Тонкопряха

Глава 1. Молодо-зелено.
Всё было по - старому в загородном доме: толстый слой пыли на полированных тумбочках, резной растрескавшийся шкаф, кружевные салфеточки цвета ранней осени. Казалось, что время стерло ластиком цвет с этих вещей,– какими не то чтобы старыми, скорее, усталыми казались они. Где-то наверху раздавался монотонный скрип сверчка. Но никто не замечал его, потому что он сливался со стуком часов – ходиков, стоящих в деревянной гостиной на полу. "Тик-так", – пели часы. "Трик-трак", – звучал сверчок. Изредка из часов высовывалась деревянная кукушка.Но вместо привычного "ку-ку" раздавался только хрип каких-то колесиков в механизме. "Ревматизм" поразил в доме почти все предметы, включая и несчастную кукушку.
"Бом-бом", – диссонансом прозвучала в гостиной. Это означало, что вот уже половина пятого, почти вечер, на улице начинает рано темнеть в эту пору, пора бы, наконец, зажечь камин и вдохнуть жизнь в эту мещанскую обстановку.Но хозяйка почему-то не спешит сделать это. Она стоит в странной оборонительное позе посреди комнаты, подперев руками мясистые бока и  по привычке громко разговаривает с кем-то...
- На улице 21 век, а она!  Вот, посмотрите, – произнесла Агнесса Ивановна.
"Я не из тех самых", – говорила она, когда речь заходила о фамилиях и почему-то обижалась. Агнесса Ивановна Труцкая указывала перстом одутловатый руки на низенького роста женщину, коротко стриженную по-мальчишески, в сером спортивном костюме. Женщина сидела в углу ее загородного дома и пряла, виновато улыбаясь. Рядом с Агнессой Ивановной и стояла молодая пара, мужчина и женщина, одетые по последней моде.
- Ну и что, –  сказала молодая женщина и задрала вверх и без того курносый носик. – Что в этом странного? Не пойму! Женщина сидит и предёт  или прядет. Как правильно?– обратилась  она уже молодому человеку.
Молодой человек, по видимому, ее муж, в раздумье почесал темечко.
- Экзотика, –  вымолвил он, нежно одарив взглядом супругу. –  Ольга ходит в магазин за одеждой,  а прясть, если я не ошибаюсь, это значит, м-м-м, скручивать нити, из которых, может быть когда-нибудь выйдет кусок шерстяного рукава или чего там еще... Ну не знаю.
Он махнул рукой, не найдя нужных слов и начал разглядывать висящую на стене картину. Это было дешёвая репродукция знаменитого русского мариниста крупным планом. Показалось, будто он слышит шум моря, крик чаек... Женщина по-прежнему пряла, виновато улыбаясь.
- Макс, а помнишь, перед нашей свадьбой я связала тебе шарф?
Голос Ольге звучал бубенцами на фоне морского прибоя.  Максим переспросил удивлённо:
-  Связала? Сама?  Я бы в жизни не догадался! Так ты связала я вот этими ручками для меня?
Максим Нежно обнял молодую жену за плечи и поцеловал ее в рыжий завиток над ушком. Она улыбнулась, смутилась. Агнесса Ивановна одобрительно кивнула, глядя на молодых.
-  Ах вы мои родненькие! Вот так-то лучше, чем дуться друг на друга без конца.
А мы и не дуемся, Агнесса Ивановна, –  тихо сказала Ольга. –  Милые бранятся...
-  Знаю - знаю: только тешатся.
Максим наклонился к Ольге и прошептал ей на ушко:
-  Я тут подумал о путешествии, о морском отдыхе...
Щечки Оленьки зарделись, глазки загорелись.
-   Тысячу раз "да", –  ответила она и нежно прижалась к супругу. Хорошенький носик тотчас уткнулся в его плечо.
-  Чайку попьем?
Агнесса Ивановна, не дожидаясь ответа, начала собирать на стол, шепча себе под нос название варенья, цвет и форму чашек, крепость заварки.
-  Проголодались? Может, чем поплотнее перекусите? –  вслух спросила она.
-  Нет, спасибо.
Молодые увлеклись собой, а Агнесса Ивановна приговаривала:
-  Молодо – не зелено. Молодое вино – самое что ни есть пьяное...
Постепенное ее присказка стала превращаться в песню. Вот она поёт ее низким грудным голосом. И непонятно, песня это или разговор.
Закипел чайник. Стали пить чай. Молодые с любопытством посматривали в сторону Пряхи. Ольга шёпотом сообщила Агнессе Ивановне в левую фианитовую серёжку:
-   Странная она...
-  Да не шепчи ты!  Глухая она, всё равно не услышит.
-  Откуда она родом?
-   Не знаю ни кто она, ни откуда.  Пряха – и всё тут. Говорят, жила тут неподалеку в домишке дачном. Ну там, помнишь, где бабка – Пиратка покойная жила? После смерти ее так и оставалась Пряха там, пока домишко тут не сгорел. Потом соорудила она себе там гнездо какое-то, выживала потихоньку да пряла на том самом месте.  Властью губернаторской решено было снести погарок, застроить землю новой постройкой. Теперь там супермаркет. Так она осталась без жилья. Вот я и ее приютила на время.
-   А давно она у вас  живёт? - спросила Ольга опять почему-то шепотом.
-  Год уж будет. Помнишь, Максимка? - обратилась она к сыну, -  в том году, когда ты ещё учился в городе, в сарае нашла я ее. Отмыла,  покормила. Больно исхудал она вся, аж мурашки, как вспомню. Да ведь не животное какое! А то и скотину хороший хозяин не выгонит.  Так и осталась она у меня. И то польза от неё: зимует тут да хозяйство стережет. Все носит пряжу свою продавать за реку. Не знаю куда, видно есть у неё покупатель постоянный. Я ей каморку выделила под лестницей. Там ей уютно и тепло. Там же хранит она все свои пожитки: прялку, веретено и прочую кладь. Вот только молчит всегда. Безобидная она, душа горемычная.
-  Отчего же сделалась она такую? -  спросила Ольга.
