Би-жутерия свободы 270

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 270
 
– Вы более чем занятная чудачка, и не слишком часто балуете меня своими посещениями. А ведь я даю неистощимую пищу для ума моя очаровательная, несмотря на то, что эмиграция – это бег с языковыми барьерами в странах рассеивания склероза и непостоянных пристанищ. Причём юркие мысли-пеструшки Курочками Рябами разбегаются по невспаханным бороздам мозга. Уздцы раскуплены, и я не вижу в этом ничего предосудительного. Скаковой лошадью вам всё равно не стать. Только взгляните на стройные ноги  этих красавиц, мотающих гривами, не говоря уже о классической линии бёдер. И в то же время, если подходить к этому разумно, кто такой я по сравнению с вами – почётной участницей слёта бывших туалетных работников в Букингемском дворце. Всего лишь непреложный временный факт к вашей обширной груди? Землянка противолунной защиты на Марсовом поле? – Тыбик с сожалением посмотрел на две опавшие эллипсовидные, безвозвратно потерянные в области недовязанного пупка формы и понял, что эта женщина может поднять у него втихомолку только крик, но не стоит отрицать её преимуществ – она не требует неоправданных затрат на фонарик для отыскивания в её лице яркой собеседницы.
– Смените пластинку, Тыберий. Вы напоминаете любовника, завязавшего знакомство узелком и думающего, что шкафы существуют для перекладывания ответственности на плечики спрятанных в них скелетов. Не по вам ли вопиют и плачут восторженные и хвалебные отзывы стен одиночной камеры? Лучше задайте себе логичный вопрос, хорошо ли увесистому веслу в уключине?
– Не уходите от темы, оставьте ваши заумные закидоны при себе, Долорес, с внешней стороной вашего внутреннего содержания я знаком давно, и как никто, в курсе того, что вы бывшая контрабандистка, а ныне просто смуглянка (smuggle – англ.), незаконно провозящая всё, на что только глаз положить можно. Так что усвойте для себя платиновое правило – я не делаю операций на позвоночном столбе – он не Водяной. Кривить душой – пожалуйста, но выравнивать сколиоз – не моя полусфера деятельности.
– Оказывается, вы не крупный специалист, а всего лишь жалкий завистник. Вам не дают покоя мои бесценные украшения, – возмутилась Долли и повернула бриллиант на позолоченном колечке внутрь (она не доверяла «подводникам», не сдерживающим на привязи непромокаемое слово).
– Имея высокооплакиваемую работу в похоронных процессиях и бесчисленное количество цепочек на запястьях и серебряных обручей на щиколотках, вы не выйдете из оцепенения. Я не против того, чтобы вы приводили к бассейну столь любопытные данные, но зачем же в наручниках? Или, как скажет Арик Энтерлинк: «Люблю высокоразвитый диабет за то, что он исконно мой, ваш мне не личит», а ведь мы с ним ровесники по отсидке.
– Зато с сегодняшнего дня мне достоверно известно, что вы, Тыберий, практикующий хирургический борец, у которого ни за что не опустятся руки, если только, перед операцией не пододвинуть к ним тазик для мытья, наполненный золотыми монетами. На серебро, я слышала, вы не размениваетесь. Думаю, из вас бы вышел заправский концертмейстер, если бы ему это позволили, после того как привелось с неделю поспать на рояле без крышки.
– Приятно слышать из первых уст, что я, бляха, музыкальный бессеребренник. Глядя в ваши выпуклые стеклянные глаза, мне приходит мысль, а не поработал ли над ними местечковый жидель-стеклодув? Но отложим этот щекотливо-конфиденциальный разговор на потом, – предложил Гуревичукус, – сейчас вы мне нужны больше, чем вы думаете, когда заблуждаетесь (в его непритязательном голосе проявилось калориферное тепло).
– Я вся слух и одно с вами дыхание. Не злитесь, мне говорили, что ваш трёхэтажный мат выше английского двухэтажного автобуса, так что не заставляйте меня убеждаться в правдивости баек, переданных по наследству соседкой Клавдией Офелиевной Стейк.
– Мне это вдвойне приятно, но необходимо ваше квалифицированное мнение. Скажем, у друга Моти с его мотивациями, любовь к себе требует мещанских атрибутов – вилла, акции, Роллс-Ройс. Но я не лошадь, требующая, чтобы её пришпоривали. Могу сообщить, что сучка-удача отвернулась от меня, – пророкотал проктолог, – и как бы случайно опрокинул содержимое бокала в бассейн, надеясь, что Глинтвейн  скрасит пожелтевшую взбаламученную воду от моче-про-изводных компонентов его зашлакованного организма.
