УИК

 Странным событиям на выборах в РФ, приобретающим всё чаще мистический
 характер посвящается.

               
 Как только ударил по ушным перепонкам довольно звонкий позывной телесериала, Фома Осеевич резво вскочил с дивана. Ненавистная теле-трилогия "Котомщицы-Мешочницы-Челночницы" уже четверть века начиналась ровно в половине восьмого вечера. С этой минуты жена его, Дарья Васильевна, утрачивала все человеческие признаки.
 Фома Осеевич Брутов, шестидесяти девяти лет, бывший электрик, бывшего колхоза "Им.ХVII парт. съезда", надев свой смертный костюм мышиного цвета, белую рубаху и тёмно-зелёный, в косую чёрную полоску галстук, тоскливо взглянув на посиневшее от телеэкрана лицо Дарьи Васильевны, вышел из избы.
 Погремев пару минут железками в сарае, он положил в правый карман пиджака отвёртку и нож-складенчик. Повертев оценивающе и пощёлкав пассатижами, Фома Осеевич сунул их в левый карман.
 В сентябре темнеет рано. Пол восьмого - уже тьма кромешная. Посмотрев на звёзды, Фома Осеевич удовлетворённо протянул: - Полный укид! - и толкнул калитку.
- Ты куда это, Осеичь?! - луч фонарика заставил Брутова вздрогнуть и сжать в кармане отвёртку.
-Куда-куда,- протараторил Брутов испуганно,-На выборы.
- Не фига себе, ты же всегда к семи утра ходил, очередь там занимал! - удивился Петька Зуев, прогуливавший барбоса. Совсем у стариков крыши едут с этими выборами...
-Какой хоть тур-то сегодня, помнишь?!
-Последний!..
-Поспеши, выборы до восьми работают!
-Знаю - не дурак... А ты, не знаешь, случайно, Гришка на рыбалку ушёл ли?
-Убежал, чуть смеркаться стало! А чё?
-Так... Не чё, уже весело бросил Фома Осеевич и стал насвистывать "Интернационал".
 Фонари в Горелове зажигались теперь только три раза: на новый год, на Рождество и на Пасху. На День "наружного", как его называл Брутов , единства, уже года два не зажигались, видать - из-за санкций.  Зажигались бы, конечно, и на День Независимости, но независимость случилась летом, а летом - и так светло. Голосовали жители Горелова в форпосте современной сельской цивилизации - в школе. В школе учило восемь учителей и училось восемь учеников. Почему Гореловскую школу не закрывали, являлось великой тайной, обладать коей могла только её директриса, но одно было ясно, что это был акт великого гуманизма региональной власти.
 Она - школа, а также Дом культуры, церковь, магазин, ФАП, почта и библиотека, фасадами своими выходили на центральную сельскую площадь. И если исключить из этого списка "Клуб", то выходило, что разрекламированную пару лет назад партийную программу "Доступная среда" в Горелове начали выполнять ещё триста лет назад. А если учесть, что из всей этой гореловской инфраструктуры большевики "оптимизировали" один только храм божий, а нынешние правители - и почту, и медпункт, и библиотеку, и всё сельское хозяйство, вместе взятое, то выходило, что "вектор развития", по мере проникновения в глубь веков, имел всё более жирные очертания.
 Проходя мимо дома Сашки Чурова, Фома Осеевич взбодрился ещё сильнее и припев: "Это есть наш последний..." просвистелся им вообще в диапозоне "крещендо", потому что света в сашкином доме не было. Ни в одном окне! Это означало, что пока всё идёт по плану.
 Подсвечивая себе дорогу фонариком дешёвой вьетнамской "Нокии", Фома Осеевич подошёл к периметру "школьной зоны" - так он называл частокол из арматуры, ограждавший восемь бесценных душ от современного,  враждебного им общества. "Нокия" высветила 19.55. и Брутов зашёл в вестибюль.
 Запах жареного мяса, ударивший в лицо, сигналил о предстоящем фуршете, по случаю чьей-то победы. Младший лейтенант в форме гестаповца, качавшийся с пяток на носки, вероятно уже в нирване, всем своим видом показывал - чьей.
- Давай, дед, скорей! Закрываемся уже!