-  Не знаю. Говорят, будто сын у неё был, да сгинул где-то. Служил где-то на границе с Абхазией в каких-то войсках, говорят. Там его и убили. Не рыдала она, не убивалась, только сделалась такое сразу:  вроде живёт, а вроде и нет ее.
-  Вот ведь как бывает, –  произнесла Ольга и сочувственно посмотрела на Пряху.
-  Да еще иконку она носит постоянно иконку Николая Угодника Божия. Отсюда люди знают как звали-то сына ее. Николаем, значит, звали. А по батюшке – кто теперь разберет?
-  А ее как звать-то?
-  Да никто не называет ее по имени. Пряха она.
-  Максим, -  обратилась Ольга к мужу, –  тебе не жаль женщины,  ведь не стара еще, в матери тебе годится?
-  А чего ее жалеть! Жалостью сыт не будешь. Она хорошо тут устроилась. Мне так не живется в квартире на три хозяина. Она здесь вольна как птица.
-  Ой, да не прибедняйся ты, Максимка. Грех тебе так говорить!  А то съезжайте ко мне в деревню с женою огород-то копать. Чего, не хотите? А яблочко скушать, где уж там, все хотят. Малина-ягода тебе, Максимка, жизнь, да не ценишь ты ничего. А ты повкалывай на эту самую картошку да яблочко, а я посмотрю! Ни в жизнь ведь не согласишься. Еще когда отец-то был жив, надрывался, все урожай на себе в город таскал, чтобы ты мог учиться в этой самой своей академии.
- Да, отучился, слава богу. Теперь могу работать в приличной фирме, самостоятельно зарабатывать себе на жизнь.
- Вот только отца не поднять теперь... И дом...дом-то наш совсем обветшал без хозяина.
Агнесса Ивановна глубоко и тяжко вздохнула.
- Теперь зарабатывай себе на жилье сам! Себе и семье своей! – твердо сказала она сыну.
- И заработаю! Вот увидишь!
- Дай-то бог...
Хозяйка стала обиженно мыть чашки, излишне тщательно намыливая их. Вода громко стучала по железной старенькой мойке. Слышались глубокие вздохи. Максим вдруг сказал ни с того ни с сего:
- А ты выгони эту свою приживалку прочь, а дом продай!
В углу, где сидела Пряха под лестницей, загрохотало. Это женщина вдруг уронила свое веретено в медный таз.
- Не дождетесь! - ответила Агнесса Ивановна и встала в защитную позу, подперев руками бока.- Чтоб лишить меня из этого дома? Ни за что!
- Не ссорьтесь, - вступилась вдруг Ольга. – Максим вспыльчив, а у Вас больное сердце. Пустое это – ссора.
Все замолкли. Некоторое время стояла тишина, слышно было, как тикают ходики в гостиной. Ольга встала и подошла к свекрови. Та стояла у раковины над недомытой посудой.
- Прилягте, мама, я сама помою, – сказала молодая женщина, включая воду.
Максим некоторое время молча наблюдал, как жена моет посуду. Он искренне любил ее. Они встретились, когда Максим был еще студентом, а она работала секретаршей в газете заводского собкора на улице Красных партизан. В обеденный перерыв часто ходила в закусочную, что находилась на пересечении улиц. Там они и познакомились. Частые встречи вскоре переросли в свидания, которые происходили уже за пределами дешевой закусочной. Ходили в ночные клубы, потом долго гуляли по ночному городу. Тихие весенние улочки, омытые утренней росой скамейки и звон трамваев с Первой линии, – все это заживо отпечаталось в сердце. Так приходит любовь...
Максим встал и пошел по направлению к двери, бросив на ходу:
- Пойду прогуляюсь к реке.
- Уже холодает, накинь куртку, – крикнула ему вслед Ольга, а втихую добавила: - Опять курить пошел.
- Его отец тоже курящим был. Докурился: умер от саркомы, – произнесла Агнесса Ивановна.
- Вот и я боюсь. Кашель его мучает. Говорит, что здоров, а сам...
Ольга махнула с досадой рукой и продолжила, вытирая руки о чистое вафельное полотенце:
- Я ведь детей хочу, очень хочу. Чтобы все как у людей: дом, детишки.
- Вы молодые, вот и добивайтесь. Максим работает, и ты выходи на работу.
- Не позволяет он мне работать. "Нет", - говорит, - "и все тут"! Тяжелые времена нынче, все норовят обмануть да за чужой счет вылезти.
- Все времена тяжелые, – вздохнула Агнесса Ивановна.– Нам тоже нелегко пришлось с отцом: ни родных, ни друзей, одни в чужом городе. После войны нищета всюду была и безденежье.
Агнесса Ивановна замолчала. В памяти всплыли картины детства. Вспомнилась бабушка Степанида, сильная плечистая женщина, светловолосая, рослая крупная и громкая. Большой дом был у бабки, на большую семью рассчитан. Но дед не вернулся с войны, сыновья – их было пятеро – растерялись: кто умер от лихорадки, кто уехал на заработки в Ташкент и не вернулся. Осталась Степанида одна с дочерью Клавой да младшим сыном. Та вскоре вышла замуж и родилась Агнесса. Тогда принято было жить под одной крышей, иначе не выжить. Вот и жили все вместе, да еще невестки от сыновей с детьми, – жили – не тужили, пока бабка была жива.
Целительницей она была. Часто в сенцах дома толпился народ. Большие люди встречались. Их пускали без очереди, никто не роптал. " Иди, кормилец наш, отец родной", – так пропускали вперед председателя совхоза. Как-то потерялся соседский поросенок. Пришла соседка Глафира к бабке, стала просить помочь его отыскать. Та и говорит ей: " Иди домой, да не о чем не беспокойся!" А сама надела старенькие очки в роговой оправе, широкие такие, смешные, да села у окна книгу читать. Собаку, как правило, выгнала со двора. Читала она долго, старательно, слышались непонятные слова вперемежку с молитвенными взываниями. Вскоре в распахнутые ворота вбежал довольный розовый поросенок. За ним и соседка прибежала, стала на радостях благодарить Степаниду, отвалила той полмешка муки. "Да ты не спешай, не спешай, никуда не денется твой беглец", - говорила она Глафире, которая как полоумная носилась за поросем. И действительно, поросенок и не думал удирать, лишь носился кругами да верещал пуще прежнего. "Раньше Святок его не режь, - сказала она соседке, - а то худо будет". Та послушно кивнула, уходя со двора с беглецом.
