Моя музыкальная история

Прочла на Фэйсбуке МУЗЫКАЛЬНЫЙ РАССКАЗ Ester Velitzki. 
Сразу вспомнилось детство.
МОЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
Завораживающий своей красотой и величием "Красный Октябрь был у моей бабушки в Казахстане, в Петропавловске. А мы жили в Омске. Как же я любила увлекательные путешествия с папой на поезде из Омска в Петропавловск! Вот сейчас думаю: странно — так ярко помнится прямой путь! А обратный вообще не помню...
Поезда в то время ходили полупустые. И практически весь плацкартный вагон был в моём распоряжении на целых четыре часа. Особенно интересовали меня верхние полки. Забравшись туда, мне казалось, что я становилась выше папы. А папа, как мне казалось в детстве, был, конечно, красавцем-великаном. И сильные папины руки легко подсаживали меня на эту верхотуру. Правда, долго я там усидеть не могла. Распластавшись плашмя и поглазев в окошко, за которым довольно монотонно мелькал один и тот же незатейливый пейзаж, я просилась обратно вниз. Папа терпеливо снимал меня с верхней полки, а потом опять подсаживал обратно, отрываясь от шахматной партии. И так продолжалось до тех пор, пока папин друг дядя Юра Егоров не научил меня пользоваться боковыми ступеньками. «Раз, два — и готово!» — показал он мне путь. О! Это было великолепно! Теперь мне не надо было постоянно звать папу, отрывая его от любимого занятия. И я с азартом взбиралась по очереди на все верхние полки в вагоне. Папа только изредка поглядывал, всё ли в порядке. Приезжали в Петропавловск мы обычно под вечер. Особое наслаждение доставлял дождь. После него улицы были необычайно красивы. Приветливо поблёскивала умытая листва, на блестящем асфальте отражались вечерние огни. Воздух был напоён свежестью озона и казался каким-то необыкновенным, во всяком случае, уж точно не таким, как в Омске. Как добирались с вокзала, уже не помню. Помню только уютный двухэтажный деревянный дом на углу Ленина-Дзержинского. В нём было всего два подъезда. Омский каменный красавец дом со шпилем был по сравнению с этим домиком настоящим гигантом. Почему-то папа не предупреждал бабушку о нашем приезде, и всегда получался сюрприз, что меня необычайно веселило. Тихонько пройдя сквозь калитку во двор, осторожно отворив входную дверь и придерживая, чтобы не выдала гостей громким хлопаньем, на цыпочках поднимались с папой по широкой деревянной лестнице на второй этаж. «Тсс!» — останавливались с замиранием сердца, если вдруг жалобно скрипела деревянная ступенька, и с ещё большей осторожностью продолжали свой путь. Наконец, преодолев два лестничных пролёта, попутно с упоением наглаживая отполированные множеством касаний перила с деревянными шарами, мы оказывались у тяжёлой, обитой чёрным дерматином, двери в бабушкину квартиру. Тишина. Звонок. Шаги за дверью и настороженный голос: «Кто там?» — «Свои!» — задорно отвечает папа, и мы, довольные удавшимся сюрпризом, начинаем хохотать, прислушиваясь к переполоху за дверью. Дверь широко распахивается. Бабушка, всплеснув руками, устремляется нам навстречу с объятиями и поцелуями: «Ах! Боринька! Танюська! Фу, какой безобразник! Опять не предупредил! Шуринька, Борик с Танюськой приехал!» — оборачивалась к деду, сияя от счастья.
Пока взрослые суетятся на кухне, я пробираюсь в зал к круглому вращающемуся чёрному табурету и, затаив дыхание, открываю крышку пианино. Поглаживаю слегка желтоватые клавиши, примеряю пальчики к блестящим чёрным, расположенным группками по две и по три, и осторожно нажимаю, покоряясь волшебству — мгновенье назад пианино было молчаливым, и вот, подвластный моему пальчику, в зал явился Его Высочество Звук…               
Конечно, я любила бабушку, папину маму, но волшебное пианино я любила, наверное, больше. Оно будоражило мои мечты, магнитило своей таинственностью, скрывало от меня волшебный мир звуков.