- Я - мигом, штандартенфюрер,- дебильно улыбнулся Брутов, и младшой, дико заржав и махнув рукой, убежал куда-то вверх по лестнице.
 Святилище власти народа, в виде маленького спортзала, встретило Брутова стальным взглядом председателя избиркома Эммы Порфирьевны Ферзёвой - директора школы и его - Брутова соседки по огороду. "Припёрся таки, старый пень, сказали Брутову глаза его лютого врага. Фома Осеевич, стараясь не вспыхнуть, отражая поток СВЧ-энергии, слегка кивнул и ответил так же: "Припёрся, ведьма! Что, не ждала?!
- Как же! Ждала! Кто же мне кроме тебя протокол портить будет?!
- Буду, ведьма! Ещё как буду! Минус сто рублёв тебе к твоей премии!..
 - Уважаемые присутствующие! - зычно проорала Эмма Порфирьевна в ухо Фоме Осеевичу, - Время голосования завершилось! Представителя мили... пили... попрошу... Тьфу ты! Лёша! Запирай ворота!
 За столиком с табличкой от "А" до "К" читала что-то молодая учительница Зина, рядом с урной, за маленьким канцелярским столиком сидела незнакомая дама в тёмных очках и чёрными, как сажа, волосами до плеч. Больше в зале никого не было. Каблуки Ферзёвой цокали где-то в глубине коридора, вероятно у столовой. Запах жареного мяса усилился, к нему добавился запах только что нарезанных огурцов.
 Избирательная машина, отлаженная за почти три десятилетия, в виде здоровой жирной бабы, мелко потряхивая всеми складками, приближалась к высшей точке наслаждения - срыву пломбы и излиянию прямо на скатерть семени народной воли.
- Кто это, Зина? - шепнул, расписываясь в ведомости Брутов, мотнув головой на урну.
- А, чёрт знает, - также тихо прошептала Зина, - Шишка какая-то. Валентина Терентьевна. С правом "решающего". Весь день сидит, как мумия, молчит. Ни обедать, ни в туалет ни разу не ходила, - прыснула в кулак Зина.
- Сейчас... Я тебе поставлю крестик, - улыбнулся мумии Фома Осеевич, пряча паспорт в нагрудный карман.
 - Может дадут условно? - жалобно спросил зашедшего в кабинку Брутова внутренний голос. Ну - всё. Время пошло!
 Отодвинув лампу на край тумбочки, Фома Осеевич закинул на неё левое колено. Резкий выдох, рывок и Брутов , встав сгорбившись на тумбу с бюллетенем, щёлкнул ножом. Бесшумно надрезав занавеску у стены, Фома Осеевич осторожно снял рамку с "Планом эвакуации" и аккуратно поставил её к ногам. Он не ошибся -  выпуклость в штукатурке, диаметром сантиметров в пятнадцать, была перед глазами. Распред-коробка! Пара секунд работы отвёрткой и крышка - в руке! Кусок штукатурки с грецкий орех рухнул, как показалось Брутову, с грохотом упавшего шкафа. Сердце заглохло, но - нет - галдят где-то в учительской... Успел! И Фома Осеевич, ловким движением профессионала, откусил белый провод.
 Мгла в один миг окутала учреждение образования. Что-то громко и противно запищало. Раздался женский визг, переходящий в топот чапаевской конницы.
- Позовите Чурова! Ступайте за Чуровым! - где-то в коридоре, фальцетом заверещала Эмма Порфирьевна.
- Хрен вам, а не Чуров! - привычным движением повесив пассатижи на гвоздь, захихикал злорадно прижавшийся к стене Фома. Я ему часа два назад поллитру подарил! Нету в селе электрика, кроме меня! Рядом с кабинкой протопали ботинки полицая-Лёши.
- Эмма Порфирьевна, а где фонарь-то? Утром - был!
- Так его Григорий Иванович  ваш давеча забрал, сказал - на рыбалку,- жалобно пролепетала зампред комиссии и завуч Галина Ивановна.
- Паразит!,- донеслось из коридора.
- Ещё бы не забрал! Я ему утром целый час пел, как налим зверский клюёт, - хихикал злоумышленник, слезая с тумбы, - Теперь ваш фонарь не раньше одиннадцати вернётся - там самый клёв сейчас!
 А по коридору уже  волокли Чурова, слышно было, как он икал.
