Его призвание

Итак, он стал художником. Судьба то иль призвание?
Не думал он об этом, не мечтал.
Писал охотно дождики и солнечные здания,
Деревья, колокольню да вокзал…

Учился с жадной твердостью. Пейзажами, портретами
Заполнил акварели и холсты.
Твердил учитель с гордостью, с улыбкой да советами:
- Художником от Бога станешь ты.

А что ж другие? Тоже ведь талантами отмечены,
Отчаянны, решительны, горды.
Дорогами похожими идут, пытаясь вечными
Вопросами закрыться от беды.

Но беды их преследуют: безвестность да безденежье,
А с ними наркота да алкоголь.
Творят, горят, не ведают, что никуда не денешься
От жребия, принять его изволь.

Он выбрал путь уверенно: простой, непритязательный –
Визитки да буклеты создавал.
Деньжата шли немерено, кончал работу затемно,
Всё меньше, неохотней рисовал.

Шли годы. Жизнь рутинная катилась переменчиво,
Пунктирно, как этюд карандашом,
А грезилась картинная, да Богом чтоб отмечена,
Раскрашена кистями хорошо.

И чтоб умом не тронуться, отринув все сомнения,
С мольбертом в выходной шёл на бульвар.
В трудах умельцам вольница: в порыве вдохновения
Портреты на заказ он создавал.

Душа прониклась творчеством: в гармонии пропорции,
Портрет чуть краше, чем оригинал.
Искрился дар пророчеством: добра единоборцами
Повержено уродство наповал.

Портреты людям нравились: с улыбкой, окрыленные,
Художника хвалили от души.
Изъяны чутко правились. Вздыхали, удивленные,
И верили, что, правда, хороши.

Однажды дама старая, рябая, длинноносая,
Заказывать портрет решила свой.
Была б работа карою, но глаз печаль раскосая
Сразила небывалой чистотой.

Писал-творил отчаянно, под кистью безобразное
Лицо преображалось в идеал.
Убрал, отмыл случайное, шершаво-несуразное,
А чистому, святому подыграл.

Взглянула дама пристально на лист и на художника,
Задумалась и что-то поняла.
Ему призналась искренне: «Я здесь, как после дождика,
Душа моя очищена, светла».

Теперь творил уверенно, расцвечивая красками
Очищенный от примеси реал.
Душа порой намеренно скрывается под масками,
Безбрежие добра он открывал.

Встречались люди разные. Иной за милой внешностью
Упрятал безобразие души.
Но пятна света ясные сквозили с неизбежностью:
Отыскивай, рассматривай, пиши.

И было в том спасение…
                Раз парень в чёрной курточке
Поближе подошел и, как во сне:
- В запрошлом воскресении вот здесь, у этой будочки,
Ты тёщу рисовал на полотне?

Он вспомнил жабу старую, царевной что расписывал,
В ней лучшее пытаясь подчеркнуть,
Улыбку благодарную за радостную истину.
- Да, помню, - говорит. – А в чём же суть?

- Случилось чудо Божие – она переменилася,
Не только на лицо, но и душой.
Становится похожая на свой портрет. А было всё
В ней жабье: и глаза, и рот большой.

В усмешке глаз художника прищурился: подмечено
Так точно. Не напрасно колдовал…
Спросил: «И что? Что должен-то?» - Ответил: «Мне бы вечного…
Ты в масле бы её нарисовал…»

Художник смех чуть сдерживал: «Хоть в масле, хоть под соусом,
Как хочешь я её изображу.
Грей Дориан… Нет прежнего…  И всё другим становится…
Но маслом не рисую, а пишу».

Портрет готов. Оплатою заказчик с благодарностью
Художника безмерно наградил.
Теперь жену зубатую, с крысиной мордой карлицу,
Портретом разукрасить попросил.

Под кистью красна девица, царица, Богородица
С улыбкою прелестного лица,
Но сходство есть. Знать, делится душа красой с уродицей,
Меняют внешность добрые сердца.

Пошла молва по городу, неся известность славную,
Заказы, приглашенья, платежи.
Купил, что сердцу дорого, постиг, что в жизни главное,
Но нет успокоенья для души…

Напиться, что ли, до смерти, прогнать тоску тревожную,
Забыться в переходах площадей?
Прости, избавь мя, Господи! - Он знал дорогу ложную,
Которая калечила людей.

Убрав заказы срочные, отставив приглашения,
Помчался ранним утром на бульвар.
Карандашом отточенным, природы вняв движению,
Он жадно и усердно рисовал.

Душа крыло расправила… То солнышком, то дождиком
Слепила беззащитная заря.
Так близко, не по правилам, глаза в глаза художнику
Смотрела, ничего не говоря,

В платке простая женщина, не старая, покорная
Печальной, непредвиденной судьбе.
- Портрет бы… Жизнь изменчива, чудит, злодейка чёрная…
Спросил, как будто выдохнул: «Себе?..»

