Просто услышьте этот крик!

Давайте потушим свет в приглушенно-серых буднях. Что вы видите? Тьму и очертание каких-то странных для вас существ, то и дело мелькая темно-алыми пятнами. Что вы слышите? Боль, страх, тихий плач деревьев, что нарастает в унисон с перешёптыванием камней. В каждой капле лужи, залитой бензином, в каждом кристалле – отражение глаз. Сотен тысяч глаз, что уже безнадёжно потухли, и в них больше никогда не загорится жизнь. Всё, что они слышат - это шорох собственных ресниц, казалось бы оглушительный треск решётки под лапами и сырую землю; всё, что они слышат – отдаляющиеся пение свежего ветра и ритмичный голос дождя, заглушаемого раздирающим слух скрипом подъёмного крана,  его запах ржавый и разъедает ноздри.  Ох этот запах крови… ;«Клапаны сердца звучат как флейта, если в них выдохнуть воздух» - так нам говорят почтенные учёные.  И мы им верим, в сотый раз пересматривая по телевидению одну и ту же чёрно-белую передачу, где оркестры с сердечками разных размеров в ладонях выдувают весёлые мелодии. Временами, я  слышала шорох волн при ударе на берег, он совсем не похож на звук, издаваемый огромным добрым китом, когда в его тело вгоняют копья и ножи, когда он захлёбывается кровью, коей окрашен весь океан до берегов; шорох волн совсем не похож на мучительное забытье медленно умирающей акулы, когда ей срезали плавники, как срезают прекрасные цветы в поле; шорох волн совсем не похож на плач трёхногой рабочей лошади, которая так много лет служила под жестокими ударами, таская тяжести, и вот сейчас её ведут на скотобойню. Я видела слезу, теряющуюся в короткой шерсти… Лошадь  взглянула мне в глаза, будто сказав что-то на своём языке, и я явственно ощутила, что будь у неё человеческий голос, он был бы таким сдавленным и неживым, что от одного только звука хотелось бы умереть самому; она прошла мимо меня, и тогда я вспомнила тысячи ржавых клеток и миллионы напуганных и потерявших всякий смысл взглядов, полусогнутые в вечном страхе лапы израненных лис и взгляд снизу вверх огромных, чёрных и влажных глаз, уже слепых от вечного мрака погребения.; Звук скрипки слышится отчётливее, когда сгорают миллиарды зелёных, живых листьев и ударная волна затрагивает каждый миллиметр воздуха.  Я тяжело оседаю на бетон и хватаюсь за волосы, сгибаясь пополам, на секунду так ясно почувствовав эти вселенские страдания, эти мучения птенцов, ломающих хребет об асфальт, эту немую агонию трёхногой лошади, запряжённой и вспахивающей огромные просторы поля. Этот плач детей, разлучаемых с матерями, когда с них заживо сдирают шкуру и полуживые тела оставляют медленно умирать на холодном кафеле, давно пропитавшемся кровью разных поколений.;Мы становимся слепыми, каждый раз, когда одно дерево падает и все остальные деревья рыдают. А лязгающий металл, размытый серым дымом, с каждым днём всё дальше и дальше поднимается ввысь, оставляя нежным небесам кошмарные рваные раны. ;И всё-таки,  наши глаза страдают, они кричат от боли при виде тысяч и тысяч домов, от квадратных неестественных форм, но наши сердца давно пропитались выхлопами.;Если посмотреть вокруг себя, то можно увидеть тысячи километров асфальта, которым мы замуровали зелёные леса и травы, но мы не хотим этого видеть. ;Ежедневно эти потери омываются  слезами наших друзей – собак и кошек, задавленных колёсами размером с Луну. А колючая проволока уже обвивается вокруг безнадёжно холодных тел мёртвых птиц, небо стало гораздо ниже, чем мы себе его представляли тогда, в детстве. С ободранными в кровь коленками, мы возвращались домой и таскали сладости; теперь они  пропитаны испарениями ядов, которыми мы столько лет травим любящих друг друга мышей и даже не подозреваем, что громкий скрежет, который мы слышим по ночам - это не уличные аварии, а болевые искривления в остывающих и исчезающих душах.  Я знаю, многие из нас хотели бы отдать всё, что угодно, чтобы вырезать из истории Земли тот день, когда уличные мальчишки обливали бензином крохотных котят и чиркали спичкой. Мы бы хотели просто упасть на колени перед сбитой на дороге собакой и уснуть, обняв её, чтобы наутро нас нашли испачканным её кровью и чистейшей совестью, которой нет ни у одного человека на свете.  А в итоге мы только в очередной раз идём на озеро, чтобы изранить нежные губы рыб металлическими крючками.;Вырванные из гнёзд птенцы ударяются о битое стекло и бетон, чтобы тотчас быть захороненными пылью из нашей кожи и волос. Стоя на автобусной остановке, с нашими взглядами сталкиваются миллионы напуганных, с надеждою смотрящих, других взглядов. Их лапы, чувствующие мучительные страдания от разбитого стекла, наступают на наши дорогие сапоги и туфли.  А мы беспечно идём на работу, в школу и даже не думаем о существах, которых мы разлучаем друг с другом, которых так часто не замечаем и к которым равнодушны, тех самых, очертания которых присутствуют во тьме, созданной нами. Некоторые из нас всё же иногда чувствуют ту вселенскую боль, которая кричит гораздо громче шороха офисных бумаг и денег в толстых кошельках серьёзных людей. Небо нависает уже над самыми крышами многоэтажек, но никто ничего не замечает снова, никто не видит кислотных снегов и бесконечных ливней, превращающих бензиновые лужи в бурные реки слёз, которые огибают подворотни.  Дребезжащее стекло - наша колыбельная, неестественные прямые линии выедают наши глаза, а выхлопы сворачивают наши ещё в молодости бессмысленно прокуренные лёгкие. Я не могу подняться с асфальта - я почти срослась с ним, ведь мы, люди, так похожи на камни - мы практически одно целое. Я много раз повторяю себе: всё хорошо, всё, что я делаю - естественно и нормально, так делали и будут делать всегда. Но когда я вновь вижу нежные карие глаза собак и зелёные изумруды кошек, пропитанные слезой, когда я опускаю голову и вижу вместо четырех лап только три, мне хочется оказаться среди пик-антенн и монотонных бетонных сооружений, раскинуть руки в стороны и молить небо о том, чтобы оно поскорее стёрло нас с лица Земли, чтобы волны смысли нас раз и навсегда с лица израненной планеты и оставили лишь маленькие тела с гигантскими душами и сердцами – других обитателей нашего двора, города и мира.