Я очень любила бабушку, папину маму. К тому же вторая бабушка, мамина мама, которая воспитывала меня с пелёнок, уже покинула этот бренный мир, и я чувствовала неисправимую пустоту и стремилась к общению с другой бабушкой, интуитивно пытаясь заполнить зияющую пустоту. Бабушка Агаша, мамина мама, меня просто обожала, даже боготворила. С нарочитой строгостью запрещала своим дворовым «подружкам»-соседкам называть меня «Ангелочком» - не дай бог сглазят!.. А я и вправду была похожа на ангелочка: с крупными серебристыми кольцами кудрей и небесно-голубыми лучащимися глазами. А ещё я была похожа на свою петропавловскую бабушку. Да не просто похожа, — я была её маленькой копией. Бабушка радовалась этому и так искренне удивлялась, хотя была врачом и, без сомнения, знала все законы генетики. В каждый наш приезд она непременно брала меня с собой на работу, в приёмный покой, а потом с гордостью показывала всем врачам больницы: «Посмотрите, посмотрите! У неё в точности так же, как у меня, загибаются фаланги пальчиков!» Этот факт приводил и её, и меня в неописуемый восторг. Бабушка радовалась повторению и продолжению себя в своей маленькой внучке, а я радовалась, что каждый врач говорил: «Действительно! Какие музыкальные пальчики!», ведь бабушка прекрасно играла на пианино. И за это я любила её страстно. Присев рядом на маленькую табуреточку и прильнув к бабушкиной ноге, я, как заворожённая слушала бабушкину игру на пианино. И с трепетом отдавала свои пальчики в её мягкие руки, в которых утопала моя крохотная ладошка. А бабушка моими пальчиками играла «Чижика-пыжика», показывая мне клавиши и прося запомнить последовательность. Больше всего на свете в такие минуты я любила свою бабушку. Впрочем, её невозможно было не любить. Она была вся такая утончённая, изысканная, музыкальная, какая-то необыкновенная в своей степенной красоте.
Имя у бабушки тоже было необычное — Бронислава Матвеевна. Так уважительно её называли коллеги-врачи, соседи и многочисленные знакомые. А меня она просила называть её не бабушкой (это обращение казалось ей грубым, не соответствующим её утонченной, изысканной натуре), а бабусей или бабулей. Так мы её и звали: я, мой брат, моя мама, все внуки. Бабуся, конечно, сразу подметила мою тягу к музыке, и посоветовала папе записать меня в музыкальную школу.
На вступительном экзамене нужно было спеть песню. Проблем с этим у меня не было. Вдвоём с детсадовской подружкой Олей Перепелицыной мы уединялись в приёмной, лёжа на животе делали «лягушку», доставая кончиками пальцев ног до макушки, и умудрялись при этом горланить «А я по лугу, а я по лугу, я по лугу гуляла. Я с комариком, я с комариком, с комариком плясала». Как только доходили до слов «Мне комар ножку, мне комар ножку, комар ножку отдавил, комар ножку отдавил. Все суставчики, все суставчики, суставчики раздробил…», уже было особо не до пения, — заливались смехом, искренне не понимая, как нам, таким большим, мог отдавить ножку какой-то там малюсенький комаришка! До сих пор обожаю эту шуточную русскую народную песню. Вполне можно было бы спеть её на экзамене в музыкальной школе, но папу почему-то этот вариант не устраивал. И он репетировал со мной «Во поле берёза стояла». Репетитором он был требовательным, и я раз за разом повторяла для папы эту бесхитростную песенку про белоствольную берёзку и пастушка. А он начинал подпевать и будто нарочно меня путал. Тогда впервые я услышала слово «канон», и когда мы на экзамене с папой каноном исполнили «Во поле берёза стояла», комиссия была в восторге. И заданный ритм я простучала без запинки — этому тоже меня научил папа. Словом, вступительные испытания я выдержала достойно и теперь жила ожиданием осени, когда буду ходить сразу в две школы — начальную и музыкальную.
Летом 1969 года в Омск приехала бабушка, и мы отправились по магазинам выбирать инструмент. Бабуся подходила по очереди к каждому пианино, открывала крышку, обнажая ряд молчащих клавиш, нажимала ногой педаль и начинала играть, проверяя упругость клавиш и сочность звучания. На звуки «Кумпарситы» собиралась толпа зевак, а я словно становилась выше ростом от гордости за то, что это моя бабушка умеет так играть, и от волнительного трепета ожидания — скоро и я начну учиться этому фантастическому искусству звукоизвлечения. Так, в качестве подарка от бабушки на окончание детского сада и поступление в первый класс у меня появилась новенькая блестящая полированная «Чайка». Конечно, это не «Красный Октябрь», но радости моей не было предела.
