Гусёк

        Первым просыпался дом Серёги Гуська. Шумно позёвывал, широко распахивая двери, бодро сверкал, подмигивая солнцу, омытыми росой глазами-окнами, закуривал во всю трубу. Дым на заднице съезжал с крыши в крапиву, ошпаренный, подпрыгивал, как мячик, кверху, а потом долго тянулся по лугу к речке, где прятался в густом тумане, и наблюдал оттуда, как выходил на крыльцо сам хозяин, поливал крапиву за глухой стеной. Крапива морщилась, обвисала. «А-а! Что, не нравится? Так тебе и надо, сучка кусачая!» - радовался дым. На Мелюхиной горе горланил чей-то петух. С разных концов деревни хрипло и неохотно скорее по привычке, чем по надобности, откликались ему другие. Узкоглазый и опухший от сна, Шикунёнок, посвистывая, плёлся по обочине дороги.
- Ты что так рано? - кричал ему Гусёк.
- Здоровенько! - отвечал Шикунёнок.
- Куда так рано, чёрт глухой?
- Заводить, куда ж. Пускач что-то барахлит: дёргаешь, дёргаешь, ажныть руки болять.
- А у меня уже завелась, танка моя. С пол-оборота. Слышишь, в сенях тарахтит, как твой пускач. Хрен заглушишь.
- А ты обухом спробуй: заглу-ушишь!
- Пробовал. Такую танку рази проймёшь?!
- Кого ты пробовал? Кого это ты пробовал?! Если б ты пробовал, можа и дети были б, а то вкалывай тут одна - зазвонила из коридора Клавдия.
Шикунёнок зажимал рот рукой, чтоб не захохотать, и ускорял шаг. А Серёга, наоборот, возвращался в избу, обиженно бормоча:
-       У-у, танка немецкая, тигра! Сама родить не может, а кто-то виноват. Ты чего меня на всю деревню позоришь? Я причём, что ты не рожаешь?! Ещё позо-орит! - и уже где-то на кухне повышал голос, а потом и вовсе переходил на крик. - Сама не можешь, а кто-то виноват! Не позорь! А то я ить и доказать могу! Хошь докажу? Тока не с тобой. С тобой ничего не выйдет - проверено: мин нет. Ты не это... Ты всю охоту отобьёшь!
- Тьфу, Гусёк! Нужен ты кому-то. Минёр. Иди лучше корову в поле выгонь, там с тебя больше толку.
- А, пошла ты со своей коровой, знаешь куда?!
- Она так же моя, как и твоя.
- На что мне твоя корова сдалась? Я и молоко-то не ем смолоду, танка!
- Гусёк!
- Танка немецкая!
- Гусёк вонючий!
- Танка, танка, танка..., - Серёга хватал одной рукой кепку, другой, застёгивал на ходу ширинку, не забывая, однако защитить и голову - танка могла догнать и долбануть в темечко, - бежал к конюшне запрягать последнюю совхозную лошадёнку.
А вслед ему кудахтали наперебой куры, распуганные его благоверной, грозно махавшей со двора половой тряпкой:
- Да что б вы захлебнулись все, сволочи!
        Вчера вызывал директор совхоза:
- Ты куда это навоз возишь, Гуськов, а?!
- Как - "куда?"
- Ты куда навоз возишь, спрашиваю?
- Ну, как - "куда?"... На землю вожу, куда ж.
- На чью?
-       А?
- На чью землю?!
- На нашу!
- Ты мне тут не крути! Не верти! Патриот. Каждый килограмм навоза в поле должен быть. В по - ле, понял?! Это ж золото по сравнению с удобрениями.
-       Золото с дерьмом смолото. А я и вожу в поле, куда ж ещё?
- Евсеихе в огород ты возишь - вот куда. Молчи! Если ещё хоть один только раз свезёшь на сторону - пеняй на себя! Прощенья уже не будет. Хватит! Напрощались уже - семян стало не вернуть. Во, какие мы патриоты. Гляди мне, будешь самовольничать - уволю. Уволю и всё! Понял? И иди куда хочешь!
- Тык это, Семён Вадимыч, вот иёная выписка.
- Вытри ты ею... Понял?
- А зачем тогда выписывать?
-       Просила, заплатила – и выписали.
-       Она и меня просила – я и свёз.
- И заплатила ещё один раз, да?
-       Обижаешь, товарищ директор. Рази б я взял второй раз? Сугубо за уважение. Четвертинку дала, правда. Ну, так я ж на её огороде буксовал целый час, за это мне и заплатила. Её ж огород – не совхозное поле, кто б мне заплатил окромя её? А вам она тоже заплатила, говоришь? Ну, тогда я ещё разок свезу? А то мне теперь неловко как-то...
-       Я тебе свезу! Не суй свой нос... во все дырки. Бригадира слушай, куда бригадир скажет, туда и вези! Всё! Иди и работай.
- Тык это...
- Не мешай! - директор снял телефонную трубку и стал набирать номер, как будто ему срочно надо было куда-то позвонить.