Бабку Степаниду уважали и слушались. Заболел вскоре ее последний сын. Страдал он долго, извелась с ним она в заботах непосильных. Но все же умер он. Не спасли его ни заговоры сильные, ни обереги материнские. Долго убивалась бабка, а по весне и сама слегла, собралась помирать. "Сколь не пришлось бы вам алкать да мыкаться от нужны, не продавайте икон святых – наследия семейного", – наставляла она невесток перед смертью. Но не послушались ее невестки. Были проданы серебряные оклады, семейные реликвии, редкие старинные книги и много добра бабкиного из сундука, – все пошло за бесценок у скупщиков. "Кормить-то детей чем-то было надо", – оправдывались женщины потом. И то правда, понять их можно, ведь без кормильцев остались они с малыми детьми на руках.
Агнесса Ивановна очнулась от своих дум. Ольга силеда рядом, подперев рукой голову и улыбалась, глядя, как пятнистый котенок гоняется за своим хвостом. Дом жил своей собственной жизнью. Сами собой скрипели старые половицы, тихо стонали дощатые перегородки стен. Через приоткрытое окно в комнату ворвался порыв осеннего ветра, принеся с собою колючесть и холод. Он врезался тонкими иголками в душу, в самое сердце, вкладывая в него ощущение чего-то навсегда ушедшего, безвозвратного. В такие минуты хочется согреться чашкой ароматного чая с ореховым шоколадом. А еще уйти в себя, спрятаться в диван, достать пыльный семейный альбом и листать, листать пожелтевшие черно-белые фотографии с потерявшимися во времени лицами, ликами, судьбами. Они согревают теплом, но...
" Как тихо прядется пряжа...", – подумала Ольга. – "Ни звука тебе,  ни шелеста, ни скрипа какого. Вот, мы уже час как успели чай попить, поговорить...А она все прядет и прядет..." Ольга встала со своего места и подошла к Пряхе.
- Эй, как вы там? – спросила она и сама удивилась своему вопросу: там – это где?
Пряха остановила веретено. Положила его неспешно рядом с собой на лавку и спокойными серыми глазами посмотрела на Ольгу. Улыбнулась, кивнула.
- Здравствуйте, – сказала молодая женщина громко.– Извините, как вас зовут?
Пряха, ничего не ответив, молча встала и направилась шаркающими шагами к двери.
- Вы куда? - удивленно спросила Ольга, – ведь уже темно на дворе.
Пряха обернулась, ласково посмотрев на молодую женщину, сняла висящий у двери на ржавом гвозде подбитый ватой плащ, обулась в старые калоши и молча вышла. Скрипнула закрытая дверь. Несколько осиновых листочков ворвалось в комнату через окно и, затрепетав как мотыльки, упали у дивана. Котенок с радостью накинулся на них, как на новую игрушку.
Ольга наклонилась и ступила в каморку под лестницу, с любопытством осматривая тесный закуток, похожий на чулан, куда сажают провинившихся детей. Она села на место Пряхи. Оно было еще теплым. "Странно!", – произнесла она вслух, поглаживая шерсть на прялке. От серого пучка пахло барашком. Темное веретено с нитью покоилось на скамье. Ольга быстро провела пальцами по нити и тотчас одернула руку. На нежной коже обозначились следы от пореза. Кровь на вкус была солоноватой. "Как она скручивает ее? Какая тонкая нить! Какая прочная!" В самом углу, под лестницей, Ольга заметила иконку. Пришлось еще сильнее наклониться, чтобы ее достать и рассмотреть. Это было каноническое изображение святого. "Икона как икона, ничего особенного", – подумала Ольга. Повертев старую иконку, нащупала небольшой бумажный сверток с обратной стороны. Развернула его. Это была старая газетная вырезка десятилетней давности. Крупным планом в черной рамке было фото совсем юного мальчишки, внизу – сноска с его именем и небольшой некролог. Ольга бегло пробежалась по строкам: "...Груздев Николай...геройски погиб...в марте...года... Зверски... убит...группировкой боевиков на границе с Абхазией..."
Мелкими печатными буквами было написано, что Николай вместе с несколькими российскими ребятами попал в плен, когда проходил службу в этой горячей точке. Боевики зверски пытали молодых ребят, всячески издевались, заставляя выполнять разные приказы. В числе прочего они потребовали, чтобы те сняли нательные кресты и втоптав их в землю, отказались от своей веры и приняли их веру. Что творилось в душе молодых солдат, знает один бог... Ольга закрыла глаза и представила себе юношу. Вот он шепчет спекшимися губами то ли молитву, то ли бредит...
"...Красный нынче рассвет... Как хочется жить. Вот этот, лысый, сейчас докурит и начнет меня бить ногами, в живот, по лицу, по избитым ступням и пяткам. Нестерпимая боль... Так хочется пить... Дома ждет Светка, такая вся красивая, в красном платье...Красный песок перед глазами. Это от крови солдат. Нашей крови. Сейчас я скажу, что согласен, я почти согласен отказаться от бога...Но что-то внутри меня не пускает. Слова не идут. Он-то от меня не отказался, он умер на кресте за меня! За нас! Мама, мамочка, ты мне так нужна сейчас! Красное нынче солнце. Наверное, последнее в моей жизни. Бог, если ты есть, помоги мне, пожалуйста! Ты мне так нужен! Отец!..Родной!..Мама!
Удар за ударом. Хруст сломанных костей и ребер. Краем оплывшего глаза вижу, как Санька хрипит и кричит: "Аллах, акбар!" Его поднимают с земли, поливают водой и дают водки. Теперь он ихний, не наш. Он странно улыбается и кричит воззвание к ихнему богу: Аллах, акбар! Акбар! Аллах! Теперь ему дадут в руки оружие и отправят убивать наших ребят, еще дадут много денег и самую красивую женщину...Как хочется жить... Но не так! Эх, Санька, Санька. Мама...Вон, этот, с бородой, снимает все на камеру. Фашисты!"