– Не расстраивайтесь, я уверена, что где-то ткётся саван вашего счастья, вопрос в том, кто на вас его набросит. Возможно, что жизнь приостановилась, чтобы разогнаться и снова набрать третью скорость. Зная вас не первый год, я не стану заниматься не своим телом. Я всё больше и больше подозреваю, что вы склонны к лести, тор шер ами (доктор напоминал ей, не то не зажжённый маяк на диете, не то неуклюжую каланчу перед пожарной тревогой). С вашего разрешения я схожу переоденусь для купания, хотя вы и женаты. Ведь может случиться и так, что Бог нас пригласит на собеседование раньше, чем мы это предполагаем, – вскользь заметила Тыберию мисс Пропукис-Балалайкис, делая вид, что не обратила внимания на докторский конфуз в бассейне.
– Жена – это та самая женщина, которой пользуются повседневно, любила говорить моя безвыходная пациентка Гортензия Клавиша. А вы прекрасно знаете, что в моём случае дело обстоит по-иному. Я не из тех, кто выбивает французские L’Gott(ы) в семье, хотя моя половина считала, что за упражнениями в постели кроется какая-то тайна духовной подготовки к смерти и поэтому отрицала физическую близость как таковую. – Садовод в душе, краевед в жизни и проктолог на практике Тыберий Гуревичикус пробовал каламбурить колумбариевыми клизмами на импровизированной сцене бара «Колумб», но завсегдатаи не принимали его всерьёз и вовсе не смеялись, как сейчас Долорес.
Она прошла в просторную ванную, отделанную чёрным мрамором с золотом, и, поглощенная в процесс замедленной съёмки комбинации, по-настоящему поняла, насколько она прекрасна (единственная лампочка над зубоврачебным зеркальцем призывно подмигивала). Долли погрузилась в воду. Её обдало теплом облегчения, и помутневшему взору представился затопленный участок низа живота, который Тыберию предстояло обработать. Через десять минут она вернулась к бассейну, покуривая тонкую сигарету, торчащую из длинного молибденового мундштука, и отработанным театральным жестом, сбросив с себя клетчатый халат, обнажила увесистые ноги в бронзовых от загара тапочках.
– Похоже, вы прихватили с собой не тот купальный костюм. Халат расхолаживает. Вам приводилось видеть человека, приуроченного к дате, в халате, с киркой в руках, жующего тлеющую сигару? Он олицетворяет собой бесцельное обуржуазившееся существование, так что могу одолжить комбинезон, – подкупающе съязвил Тыберий (на её теле красовался несуразный балахон в криминогенную клеточку, а на лице напяленный вид на сожительство с напуском). Послеродовые растяжки обвисшего живота на сфабрикованном природой теле в целом делали её ещё более пикантной и притягательной за оттопыренные уши. Её физические дефекты и скраденные искусным макияжем недостатки теребили его, как некоторые дамочки носовой платок – непрерывно и нервно. «Что посмеешь, то и пожмёшь» мелькнуло в его просветлённой голове.
– У вас, Тыберий,  образуется мозговой вакуум, но, тем не менее, до меня отчётливо доносится позвякивание мелочи в черепной коробке, и это вас отчасти извиняет, хотя мне бесконечно жаль той прорвы времени, которую я потратила зазря до встречи с вами. Правда, на мне явно сказывается непререкаемое правило, утверждающее, что родители – это изразцовая печь, а дети – вытяжка. Но это дело поправимое кочергой или каминными щипцами.
– Как ни странно, Долорес, садистские заявления вам к лицу.
– Вижу, без комплиментов вам не обойтись.
– И всё-таки, возвращаясь на стройплощадку наших взаимоотношений, Долорес, считаю своим долгом напомнить, что отец мой, военно-медицинский стратег, прославился рефератом «Концентрация остаточной мочи на границе с Китаем». Учитывая это, художница мама принимала папу по вечерам вместо отхаркивающего и налегала на спиртное (спиртное не возражало). Так она совмещала приятное с болезным, нанося на холст повреждения особой тяжести. Слёзы с неба лились в три ручья. Один из ручьёв был определённо её, но она об этом никому ничего не сказала.
– Не на меня напали, я знаю, что такое выдержка. Мой милый был фотографом, и часто намекал, что мой холодильник всё сохраняет за исключением олимпийского спокойствия.
