Би-жутерия свободы 265

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 265
 
По воскресеньям Центральный парк Конфеттэна открывал Лотташе Добже и Лёлику Пересох удивительный мир непредсказуемых развлечений и любопытных пожизненных зарисовок. Обычно они променадились от 42-й до 59-й стрит. Но сегодня Лотташа оседлала велосипед, а Лёлик, страдая то ею, то одышкой, еле поспевал за двухколёсным драндулетом бегом вдоль широкой Парк-авеню мимо отеля «Уолдорф-Астория», где останавливаются короли и премьер-монстры. К слову сказать, Лотташа считала себя потомком египетской Нефинтити (династия английских фараонов с мэром Апломбергом в кепке-невидимке и губернатором архипелага придурков Нерестом Макаки против этого не возражали). Когда Лёлик переходил на шаг, он становился импозантным и напоминал прохожим на проезжей части одного из чудаков-миллионеров, сопровождающих молодых любовниц в Central Park.
От одного сознания собственной значимости Лёлику было радостнее жить. Он молодел на глазах. Лотташа, соответственно, расцветала лилией в застойном пруду всеобщего поклонения. Гуляющие граждане и нелегалы, напоминающие труппу странствующих актёров-выходцев из публики, заглядывались на Лотташу, расточавшую мармеладные улыбки, и со вкусом одетого, увлечённого ею пожилого джентльмена с респектабельным оружием любви, напоминавшим поручика Дария Больницына в исполнении комедийного актёра Георгия Рукавицина. Японцы, южные корейцы и другие африканские комики-туристы, увлечённые съёмочными камерами больше чем спутницами, старались запечатлеть одиозную парочку на цветных плёнках и дигитальных дисках. Аборигены завидовали им, хотя и не обращали внимания на объединённый хор поваров, проводивший собеседования в беседке имени жаклин Биссет и исполняющий народную «Эх, в кухне!» Многие, пытаясь перевести стрелки биологических часов назад, почтительно здоровались с седеющим от смущения джентльменом, принимая его за ведущего телевидения Рабиндраната Кагорова.
Лёлик с достоинством кивал в ответ, смаргивая слезу умиления, в сдержанной улыбке скрывая членство инвалидного сообщества «Больных на голову», в котором ростки всего нового не принимаются... к рассмотрению. Лотташа наиграно смеялась, поправляя замятый сбоку бархатный берет и изображая  обласканную не теми мужчинами женщину, позавидовать которой не готова ни одна смертная. Одно только созерцание Лоттиной внешности бросало сильный пол в лихорадку, оставляя безликих  женщин на потом. Как ей повезло встретить богатого, красивого и раскрепощённого миллионера, думали их спутницы и заворожённые зрелищем одинокие неудачницы. Да с его деньжатами и я бы отхватил себе красотку не хуже, успокаивали себя японские мужики.
В парке Лотту и Лёлика встречали разветвлённая агентура тропинок с асфальтированным эллипсом, по которому неслись велосипедисты, обгоняя бегунов с бутылочками воды, нянек с детишками богатеев и слуг, прогуливающих собак невозможных пород и мастей. Недалеко от входа, у горбатого изгиба мостика, где бар для влюблённых байсекшуэл ориентации «Би гуди», публику развлекал назюзюкавшийся мистер Гарри Натуропад – клоун с бубенчиками на роликах, шарикообразным лиловым носом и в непомерно широких полосато-звездных штанах, в карманах которых он шарил, выгружая зайчиков и матрёшек. Гарри неестественно падал на рваный асфальт, набивая себе цену разноцветными шишками, то и дело выскакивающими на голове, локтях и разбитых коленях. Паяц слонялся в его мозгу бродячим комедиантом, разбрызгивая одеколонные слёзы на хохочущих детей разных пород. С ним в паре работал на одной ноге, подражая хрустальной ножке бокала, Грустный Фламинго. Он исполнял песенку о рваном детстве, искрящемся шампанском и гувернантке (какое бархатное слово, так и хочется в него завернуться перед тем как перекрыть ему дыхалку), запихивающей в рот ребёнка из приличной семьи золотой ананас.