Николай Груздев держался до последнего... До последнего вздоха. Он не предал своей веры. Даже под пытками. Его били нещадно, долго и зверски, все это снимая на камеру, смеялись и тушили в ранах свои окурки. Он умер как мученик, не проронив ни слова. Его нашли наши войска, спустя несколько месяцев. Что удивительно, тело его совсем не разлагалось, хотя погода стояла по-весеннему теплая. Рядом валялась кассета с видеозаписями его многочасовых ежедневных пыток и последней казни. Его похоронили в пригороде Москвы, рядом с местом, где он жил когда-то. Награжден посмертно. С некоторых пор на его могиле стали совершаться разные чудеса, в том числе исцеления от тяжелых недугов. Церковь отрицает его святость, но народ неустанно идет на могилу простого русского парня.
Ольга внимательно вгляделась в газетное фото. "Вот ведь как бывает, а с виду обычный парень, ничего особенного", - подумала она. С фотографии на нее смотрело юное мальчишеское лицо с большими серыми глазами. "А ведь его могилка совсем рядом". Сказав это, Ольга поспешно спрятала иконку на прежнее место и вышла из каморки. В этот момент открылась входная дверь. Это пришел Максим.
- Сигаретным дымом пахнет. Опять курил!? - обратилась Ольга к мужу.
Максим ничего не ответил, сел на диван и привлек к себе жену, нежно обнял. Она не знала, говорить ли ему о находке. Не поймет ведь, не станет слушать. А показать ему вырезку – еще усомниться. Зная Максима, она не стала этого делать.
- Слушай, Максим, а какая фамилия у Пряхи?
- Да не знаю я, – ответил он – На что тебе сдалась эта старуха?
- Уж не Груздева ли она? - продолжала Ольга.
- Ну уж точно нет! Мать говорила, что как-то на "А" начинается фамилия у нее, только я не помню точно.
Максим встал, пересел на кресло и взял в руки журнал.
" Не, допустим, не Груздева она, – продолжала мыслить Ольга. – Тогда зачем держит эту вырезку за иконкой? А, может, у нее фамилия другая, ведь случается, что у сына и матери – разные фамилии..."
- Да где же она? – спросила Ольга вслух, отстраняя белый тюль и вглядываясь в темноту.
- Кто?
- Да Пряха!
- Сдалась она тебе! В лес пошла. Она часто уходит в это время за реку, приходит под утро. И то хорошо...
Максим отложил журнал и попытался посадить жену на колени. Та резко отстранилась и направилась по лестнице вверх.
- Устала я. Пойду к себе.
С этими словами она скрылась из виду. Максим протянул руку и вынул из кармана куртки, что висела на стуле, банку пива. Дернул за кольцо...
 


Глава 2. Николай.
Николай Алексеевич с русской фамилией Груздев. Родился, учился, воевал, погиб. Познал ли любовь или в чистоте принял смерть? Неизвестный при жизни, стал героем после смерти. Его смерть никак не вязалась с действительностью. Мать долго не могла поверить, что ее сына уже нет в живых. Она по-прежнему ждала его, смотрела во двор, где он играл с детьми, будучи еще ребенком. Но разве мать может перестать ждать своего сына?! Лишь одна женщина на земле знала, каким цветом рубаху сыну одеть, чем накормить. Слушала, как он спит, лечила его от простуды, унимала детский плач его. Это ее тайна, святая и страшная – сын. Много могла рассказать она о своем ребенке. О том, как соседского мальчишку, Ваську Бардаша спасал от разъяренной бродячей собаки. Как после мазал зеленкой свои раны на руках и коленках. Мать причитала да плакала, видя такое. Она могла бы рассказать, как в один из зимних вечеров приволок он в дом котенка, страшного, блохастого и хромого. Котенок пищал без конца. Отчиму надоело и он выкинул животное в окно... Позже мать слышала глухие рыданья, доносившиеся из комнаты сына. Она не стала его тревожить, дала ему выплакаться.
Летом того же года ее Николаша тайно влюбился в одноклассницу Светку. Тогда же из дома стали пропадать ее вещи: платочек с вышивкой, брошь. Она молчала. И лишь спустя годы Николай признался матери, что дарил эти вещи Светке в знак любви, что очень жалеет теперь... Тогда же он завалил мать дорогими подарками, купил ей пуховый платок, кольцо золотое, сапоги на меху. Он тогда подрабатывал на лесопилке и имел небольшой, но стабильный заработок, все деньги отдавал матери, а на шабашку покупал ей подарки. Вскоре его забрали на армейскую службу. Мать, собирая его, бережно положила в сумку иконку именную с изображением Святого Николая. Сын писал ей письма так часто, как мог. В них не было ни слова о войне, все о природе чудной писал, о людях, их обычаях. Пронизаны были те письма теплом и любовью, и во всех: "Мама, когда я вернусь, мы обязательно с тобой побываем на море. Я видел его, когда мы летели на вертолете. С нашей базы его тоже видно хорошо. Оно такое огромное!"  Такой человек, как Николай, не мог погибнуть. Он так любил жизнь, всегда улыбался, был веселым и открытым парнем.
В тот день грузовик с ребятами проезжал по горному ущелью близ селенья Турз, что рядом с Перевалом. Подъезжая к нему, бойцы увидели, что дорога огорожена колючей проволокой с двух сторон. На том конце дороги, у скалы, остановился серый уазик. Но никто из него не вышел. Водитель остановил грузовик и пятеро бойцов соскочили на землю. Это были пацаны из Алтайского края и Подмосковья, а ними – командир роты Алексей Ряднов из Тобольска.
