Би-жутерия свободы 268

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 268
 
Сегодня совершенно добровольно выдался влажный день и Тыберий плавал на спине, чрезмерно гордясь незначительной выпуклостью в плавках. Он легко преодолевал голубизну акватории от бортика до бортика. Его фигура напоминала кустодиевскую женщину, не дотягивавшую до рубенсовской, но теряющую жидкости больше, чем «положено» на левый бок. Вода в бассейне меняла цвет, разукрашенная жёвтоблокитными разводами, благодаря Тыбиковым добавкам, придававшим хлорке солоноватый привкус.
Глинтвейн восполнял потребности кровоснабжающей системы обильно выпотевавшего проктолога. Вместе с катящимся градом на лице флегматика появлялась мина замедленного действия и проступили капельки ничем не скрываемого удовольствия. Такого блаженства Тыберий Гуревичукус  не испытывал со времён, когда застукал свою жену с любовником Леоном Заземлянко, с кредо беспросыпного сони «Что будет, то будит». Проктолог на месте разоблачил свою доктрину, не в пример любовнику, не вдаваясь в её интимные подробности. Со вчера не по своей доброй воле Тыберий после просмотра блокбастерного гомериканского фильма находился на грани Бреда общеПита с губным безумством Анжелины Джоли, глаза которой казались затянутыми слюдой слёз.
По электронной почте прибыло сообщение особой важности из налогового управления, и он нуждался в квалифицированной консультации профессионалки Пропукис-Балалайкис (в девичестве Размежевайтесь), периодически планировавшей отдать концы при исполнении служебного долга, и поэтому проводившей регулярные репетиции своих похорон. Родители Долорес оставили её в покое без наследства, когда умерли в детском возрасте, и она до сих пор хоронила их, толком не зная местонахождения могил. Тыберия одолевала необоримая сонливость, и он не колеблясь, позвонил подруге. Долорес нехотя отвлеклась от шоу «Мот и его докучивающая мотыга» и воспользовалась случаем, чтобы заполучить у него бесплатную консультацию. Ей была известна главная слабость законьяченного проктолога – проявление исключительной пронырливости в двадцатиметровом бассейне. Только таким способом можно было бороться с его бутылочным пустозвонством.
– Доктор, скажите, можно ли инкассатору сохранить отличное здоровье в банке с формалином? – прошептала она в трубку.
– Не знаю, всё моё унылое состояние хранится в государственном банке под выгодный процент, исходя из того, что благотворное не превращается благотворительное.
Рос вьюнком, а получился здоровенный шустрила, подумала Долорес. Оборотень в обёрточной бумаге, ведущий переговоры с под лежащими. Булемию с ним заработаешь, но бабок не сделаешь.
– На репетицию моих похорон вы, устранившийся, не потратили ни пфеннига, – буркнула она сердито в трубку.
– В следующий раз обещаю, приду и озорничать не буду. Главное, не волнуйтесь, жить вам осталось недолго. До встречи, если увидимся, моя кралечка, – подбодрил её попкин доктор.
После такого перспективного и многообещающего ответа  Пропукис-Балалайкис посчитала, что не имеет права заставлять себя долго ждать. Через считанные кем-то неизвестным с монитора минуты, непревзойдённая в призвании доставлять удовлетворение на дом, она приближалась со стороны заходящего с её обширного тыла солнца к фаянсовой кромке бассейна. В нём Тыберий воображал себя капитаном дальнего плавания вдоль бортика, что помогало ему в навигации, подающего позывные живота.
Долорес мурлыкала что-то под пингвинчатый нос, тем самым выводя песенку из себя и рассчитывая, что проктолог поимеет её в бассейне по всем правилам водовосточного искусства. Бросив томный взгляд на покачивавшегося на спине Тыбика, Долли разочарованно отметила про себя, что больше не клюёт на его поплавок припрятанный в польских плавках фирмы «Пани Хида».
