аристократизм его и выдержка могли хлопнуть дверью после передозировки. И вот он сидит на шкафу в тесном холле первой общаги и площадно ругает спортфаковцев. Снимаю метр шестьдесят четыре с верхотуры и увожу от греха подальше от всё более хмурящихся здоровяков.
  И снится мне мой дружок институтский, а с нами кто-то третий. Будто экзаменуют нас на пение. Уважаемый, мудрый, старый человек сидит во главе безликого жюри. И поёт перед нами троица: «Ой, мороз, мороз…». Мы улыбаемся снисходительно и одновременно стыдливо, слушая, как странно раскачивают эту энергичную, в общем-то, песню странные мужичонки. Вот, думаю, мы сейчас как в три глотки, закалённые в хоре, рявкнем… Однако не происходит. Наш аристократ в одиночку начинает петь что-то из классики. И хорошо поёт, стервец! Я тоже решаюсь спеть классическое – «Мальчик резвый, и кудрявый, и влюблённый…» Начинаю петь, дальше глотаю все слова (забыл во сне, сукин сын), бубню вроде «бла-бла-бла». Задумался наш умудрённый преподаватель… А я ему: «Я лирический поэт, лирический прозаик, лирический тенор… Правда, баритон, скорее… Многие говорят, у меня красивый голос… А петь гражданское, патриотическое я не стану».
  И – отошёл. Кто-то длинный, нескладный такой пытается защитить меня. Отходим в сторонку. И я самодовольно, не без гордости подталкиваю идущего со мной плечо к плечу: «Хорошо, что я не сдался. А то бы потерял в себе что-то важное, главное». Короче, выступаю ярым защитником «чистой поэзии».
  Наше долесекундное путешествие с неким приводит нас к двухэтажному изящному зданию; ступеньки, перила, плиты – красиво. Заходим… в ресторан. Внутренний голос напоминает мне, что мы должны были уже уехать, а здесь нас РАНЬШЕ кормили обедом. А сейчас надо самим платить – но дороговато, чёрт побери. Тут вижу жену свою, которая пригнувшись (!) спешит от меня на второй этаж. А мне и самому совестно, изменнику бесстыжему: «М-м-м-м… Хорошо… А как она увидит меня сейчас сидящим с Людой, что скажет сама-то? Ведь в школе сижу с Оксаной Александровной, а жена мне: «Ты прямо весь светишься, когда разговариваешь с ней!» Что же будет сейчас-то, когда я с Людой?!»
  …Чтение лекции по Фету хозьминским мужикам:

Будем, как Фет, деловиты,
Будем, как Фет, поэтичны,
Будем, как Фет, зажиточны,
Будем, как Фет, вечны.

  …Явление белой коровы с красными яблоками на боках вместо самолёта. Она вращалась странно. Была из подобия папье-маше. И вот коровка обретает крылья, пилот-женщина оказывается на открытом всем ветрам (как в первых самолётах) сиденье. Впереди её вырастают ярусы кресел, как в театре, дощатое что-то, примитивное до ужаса.
  …Бегу, сильно наклонившись вперёд с пачкой лекарств и шприцев в руках. Прыгаю! Прыжки всё выше и дальше. Наконец взлетаю, ёшкин кот. Невысоко так, в полутора-двух метрах от земли. Сосед восхищённо языком цокает, на что моя жёнка обидно-спокойно молвит: да это у него дела обычное – летает и летает. Действительно, разве удивишь полётом жён?! Лучше бы я не попил с годика два-три…
  … Сжигаю какой-то кислотой отвратительного типа, липкого пакостника, графомана, известного многим-многим… Оказываюсь на его похоронах. Фото «безвинно убиенного» на столе, стопочка, конечно же. Сам мерзавец тут же! Хочет речь толкнуть на собственных похоронах. Мамаша его, обращаясь к мелкобесоватому сынку, спрашивает, какое детство было, не обижали ли тебя,  чадо… Хочется вырваться с поминок. Чувствую себя Раскольниковым с восставшей старухой в обнимку! «Года три… может, пять вляпают, не больше… Как можно больше за ТАКОГО?!» - вспыхиваю во сне гневом и жалостью по поводу собственной отсидки.