– Тогда разрешите мне продолжить. Приблизительно через девять месяцев после совместных чтений последовало щедрое вознаграждение за грехи родителей были наученных горьким опытом – я родился без нательной рубашки с пластмассовой ложкой во рту, полной горчицы. По комнате, где были разбросаны безутешные предметы домашнего обихода, уже через неделю с каждым криком испорченного младенца, косящегося на левую женскую грудь, разносился чесночный запах. И в тот период становления самовоспламеняющегося оратора, который не только не слушает никого, но и перебивает самого себя, возник вопрос – что быстрее росло – я, пейсы или его цицеронящие цицы на поясе?
В детском саду я познакомился с моей первой любовью – иезуитской игрой  «Крестики и Нолики» – Нолики представляли скрытное иудейское меньшинство. Играючи, я научился зачёркивать неграмотные предложения. За это заботливые предки, не спросясь, напялили на мою переносицу круглые очки с толстенной линзой в левой оправе и подсунули стряпню низкого пошиба «Подборку с пола советов начинающим ассенизаторам», чтобы я не оплошал в Высшем обществе, если меня забудут оттуда выкинуть. Ваша идея фикс, мадам, – насаждать воздухоплавательные нравы в бассейне проктолога – не находит у лямбдий в моём кишечнике отклика. Лично я, несмотря на напряжённый график работ с пациентами, выступаю за текучесть кадров старых кинолент, так что давайте опрокинем рюмку коньяку и воскресим наше кушеточное прошлое.
– Не возражаю, Тыберий, вы галантны как всегда. Признаться, мужчин я делю на три категории: на тех кто теряет время в трафике в пробках, тех кто забывается в бутылках, и на закупоривающихся в четырёх стенах с закрытыми окнами.
– Если вы коснулись щекотливой фольклорной темы, разрешите мне поведать вам о капитанской рубке... леса, вестимо...
– Нет, нет и нет! У меня у самой был братишка-двоечник, учившийся в школе на шестёрку и протиравший штаны в кафе «Школьная Спарта». Он говорил: «Моя должница – винтовка с отдачей в плечо» и «Война всё спишет», настырно залезая в тетрадь к соседу по парте. Так что, как видите, мой организм приспособлен к глухой защите от поэтической инфекции, а к прозе и на людей у меня выработалась стабильная аллергия при выяснении – пользуется ли медведь лапотный с краплёной карточной колодой в лапах словарным запасом казиношной берлоги?
– Ваши перепады давления на мою неуравновешенную психику поразительно беспощадны, Долли. Признаюсь, крепкие женщины и темпераментные зелья мне противопоказаны. Однажды я был свидетелем, как официанты разносили слухи о напитках, а потом посетители в пух и прах  проделали тоже с заведением. Я не пьяница. Я – игрок, и при этом не химичащий. Опрокидываю плексигласовый стаканчик крепительного в казино (правдивая история, вскрытая камерой), и замечу вам, из него ничего не выплёскивается. Но, как в утрусской народной сказке, кости в белую крапинку на зелёное сукно сыплются вне зависимости от того взмахивают ли потенциальные невесты царевича широкими рукавами или нет.
– Я не поклонница былинных сказаний, я тоже знала несколько евреев-колхозников, ежедневно выходивших на шахматные поля. Эта публика никак не могла решить для себя, что важнее индюка – внутренний долг перед родиной или государственная задолженность перед самими собой.
– Как же мне близко всё что вы говорите, Долорес, хотя я никогда не был в их шкуре, но зато я прошёл аналогичные мучения.  Когда до проктологической практики я работал на станции заправки авторучек чернилами, добываемыми из осьминогов.
– Отбросив в сторону ваши рабочие навыки, вы не можете не согласится, Тыберий, что внедряясь в изучение женщины, как таковой, без вспомогательных предметов, вы, очевидно, понимаете, что стоит за помпезными словами «платоническая любовь». Я уверена, ознакомившись с полинявшей новеллой Амброзия Садюги «Вторичное сырьё отработанных поцелуев», многие ваши сомнения по поводу так называемых «заправок» рассеются. В ней автор обвиняет женщин-полицейских в нерадивости. Вы себе просто не представляете, что вытворяют эти две полицейские дамочки (уже на сносях) при исполнении служебного долга на зарешеченном заднем сидении, специально оборудованном для перевозки сексуальных нарушителей и преступников. Поверьте мне, некоторые сцены необычайно увлекательны. Рекомендую почитать.