В глубине парка, в месте окрещённом посетителями «Холмиком любви к ближнему, а не к сидящему рядом», в 500 метрах от Ленноновского мемориала «Клубничные поляны» квартет загоревших ещё с африканских времён музыкантов «Мелкая шушара» радостно встретил Лотташу трубным глиссандо. Тот, кто с полной отдачей играл на банджо, приподнял соломенную шляпу, украшенную красной лентой и, скромно потупив взор, с зубастой от уха до уха улыбкой почтительно сказал: «Good morning, miss», точно зная, что короткое приветствие обойдётся сопровождающему её джентльмену в заранее оговорённые 10 таллеров. Лёлик обожал негритянский джаз и арабскую «Джазиру». В особенности ему нравился скрипач Пров Акация – музыкант-исполнитель в кабацком духе, заточённый в стены тюремной консерватории, где его три года маэстры отговаривали от вскрытия сейфов скрипичным ключом. Лёлик сознавал, что его щедрый жест вызывает цепную реакцию у зевак-прохожих, занятых смотринами витрин, а чёрные ребята делают на нём деньжата, когда он вальяжно дефилирует мимо и приостанавливается, чтобы насладиться их игрой, собирая вокруг себя любопытных, чем вызывает аплодисменты исполнителей.
Создавалось впечатление, что слушатели вознаграждают  чёрный квартет за то, что им благоволит белый человек Лёлик, забравшийся в березняк в поисках бензинового сока. В те дни, когда Пересох наведывался в парк и в виде хобби играл роль нищего перед входом в него, казалось, что квартет музицировал перед глухими ко всему. Забегая вперёд, приоткрою страшную тайну. В завершение прогулки по парку он навещал туалет, расположенный неподалёку от места, где работал негроквартет. Там по выходным «загорелые» козлы доминировали костяшками по столу на деньги.
Шустрый банджожист откладывал в сторону банджо и, игнорируя всех, отлучался для деловой встречи с мистером Пересох, с благодарностью возвращая ему десятку, а в удачливые дни ещё и приплачивал Лёлику, который с колыбели обладал даром делать деньги из многослойного пирога воздуха, пропитанного гарью. Если бы он не был ленив, он бы стал мультимиллионером. В подтверждение тому можно привести нравоучительный пример – его блестящему перу принадлежала монография «Раскрепощение угнетённой психики с одновременным угнетением раскрепощенной».
Короче, респектабельный Лёлик оказался ловкачом,  находившимся в услужении двух враждующих между собой господ с комплексом недержания речи в объятиях и поэтому не получил ни одной царапины, ни пфеннига. Бывало он напивался до чёртиков и, приползая домой, целовал ножки у кровати, а когда безжизненная конструкция тела приходила в аморфное состояние, стекал со стула на пыльный ковёр текинского происхождения. Наутро чашечка рассола выполняла функции подъёмного крана. Окружающая атмосфера ухудшалась и его талант посредственности не находил подходящего оправдания занятному безделью. Поэтическую натуру деньги не волнуют, повторял он при каждом удобном случае своему другу Абе-Шалому Гантелия и его брату Игнату. Непредсказуемые случаи не заставляли себя ждать и глумились над ним, не предвещая консолидации доходов от сомнительных сделок со свалившимся на голову наследством в виде кирпича.
Тем временем Лотташа вершила велосипедные эллипсы по Центральному парку Конфеттэна, несмотря на травмированное в Альпах колено. Как и многие, влюблённые в  интеллигентный двухколесный вид спорта, она испытывала сотрясающий оргазм за оргазмом на рифлёной бетонной дорожке. Лёлик догадывался о многом, но предпочитал не высказываться. Он считал, что этот вариант удовлетворения носит неизмеримо более творческий характер в сравнении с целенаправленной струёй душа. Обратно они шли протоптанной в папоротнике тропинкой. Слева струилась лунная дорожка, которая, между прочим, для придерживающихся советов врачей: «Прибавляя шаг, вы сбрасываете в весе», кривой не бывает. И только странный мужчина кощунственного вида, пытаясь быть оригинальным, представлялся всем натыкающимся на него прохожим, семенящим  короткими стежками, виляющим аппетитным задом наискосок и на долгую память.
Лотташа бережно подхватила обнывшегося Лёлика под руку и они вышли к катку Центрального парка. Какой-то рохля распевал сорванным в казино голосом в пасторальном ключе балладу «Об ополоснутой Полтавской бритве и сорванном банке в казино».

