Соловьиное эхо

                По реальным событиям.

Он играл на гитаре красивые нежные песни
И доказывал ей - нет на свете сильнее любви,
Но она говорила, что всё же ещё интересней
Здесь о жизненном смысле поют по ночам соловьи.

Он не верил, кричал, распалялся, летели насмешки
Вместе с гневом его, будто гром средь небес грохотал,
Но на это она улыбалась настолько потешно,
Что в улыбке её, тая, он насовсем исчезал.

Он её называл соловьиным губительным эхом,
Говорил, что погиб в родниковых глазах от любви,
Может быть для неё всё не более, чем просто потеха,
Пусть тогда ей споют, как он любит её, соловьи.

Но она отводила свой взгляд и тогда замолкала,
И не мог он понять: она любит его или нет?
Хоть была она розой единственной и розой алой,
Для него это был не раскрытый на свете секрет.

Но когда-то решился спросить у неё он про платье
И спросил, как ей нравится белый и свадебный цвет?
А она, рассмеявшись, сказала, что в белом халате
От любимого точно смогла б отвести тыщу бед.

Он вернулся домой, ничего не поняв, кинув кольца,
На гитаре бренча, её дом стороной обходил,
Но война, будто эхо, пришла - он ушёл добровольцем,
Приписав себе несколько лет, игнорируя тыл.

Рота с номером тридцать девятым полночи в осаде,
Но должна продержаться немного, всего лишь полдня...
Окружили и сзади, и спереди - как на параде,
Но один добежал - и у танка слетела броня.

"Отстояли, не выжил никто, я один здесь, сестричка!" -
Полумёртвый старлей шевелил лишь губами в крови, -
"Но вот там посмотри, возле танка сгоревшего бричка,
Эй, браток, тот, что танк подорвал, отзовись!"

И хотела сестра взять старлея, ползти уж по полю,
Чтобы в госпиталь хоть одного бы доставить живым,
Но услышала вдруг своё имя: "Любимая...Поля..." -
Кто-то раненый звал свою милую, бредил сквозь дым.

И она поползла к этой бричке, забыв про все мины,
Только слышала голос родной, что звучал издали,
Хоть и путь был коротким, но ей показался он длинным,
Наконец, доползла: он лежал весь в крови и пыли.

И она обняла и припала родными губами
И целуя его, говорила: "Любимый, живи!
Мы теперь доползём, только верь - ты же знаешь, Бог с нами.
И нам хватит одной на двоих нашей крепкой любви".

И на плечи его взгромоздила себе, как ребёнка,
Эта ноша была, как ни странно, но ей по плечу,
Только ночью той пели для них лишь одни жаворонки,
Яркий месяц звездой на дорогу поставил свечу.

Утром доктор сказал: "Да, старлей мог бы быть крепким малым,
Что ж, Полина, что ты донесла - молодец,
Но твоей нет вины в том, что пуля так метко попала,
Лишь отсрочив ему на чуть-чуть неизбежный конец...

А солдату, что танк подорвал, повезло много больше -
Он останется жить, но хотя без руки и ещё без ноги,
Но зато будет жить каждый день, к счастью, радуясь солнцу -
Может, где-то любимая ждет? Ей же важно, что жив!"

Тут она не сдержалась, и вздрогнули плечи в халате,
И лицо стало белым, сливаясь с халатом в одно,
Ноги, плети чужие, как будто держались на вате,
И её подхватили, плеская из фляги вино.

Доктор очень сочувственно взглянул, и молча всё понял,
В знак надежной поддержки он руку ей крепко пожал:
"Он герой у тебя, ты же знаешь - герои не стонут.
Вам лишь вместе пройти этот трудный сейчас перевал".

Нам как внукам, не выпало тяжких больших испытаний -
Только светлая память о близких и низкий поклон,
Пусть живёт соловьиное эхо - военная память,
Лишь бы не было больше здесь эха тех грозных времён.