– Я наслышан об этом авторе, он заметил, что среди нас много скота, продуктивность которого падает изо дня в день. Не его ли дедушка покончил с жизнью изощрённым самоубийством – в ванной бросил в зеркало бумеранг и не поймал его. С вашей подачи обещаю перелистать труды Садюги, хотя бы потому что мне самому никак не удаётся отвести от себя подозрения в аналогичных экспериментах. Во-первых, их не схватишь за руку, а если бы это было физически возможным, то было бы под силу любому, кроме меня. Я испытал схожее ощущение, когда однажды после незавершённых отношений с одной из моих любимых, я имею в виду женщин, вышел подышать воздухом и улица вокруг ссутулилась.
– Не смешите меня, Тыберий, у вас тараканы в голове завелись, все полочки в ней забиты барахлом. Вы не можете ума приложить, куда девать свободное от безделья время. Но существует способ избавления от тараканов – подавлять их замерами интеллекта.
– Меткое высказывание поражает цель, оправдывающую непосредственность. Спасибо вам за то, что ежесловно омрачаете моё существование. Считайте, что меня уже не стало, что я рассыпался перед вами в благодарности. Но вы запамятовали – я всего лишь проктолог. Жена и любовница – беременны, вот что я называю комедией положений, а придерживаясь консервативного подхода к женщинам, я, к удивлению сверстников и товарищей по работе, не интересовался однополыми связями и пальто.
– Интересно кто из них Джа Конда-Минимум, а кто амазонская анаконда? И кто кувшин, а кто кувшинка? Подружка – не безделушка, её не заложишь в ломбард. Но если жена материально заинтересует полицию, у неё появится возможность избавиться от тягостных воспоминаний. Почки вам уже отбили, очередь за надпочечниками, – Долорес Пропукис-Балалайкис торжествовала, она взяла махровое полотенце, чтобы вытереть поползшую от умственного напряжения помаду с морщинистых губ.
– Ценю ваше умение водить кончиком языка по трафарету. Вы, как та негативная пресса,  – все статьи для умственно отсталых. Надпочечники я проверял, они в порядке. Сам лечусь, чем помогаю коллегам выйти из затруднительного материального положения. Жертвенность у меня в крови, но анализ её этого не показывает, поэтому врачи не могут по достоинству оценить мою готовность к взносам в их копилки – у этой породы людей финансовая порядочность не наследуется, им требуется её прививка.
– Время не разглаживает морщины, а усугубляет их, – не удержался проктолог от сомнительного комплимента, неуклюже пытаясь исправиться, – но недавно у него, мадам Пропукис, появился искусный оппонент, пользующийся паллиативными мерами пластической хирургии, спасший положение во многих семьях. Этот феномен получил меткое название «Покладистость в кровать». Он встречается у женщин, готовых на всё за адекватное вознаграждение. Кстати, я заметил на вас милое бриллиантовое колечко.
– Занятно! С чего это вы взяли? – вздёрнула бровки дама низкого пошиба и высокого мнения о себе.
– Уж точно не с серванта, а так для отмазки.
– Не будьте слюнтяем. Мужчина даже с рядом погрешностей в постели видится женщине в бикини нараспашку в цифровом обозначении, приносящим арендную плату за пользование телом в случае, если перевалить через Альпы легче через неё.
– Только не говорите мне со сколькими нулями претензии. Я не педераст, чтобы начинать всё с «нуля»! Искать материальное в словах – бессмыслица, учитывая, что я своё уже отпахал. К тому же стройматериалы подорожали, но я успел приобрести драгоценный кирпич. Вам будет небезынтересно узнать, что, вспылив, сказал безнадёжный сумасшедший больной другому – безбедренному:
– Как я могу забежать к тебе вечером? Ты что забыл, что я Утро, залитое солнцем? А ты всё на засуху в горле жалуешься.
– Всё шутите. Вы меня сами к себе позвали.  Меня зовут Пропукис-Балалайкис, и я не могу принять ваши слова за чистую монету. В них звучит подложная тревога настегайчиков неудач, преследовавших меня с мужчинами, поэтому по старинке глазированным кирпичам предпочитаю драгоценные камни, – в глазах Долорес отражалось любопытство с живой заинтересованностью. Тыберий ощутил движение воздуха на плечах, выступающих над водой и подумал, что не мешало бы прикрыть форточку в закрытом бассейне. Но ему лень было вылезать, а просить женщину подняться на цыпочки он считал неэтичным, и потом, зачем жарить старую подругу, когда она и так готова. Оставалось подлить соус.