Внезапно раздались выстрелы. Огонь шел из дома у дороги, оттуда, где остановился старый уазик. Пашка по прозвищу Агрегат упал сразу. Пуля пробила ключицу, он истекал кровью. Срочно нужно было везти его в санчасть, но огонь не прекращался. Командир Ряднов отдал приказ оцепить местность по периметру и открыть ответный огонь. Это был опытный майор, не раз побывавший в подобных переделках. Он имел многочисленные награды за годы службы в горячих точках. 15 лет майор воевал с боевиками на горных тропах Кавказа.
Николай с Санькой пошли под прикрытием к дому. А капитан с еще одним бойцом вели перекрестный огонь по противнику. Пашку успели оттащить в машину, где водитель оказывал ему первую помощь. Вскоре Пашка затрясся всем телом и затих. Не стало Пашки.
Николай и Сашка двигались поочередно к огневому рубежу противника, как внезапно раздались выстрелы со стороны грузовика. Все обернулись. Боевики появились внезапно и окружили наших ребят. Огонь из дома тотчас прекратился, его вели для отвода глаз, чтоб выиграть время. Их было семеро против четверых, водителя тоже тогда уже застрелили. Вскоре были схвачены боевиками командир и его боец-напарник. Остались Николай и Санька. Внезапно патроны у наших ребят закончились...

Утром на даче раздались возгласы Агнессы Ивановны. Она встала рано, спустилась вниз и увидела Пряху, лежащую на полу бездыханной. Поначалу она подумала, что та преставилась. Но тут Пряха начала издавать звуки, похожие на стоны. Агнесса Ивановна перенесла ее в закуток, потрогала лоб. Он был горячим. Сама Пряха впадала периодически в беспамятство.
- Ах ты старая, неразумная женщина! Горе мне с тобой, да и только! – запричитала хозяйка над ней. – Ну кто тебя гнал вечером шляться по лесу?! Вон и температуру нагнала себе какую!
В руках мелькнул градусник.
- Ну что мне с тобой делать, неразумная? Сидела бы в своем чулане. Так нет, приспичило переться куда-то, да еще в такой поздний час.
- Что за шум? – спросила Ольга, спускаясь и вытирая на ходу помытые влажные волосы махровым полотенцем.
- Да ничего не случилось. Вот, полюбуйтесь! – она указала на больную Пряху, лежащую под лестницей. – Не хватает мне попечений на старости лет. Заболела, окаянная, после ночной своей ходки. Лежит теперь, мается. Молчит, видно, помереть хочет. Не дождешься! Доктора я вызвала, в обед приедет.
- Воды бы ей, – сказала Ольга и поднесла стакан с водой к ее губам. Пришедшая в сознание Пряха жадно стала пить, поперхнулась, закашлялась.
- А ну не кашляй на невестку, кому говорю! А то выгоню вон, инфекцию! Отойди от нее, Оленька.
- Ничего, – ответила та, садясь на край кушетки,– я останусь.
Бока больной с хрипом приподнимались и опускались, как мехи. Чувствовалось, что она серьезно больна.
- Я останусь с ней до приезда врача, – решительно сказала Ольга.
Она подтянула старенькое одеяло, поправила подушку. Ольга слышала, как Максим проснулся наверху и ходил туда-сюда. Шуршала вода в умывальнике.
- Ольга, – послышался вскоре голос Максима, – иди завтракать.
Есть не хотелось. В кармане своего халата женщина нашла чистый платок и вложила его в руку Пряхи.
- Спасибо, я не голодна, – крикнула она в ответ Максиму.
Тот промолчал. Вскоре приехал доктор из поликлиники. Осмотрев больную, он произнес вслух: "Да, плохи дела!" Выписал направление на срочную госпитализацию с диагнозом: пневмония и быстро уехал. Следом приехала скорая и забрала Пряху в больницу.
- Хорошо бы ее там пристроили, – сказала врачу Агнесса Ивановна. – Ведь бездомная она, бродяжка.
– Разберемся, – сухо ответил тот.
После того, как Пряху увезли, Агнесса Ивановна заметно повеселела. Затеяла уборку.
- Убрать все это к ядреной фене, – ругалась она, выгребая все из закутка под лестницей.
Она неистово стирала половую тряпку о дощатые полы, брезгливо морщась.
- Документов у нее, видите ли, нет. А я-то тут причем? Мало того, что приютила, кормила-поила, так теперь за лечение плати. А где они, эти-то документы, спрашиваю я? Вот возьму и выкину весь ее хлам!
С этимо словами Агнесса Ивановна кинула на пол прялку. Она раскололась от удара пополам. Ольга тотчас подскочила, схватила какой-то мешок, – это оказался подарочный пакет, в котором Максим привез конфеты своей матери, – и стала складывать туда нехитрые пожитки больной: сломанную прялку, веретено, иконку и небольшой шмоток пряжи.
- Охота тебе возиться с этим ее хламом? – спросила хозяйка.
- Ничего, пусть у меня пока побудет. А как Пряха поправится, я ей сразу и верну. Вот только прялку склею. Был у меня дома где-то клей специальный, остался от презентации. Максим тогда проект новый мастерил...
Агнесса Ивановна махнула рукой и продолжала мыть выщербленные половицы.
- Ну что, собралась? – спросил Максим, обращаясь к Ольге.
Та кивнула в ответ, свернула пакет и направилась к выходу.
- До свиданья, мама, – сказала она, оборачиваясь у самой двери.
- Счастливо добраться до города. А ты, Максимка, не гони! Ишь какой туман. Дорога-то вся сырая.
Максим подошел к матери, обнял ее за плечи, чмокнул в макушку и вышел вслед за женой.
Они сели в старенький форд. Ольга посмотрела на дом. Вечерело. Из окна машины он казался таким маленьким и жалким. Дом смотрел на них единственным желтым глазом. Ольга знала, что Агнесса Ивановна стоит у окна и смотрит. Начался мелкий противный дождь. Лобовое стекло покрылось мутными бисеринками воды. Ольга крепко прижала пакет к груди. Дождь усилился, и по лобовому стеклу побежали маленькие водопады. Картинка дома размылась, превратившись в темнеющее на общем фоне пятно, и вскоре совсем исчезла из виду.
- Вот приедем домой, Оленька, дел – невпроворот! На работу выйду в плановый отдел. Не помню, говорил тебе или нет, – у нас новый отдел открылся. Это наш генеральный сподобился. Меня своим замом сделать хочет.