Прежде чем вытащить бутылку из пробки,
Гладь её по головке,
Гладь по головке.
Обещай, что зубами вырвешь пробку, как чеку,
Обращаясь с Надорванной, как с человеком.
В твоих шутках абстрактных заложен сюрприз,
Лиловатых реприз желчноватый каприз.
Плод фантазий Далиевский не ограничен,
Он с тобой органичен, искрист, необычен.
В пробках очеловеченных не видишь затычек,
Не по женской ли прихоти нелепых привычек?
      Она ценит во мне послушанье, сноровку,
Выполняю любые капризы плутовки.
Прежде чем вытащить бутылку из пробки,
Гладь её по головке, гладь её по головке...

 В разгар форс-мажорного вихря исполнения пожелтевшего от времени сентиментального вальса, что-то пушистое очутилось в руках у Лотташи. Она не преминула интуитивно вздрогнуть. По её озадаченному личику пробежала задёрганная повседневная улыбка.
– Да это же вечнозелёный Мошка, надеюсь, он попал в хорошие лапы, – обрадовалась Лотташа и прижала йоркшира, приникшего к груди у чёрного пояса. – Почему ты сбежал от благодетельницы?
– Замучила она меня своими вводными предложениями, исполненными пафоса: «Можно вы меня...?», «А ежели вы меня не спросясь...?» А с её дружком Амброзием я себя чувствовал, как транквилизированная рысь на треснувшей ветви оленьих рогов.
К L & L приблизилась элегантная дама в мини-юбочке, непонятного, судя по экстерьеру, возраста. Она представилась как шпионка на выданье, выкрикнув традиционное «Хай!» По её лицу было заметно, что из «приморских» городов она любит Париж. Лотта знала, с чего начинается Вселенский хай незнакомцев  – такова горькая толика в стране, где, по мнению Амброзия «Гром победы раздевался». В сезон громовых угроз чрезмерных знаний она ностальгически вспоминала трезубцы украинских молний.
– Оушен рад с вами оба знакомиться. Я оушен образофаный по-утрусски, вчера смотрел облупленный балет «Нос» по Николя Гоголю. Говорят, он никогда не женился, но в Италия дафал кому-то вверительную грамоту. Как он жил без satisfaction, подавляя свой низменный инстинкт на законный оснований, ума не приложу. Я читал ваш водопроводчик сатиры Гоголь «Мёртвые души», как говорится, от флоры до фауны шаг вперёд и... в дамки. Я оушен понимаю утрусский. Друзья моего Рикки – самый желательный фрэндс. Он мой лубимий заварушка и доктор оккультных наука. Прафда имеет самовольний привычка не брать пример ни с того, ни с сего. Рикки – мой излечитель после длинной отлучки с хороший сука. И я вас оушен прошу сказайт ему, усмирись, не пихайся задний ног в моя спинка кровати, когда maKING love to your boss.
– Приятно слышать, я вам почти завидую, – улыбнулась Лотта. Её синюшные припухлости верхних век, притянутых за уши скотчем, вздрогнули, и ей показалось, что мисс напоминает таможенную ищейку в аэропорту Пунта-Кана(лизации) в Доминиканской Республике, почуявшую недоброе – героин родом из дальнего баула, а также чуть-чуть «подвинутую» к стене тахту с рюшечками.
– Надейся увидеть вас в скором здравии. Мне имей вам много сказайт в своё обеспечение. Всего хорошего нам, вам и всем желающим. Сейчас не надо. Оушен я поспешайт в пекло событий на курсы «Плетня интриг» и «Выживание идиота из себя». Вот моя с перма мая приватный телефон стала, – она протянула визитную карточку, скользнув утомляющим взглядом по лицу Лёлика Пересох, – объязвъятельно звоньте мне, но не раньше четыре Заратустра. Это рьяно, хотя ваш мужик оушен много нравится. Мы прекрасна провьедьём время дня, глядя на нощь в компания с общий четвероногий лубимец. Если не возражай, please фигурально выражайсь, проводить нас с Рикки к машина, он часто просится на подстилка на грузовой судно, когда лень выбегает на двор. Ему вреден уличный сквозняк после перенесённого тонзилита и вытекающего из него перитонита голоса. Тут даже козёл не разжалобишь.
Вельможно жестикулирующие на холостом ходу женщины прошли вперёд, обмениваясь комплиментами и ревнивыми взглядами общепринятого на грудь. Они, не нагибаясь, находили общий язык, отдалённо напоминающий отмершее эсперанто. Их общение походило на ревнивый контакт гигантских конкурирующих стрекоз с размахом крыльев в полтора метра. Мошка, продвинутый в тех областях, в которых не нужно было приподниматься, предпочёл мужскую компанию Лёлика, в ней не надо было нанизывать необработанный жемчуг слов на паутинчатые нити беспорядочно скачущих мыслей, рассматривающих любовь как секретное оружие.
– Ничего не скажешь, эта гомериканка настоящая леди. С ней ощущаешь себя в гуще коленчатого вала стриптизёрок. В её присутствии – я отважный пират с абордажными тенденциями, – пробормотал склонный к всепрощенчеству потрясённый Лёлик. На минуту он представил себя коленопреклонённым перед всемогущей мисс Вандербильд, и на семи пядях во лбу проступил пот. Язык пожарного огнетушителя женских капризов вспыхнул в нём с новой силой желанием загасить их все без остатка.
Тонкий психолог и иллюстратор бездомного существования товарищей по хвостам, ушам и разновидностям – Мошка, самой хозяйкой-жизнью поставленный на стёртые передние лапки вместо Secret service (007) задних или четырёх, вспомнил о своём оперном таланте, который Амброзий Садюга так никуда и не протолкнул.
Но ничего не поделаешь, только одному офтальмологу известно, что в отличие от людей стёкла очков оправляются в оправу, и слизолапый йоркширский терьер решил не опускаться до «принятого» популярными шансонетками-ледями из Мценского и других  уездов и улётов стандартного звёздного уровня певички Анфилады Триптофановны Кукуй. Подслащённым фальцетом Мося уверенно загавкал нараспев в стиле старинного бульварного романса:

            Леди в белом перед сном расскажет сказку,
Леди в чёрном в чашку кофе подольёт,
Леди в жёлтом мне на рану клеит пластырь,
Леди в розовом к владыке снизойдёт.

С синей Леди я закутывался в пледе,
С Леди красной пролезали сквозь ушко,
С фиолетовою хуже, чем соседи,
Серой Леди я проигрывал в очко.

А когда войдет коричневая Леди,
Меня чувственно потянет к голубой.
Леди бежевая подбежит к постели,
Но с сиреневой забудусь я – с другой.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #266)