– Не надо играть словами в кегли. Вы видно забыли, что я не замужем. Это бы помешало ежеквартальным репетициям моих похорон. Я ещё и станцевать смогу, хотя до меня дошли конандойлевские слухи, что на сегодня лучшим танцевальным партнёром стал партер пляшущих недочеловечков. Не прикидывайтесь, я понимаю, ваши недвусмысленные намёки, и зачем я здесь, и какого рода купание нам предстоит. У меня трезвый экономический подход к любви. Да и кому нужны притупившиеся фразы об одну и ту же сексуальную  тему? Не пора ли наложить лапу на её «мораторий»?!
– Таким образом их легче вызубрить, незабвенная моя Долорес. Помню, вы обучали меня новому приёму в любви – подкапываться к вам в постели. И не забудьте, через неделю приглашаю вас к себе. Я справляю куцую нужду – у неё день рождения. Ах, вы моя Нострадамус в купальнике! Ох, эти пагубные губы! Как Земля юлит вокруг светила, так и я готов вертеться вокруг божественной вас с полюбовно выверенными интервалами. Земля – это всего лишь тело. Человек – душа, готовая покинуть его атмосферу и улетучиться в Космос. Возможно он отыщет себе новую оболочку, в которую переселится. У стола четыре ноги, но это не делает его животным. Видите ли, моим ощущениям не дано названия, но оно грядёт!
– Хотите сказать, что его ещё не нарекли? Не шутите со мной так, коварный женский угодник, стремящийся к сиюминутному сексу. Я не напрашиваюсь, но приду. Обещайте не докучать мне дурацкими вопросами типа «Это правда, что в Японии идут косые дожди?» Принимая во внимание, что ваши колёсики в мультипликационном мозгу на полколеса впереди многих, таким завлекательным, как я, приходится быть начеку. Однажды мне удалось перенести постигшее вас фиаско из одной комнаты в другую – больше на подобные тяжёлоатлетические эксперименты меня бы не хватило. Тыберий, вы, как неутомимый труженик с тыла, пользуетесь тем, что я к вам неровно дышу по накатывающимся на меня вечерам, забывая о джентльменском правиле «Попользовался женщиной – верни её в исходное положение!» – зыркнула на него Долорес.
– Ещё бы! Мне такого забыть! От вашего дома до моего заточения значительное расстояние в парсеках и нижнем белье, и всё бегом. Птичка моя, я не пытаюсь вас ни заклевать, ни спугнуть,  вы сами убедитесь, что я стреляю холостыми, когда меня захлёстывают вельветные воспоминания и деструктивные высказывания, я же не какой-нибудь там законопослушный педераст. Конечно, бывают моменты – становлюсь молчуном, тогда из меня слова не выпилишь, но сейчас оно срывается с языка, не дожидаясь хлопка стартового пистолета. Забудьте о Фальстафе, он здесь ни при чём.
– А я и не думаю о фальшьстарте. Он мне ни Богу оплывшая геморроидальная свечка с угасающим интересом, ни Чёрту кочерга. Но сегодня не тот день, воробышек мой, в который вы подлежите амнистии, – произнесла Балалайкис созерцательным тоном. – Между прочим, меня давно любопытила мысль, почему вы пошли в проктологи? Ведь большинство из них не признаётся какими «ветрами» сюда занесло. Вас не тошнит от поппурри куриных жопок? Для уличного дитяти вы достаточно образованы – в разговорной педагогике изощряетесь. И поэтому я никак не определю в каком классе с вами нахожусь и к какому подклассу принадлежу.
Тыберий выдержал незначительную паузу и напор Долорес. Он готов был отправиться на Седьмое небо от счастья, в продвинутом шинке «Не у Гнатца», если бы не удручала мысль, что в офисе придётся спускаться все четырнадцать пролётов без лифта, а там его ожидали непредсказуемые пакости проверочной комиссии. Позавчера при обсуждении Историй болезней его хворостиной отхлестала психическая хворь – еле отбился от стервятников. В борьбе с бездушными мерзавцами не помогало ничего, даже упоминание о том, что его отец, обладавший законсервированным голосом, рано их покинул, и безутешная мать всю оставшуюся жизнь простояла у плиты... на кладбище, а его  с сестрёнкой забрали в детский приют.