        Серёга шёл и молчал о том, что болело. А болело всё. «Это надо ж так... Это надо ж!.. Слова сказать не дадут. Всю жизнь в виноватых ходишь. Только и слышно: «Иди. Заткнись. Молчи!» Как на скотину, ей богу. Будто я и не хозяин вовсе ни дома, ни на работе. Ладно, если б не старался, а то вкалываешь, вкалываешь и всё не хорош. Тьфу ты! Всё наперекосяк! Вся жизнь! Ну, где это, скажите на милость, Евсеиха навозу возьмёт? Из-под себя, что ль? Много ль из-под себя нагребёшь, ядрёна вошь! О, стихами заговорил! Ай, какие тут стихи… одна проза наголющая. А если картошка у бабки не уродится - совхоз разве обеспечит её? Ага, держи карман шире! Совхоз сам, как собирашка, сам семена чёрт знает откуда возит, а свою картоху гноит в буртах. У людей есть, а у нас... Тьфу!» Он выводил из стойла Орлика, запрягал. Сбруя была рваная-перерваная, шитая-перешитая , скрученная, в узлах вся:
- Вас ба в эту сбрую запрячь, честное слово, да кнутом ба, кнутом по толстому заду, да промеж ног ба! Кхе! Такой хреновины достать не могут... Уж чего б, чего б... Но! Но-о!!! Но, блин, пош-шёл!.. А эта, тожа... Детей ей подавай. Счас, сам поднатужусь и выплюну, родю тебе, как же... Говорил же, давно ишо, давай с детдома возьмем, уже какой ба был! Так - не-е-е, испужалась: «Знаешь, как с имя трудно, с чужими-то». Ну и вот, теперь ни своих, ни чужих - никаких.  Так за думами незаметно для себя он въезжал внутрь фермы, накладывал совковой лопатой, целую телегу «добра» и вёз по колдобинам за деревню, воняя и брызгая жижей по всей дороге:
- У-у! Телегу путёвую сделать не могут, а плотников цельная бригада. Ванька, Мишка, Сергей Румянцев, Макарыч, Сашка Гурьев, Каменский, Седой, - Гусёк загибал толстые, заскорузлые, разъеденные навозом, потрескавшиеся от работы пальцы в кулак. Загнул, присвистнул. – Фью! Семь мордоворотов! A-а, Михалыч ещё - восемь! Восемь харь, а телега, как решето: подлатаешь, подлатаешь сам-то, только надолго ль?
        На поле возле навозной кучи стоял КАМАЗ. Шикунёнок погрузчиком накладывал в кузов машины «золото по сравнению с удобрениями». По-хозяйски, аккуратненько: шлёп да шлёп, шлёп да шлёп. Серёга сначала не понял: что к чему - а когда понял, то кошкой подскочил к трактору, замахал руками:
- Ты - куда?
- Чаво?!
- Ты куда грузишь? Я - сюда, а ты - туда, да?
- Тебя что - Клавка укусила? Что под трактор бросаешься?
- Ты куда грузишь?
- В машину! Не видишь?
- В маши-и-ину?! А машина – куда поедет?
- А хрен её знает: то ль в Сельхозтехнику, то ль в Сельхоз-
химию...
- Химики! Химики, ё-моё!
- Ты что? Что орёшь-то? Мне сказали - я и гружу, моё дело маленькое. Орёт чего-то. Дурак? Ай с роду так?
- С роду так! С роду... - Гусёк перелазил мелиоративную канаву, бежал полем, пустырём, огородами в деревню. Бежал долговязый, худой, спотыкаясь, вытянув вперёд шею, смешной и некрасивый.
- Ты куда? Что случилось? Чумной! - Кричал вслед Шикунёнок. - На коня б сел! На коне ж скорей.
        Агрономшу Гусёк встретил возле магазина:
- Что, дефицит привезли? – задыхаясь, спросил он с издёвкой.
- Причём тут дефицит?
- А при том... Каждый килограмм, говорите, в поле? Золото, говорите, по сравнению... Ты в поле-то давно была?
- Когда надо, тогда и была. Я перед тобой отчитываться не собираюсь.
- Ну да, конечно. А ты сходи, сходи на поле-то. Я навоз - туда, а вы в город его, да?! Своим нельзя, а на дачи можно, да?!
- У тебя не спросили разрешения. Ты нос не в своё дело не суй, ясно?!
-       Ах, не в своё? Не в своё?!
- Да, не в своё!
- Ну, раз - не в своё... тогда чего ж? Тогда пошёл я... Домой пошёл! Раз тут не моё...
- Лошадь-то хоть выпряг?
- Сама выпрягаешь - не барыня! Ай, барыня?!
        Последним засыпал дом Серёги Гуська.
        Весь вечер Серёга писал заявление об увольнении. Зачёркивал и писал опять. Написал наконец-таки, вырвал из тетради листок, подравнял ножницами край, разгладил, сложил вчетверо и спрятал в потайной карман, пошёл и лёг спать. Больше всего Гуську теперь хотелось, чтоб  директор завтра заболел… и агрономша заболела б… и жёнка б заодно с ними…. А внутри у него всё переболело бы за это время, может быть. Жизнь какая-то не такая теперь пошла – клубок запутанный, а не жизнь вовсе! И деться некуда. Один выход: неохота, а придётся как-то приспосабливаться. Надо жить тут, со всеми и в этом во всём.