Золотой осенью с новенькой синей папкой с завязками, в которой лежали нотная тетрадь, карандаш и резинка, я отправлялась в музыкальную школу. Казалось, сама Госпожа Природа разделяла мою радость — приветливо шелестели пурпурными и золотыми листьями клёны, улыбалось солнышко, просвечивая сквозь листву радужными лучиками, визжа от восторга с заливистым лаем выскакивали на встречу потешные маленькие щенята. Они смешно прыгали около меня и лизали ладошку шершавыми язычками. Вот только мама не разрешала с ними «водиться», и это доставляло небольшое огорчение. «Ну, ничего же не случится, если я немножко поглажу щеночков по пушистой шёрстке», — думала я и на строгий мамин вопрос: «Трогала сегодня щенят?» я молча отрицательно мотала головой. Мама успокоилась, я осмелела, но однажды тайное стало явным. Осень постепенно теряла своё золото, заботливо укрывая землю листвой в преддверии наступающей зимы. Однажды прошёл холодный осенний дождь, оставив во дворе школы непросыхающие лужи. Щенятам лужи были нипочём, и они как обычно с радостным визгом кинулись мне навстречу. Стараясь уберечь одежду, я подставила под их испачканные лапки свою синенькую папку, и на ней остались мокрые следы. «Ничего, высохнет», — беспечно решила я. Высохло, но грязь-то осталась. И по отпечаткам лапок на папке мама узнала о моей продолжающейся дружбе со щенятами. Так я была разоблачена и пристыжена за непослушание.
Своих первых уроков музыки я особо не помню. Осталось только общее ощущение бесконечного праздника и радости от каждой встречи с музыкой, от каждого посещения музыкальной школы. (Вероятно, у меня всё неплохо получалось: мама рассказывала, как на родительских собраниях их просили раскрыть секрет и поделиться опытом, как они со мною занимаются. Но никаких секретов не было, и раскрывать было нечего). Жаль, это продолжалось совсем недолго. Уже весной, в конце апреля семья переехала в Петропавловск. Как я радовалась! И совершенно не предполагала, какие огорчения кроются за этим переездом. Улучшились жилищные условия, бабушка с дедушкой были рядом. Это было здо;рово! Но в Омске остались любимый первый класс, любимая первая учительница Марина Александровна и любимая музыкальная школа... Конечно, в Петропавловске тоже была музыкальная школа. И не одна.
Одна школа была на углу Ленина-Мира. Перед её окрашенными в приятный розовый цвет стенами стоял гордый горнист, зазывно приглашавший всех желающих в мир музыки. И частенько по вечерам актовый зал школы, который вызывал у меня необъяснимый трепет восторга, наполнялся взрослой публикой, пришедшей на вечер классической музыки какого-либо концертирующего музыканта. А во вторую надо было ходить к вокзалу, как и в Омске. И чем-то они даже были похожи.
Вторая музыкальная школа располагалась в обычном деревянном доме и была ничем особо не примечательна. Да, ничем. Зато была примечательна учительницами, которых я полюбила сразу же. Зинаида Михайловна Чехней так увлекала нас на своих уроках, что сложнейшее сольфеджио казалось забавной игрой, доставляющей радость и удовольствие. А на уроках музыкальной литературы Галина Киндеевна Кузина из учительницы превращалась в волшебную Фею Музыки. Глядя на её золотистые локоны, всегда аккуратно уложенные в причудливую причёску, а главное – слушая её чарующий голос, когда она пела нам различные музыкальные фрагменты, хоть даже простенькие детские песенки, я уносилась мечтами далеко-далеко, высоко-высоко и представляла, как когда-нибудь я сама так же, как мои любимые учительницы буду вести своих учеников по таинственным музыкальным тропинкам.
А вот со специальностью — с игрой на пианино — увы, как-то не заладилось. Молодая очаровательная особа Людмила Анатольевна Чернявская, возможно и любила музыку. Может быть, даже и я была ей симпатична. Но обучаться у неё мне пришлось в интересный для неё (не для меня) период: она ждала малыша, и потому больше всего любила себя и того, кому готовилась дать новую жизнь. Процесс обучения интересовал её постольку-поскольку. Если вообще интересовал. В памяти остался тёмный сумеречный класс, равнодушный ровный голос учительницы и постоянное шуршание целлофановыми пакетиками, сопровождавшееся характерными звуками пережёвывания орешков. И осталось ощущение недоумения и потерянного времени. Я так хотела учиться!.. Всё моё существо было готово и стремилось к этому!... А натыкаясь на неизменно ровный равнодушный голос учительницы, моё желание медленно, но верно начало угасать. Порой я даже думала, что уж лучше бы на меня прикрикнули, как это делала Екатерина (или Елизавета? – стыдно, запамятовала уже…) Александровна Чайка, пусть бы даже по пальцам карандашом попало, как некоторым, но только не это вежливое равнодушие!.. Как знать, может быть, в будущем всё сложилось бы иначе, если бы в моей жизни встретились две Чайки, и одна Чайка раскрыла бы секреты владения другой «Чайкой». Увы, встреча не случилась… И хотя все последующие годы меня бережно и ласково вела по миру музыки милейшая и добрейшая Татьяна Васильевна Фалалеева (которая и довела-таки до профессионального обучения в музыкальном училище, за что ей бесконечная благодарность!), та первоначальная увлечённость, то детское страстное желание освоить музыкальное искусство в совершенстве улетучилось без следа.
