Это небо очень высоцкое

Серикова Дарья,
Лауреат третьей степени.

Синих туч – целое неспокойное море, но взгляд за них не цепляется. Он сшивается с той небесной локацией, где у пушистого белого солнца собрались фактурные облака. От бо;льшей части небесного покрывала они отличаются, как скульптура из льда от застоявшейся воды в тазике. Их точёные границы подсвечиваются солнцем, а из-за спин выглядывает голубое, будто с детских рисунков, небо.
 
Я о Высоцком чаще всего слышу без имени, без отчества – ещё чаще. И мне не кажется это свойское обращение обидным, принижающим. Как можно принизить человека, который смог вытянуть нас на головокружащую высоту? Сродни горам. Мы с ним в одной связке, и эта связка – его творчество. Поэтому Владимир Семёнович для нас бывает «просто» Высоцким.

А маленькая я – кудряшка-первоклашка – и вовсе называла его Вовой. Я это очень хорошо помню из-за второго в моей жизни четверостишия собственного сочинения:
Что такое, что случилось?
Чьи стихи звучали?
Это всё – Высоцкий Вова,
Его слова в душу мне запали.

Эти строчки я выпалила на встрече мошковских и новосибирских поэтов в нашей центральной библиотеке, куда пришла вместе с мамой. Бесхитростно и даже банально, но, главное – искренне. Уже в то время я любила Высоцкого. Не потому, что слышала много его песен, а потому что эта любовь была наследственной. Когда мама мне о нём рассказывала, я очень ярко рисовала в воображении картину: как подростки прячутся под одеялом с магнитофоном и тихонько включают песни Владимира Семеновича. Сейчас я искала в интернете подтверждение тому, что его творчество было под запретом в одно время, а нашла скорее опровержение. Моё представление о жизни поэта поменялось снова, да и любовь к его стихам и песням – давно уже не просто наследство.

Творчество Владимира – это чувства, память, люди и говорящие вещи; профессии и герои, места и события, животные и природа в целом; песни, письма, пародии, баллады, призывы, истории и инструкции. Здесь смело можно поставить плюс, чтобы добавить что-то ещё. Я добавлю, что сейчас мои любимые песни у Высоцкого – «Прерванный полёт» и «Канатоходец». Они отучают от всеядности в творчестве, меломанство кажется противной выдумкой. 

Меня поражает, как в одном человеке соединяются неуёмная мощь (по профессии он – усилитель, как мы помним), – когда он исполняет роль или песню, – и такая интеллигентная сдержанность, – в закулисной жизни. Во время интервью, например. «Простота хуже воровства», – это его слова. Слушать то, что Владимир Семенович говорит не по сценарию и не в рифму – не меньшее удовольствие, чем от его творчества.

 Перед тем, как объяснять мои чувства в это время, я должна поделиться с вами одной очевидной истиной: я субъективна. Признания в любви здесь прозвучали уже три раза, если считать только «любила» и «люблю», а не каждое слово в этом эссе. Для человека, который не любит громкие слова, это много. Но моё особое отношение к Владимиру Семеновичу я могу описать только так, подчиняя букве свои чувства; не оглядываясь на мысли о том, прозвучит ли моя искренность слишком наивно.

«Интеллигентная сдержанность», о которой я сказала – это спокойствие в голосе. Это чувство, что Высоцкий про жизнь и свою судьбу уже всё знает. А знание в том, что любовь многочисленной аудитории к нему – не единственно то богатство, в котором он нуждается. И что есть стены, которые не проломить, хотя он и будет пытаться. Знание это Владимир Семенович, каким я его увидела, несёт без страха. Полностью его принимая и не сокрушаясь. Человек с такой эмоциональной силой пользовался бы моим уважением, даже если бы не оставил после себя ни строчки.
Строчка, нота, голос, игра. То, что оставил нам Владимир, пафосно называют «культурным наследием». А в самом Владимире, чьё наследие огромно, никакого пафоса не было.

Сейчас я, чтобы это наследие хорошенько распробовать, не только читаю его стихи и слушаю песни. Я пытаюсь играть те же аккорды, что и он. Пытаюсь петь. Именно пытаюсь. Но у меня будто не получается преодолеть забор с колючей проволокой. Которая под напряжением: чужая территория. Подпеть, чувствуя опору в его голосе, ещё могу. А в самостоятельности наедине с его песнями мне мой голос кажется слишком голым, а пальцы на струнах – пудовыми. Елена Камбурова в фильме «Воспоминание» 1986-го года так говорит о том, почему ей сложно исполнять его песни: «…я не могу насытиться его собственным голосом. Он впаян, впаян намертво в русла его песен. И так трудно отъединить одно от другого – ну просто немыслимо…».
Я восхищаюсь Еленой за то, как тонко она подобрала слова. Я восхищаюсь всеми, кто мастерски исполняет песни Высоцкого, за их исполнительскую смелость.

Когда я всё-таки напеваю его песни, то мне не хочется ни на что смотреть: я закрываю глаза. Когда я не пою, а слушаю его, то всё внешнее также меня отвлекает. Зажмуриться, зажмуриться крепко-крепко и не допускать ничего фонового! Видеоряд отвлекает, пустая тарелка на столе отвлекает. Они вообще не должны существовать, когда звучат Его песни. Если и смотреть на что в это время, то только на небо.

Не зря в фамилии поэта – высота. Не зря самая хара;ктерная часть небосвода заставляет вспомнить его лицо и песни.