– Во-первых, сегодня я не собираюсь приставать к вам с глупостями – мне не до некомпетентных домогательств, я соблюдаю день национального праздника «Разграничения полномочий» – успокоил он её, отвлекшись от грустных воспоминаний. Во-вторых, откроюсь вам – я полдня планировал посвятить жизнь офтальмологии. Такой повод был веским, особенно, когда не подозреваешь, что воздушные змеи бывают подколодными.
Ещё в детстве при ограблении аптеки я давал сто очков вперёд, плохо разбираясь в мерах длины – не видел разницы между порядочным и приличным расстоянием. Но после короткого заключения, на проктологическую стезю порционного чтения меня натолкнуло неосторожное высказывание одного из умористов от павлиньего пера Опа-наса Непонашему. Герой его публицистического романа – рыцарь журнального стола, подводя итоги трудового дня прячет свой градусник для измерения температуры партнёрши  в ширинку с возгласом: «Больной – светский хроник представлялся мне поразительно экскрементальным!»
Вы зря подозреваете меня, Долорес, в том, что я вовсе не намеревался с вами сделать. В моём предимпотентном состоянии нет пороха в пороховнице. Сейчас мне не до похотливых инсинуаций, а ваше любопытство я могу удовлетворить, не прибегая к пугающим методам. Когда-то я брал быка за рога, но в кастрированном состоянии. Вы, по навязшей в зубах привычке, кокетничаете со мной.
Позвольте растворить ваше любопытство, как хлорку в бассейне. Когда мой родитель перенёс транссексуальную операцию, из него получилась солидная папка. Он пропел песенку о плотном сексе «Забил заряд я в пушку туго...» и возжелал сделать меня эндокринологом. Но соратник (они намеревались, оснастившись оружием, брать банк) раскрыл папке глаза на специфику профессии, объяснив, что эндокринолог, – это неблагонадёжный тип, выпивающий залпом кринку молока с целью увидеть свет в конце козлиного туннеля, в то время как мне достаточно всего лишь посмотреть в дупло дерева или зуба.
Сами посудите, кто в здравом уме, пойдёт работать по несимпатичной специальности после столь исчерпывающей информации? Я бросил ветеренарию на произвол судьбы, как отяжелевшую телёнком корову в дюралюминиевом стойле, не объясняя на каком она была от этого месяце или небе, и целиком посвятил себя матушке Проктологии. Вот где настоящие золотые залежи, сказал я себе. Большому кораблю, большое плаванье, решил за меня отчим, который познакомился с мамой на старом еврейском кладбище. Но после его похвалы я не в меру перевозбудился, и мы зашли в смердящий общественный туалет «Эсмеральда», где я дал течь, как прохудившаяся шлюпка.
Мой отчим Зяма Наганов-Пистолетов, пройдя курс омоложения лица, вживив золотые нити под кожу, обвёл себя ввалившимися в комнату глазами и здорово опечалился, а чтобы как следует припугнуть близких, навсегда покинул нас с мамой, запомнившей его первое пришествие навеселе. Заявив на прощанье, что уролога из меня всё равно не получится, он понял, что терять ему здесь  нечего, так как его авторитет значительно подорван в нескольких местах, и где та модистка, что зашьёт его (необжитой мужик в третий раз был в подшиве, после того как, уговорив бутылку, на обезвоженном пустыре занялся мелиорацией в компании беспонятливой собаки осадочной породы).
В тот памятный день отчим купил себе полевой бинокль и начал страдать военно-полевым комплексом неполовоценностей, но не из окон нашего дома (он поселился напротив). А мама, бросив надменный взгляд старинной монеты, сказала, что нечего с этой сукой валандаться и сожалеть о нём – противный слизняк после третьего оргазма, напоминающего преждевременную кончину, ничего из себя не представляет, кроме оползня.
Встав на защиту заботливой мамани, и в ответ на своевольный поступок Пистолетова, я отказался от однородной структуры мышления, чтобы тело не расходилось с телом и, передоверив бразды правления соседям по квартире, проделал эксперимент – разбил свою заветную мечту на три группы, рассудив, что одну треть мечты достигнуть намного легче, а две другие могут повременить. Соответственно первой мечте табуретку на кухне я представил себе  троном, на котором восседаю мушиным царём с лапками на животе, (то ли Наполеон, то ли Александр Сергеевич Пушкин).