- Поздравляю, Зам Замыч, – сказала Ольга с сарказмом.
Максим как-будто не заметил этого и продолжал воодушевленно:
- Я со временем смогу себе позволить все, что ни пожелаю! Вот ты, к примеру, о чем мечтаешь?
- Я-то? - переспросила Ольга. – Я, Максим, ребенка хочу родить.
Максим осекся и недоверчиво посмотрел на жену.
- Что? Дети?! Только не сейчас! Нам жизнь налаживать нужно, жилье свое купить, деньжат подкопить. Ну, и на отдых я обещался тебя свозить. Подождем лет семь.
- Поздно мне будет рожать через семь лет.
- Ничего, поздние роды, говорят, омолаживают женский организм.
Ольга ничего не ответила ему. Отвернулась и стала смотреть в окно. Машина ехала по пустой дороге, а впереди алел догорающий закат. Надвигались сумерки.

Глава 3. Александра.
В сумерки вечером пятого октября из леса вышла немолодая женщина в стареньком подбитым ватой плаще и направилась в сторону Иванова кладбища. До него было примерно километра три пешим ходом. Видно было, что женщина утомилась, несколько раз садилась на поваленные стволы лиственниц вдоль дороги. В вечернем затухающем свете ее лицо, испещренное морщинами, казалось моложе. Она сидела на свежем срубе, когда мимо нее проехала красная легковая машина. Она остановилась и на задней скорости вернулась, поравнявшись с женщиной. Окно открылось и из него высунулась женская голова с огненно-красными волосами:
- Извините, вы не подскажите, где здесь Иваново кладбище?
Женщина в ответ молча улыбалась.
- Простите, – громче проговорила Крашеная Голова, – Вы не знаете, где тут герой похоронен? Я журналист, еду делать репортаж.
Вместо ответа – снова молчание. Репортерша обиженно завела машину и со словами: "Дура какая-то глухая!" уехала прочь. Женщина в старом плаще с улыбкой посмотрела ей вслед, встала и продолжила свой путь. С сумерками начала портиться погода. Пошел мелкий, по-осеннему холодный дождь. Когда уже совсем стемнело, женщина добралась до ворот кладбища.
- А, это ты, Александра, – произнес, завидев ее, сторож. – Ты опять припозднилась. Ну что ж, иди к сыночку своему на могилку. А то была тут недавно такая, вся из себя, про него спрашивала, кто отец, мол, кто мать. Я ей, понятное дело, ничего путного-то не сказал. А чего рассказывать? Отец у Николаши нашего пропойцем был жутким. Ну и намучилась ты с ним, мать! А отчим... Сказать тошно – и того хуже...
Сторож вздохнул, остановившись у могилки. Могила утопала в живых цветах, на земле лежали церковные свечи, конфеты, мягкие игрушки.
- Вот он какой, герой-то наш! Я третьего числа заболел жутко, думал – помру. Сходил к нему – и вот тебе, жив как никогда! Спасибо, Николаша! Я ведь на руках носил его, помнишь, мать? Сколько он проказничал, озорничал, конфеты таскал, цветы.  А вот теперь лежит тут и всего у него вдоволь. Кто бы мог подумать, мать!
Пока сторож говорил, Алексанра прибирала могилку сына. Сорвала сухие веточки ползуна с надгробия, заботливо вытерла рукавом плаща его неподвижные черно-белые черты, застывшие навечно в улыбке, начала дергать пожелтевшую траву. Лицо ее засветилось. Должно быть, она так же заботливо поглаживала его, когда он мальчишкой возвращался с прогулки, запыхавшись.
- А ты опять просидишь тут до утра, Александра? – спросил сторож.
Она кивнула в ответ.
- Ну тогда сиди, а я пошел. У меня там бутылочка припрятана. Хоть моя старуха уже лет пять как на том свете отдыхает, я по привычке прячу пузырек - другой. Да вот беда – старый я стал, прячу так, что отыскать потом сам не могу. Но на этот раз помню, помню, куда спрятал ее, окаянную!
Старик удалился. Александра осталась одна. Прилегла она на каменную плиту рядом с сыночком своим, погладила холодный мрамор, как бывало, гладила она перед сном свою кровиночку. Слезы полились из ее глаз...Смешиваясь с дождем, текли они в сырую землю, в родимую могилку. "Сыночек мой", – едва слышно прошептали ее губы.– " Родимый... Теперь не протолкнуться, не пробраться к тебе днем. Народ все идет и идет...Если бы ты знал, как тяжко без тебя на свете белом жить!"
Так и пролежала она всю ночь на могилке. Несколько часов пролетели одним мигом. С первыми солнечными лучами Александра поднялась. Сильная тяжесть разлилась по телу ее. И уже на обратном пути почувствовала она, что нестерпимый жар жжет ее изнутри. Однако она все же добрела до дома. Вошла и упала на пороге у входа, лишившись чувств.


Глава 4. Нить времен.
Городская суета рано или поздно берет свое. Человек мечется в заботах о хлебе насущном, оставляя попечение о душе своей. А время летит, разбиваясь о стены многоэтажек, о фонтаны на площадях, теряясь в стриженном парковом газоне. Улицы – исполинские сосуды, несущие по венам дорог и тротуаров железо машин и людскую плоть. Городские ночи жгут неоном платиновый сумрак города. Утро в городе – это порция свежего воздуха через окно и терпкий вкус кофе. "В этом муравейнике каждый индивид – на вес золота", – думала Ольга, стоя у окна и наблюдая, как розовый диск солнца поднимается над домами. Знакомый до мелочей пейзаж. И так – изо дня в день. Она теперь часто коротала дни в одиночестве. Максим после повышения постоянно уезжал в командировки. Внезапно раздался телефонный звонок.
- Алло, Оленька, – в трубке послышался голос Агнессы Ивановны, – здравствуй, дорогая, – как дела, как Максим? Не могу ему дозвониться.
- Спасибо, все хорошо. Максим в командировке опять.
- Привет передавай.
