Би-жутерия свободы 271

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 271
 
На секунду Долорес показалось, что Тыбик повергнут в нокдауновский синдром небрежной апперкотной фразой и, чтобы хоть как-то придти в себя, вперил в неё проникновенный проктологический взгляд. Но его помощницы, медсестры Первой Брунгильдии Гердхен, в этот ответственный момент не было, и процедуру не привели в исполнение. Прошла минута, две, а травмированный Гуревичикус всё не возвращался к разговору, несмотря на то, что наглядный стимулятор глупости (как он думал) мозолит неоднородного цвета глаза и расхаживает, подбоченясь, напротив.
– Послушайте, – прервала она своё тягостное мычание, облокотившись о стойку (кривые зеркала её глаз не смогли по достоинству оценить нижнюю половину его точёной рубанком фигуры, которую она уже достаточно подзабыла), – забудьте о том, что я вам здесь наговорила. Вы приревновали меня к  гинекологу.
– Нисколечко, это отдельная статья, – успокоил её Тыберий, – с моей стороны было бы нечестным выманивать у вас добавочную информацию и признание в любви. Не мне вам напоминать, что благородные жесты от мужественных поступков отделены бездонной пропастью. Кому, как ни мне, не нарушавшему погодных условий игры, сунуться в горнило испытаний на вшивость. Ваш образ овеян опахалами рабов, к коим я себя отношу.
– Тогда не обременяйте себя дешёвым самоутверждением и перестаньте внаглую рассматривать мои, завуалированные купальником, женские прелести, как ящик «Для жалоб и предложений». Запомните, одежда существует для того, чтобы вызывать любовь на себя, поэтому люди разодеваются. Раздеваются же они, чтобы насладиться ею, не одеждой, конечно. Думаю, в этом аспекте вам полезно узнать, во избежание дальнейших недоразумений, что между мною и неразговорчивым Горджес Озверяном произошло лёгкое взаимоотрицание во время разминки на предоперационном столе. Он хотел затесаться ко мне сверху вниз, а я предпочитаю справа налево, как принято писать в Земле Обетованной. И вот я перед вами, свободная, как ветер в умозрительном поле ваших фобий. Ах, этот безжалостный воздух, занимающийся непосредственно расправой крыльев! Обещайте, что не пропустите следующей репетиции похорон Долорес Пропукис-Балалайкис. Недоброжелатели считают, что я выгляжу как необъезженная лошадь, но вы-то знаете, что с вами я послушная пони. Разве вас не восхищают стрекочущие голубые кузнечики в вонючем пуке травы или одноступенчатые ракеты ласточек, пронзающих наплывающие облака?
Мобильник на краю бассейна зазвенел группой «Лос Марихуанос», и Долли потянуло в Мексику, чтобы союзницей по постели расписать в преферанс Акапульку с потомками ацтеков. Боже мой, подумала она, глядя на Тыберия насурмлённым восточным глазами, время от времени бросавшего на неё плотоядно-овощные взгляды, этот скаредный тип, погрязший в фанфаронстве, ведёт себя как младенец в купели – резвится и плещется, не подозревая, что впереди его ждёт бразильская подкова гавани, заброшенная в РИО. старости. Жалкий Тыберий Гуревичукус, безвременно усыхающий на глазах, даже медали «За ослиное ослушание» не удостоится.
– Доктор, я знаю, что не психиатр и даже не гинеколог, глядящий не в рот и не в душу, а в совсем противоположное отверстие. Так что хочу признаться вам, в своих бесконечных фобиях в мире, в который я заключена не по собственной воле и в котором мне суждено разделить свою участь на несколько частей наследникам.
– Валяйте, Долорес, пока я бултыхаюсь в воде. Плаванье облегчает восприятие жалоб и обид. Будь моя на то воля, я бы перенёс свою практику в бассейн, но я, как и вы, добывая огонь голыми руками, агонизирую, а это тоже, как вы понимаете, относится к разряду фобий – к боязни, что пациенты неправильно меня поймут, и я лишусь медицинского диплома для протокола и дырокола.
– И всё же, Тыберий, ваши проблемы безмерно далеки от насущных. Я всегда ожидаю чего-то, боюсь и вздрагиваю от стука чайной ложечки о стенки кофейной чашечки, – это вызывает у меня незапрограммированный скрежет зубов несовместимый с отлучением от солнца, ошибочно называемым выбросами.
Меня страшит перманентная потеря здоровья в тёмных закоулках города-лабиринта с его постаревшими устремлениями.
