Серое

Ну, здравствуй, старая, ну, здравствуй, дорогая,
моя ужасная, с кровавыми глазами.
Давненько мы с тобою не дерзали,
от отвращения к себе изнемогая,
обняться крепко, и, под вечер, вместе как бы,
безмолвно представлять чужие руки,
чужую нежность, и таращиться от скуки
с балкона на туманный дальний запад.

В холодных щупальцах твоих так страшно,
так беспросветно, но несуетливо,
что нам - уставшим, старым, некрасивым,
с тобою вновь отлично будет так же,
как отличается листва от льда и снега.
Так отличается рождение от смерти,
а лихорадочные строки на конверте
от сдавленного шёпота и неги,
с которых начинают человека,
от ласкового шёпота и неги
нефритово-зелёных волн на море -
так всё отлично и несоразмерно.
Входи, отвратная, входи уже, наверно,
ложись в постель, не раздеваясь.
И не спорь мне.

Мы так обнимемся и будем извиваться
под ритм ударов ветра по карнизу,
что позавидуют соседи сбоку, снизу,
а сверху голуби забьются от вибраций
теней, туманов и видений чёрных
в глубоких зеркалах многопластовых,
где из миров, давно уже не новых,
мерцают не мигалки быстрых скорых,
а чьи-то очи, веки, когти, плечи,
как будто бы не очень человечьи,
но разницы особой нет, бесспорно.

Я утону в тебе, в бесцветных складках
огромного трясущегося тела.
Моя депрессия, как ты меня хотела!
Как ты ждала! И как нам будет сладко
душить друг друга, ожидая долго
предсмертных судорог, чтоб отпустить немного,
и посмотреть, как мило раскраснелось
твоё лицо. И тут же обнаружить
по сторонам внимательных подружек -
безвариантность,
одиночество
и ревность.

© Грин, 28.12.2017