- На той неделе приедет – передам. А как вы? Как здоровье?
- Ничего, справляюсь потихоньку. Вот только попечений больше стало. Пряху-то выписали вскоре после того, как вы уехали. Подержали денек на капельнице – да и отправили домой. Пришла она обратно, да и свалилась опять. Начала корчиться в лихорадке. Я опять врачей вызвала. Те сделают укол и уезжают. Забирать ее не хотят. Таких не положено якобы. А мне что остается? Я измучилась с ней. Вот, спасибо, ребята знакомые помогли пристроить ее в хоспис какой-то.
- Если нужны деньги, скажите, я пошлю, – сказала Ольга.
- Денег не надо. Да и не помогут они, ведь помирает Пряха.
- Как помирает! От воспаления легких?
- От всего, от этого тоже. Дай-то бог, чтоб скорее отмучилась, бедолага.
- И вы так спокойно..! Я тотчас выезжаю. Скоро буду. Вы ведь всей правды, наверно, не знаете. Она – мать того самого героя, что на кладбище в Иваново похоронен.
На том конце Агнесса Ивановна обиженно всхлипнула:
- А что ж ты мне раньше-то не сказала? Знала и не сказала, а!?
- Я еду. Обо всем – позже.
Ольга бросила телефон и начала собираться. Она зачем-то схватила пакет, который так и лежал нетронутым в прихожей с их последней поездки на дачу. Закрыла дверь на ключ и вышла из подъезда. Ее тотчас окатила водой проезжавшая на большой скорости машина. Но Ольга даже не заметила этого. Она не помнила, как дошла до вокзала, купила билет на электричку. В салоне стоял резкий запах прокисшего уксуса. "Все ли я взяла?" – подумала Ольга. Сквозь полиэтилен подарочного пакета она нащупала притупившееся веретено и сломанную прялку. "Да, кажется, все." Она не могла понять, зачем везёт пакет с этими вещами. Ведь, возможно, да и скорее всего, они не понадобятся. Схватившись за него, женщина повиновалась какому-то непонятному импульсу, объяснить который трудно, а порой и вовсе невозможно. Так надо. И это единственный разумный аргумент.
Через три остановки Ольга вышла из электрички и побежала к дому. Запыхавшись, она открыла входную дверь. Ее встретила Агнесса Ивановна.
- Доченька, как же ты быстро добралась. Садись, чайку попьешь с дороги, поговорим. А как ты узнала про геро-то?
- Да не до чая мне сейчас, – произнесла Ольга, на снимая шапку и расстегивая пальто. – Потом все расскажу. А сейчас поехали в больницу.
- Да не поеду я, – спокойно сказала Агнесса Ивановна, отпивая из большой цветастой кружки. – Вот помрет...
Ольга не стала дослушивать, выбежала прочь, забыв закрыть за собой дверь. По пути к проезжей дороге она поняла, что оставила шапку в доме. Холодало, но возвращаться она не стала, лишь ускорила шаг, стараясь скрыться от сильного ветра. Вот едет газель.
- Стой!
Ольга выбежала на дорогу, преградив путь машине.
- Ты что с ума сошла что ли!? – заорал высунувшийся из машины здоровяк.
- Прошу вас, помогите. Мне срочно нужно в больницу, в хоспис. Где он, вы знаете?
- Ну, раз такое дело, залезай, довезу, – сказал уже спокойным голосом здоровяк.
Они ехали около часа по ухабистым дорогам. Ольге казалось, что прошла целая вечность. Водитель газели привез ее к самому хоспису для бездомных. Рядом располагался небольшой больничный корпус, куда и направилась Ольга. В приемной сидела женщина средних лет в мятом халате. Как оказалось, это была медсестра. Она внимательно выслушала Ольгу и сразу же проводила ее в палату к умирающей.
- О боже! Она жива? – произнесла Ольга, увидев Пряху, лежащую на железной койке. Ее восковые руки были поверх одеяла. Ольга опустилась на стул рядом с кроватью.
Ольга долго молчала, всматриваясь в бледное лицо женщины. Та открыла глаза, увидела ее. Губы зашевелились. Ольга наклонилась ближе.
- Здравствуй, доченька, – произнесла Пряха.
- Вы говорите?! – изумленно воскликнула Ольга.
- Да, но у меня осталось мало сил, поэтому слушай внимательно.
Ольга пересела на край кровати и взяла Пряху за руку.
- Не оставляй моего сыночка. На Ивановом кладбище он похоронен. Да ты поди знаешь... На вопросы не отвечай. Снеси туда же добро мое. Найди сторожа Павла. Он хоть и любит пить горькую, да совесть имеет. Он знает, что сделать с иконкой. А прялку и веретено возьми себе. Все сгодится. Глядишь – и деточка твоя прясть наловчится. Должен ведь кто-то поддерживать нить времен. Ты ведь тоже из рода тонкопрях. Вон у тебя пальцы какие: прямые да гибкие...
- Все так, дорогая Пряха, да только нет у меня деточки и, судя по всему, уже не будет.
- Будет, будет, мне-то отсюда виднее...
Пряха стала прерывисто дышать.
- Сестра! Кто-нибудь, помогите! – закричала Ольга.
- Не надо, не кричи...И так мало времени осталось. Не хочу, чтоб иголками тыкали...
Ольга заплакала, склонившись на грудь умирающей.
- Александра...
- Что? – спросила Ольга, подняв голову.
- Меня зовут Александра...Или звали...
Пряха затихла. Ольга поправила ей волосы, поцеловала в лоб. Глаза покойной были закрыты. Ольга увидела, что на полу лежил что-то. Она наклонилась и подняла платок. Это был тот самый платок, который она вложила в руку Пряхи, когда та заболела.

Глава 5. Заключительная.
Хоронили Пряху через день на Ивановом кладбище, рядом с сыном. Народу понаехало: видимо-невидимо. Больше репортеров и журналистов всяких. То и дело мелькали вспышки фотокамер. Пряха лежала, мирно уснув навеки. Слетелись птицы. Ах, как они пели! Будто весна вовсю. Агнесса Ивановна давала интервью женщине с ярко-красной стрижкой перед камерой: "...И никого у нее не было. Жила она у меня долго, хорошо ей было..."