Увидев Пропукис так скоро, Тыберий  удивился про себя: «Эка невидаль!», но потом вспомнил, что кто-то уже предупреждал его, что беды и люди всегда непредвиденно вылезают из щелей наподобие галапогосских тараканов. Старый кокетун не мог не заметить, что Долорес изменилась в лучшую, но сторону, у неё появился испанский веер и смех 30-х годов. Старушке также понравилась на раскладке юная смена нижнего белья и она приобрела её со скидкой... на возраст, иначе не стала бы демонстрировать из-под подола кружевной юбки, отметил он про себя проктолог. И потом, на ней вполне приемлемая блузка с напуском и с развязным бантиком на левом артритном плече с изображением футболиста эпохи Скудного Вознаграждения или, как теперь принято говорить, обновлённой чувствительности
После выдачи лицензии «Не пуканье, а трели соловья» на проктологическую операцию «Пластмассовые очки с тонированными стёклами» во втором окошечке слева, на основе солидного опыта по удалению полипов у рифов Тихоокеанского побережья, Тыберий не переставал страдать повышенной привязанностью к бантикам и их носительницам – обладательницам раздвижных ширм ног.
Сутулившийся Тыбик проявил себя ловким пронырой в бассейне от северного бортика до стакана джина с тоником на южном. Перевернувшись со спины на живот, дабы спрятать свои всплывшие на поверхность сомнительные показатели, доктор Гуревичикус в привычной проктологической позе «Кверху По...», созвучной с рекой в Северной Италии и американским писателем Эдгаром той же деноминации, поплыл кролем в готическом стиле к мраморным ступенькам в направлении гостьи, как бы намекая ей, что миссионерской позе в стоячей воде предпочитает усидчивую «На...».
Почему-то именно в этот момент он почувствовал себя хлебопашцем вручную, возможно в нём заговорил, если не Заратустра, то зов предков времён кукурузлых надежд, поднятия с Целины. Он обменялся с Долорес испытующими взглядами, как ей показалось навсегда, и она решила поменять привычную тактику, перейдя от набегов к наскокам, касающимся приобретённых им серебряных поручней в бассейне, за которые он хватался с присущим только ему одному остервенением, когда приходило время вылезать сухим из воды или из кафе морепродуктов «Внебрачный рыбёнок».
Первым делом Пропукис-Балалайкис отступила назад, чтобы с остервенением броситься к в жаркие объятия Гуревичукуса, но одумалась, увидев, что не противившийся, было, проктолог, всецело поглощённый прохладой воды, продолжает невозмутимо плавать бревном. Такие, как он, подумала про себя Долли, не первый год возглавляют династию самовлюблённых идиотов.
– Восхитительная, вы совсем не меняетесь, как подснежник под люминесцентной лампой. Надеюсь, простите меня за прыжок с трамплина в наше вечно юное прошлое? Вы – мой оазис в пустыне! Но за вами сексуальный должок. Хотите что-нибудь перехватить? – пришпорил беспорядочно скачущие вприпрыжку мысли Тыберий, вылезая из пожелтевшей, как склеры его глаз, воды и мысленно снимая с гостьи воображаемую паранджу. Он – мужчина с нераскрытыми до конца возможностями и длинным мощным копчиком, полагал, что они в любовном угаре без промаха и повторов перебросятся ничего не значащим гарниром инструктажных слов.
Долорес покато пожала плечами, и брезгливая гримаска появилась на её прыщаво-присыщенном провисающем лице. Она вспомнила, что чуть не погибла на диете в сухомятку, переводя себя из одной весовой категории в другую (из фунтов в килограммы).
– Красивая женщина не должна быть умной, она вообще никому ничего не должна. Надеюсь, доктор осведомлён, что японцы, привыкшие всё делать собственными Мураками, не едят кроликов, англичане лягушек, а я придерживаюсь того же. Этой отравой вы пытались потчевать меня в прошлый мой приход, так что позвольте мне остаться в живых. Кроме того я чертовски замёрзла, и не откажусь от чашечки кофе «Дефакинейтед», – вздрогнула она, полагая, что кортеж воспоминаний и коньяк буланой масти согреют зажатые для удара в кулак пальцы. После минутного замешательства коктейля ей не терпелось перейти из двусмысленного положения в русло располневшего стана врача – поставщика благополучия.
– Приношу извинения за сбои в отопительной системе в доме. Начиная с октября они имитируют климактерический период. Заклинаю вас, не пейте быстрорастворимый суррогат в кофре. Я сварю настоящий турецкий кофе. Кофе без кофеина – женщина без налитых цистерн грудей, а мужчина без..., что песня без слов в усах метеоролога, пропевающего прогноз погоды. Пока другие строили догадки, ваш покорный слуга, прагматик Гуревичикус, уже сооружал сказочный плавательный бассейн за домом, чтобы смешить вас, изображая дохлую рыбу вверх животом, – и Тыберий мысленно подплыл к Долли на два незначительных метра поближе.