  …Как Криса Кельвина пересылают меня на далёкую космическую станцию. Оказываюсь у «порога» на зыбком камне-астероиде. Как бы не свалиться – шатаюсь! Двери станции открывает… жена, Оля! Куда сбежишь… Как от Хари – никуда не деться бедному «психологу». Мне нужно преодолеть зазор между булыжником космическим и сараюхой-станцией. Вспыхивает чужое небо, тут же показавшееся родным и не страшным. Кидаю большиханскую сумку к комнатухе космической. Её тут же захватывает стиральная машина, похожая на ксерокс, жуёт и выплёвывает. А что же ещё должна делать жёнушка в космосе, как не стирать! Квадратная комнатуха с освещёнными лампочкой белыми стенами. Именно лампочкой. Болтается ободранно и неприютно на потолке, как в «Сталкере». Будущее, мать его… Но, словно оправдывая свою нищету, убогость, лампочка предстаёт замазанной чем-то серым, цементным и становится похожа на миниатюрный земной шар. Ну, хоть так… В нашем «солярисе» вдруг оказывается семейная пара моих учеников с детишками, которые начинают заполнять собой пространство… Стеллажи с игрушками. Я урезониваю, но бесполезно. Кончается «одиссея-2013 в той же комнате, уже пустой, с той же лампочкой-шаром…
  … Во сне прочитал страстную поэтическую речь против искусства поп-арта. Познакомился – там же – с чудаком из их племени. Когда увидел колонны манекенов с башками в фашистких касках, горящие предметы и еще нагромождение всякого и бессмысленного, разродился тирадикой. Слова произносил четко и внятно, со всей их грамматической и лексической внятностью. Звуковое оформление просто блистало! «Брось ты этих бездарей, недоумков, бездельников, не умеющих рожать в искусстве ничего стоящего нашего внимания!» – горячо закончил я и отвернулся, наклонившись к какому-то манускрипту, самодовольно улыбаясь своей смелости (кто-то рядом присутствовал) и одновременно ощущая неловкость от эдакого пафоса-то…
  …Я стал президентом. Какой страны – не помню. Никто отчетливо не проговорил мне во сне. Зарплата – 451 тысяча. Кажется, рублей. Премьер-министром моим стал Сережка Головин.  Сергей – мой бывший ученик. Четыре года таскался со мной за речку к костру. Читали книги. Жизнь он бедствует: то работает до изнеможения, то так же пропивает заработанное…  И вот «премьер-министр» мой является к трапу самолета в пиджаке и с голыми ногами! Страшно возмущаюсь: «Ты видел в Вельске кого-нибудь в таком виде?!» Лежа в каком-то развале (кажется, самолет), я ему трактую  правила культуры, этикета: « Ты же, Сергунь,  получать теперь, знаешь, сколько будешь?» – «Сколько?»  –  «Несколько десятков тысяч…» … Смеялся я, не зная, что сказать: долларов или рублей.
  …Пистолета разве только блохи вельские не знают. Личность известная в нашем городке, яркая и противоречивая. Когда в конце 90-х сошлись с ним, глядя на него я стал припоминать, как некий бомжеватый и пьяноватый дядька давно-давно назад приставал ко мне в пристанционной столовой насчёт «займи рублик». Всего скорее, решили мы, это он и был. Ко времени нашего знакомства Саша Малолетов уже не пил, выпустил пару книжечек поэтических, работал. В его страшно прокуренной квартире я был десятки раз. И, пока становился на ноги в Вельске, шёл и шёл на его огонёк. Не мудрено, что Пистолет дорогой мне снился неоднократно. И снился в образах, юмористически высвечивающих его «пороки»… И вот Саня в некоем зале. На его лице играет пузырь. Нечто похожее на фантастическую плазму в «Терминаторе». Что-то ртутное, металлическое... «пятно юпитера». Сашка перемещает его невидимым усилием то в область груди, то – живота, то снова водворяет его на место. Фантастический шар меняет цвет, размеры, вертится вокруг собственной орбиты, вспыхивает то зелёным, то синим… Сашка его раздувает, как… жвачку, и сдувает. Он поигрывает своими косточками, телом, бёдрами и, похоже, очень доволен своим приобретением. Такой он и есть – самовлюблённый…
  А то с ним в пути: машина, поезд, бронепоезд (без шуток!). Всё трясётся Александр Фёдорович, что вот едем, а начнут стрелять из леска, и всё пропало. Скулит невозможно.
  Утром просыпаюсь от звонка – Санька: «Колька, всё наперекосяк. У Ленки (жена) вчера опять очередной срыв. Всё, на …, надо жить одним днём. Единственная радость – работа. Кидаем кирпичи, а мне хорошо. Держу вот сигнальный экземпляр книги (его). Всё-таки уговаривают меня провести презентацию. Я выступлю чуть-чуть, а потом будем говорить о творчестве". Вот так легко: от семейной драмы – к себе – дорогому. И в этом тоже он.
  …Во сне ползал по завалинкам дома, перерастающих в немыслимые кручи безо всякой надежной опоры. При этом нужно было стряхивать постоянно каких-то живых и высохших букашек (все меленькие, похожие на клопов и тараканов). Наконец дополз до мифического края, где под задом уже ничего не было. И что ты думаешь?! Стал парить в воздухе, выкидывая ножки, как строевой солдатик. На уровне метра от земли висел и перебирал ножками. «Ну, как?» – спросил еще у внезапно подвернувшегося во сне ученика седьмого класса. А в пространстве ширился и креп голос директора Усть-Шоношской школы Юрия Огиенко, поющего что-то предельно патриотическое (вот оно, чтение Есина на ночь!). Закончил он под оглушительные аплодисменты полного зала, а я же, благодаря ему, осилил столь странное воздушно-безвоздушное препятствие. Лавры народной любви почему-то снискал он, а не «каскадер». Впрочем, в завершение сна мы обнялись и облобызались с Юрием Николаевичем. Что ж, достойный  человек…
  …Успел поучаствовать и в Бородинской битве. Ловили друг друга за пятки на конях с помощью длинных шестов с петлями! Другого оружьица во сне не оказалось, потому было несколько боязно перед  сражением. А для храбрости почему-то никто не налил…
  Конечно, здорово просыпаться со слезами на глазах от смеха, а не от разлуки, горя, страха, переживания собственной смерти. Пусть причудливо ломается сон на алогичные узоры, рассыпается на смешные мизансцены, смешно озадачивает, ставит в дурацкие тупики. Пусть. И почаще.