Меня пугают маски-рожезаменители мироздания без стен, но с балконом, лучше с пентхаузом, сложенным из пространственных блоков, и плотно заселённым ангелами-просителями с неопределёнными по отношению ко мне скоропортящимися задумками.
Меня достают кондиционеры Конфеттена, денно и нощно гудящие в мои измученные посторонними шумами уши. Так хочется накинуть лассо на приближающееся торнадо, но это опасно – в отличие от гомериканцев я привыкла спать с открытыми окнами.
Меня охватывает ужас от мысли о сексе в ванной, сопровождающемся мазахиствующим надругательством над словом перед зеркалом и мерцающей голой задницей в двери при лунном свете.
Меня бесит заложенная в основе торговли бесстыдная реклама – эдакая расцвеченная пилюля гравитации хапуг к вывернутым карманам жертвенных потребителей. Там, в отличие от погружающегося в темноту Брюквина, нахальные взгляды махинаторов, старающихся всучить недоброкачественный продукт, не меркнут.
Меня страшат нефтепроводы – эти пуповины цивилизации, превращающиеся по прихоти мерзавцев в бикфордовы шнуры.
Мне ненавистны алчные политики с рукодоильными аппаратами, находящиеся в услужении грабежа. Их не погонишь взашей с пикников мускульного насилия, где вместо обмена смятыми впечатлениями о расправленных плечах занимаются их перепродажей.
Меня охватывает чувство муравьихи, переживающей ощущение относительности перемещения в пространстве, ползущей по широкому ленточному транспортёру извивающегося солитера...
– Достаточно, Долорес, ставлю вам бесплатный диагноз: вы удивительно нормальная женщина, не будь всего перечисленного вами, я бы посчитал вас психически больной. Но я благодарю вас за откровенный монолог. Он помог открыть мне новую единицу выталкиваемой жидкости водоизмещением в один Архимед!
– Вы так думаете, доктор?
– Не только думаю, но и уверен. Могу засвидетельствовать ваши предположения и связанные с ними навязчивые фантазии, – отозвался за стойкой Гуревичикус, не обратив внимания на предупредительный звонок и наливая себе двойную порцию Глинтвейна. –  И, несмотря на моё открытие, то, о чём вы сейчас про себя лопочете, Долорес, покажется вам сущей чепухой по сравнению с катастрофической ситуацией, в которую я втянут в высшей степени бесцеремонными окололичностями. Но иногда у меня создаётся впечатление, что вы, ревнительница идеализированной любви, не желаете меня понять. Конечно, сытый голодному не товарищ Волк. Вы-то свои хоромы отмытых бизнесов выкладывали по брёвнышку, – Тыбик наигранно рассмеялся, скрывая за судорожными спазмами передозированного смеха душевные болевые точки.
– За каждым брёвнышком, как вы их называете, я побывала замужем, а это нелёгкое испытание, скупать тонкие, как спагетти, ремешки для плетения интриг. Раздвигая свои «границы», я обогащала мужской кругозор, – глазки Пропукис заблестели.
– Сочувствую, но и вы на каждый «стук» войдите в моё положение. Понимаю, вам это сделать трудно – добродетели, мадам, перевешивают. Советую сменить напольные весы на электронные, не будут закрадываться сомнения в собственной весомости.
Пропукис-Балалайкис (в девичестве Размежевайтесь) знала, что его тембр голоса – несравненная монограмма звукозаписи – менялся в соответствии с обсуждаемым предметом. В данном случае это был залежавшийся в шортах объект, терпеливо выслушивающий её искромётные замечания. Долорес была в курсе дела, что от разочарования до острого блаженства её, заядлую театралку, отделяют контрамарки на кушетках в кабинетах администраторов.
– Меня поражает ваша манера вести дела. Вы всё больше и больше напоминаете мне пресытившегося пенсионера, расхитителя застывшего времени, – отметила она, – чините мне препоны и невыносимые сейфы условий и тут же разбираете их, как ширму, на части. Создаётся впечатление, что за последнее время вы не прочли ни одной книги. Могу посоветовать бестселлер «Латающие тарелки». Плохо со зрением? Тогда рекомендую сногсшибательный фильм «Последняя ложь в Париже под прикрытием танго».
