Русский дух

     Вы знаете, наверное, как нас, тверских, нехорошо прозывают. Курских – аж соловьями, эва, красиво как! Смоленские – смоляки. Нy, смоляки и смоляки. Псковские – скобари. Ну, скобари и скобари. Рязанцам обидней – косопузики они. А нас и вовсе козлами кличут, хоть козлами от нас и не пахнет.
Я не люблю коз. Батька мой мудрым, знать, мужиком был, что подержал козу восемь месяцев всего и ликвидировал к чертовой матери, и больше не заводил никогда.
     Косить у нас нельзя было – отбирали сено-то. Так отец приноровился ездить за ним в другой район, в Андреапольский. Пропадал там пол-лета, А зимой нанимал гусеничный трактор, а то и два и привозил оттуда, из-за пятидесяти верст, на санях такой возище, что всех соседей завидки брали. Тяжело это ему, конечно, доставалось и дорого обходилось, но коровку он приобрел: вырастил из телёнка, купленного в рассрочку у Митрохи Щукина. Эта корова у нас была всегда, пока я учиться в город не уехал. Всегда, пока не околела она в поле: то ль от старости уж, то ль клевера объелась, а то ль оттого, что я уехал – не знаю точно и разговора такого с родителями не зачинал, боялся... Зорькой звали.
     А коз я стал не любить после того, как соседи мои надумали, приведя эту скотину во двор, молоком ее лечиться. И заболели как-то все сразу, вся семья. Раньше тоже болели, но не  так сильно, а с козой столько болезней откуда-то привязалось, и все одна другой страшнее. Теперь соседи уже разочаровались: ни молока (полтора литра в сутки – какое это молоко?), ни мяса (козлёнок – не телёнок все-таки) – ничего другого путного от неё. И не поправлялись даже никак – только больше болезней в себе находили. Так что о полезности козьего молока я говорить не буду – не знаю. А вот в том, чего от козы больше: пользы или вреда – давайте разберемся.
     Посадил я в ту же весну напротив дома дерево, не дерево – деревце, прутик совсем, кленёночек махонький. С этим деревом меня связывают воспоминания самые теплые, самые милые и благодарные. Это оттуда, из избы нашей тёплой, из детства моего вольного деревенского вытекло: бабушка печёт хлебы, в избе сначала стоит кисловатый, вызывающий  слюнки запах теста, потом к нему добавляется сытный пресный аромат, вот здоровый, чуть горьковатый дух идёт от широколадонных кленовых листов, которыми бабуля застилает печной под, и позднее, когда она вынимает на деревянной лопате из печки каравай, в избу радостно врывается сладкий аромат свежеиспечённого хлеба. Всё это вместе: кислое, пресное, горькое, сладкое – для меня и есть русский дух. И никто никогда не переубедит меня, не заменит это во мне ни чем другим до последнего вздоха.
Так вот, кленовые листья, прилипшие снизу к краюхе, которую я уплетал за обе щеки, – это тоже часть хлеба. А значит, и дерево клен – мой хлеб. Не насытиться мне без него ни физически, ни духовно. И не жить без него. И не умереть. И там, наверно, куда унесу я это с собой, будет мне хорошо. Без этого плохо будет и там. Мой дедушка, когда ещё живой был, хотел, чтобы его, когда помрёт, положили в тиссовый не поддающийся гниению гроб. Многие в старину далёкую наказывали родне то же, что дедушка Фёдор, поэтому тиссов теперь в наших лесах и не растёт - извели все тиссы…. Папа уже, к примеру, когда выпивал сверх нормы, говорил, что скоро умрёт и просил положить его тело в дубовый гроб. Мне об этом говорить рано, но тоже не всё равно: я хочу себе "кровать" помягче заказать – из клёна.
     Клён! Не буду расписывать, какая красотища это дерево! Особенно осенью. Неописуемая потому что красотища! Какой неземной свет от него идёт! Недаром же мои внучки собирают листочки, листья, листища зелёные, жёлтые, красные, багровые, разноцветные и в Родную речь кладут. И я бы хотел в родную речь тоже вложить хоть один листок со своими стихами, да боюсь – не смогу, таланта не хватит, чтобы люди в душах своих его сохранили. А девчонки не боятся, хранят свои гербарии, как клады сокровенные.  Когда им скучно, глядят на них, в них и сквозь них время от времени зимою и весною – и приятно, и весело, и легко им становится! Вспоминают что-то хорошее. Часто, замечаю, смотрят. А мне легко и приятно на них глядеть, на наши «листочки кленовые»!
Они не видели, как хлеб пекут в русской печке. Но я им рассказал – всё поняли...
     Дерево я посадил возле дома. Клён! А она, зараза, коза соседская, прости меня, Господи, обглодала его. Маленький только перешеечек от комелька до середины ствола остался. Забинтовал я деревце, глиной замазал. Ждал. Правду батька говорил: чёртова скотина.
     На другую весну  кленок не погиб – листочки на нём проклюнулись, кроме того отросточек появился, не из земли, но ниже раны. Пошел! Сейчас уже выше меня. Вырастет клён, только дупло на нем будет.
     Вот почему я стал не любить коз. Хоть сам и тверской. А тверских, как на Руси водится, иногда прозывают... Но это мы просто так, подтруниваем друг над другом. Это мы любя. Не от злобы, а ради озорства. Говорят, что сама царица Екатерина Вторая  нас окрестила так. Если честно вам сказать, мы даже гордимся, что «козлы». Патриоты мы, понятно?!