И в профессию я пошла не потому, что считала это единственным моим предназначением, а потому что этого очень хотели папа и бабушка. Мама приводила весомые, как ей казалось, аргументы, главным из которых был тот, что мне не придётся по восемь часов ежедневно находиться на закрытом предприятии с жёсткой дисциплиной. И работа с детьми куда более приятна нежели со схемами и чертежами, в которых мама разбиралась, но которые не доставляли ей радости, поскольку в политехнический институт она пошла тоже не по зову сердца, а потому что это был самый престижный вуз, и конечно, серебряной медалистке учиться нужно было именно в нём. По маме я очень скучала, когда оставалась дома одна, и завидовала подружке Леночке, когда её мама приходила с работы из школы почти вместе с нею. На это обстоятельство я тоже обратила внимание: мне очень хотелось, чтобы в будущем я могла находиться со своими собственными детьми больше, чем это могла делать моя мама. А вроде бы работа учителем музыки или музыкальным руководителем в детском саду предоставляла такие возможности (Ах, как же я заблуждалась!...) Кроме того, я очень любила своего папу, и мне очень хотелось сделать ему приятное. Мне-то самой очень нравилась литература и английский язык, и если бы я закончила среднюю школу, как все мои одноклассники, в музыкальное училище не пошла бы совершенно точно.
Окончание музыкальной школы совпало с окончанием девятого класса. Для того, чтобы поступить в музыкальное училище, нужно было забрать документы из школы. Их не отдавали. Меня отговаривали, как могли. Единственная четвёрка по НВП разбавляла мой пятёрочный табель. Всем было очевидно, что школу бросать нельзя. «Если ты хочешь, чтобы я пошла в музыку, забирай мои документы в этом году. В следующем я ни за что не буду поступать в музыкальное училище!» — заявила я папе. И вот, применив простенький шантаж, после девятого класса я оказалась-таки в музыкальном училище. Папа лежал в больнице с воспалением лёгких и несколько раз отпрашивался у врачей, чтобы пройти все образовательные инстанции сначала снизу доверху, а потом сверху донизу, чтобы получить мои документы в школе. Удивительно! Жизнь словно сама не пускала меня туда, а мы всей семьёй шли наперекор всему. И ещё раз жизнь мне предоставляла шанс, когда я уже училась на музыкально-педагогическом факультете в институте. Преподаватель английского языка Людмила Вениаминовна чем-то напоминала Галину Киндеевну (возможно похожими золотыми кудрями). Она настойчиво предлагала мне параллельное обучение на факультете иностранных языков. В то время вводили всевозможные новшества, и за пять лет обучения можно было получить не один, а два диплома. Как бы мне это пригодилось в жизни! Но к тому времени я уже успела выйти замуж, стала мамой сыночка, перенесла полостную операцию и ждала появления на свет дочки. Даже сама мысль о том, что придётся ещё отрывать время от семьи и детей, казалась мне крамольной.
Жизнь, печально усмехнувшись, отвернулась и оставила меня на произвол Судьбы. И уж произвола этого было вдосталь… Но речь сейчас не об этом. А о том, что я всё-таки, несмотря ни на что, сейчас снова в музыке. С удовольствием занимаюсь музыкальным воспитанием дошколят. С ребятишками работать очень приятно, — в этом мама была права больше, чем на сто процентов. А в своём музыкальном детстве мне довелось поспособствовать своей подружке-соседке Иринке, и после незначительной подготовки, которую я ей организовала, она поступила в музыкальную студию во Дворце культуры. В то время государство щедро заботилось о подрастающем поколении и предоставляло такие возможности всем желающим. Не так давно узнала, что мои уроки в школе педпрактики в музыкальном училище повлияли на принятие решения стать профессиональным музыкантом одной очаровательной девочкой по имени Наташа, которая стала прекрасным педагогом-музыкантом и воспитала уже не одно поколение детей в школе искусств. Был в моей жизни не совсем обычный опыт, когда во взрослом уже возрасте девочка Леночка начала учиться игре на фортепиано. Она была столь увлечена и столь упорна, что сумела пройти курс обучения за всю музыкальную школу экстерном и поступила в колледж искусств, идя по стезе профессионального служения музыке. Настоящим моим открытием стал мой двоюродный брат Яков. Моё решительное вмешательство в его судьбу лишило автосервис планировавшегося автослесаря, зато позволило вырастить талантливейшего оперного певца. В общем-то, пусть не в сфере филологии, а в сфере музыкального воспитания, моё педагогическое предназначение всё-таки реализуется. И, наслаждаясь ежедневным общением с дошколятами, я мысленно произношу: «Благодарю тебя, Судьба, за возможность служения Музыке»…
28 - 29.10.2018

На фото моя бабушка Стрижак Бронислава Матвеевна