– Намекаете на просочившиеся слухи о Чёрных дырах в моём бюджете, достигших космических размеров, Долорес?! Ошивается, кто не ошибается, – прокаламбурил проктолог, – из художественной литературы мною за один месяц ознакомления с контролёрами уничтожены бухгалтерские отчёты. Но хватит пустой риторики. Экспонировать человека в распиле, тем более меня, не стоит. Вы не найдёте там ничего любопытного. Меня посещают непередаваемые словами кошмары с налоготипами. Ненасытные страховые компании, курирующие мой бизнес, при проверке кровяного давления у кактуса с фикусом в прихожей офиса были привлечены двумя факторами – отсутствием давления в колючках и моими непомерными заработками во втором заходе расследования состояния офисных дел. У финансовых стервятников звериный аппетит. Они выявили, что в июне я принял 18254 больных, а в июле всего 17368. «Почему так мало?» интересуются грабители, готовые хоть завтра вчинить иск. Интуиция подсказывает, что меня ожидают невосполнимые потери. Цыганка мне на моче слёзы нагадала.
– Реже вставайте на голову в бассейне – не будут глаза на мокром месте. Ваши выводы нуждаются в средствах продвижения по карьерной лестнице, – резюмировала Долорес, – назовите имена инквизиторов и помедленнее, так сподручней сконцентрировать внимание. Может, они входят в число моих постоянных клиентов, тогда я несомненно постараюсь вам чем-нибудь помочь.
– Всю эту катавасию затеяли инспектора Ашот Акулянский и Прилюдочка Молекула – люди, по достоверным сведениям, на лапу берущие, верящие в совесть с отягощением, – в секунду выпалил Гуревичикус, – то же самое подсказывает моё чутьё.
– К сожалению, я этих имён совершенно не знаю. Звучат они опасно. Людям с такими именами я даже не составила бы компанию в преферанс. Я – женщина эмансипированная, а не какой-нибудь там подковёрный борец с невинностью, с надуманным пиаром. И я не намерена в недоумении разводить руками и рисковать репутацией, потому что ноги связаны клятвой мужу, бросившему меня лет десять назад. Ломать голову над чем-то неопределённым на арене человеческого цирка предоставляю другим. Хотя, если подумать, я знаю одного жуткого типа. В душе он модельер-сапожник – мастер на все ноги,  череповскрыватель и любитель головоломок с потрескиванием шейных позвонков. Когда-то работал в анатомическом театре и  пострадал за некрофилию. Он чудак, приводивший мир в движение – за ним уже числилось несколько приводов. В противовес «на пол шестого» ему постоянно чудился увесистый «столбняк», и его мечтой было постоять за себя перед неизвестностью, как перед шедеврами в картинной галерее незапамятных лиц, пока других преступников распихивают по галерам. Бьюсь об заклад, за кругленькую сумму он готов  размозжить голову кассирше пригородной кассы взаимопомочи.
– Ваши описания, Долли, достойны кисти абстракциониста, наносящего оскорбление картине немощными мазками и поливающего жижей грязи, художника, удобряющего неизвестно что. Короче, оставьте этого рукодельца себе на память. Он мне непригляден на вкус – репутация горчит. А ещё лучше – сделайте его материально ответственным за проведение репетиций ваших похорон. Слушайте сюда, мадам Балалайкис, уже никто ничего не заставляет вас, поражённую в автомобильных правах, делать. Всё, что мне нужно – это поделиться с вами, как со старой подругой, сокровенным, не с женой же мне в конце концов... Я не из тех, кого подвергают оскорблениям спектральным анализом сомнительного  прошлого...
– Понимаю, – перебила она его, – расстанемся с этим вопросом друзьями, продолжайте в том же вольтерьянском духе. И не обижайтесь на мою романтическую отвлечённость, вы же знаете, что моё темечко – это место незапланированных проблесков и ясного созерцания незаурядного женского ума. А ведь вам как никому известно, что ум не вакантная комната, его не займёшь лишь бы чем-нибудь. Я вижу, что у вас, Тыберий, и впрямь всё пошло вкось, если не сказать сикось-накось.
– С вашего разрешения я продолжу. Представляете, эти оглоеды утверждают, что из-за меня потеряли работу пять полуграмотных счетоводов, посыльный «куда подальше» и две нерадивые уборщицы. Все восемь подали в суд на мой офис. У одной уборщицы после её увольнения проявились нарушения полового контакта с мужем и его подружкой одновременно. От другой, вовремя не убравшейся по доброй воле, ушёл «Latin lover», то есть по мнению несведующих – меркантильный любовник. Пятеро счетоводов с посыльным в толпе бедных знакомых и прибедняющихся родственников словоохотливым потоком записываются ко мне на приём, увеличивая число пациентов, но полагаю, это сути дела не изменит. И у всех, практически у всех имеются дети – эти придатки жизни с уймой заболеваний. Если задуматься, какая-то Агата Кристи получается при отсутствии выбора на избирательных участках моего воспалённого мозга. В моём случае  на ловце и зверь Бриджитт, а ловец подплывает к тунцу, заранее отравленному чуждой пропагандой. Что бы вы на это сказали, если бы работали у проктолога нянечкой, протирающей очки?