- Да нет, портрет для доченьки… Тогда увидел голову
С глазами векового старика.
Страдала, видно очень, и по телу смерти олово,
Безжизненная тонкая рука.

Взглянул на мать испуганно – конечно, знала, бедная,
Тоску скрывала тягостно в груди.
Лицо, как брус, остругано, да тела синь зловредная,
Нет никакой надежды впереди.

- Садись, принцесса! – девочке сказал художник весело. –
Сиди, да только, слышишь, не вертись!
Своей покорна немощи, печально ножки свесила,
Глаза недвижно опустила вниз.

Уселась чинно-ровненько, в глазах инопланетное
Терпение-молчание сквозит.
Смирение покойника, страданье многолетнее –
Под серым капюшоном жалкий вид.

Но как на лист набрасывать виденье бестелесное,
Немое безразличие души?
Хотел как есть показывать, но силы вдруг небесные
Шепнули: «Здесь все средства хороши!»

В душе проснулась музыка, наполнила сознание
Безоблачной прекрасною мечтой.
Он видел, будто кружится прелестное создание,
Подобие больной девчонки той.

Волос взлетали локоны, раскачивались бантики,
Вздымался парашютом сарафан,
Глаз синих с поволокою лучи полны романтики,
Алели щёки маком без румян.

Сияло лето жаркое, хотя рисунок сделан был
На ватмане простым карандашом:
Трава клонилась яркая, на ней ромашки белые,
Луч солнца, будто розовый крюшон.

Спешил художник истово, как будто больше времени
От жизни не отпущено ему,
Как будто шёл он к пристани, болезнь давила бременем,
Грозила смерть и сердцу, и уму.

Сорвав листок с этюдника, даря улыбку нежности,
Он к девочке поближе подошёл.
Была задача трудная. Под гнётом неизбежности
Шепнул: «Смотри, всё будет хорошо!»

Под маской будто гипсовой  едва прошло движение,
Сказала глухо: «Разве это я?»
А он слова подыскивал, снимая напряжение,
Сказал: «Ты видишь, здесь судьба твоя.

Сейчас не так похожа ты на ту, что нарисована,
Такой ты станешь в будущем году:
Здоровая, пригожая,  спортивна и раскована…
Я верю  в перемены... Верю, жду».

А мать смотрела пристально куда-то в даль дремучую,
Пытаясь удержать потоки слёз.
Она ведь знала истинно: не быть благополучию,
Уйдёт дочурка в вечность и всерьёз…

Кивнув, простилась сдержанно, ушла поспешно, горестно,
Глазами упираясь в пустоту.
Художник же по-прежнему рисунок вёл узористо,
Себя рисуя, мать, девчонку ту…

Нежданно тихим голосом слова произнесенные
Взлетели невесомым ветерком.
Взглянул: спадали волосы на плечи оголённые,
И образ был слегка ему знаком.

Она сказала: «Видите, опять живёте будущим,
Его Вы создаёте для других…
Спасёте, не обидите.  И я когда-то чудищем
Была… Теперь прекрасней всех святых…»

- Ну что Вы, вовсе не к чему меня хвалить-расхваливать,
Я бедный неудачник-дилетант.
Живу в стремленье к вечному, ищу своё призвание,
Когда-то был талант мне Богом дан.

- Зачем искать призвание, когда Вы столько можете:
Менять реальность, строить идеал?
Ваш опыт, Ваши знания Вы многократно множите,
Недаром Вас Господь Творцом назвал.

С меня свой путь Вы начали, в меня тогда поверили.
Кто я была и кто же я теперь?
Весь мир переиначили, построили, отмерили
Всю жизнь без  прегрешений и потерь.

Кивнула ободряюще, рукой-крылом погладила,
С улыбкой мир раскрыла, словно дверь…
Привычно-одобряюще, мол, вон как всё отладила,
Спросил ей вслед: «А кто же Вы теперь?..»

Она походкой Ю-Туба летела вглубь Галактики,
Но всё же оглянулась на ходу:
- Творец, благодарю тебя! Я Ангел Света Арктики.
Прощай! Я ухожу, но вновь приду…

                ***

Теперь нередко встретите среди бульварной зелени
Известного седого старичка.
Мольберт и зонт заметите, людей к нему в движении,
В мелькании усталая рука.

А рядом, в напряжении, таинственная, странная
Девчонка белокурая творит.
Чужой беды скольжение, чужую боль над раною
Снимает, будто доктор Айболит.

Никто не знает имени художника чудесного,
Но всяк к его мольберту норовит.
Рисунками всесильными Творца здесь славят местного,
Призванием своим он знаменит.