– Не бросайте слов на ветер в штилевую погоду. Раз вы  подрядились на что-то, то и делайте – то– что считаете нужным. Между прочим, я сама живу на водевилле, так что добро пожаловать ко мне в гости купаться, – рассупонилась Долорес, сейчас он ей показался заброшенным, расстроенным концертным роялем. Клацающие клавиши зубов пожелтели, а кое-где совсем отсутствовали. Порой невнятные звуки вырывались изо рта плаксиво-невпопад, перескакивая из регистра в регистр в зависимости от настроения и глубины погружения лысой головы. – Вы хотите, чтобы я рассмеялась в ответ? Нет, нет, и нет! Я никогда не страдала зубоскалиозом, тем более, что нам предстоит  снова пойти на сближение в любом случае.
– Не переживайте по пустякам, милая, специально для вас мной припасён лучший в мире бельгийский шоколад. Это гибрид приземлённого воображения и неосуществимой действительности. Он расслабляет и успокаивает. Вы не цыплёнок на выданье, а я не Серый Волк. Или вы предпочтёте рюмочку чистейшего брома взамен коньяка? – прохрипел напряжённым от натуги тетивы голосовых связок заядлого стрелка по Мишелям Тыберий тоном, в котором превалировали модуляции с нотками превосходства. Сказывалось его осторожное трёхразовое воспитание «Вровень». Он тщательно избегал неправильных и лишних шагов повседневности, учитывая, что взлохмаченные неприятности могут поджидать не только за углом на каждом шагу, но и в бассейне при взмахах рук, рассекающих покарябанную поверхность воды.
– Я согласна с вами, это поможет временно снять депрессию, но не намного отдалит её, также как и ваши обильные комплименты. – В этот момент Долорес была близка к истерике, о других близостях она благоразумно сочла нужным не распространяться. Ей показалось, что Тыберий отчаялся, и поэтому перешёл на кофе. Изо всех видов прикладного к выпивке искусства проктолога смешил кубизм кусочков льда из морозильника, которые он с видимым удовольствием забрасывал в осваиваемый им третий стакан джина с тоником.
Долорес убедилась, что он совершенно не слушает её и делает то, что ему заблагорассудится. Это напомнило ей игру в песочнице, с приведением себя в хлороформу, в которой формирующаяся личность познаётся в сечении, и чем чаще, тем лучше, ибо не окончательно уверена, какую именно формочку выбрать. И она сказала:
– Я прекрасно понимаю вас, доктор. Когда что-то обрывается внутри меня и жизненно важные органы исполняют пляску «Натерпевшиеся страха», я называю это душевным смятением. Меня пуржит, как после принятия пургена, и Кружевница-метель смутных догадок застилает равнину добрых намерений. В такие мгновения всё плывёт перед глазами. Маятный пряник раскачивается и тонет в фиксированном механизме памяти. Одни ударяются в религию, набивая себе цену и шишки. Другие обращаются в цирковое тараканье бегство на усах по стёганной вертикальной стене. Третьи превращаются в соляные столбы, как жена Лода – жертва всепоглощающего женского любопытства, обернувшаяся на пылающие Садом и Гоморру. Вы обращаетесь ко мне за советом, так изложите его  надлежащим образом. И не забывайте, что Пропукис-Балалайкис придерживается собственной теории посвящения в чужие дела – «Обольщая, не обольщайся!» и «Источники не гнушаются началом, чтобы наши устья брали конец».  Звучит вульгарно, зато соответствует действительности.
Для Тыберия, который предлагал переименовать Прямую кишку в Чашу терпения, высказывания желанной дамы представлялись топотом необузданной, но законопослушной лошади, чувствовавшей себя в его присутствии предельно раскованной и, как все непорнокопытные, делающей всё стоя, исключая сонный процесс. Сегодня он особенно любил её сбрую, сочувственно думая, теперь по её жизни пронесётся волна пузатых мужчин, наподобие меня, которым не видно конца даже в увеличительное стекло.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #269)