– Вы никогда не перестанете меня поражать, Тыберий, своей детской доверчивостью. Я не какая-нибудь там претенциозная стерва. Разряжая в меня помётную ленту слов, вы не единожды попадали под влияние так называемых друзей, в которые по ошибке в надлежащем месте в неподходящее время записали и своего отчима. Вспомните, как по его совету вы поместили себя в нечеловеческие условия – модные, плотно прилегающие к гениталиям, джинсы «Levi’s». Визуально получилось неплохо, но циркуляция крови в блудливо-важном органе изменилась, что в корне поменяло отношение к моему маленькому капкану. Да и девушки отвернулись от вас с презрением, взяв его себе в спутники.
Жена стабильно теряла интерес по той же причине, что привело её в нестройный стан ваших врагов, по странному стечению обстоятельств называвшихся друзьями, с которыми она билась... в истерике. Там она и по сей день, по поступающим ко мне достоверным данным водит непостижимые хороводы. У меня у самой было такое, когда вытащила из сундука поеденную молью пелерину. Но об этом вспоминать не стоит.
Не знаю кто пустил эту утку, но её быстро зажарят. Мне часто приходилось сносить заботы и обиды в угол, как неразлучную пару ботинок. И тех и других накопилась целая стопка, наполнить которую не предоставлялось возможности даже в присутствии графина.
– За это стоит выпить, ведь у вечного двигателя обычно один-два привода, а у меня на духовном общепите рекламных роликов их было бессчётное количество. По прошествии времени-срока в моих подвыпивших глазах приземистые бокалы пляшут разноцветный гопак, а женщины с нелепыми бантиками на тапочках мне уже не интересны, кроме одной с факелом в гавани, которой я нашёптывал при въезде в Гомерику проспиртованные слова благодарности.
– Если вы насчёт любви, то позвольте узнать, какой по счёту?
– Первой и последней – Статуи Свободы! Не будь я Тыберием, я бросил бы к её ногам всё своё состояние... здоровья.
– Это было бы ещё одним непростительным упущением, одобрительные аплодисменты сменились бы осуждающими взглядами. Не пытайтесь меня разжалобить. Вы не из тех, кто собирается с последними силами, чтобы проводить с ними разъяснительную работу. Вы – угодник и прислужник, добровольно заключённый в заливаемом водой трюме сознания. Вы, можно сказать, раб собственных предубеждений, способный на пылкое признание в любви, святошей стоя перед зеркалом в ванной. И перестаньте кормить меня баснями в час по чайной ложке.
– Скажите спасибо, что мы не в космосе, время там тянется намного медленнее. Что-то мы всё об одном и том же полемизируем, лучше прислушайтесь к повседневно происходящему в моём быту. На днях я провёл радикальное сокращение штатов среди знакомых, потому что мне хотелось занять первое место в ряду выстроившихся к вам если не за пониманием, то за сочувствием.
– И чего вы добились? Остались, как перст, один с разбитыми мечтами и покорёженными монетами от игры в пристенку?
– Зато к вам обращен весь мой кусковой сахар тающих надежд. Вы, марципановая моя, единственная спасательная шлюпка. Скажу по секрету, я – никем неопознанный хоббиевый драматург, и премьера моей трагикомедии «Сытая житуха» не состоится – продукты не подвезли и холодильник испортился, как просроченное молоко, хотя все билеты на неё скуплены мной.
– Зачем посвящаете меня в подробности? Разве я являюсь наследницей вашего подпольного творчества, несущего в себе побочный эффект Набокова? Интересно, на кого у вас составлено завещание? На меня? Что-то не припомню. Обо мне нигде ничего не упоминается. Когда-то я знала трагедийного актёра, игравшего счетовода, сводившего счёты и ждавшего от них потомства, потом в пьесе о китобоях ему выпало играть не отчалившего от берега немого моряка, свежевавшего тушу нарвала. Так прошёл ещё один день – цветной лоскуток моего существования.
– Возможно, человек завалил экзамен по жизни – его тянуло в эпицентр любви и ему пришлось пересдавать зачёты, а может он просто отчаялся из-за того, что природа ему чего-то не додала.
– Нет, это был мим, резавшийся в карты при помощи ножа.
– Так бы сразу и сказали. У меня аж на сердце отлегло. Теперь я смогу просвистеть на бересте Первый концерн Чайковского для фортепьяно с оркестром Дюка Эллингтона.
– С годами вы становитесь всё более впечатлительным, Тыберий – её дородные желатиновые локти синхронно задрожали вместе с поджилками в процессе внутреннего самовозгорания.
– А вы как были шутницей, так ею и остались, даже не подозревая, что каток финансовых репрессий грозит закатать меня в котлован подобных мне жертв ненавистной всем Круговой Барухи налоговой системы. – Доктор прикусил губу, пересел за стойку, подперев руками подбородок, представляя собой типичное подставное лицо причастившегося сановника от проктологической медицины (он умел портить воздух и настроение людям с достоинством).