Звуки голосов проваливались. Кружилась голова. Пение птиц звенело в ушах колокольным звоном. Ольга потеряла сознание. Ее увезли в больницу. Прибывшему мужу врач сообщил, что его жена ждет ребенка. Дома состоялся серьезный разговор.
- Ребенок?! Ни за что! – звучал ультиматумом голос Максима.
Он говорил на повышенных тонах.
- Я хочу, чтоб он родился. Ведь это наш с тобой малыш! – почти умоляла Ольга.
Максим с нескрываемым возмущением посмотрел на жену.
- Как так получилось? Ведь мы же договаривались! Ты избавишься от него!
- И не подумаю! – ответила Ольга и голос ее дрогнул.
- А я требую, чтобы ты сделала это!
- В таком случае, я требую развода! – произнесла Ольга и сама удивилась уверенному тону своего голоса.
Максим подошел почти вплотную. Его дыхание касалось ее щеки.
- Подумай хорошо, Оленька, ведь ты не проживешь без меня и ребенка не на что будет содержать. Я его ни за что не признаю, а тебя оставлю без ничего. Так что выбирай.
- В таком случае я выбираю ребенка!
Ольга ощутила почти физическую боль где-то в груди. "Наверное, так разбивается сердце", - подумала она и добавила:
- Ты малодушный трус! Видеть тебя не желаю!
- Хорошо. Так тому и быть! - произнес он и вышел прочь из комнаты.
Громко хлопнула входная дверь. От удара упал стеклянный ангелок, висящий на двери. Откололось матовое крылышко.

Кладбищенские вороны размахивали черными рваными крыльями, стряхивая смерзшиеся куски снега с деревьев. Ольга подошла к воротам. Сторож Павел собирал снег, сгребая его в сугроб. Из-под него кусками выступала озябшая земля с рыжими пучками травы. Шапка-ушанка сторожа была такой же старой и видавшей виды, как и он сам. Снежная седина кое-где выбивалась из-под шапки. Делая перерывы, сторож курил трясущимися руками. Сухое сгорбленное тело его казалось почти невесомым.
- Здравствуйте, – произнесла Ольга как можно громче. – Вы сторож Павел?
- Ну, я. Что с того? - ответил старик.
Ольга приблизилась и продолжала:
- Я из города. Меня зовут Ольга. Пряха, то есть Александра, просила вам передать. Вот, держите.
Она достала из сумочки замерзшими руками сверток. Сторож Павел развернул его.
- Вот ведь как получается, – сказал он, – Александры в живых уж нет, а я все посылочки от нее получаю. А ты, небось, доченька, замерзла, ведь путь из города не близкий. А то пойдем ко мне в сторожку, чайком напою, помянем.
- Нет, спасибо. Мне бы сразу на могилки.
- Ну, пойдем покажу свои владения.
Сторож воткнул лопату в сугроб. Достал папиросу. Закурил. Едкий дым разошелся по морозному воздуху.
- Вот, где лежат они, сердешные...
Он указал на две могилки. Одна из них была с постаментом и российским флагом.
- Вот здесь – Александра Ивановна, а вот тут – ее сын, Николай Алексеевич. Лежат рядышком, покоятся с миром.
С фотографий на Ольгу смотрели большие серые глаза: и у сына, и у матери – одни большие серые глаза...
- Давайте присядем, - предложила Ольга.
Они опустились рядом на скачку.
- Знаете, дед Павел, я недавно перебирала старые вещи и наткнулась на сборник стихов. Я открыла наугад и прочла одно стихотворение. Оно мне так понравилось, как в душу запало. Я запомнила его, слушайте:

Московский герб: герой пронзает гада.
Дракон в крови. Герой в луче. – Так надо.

Во имя Бога и души живой
Сойди с ворот, Господень часовой!

Верни нам вольность, Воин. Им – живот.
Страж роковой Москвы – сойди с ворот!

И докажи народу и дракону –
Что спят мужи – сражаются иконы.

- Все верно. Так и есть: спят мужи, а иконы воюют. Вот и наш герой спит беспробудным сном. А кто же это написал, дочка?
- Это же классика!
- А-а, – с пониманием произнес старик, "кла – си – ка"!
Какое-то время молчали. Ольга водила по снегу черной кривой веткой.
- А знаете, дед Павел, я беременна, – произнесла она вдруг.
- Так это ж здорово! – ответил старик. – А что твой муж, рад небось?
- Да нет у меня мужа, – ответила Ольга.
Старик покачал головой.
- Ну ничего, он свое дело сделал и все тут.
- Ага, и все тут.
- Зато такая мать обязательно должна родить богатыря.
- Или богатыршу!– рассмеялась Ольга.
- Да ты не смейся. Пусть будет баба, все ничего. Вон моя жена какая ладная была женщина! А то родится такая, что слова будет людям правильные говорить. Так тоже, считай, не одну сотню богатырей на Руси поднимет.
- Правда ваша, дед Павел...
- Да ты молись, доченька, молись. Вот хотя бы им и молись. А там – бог даст – все будет хорошо.
Долго еще сидели они на скамейке. Завершался еще один день. Начинал потрескивать мороз. Вскоре пошел снег. Он ложился пышными белыми цветами на могилы. Ольга протягивала руки и ловила снежные хлопья. Они были пушистыми, словно кусочки пряжи. Эти кусочки медленно таяли у нее на ладонях, превращаясь в капельки. "Вон сколько работы", – думала она. – " Всю эту пряжу нужно перепрясть в нити, чтоб сохранилась связь времён".
Дед Павел говорил что-то и Ольга слушала его ровный старческий голос. Иногда старик говорил с ней, а иногда – сам с собой. Снег все падал на серые кладбищенские плиты. И не было в этом мире ничего прекрасней и чище этого снега.

Вечная память героям!
Рассказ основан на реальных событиях.
Все совпадения персонажей с реальными людьми случайны.
Стихотворение в последней главе Марины Ивановны Цветаевой.