– Не знаю, но, если бы я была ветеринаром, лечащим, как я понимаю, от двух болезней – слоновой и медвежьей, то взялась бы помочь вам, не меняя проктологической миски, с которой вы роскошно кормились, и определила бы сегодняшнее состояние накопителя болезненных психосимптомов как достаточно тяжёлое – приблизительно в несколько миллионов таллеров. Хотите поделиться? Сомневаюсь. Насколько я помню, в ранний период нашего бурного знакомства вы – стеснительный в средствах, не стесняясь, имели меня, дебютантку, с дружками в складчину. Но теперь экономить на мне не этично. А вас, Тыберий, ожидает по гомериканским меркам сто пятьдесят лет комфортабельной тюрьмы, как жуликоватого миллиардера Медоффа, дай Бог ему и вам здоровья.
– Не загружайте свою прелестную головку немыслимыми и неосуществимыми предложениями. Я их не приемлю, милейшая Долорес. Просто не могу! По отношению к евро падает, можно сказать неудержимо катится в бездну поезд, не останавливающийся на достигнутом. Да вы и сами, надеюсь, помните какая под шумовку шумиха поднялась вокруг вашего имени по делу «О сводничестве бородавок», в какую кругленькую сумму это обошлось. Тогда вас осудили на три года общественного недоверия. А чем я хуже вас? Назовите мне хоть одного прототипчика-экстрасенса, переметнувшегося из Medium(а) в Large, уполномоченного отмачивать в унитазе шутки папуаса, которому удалось посыпать голову собственным пеплом? То-то, ничего не выйдет! Это то же, что мочить сухое вино, щекотливые темы вы обходите молчанием.
– Не усматриваю в этом ничего плохого. Нью-поркская биржа, плавающая в желатине болота, – это колония многолетних преступников, детская игрушка Йо-Йо, то она взлетает на иллюзорной ниточке, то опускается до самой земли. А люди, развлекающиеся толпой в демонстрациях протеста с их изъязвлениями благодарности в адрес правящей клике, идут вам навстречу – в головах пустыри, в карманах шаром покати, раскрытые пасти – аномалийный прикус каменистого входа в пещеру. С открытым сердцем или кошельком – неважно, но стильные мира сего так и жаждут помочь вам избавиться от денег, забывая, что руководящая свора устраивает свару, а сворачивание производства равносильно самоубийственному сворачиванию шеи себе – позвонки хрустят, кровь по сонным артериям не поступает к мозгу.
– Думаю, что всё это вы мне пересказываете в награду за то, что я не пытался влезть в литературу с заднего прохода, как заштатный дармоед. Я боец до пояса. Ниже него у меня всё серьёзно.
– Думаю, больные проявляют с вами польскую солидарность. Вспомните, что произошло в Польше в начале восьмидесятых. За Лехом Валенцой народ сошёл «со стапелей» в гданьском доке. В результате Леха выбрали в президенты, а президентам завидуют только законченные идиоты. На завтрак им подаётся поезд, на обед посадка в самолёт, – блеснула осведомлённостью г-жа Балалайкис и направила подагрические ступни прохладиться в бассейн, прежде чем заглянуть к часовщику сменить паскудную стрелку.
– Запротоколируйте, я не желаю, чтобы свиньи мой портрет бисером вышивали и не хочу баллотироваться где-то в одиночной камере в президенты, терзаемый сомнениями в собственной невиновности. К тому же, чтобы тебя выбрали, я слышал, надо родиться в Гомерике, тогда и камеры избежишь, как неприкосновенная заурядная личность. Меня больше бы устроила прикосновенная наличность, если бы тело касалось денег под танго «Брынзы шампанского» и вас, дорогая Долли, в лучшем буржуазном будущем.
Долорес сорвала с себя рыжий парик, зазывно улыбнулась, подпрыгнула и глухо ударилась головой о воду. Пленённый зрелищем смелого проныра от старта до финиша Тыберий спохватился и вернулся к мучившему его предмету разговора.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #272)