В этот момент он напоминал ходячую легенду, не лишённую ампутированной фабулы – Левшу, который не только подковал блоху, но и вы... её. Тыберий почему-то вспомнил, как вежливо уклонился от приглашения летящего башмаком «Выйти вон!», запущенного женой-первенцем в его голову, когда он предложил ей перевезти с наркотиками секвойю в саквояже.
Вместе с этим она обратила его внимание на то, что наставительный тон присущ рогатым, что являет собой защитную реакцию, предотвращающую дальнейшее генеалогическое разветвление, а в таких условиях она больше жить не может.
Через много лет, оправившись от финансовых травм, по просьбе соседей, Тыберий сделал другую стойку (на руках у бассейна), и с тех пор (в свободное от клизменной работы время) не отходил от неё, возомнив себя бартендером. Должно же быть у человека какое-нибудь хобби, нашёл он оправдание своему поступку. В каждом событии проктолог Гуревичукус усматривал необходимость, прогуливающуюся в звёздно-полосатой рубашке свежей выпечки на солнце с бабочкой на плече, на которое никто не рискнёт опереться.
Из состояния прострации Тыберия вывел голос Долорес формулой любви, позаимствованной из расистской теории, утверждающей, что белое отражает свет, а чёрные поглощают его:
– Из представленного вами эпизода, въевшегося в вашу плоть и кровь, создаётся впечатление, что вы пытаетесь выжать подмоченную репутацию. Скажите, вам не тяжело поручни в бассейне Амазонки устанавливать и логарифмы белым стихом складывать?
– Видите ли, это теперь я делю людей на выносливых тогдашних и теперешних слабаков, а в детстве, когда врал с три короба во времена открытий туберкулёзных каверн общества и томительных часов ворчания родителей, я гонял многострадальный мяч, но больше лодыря. В юности я, одетый с иголочки дикобраза, обладая сверхлёгким сплавом ума и духа, наивно думал, что венерические заболевания подхватывают, на манер древка знамени, выпавшего из руки раненого знаменосца, чтобы отнести подкожную заначку алчному врачу по кожным болезням. Теперь я в стеснённых условиях добываю хлеб насущный далеко не ароматным трудом, конкурируя с клиникой доцента Зачатьева-Вороного, два года назад пришедшего к выводу, что самые крутые яйца от Фаберже не тухлые.
– А если чуть короче, по делу, и не где-то на отшибе времени?
– Вот я с вами, Долорес, второй час плаваю, занимаясь пререканиями и пологим взлётом воображения, вместо того чтобы снабжать инструкциями пострадавших от геморроя в Нью-Порке – в этом театре абсурда и шифоновых шифоньеров, где население страдает из-за миллиардерствующей лахудры, мэра Апломберга, – завсегдатая транссексуальных девичников, переходящих в мальчишники «Воскурять строго воспрещается».
– Тыберий, вашими россказнями вы напоминаете моего старого клиента футуриста Зюзю Ёлочника, отмотавшего от звонка до звонка пятерик за торговлю казначейскими билетами в театральной кассе и едиными проездными в будущее. Его бы выпустили раньше, но за ним тянулся непростительный грешок «В ночь на Ивана Подкупала» он перевёл на английский язык как: «Кучи грязного снега – экскрементов свирепствующей зимы...».
– Учёл справедливое замечание. Но я стреляный воробей. Вспоминаю, как сказал не помню какой жене – носительнице полезных услуг: «Что-то жарко мне здесь становится, а не эмигрировать ли тебе, дорогая? С такими выигрышными данными как у тебя, я бы пожизненно застрял вЛазь-Вегасе».
Тогда на обочине неприемлемости я жаждал поколотить принадлежавшую мне пластмассовую посуду и опротивевшую девчоночку по кличке Бархатная Курточка, отдавшуюся соседу за буханку для своего козла в огороде. До этого она увлекалась пипосакцией «Рот-фронт» и подрабатывала арфисткой-аферисткой в молочном кафе «Жгучая блондинка», занимаясь обтираниями губ холодной водой, в то время как её пальцы, пробежав по клавиатуре моего позвоночника, занялись передачей ощущений по плетёной платиновой цепочке, когда политическая машина передними колёсами увязла в знойном Кувейте вместе с акционерами литературно-нефтяной компании «Пе-газ».

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #271)