- Сделайте свет, пожалуйста, - вежливым голосом просил его полицейский Лёша, - А то - посажу н***й! Чуров совершенно ничего не понимал и говорил, как всегда в подобном состоянии отрывисто: - Товарищ... лейтенант... я же... с утра... проголосовал же... За что ...посадите? Скрипнула дверка электрощитка.
- У нас, Марина Витальевна, что-то с электрикой, - докладывала Ферзёва в центр управления, - Да, да... Нам темно...
 Фома Осеевич осторожно раздвинул занавеску. Оставалась самая малость - выхватить из стола бюллетени, и - с галочками "за нашу победу", зашвырнуть их в урну. Бледный, словно лунный свет монитора, конечно мешал. Вот к столу подскочила и убежала обратно в коридор Зина. Оттуда доносилось пьяное бормотание Чурова и грозные рыки Лёши. Пора! - понял Фома Осеевич.
 Вдруг сверху, сначала на тумбу, а потом на пол, что-то грохнулось. Пассатижи! Брутов, упав на четвереньки, замер. Словно партизан, ждущий приближение вражеского состава, Фома Осеевич приник ухом к полу. - Нет, пронесло, - только успел обрадоваться он, как вдруг заметил метнувшуюся проворно тень на оконной шторе. Лёгкий шорох не оставил сомнений - здесь был кто-то ещё!
 Валентина Терентьевна!!! Как же он забыл! Она была здесь! Она наблюдала за ним! Она идёт к нему! Какой позор!.. Словно нашкодивший школьник, - пронеслось у Брутова в голове. Но - что это?! Брутов вздрогнул. Она не шла, она кралась бесшумно, словно пантера. Вот она вынырнула из-за урны и Фома Осеевич увидел, что на чёрном силуэте женщины, чуть освещённом справа светом компьютерного монитора горят, будто две лазерные указки, угли-глаза.
- Не баба!!! Волосы  Брутова зашевелились и заискрили.
- Посветите мне сверху! Не вижу! - заорал властным голосом Чуров, поняв наконец, что он здесь главный. А дьявол с распущенными волосами и огненными глазами, шёл, раскинув руки и растопырив пальцы к кабинке. Оставалось шагов пять.
 Брутов, тихонько заскулив, начал отползать к стене. Ладонь наткнулась на что-то твёрдое. Фома Осеевич, подвывая, зажав крепко кусок штукатурки и лихорадочно тряся всем телом, в один миг очертил вокруг себя круг.
 Занавеска дрогнула и Брутов увидел тень растопыренных ладоней, сжавших с хрустом ткань. Занавеска с треском раскрылась. Брутов закрыл глаза и услышал, как костяшки кулаков дьявола ударились о что-то твёрдое. Тень с шипением метнулась вправо, потом влево и застонав раненым зверем, просипела, будто из глубокого колодца: - Вылазь, червь...
 Брутов трясся в лихорадке, точно при гриппе. "Молись!" прошептал кто-то в ухе. Силясь вспомнить что-нибудь сносное, Брутов забормотал бессвязную ахинею. Занавеска ходила ходуном и вдруг всё стихло.
 - Такого не бывает, - сказал не своим голосом Брутов, и прижавшись головой  к полу выглянул из-под занавески.
 Ведьма, сорвав с прозрачной урны крышку и задрав юбку, мигом перемахнула, точно в ступу и тотчас бесшумно воспарила под потолок. Слышалось только шуршание бюллетеней.
 - Вылазь, червь, - простонала она снова и ступа с разгону ударила о невидимую защиту. Что-то треснуло. "Кранты!" - подумал Брутов. Урна с ведьмой произвела ещё три удара. От них кабинка для голосования ходила ходуном.
 - Вот он!!! - диким голосом заорал вдруг Чуров. Два года уж ищу! Индикатор мой, сука! С пищалкой! Триста рублей стоит!
 Где-то ударе на седьмом Фома Осеевич открыл глаза. Волосы ведьмы развевались, на лице блестели капли пота. Юбка её, зацепившись за край урны обнажила ноги в темных чулках. "Хороша, тварь! - осмелев чуть, сумел оценить Брутов, при каждой очредной атаке стараясь заглянуть за герб на ступе.
 В это самое время в зал  голосования со свечой в руке вошла Эмма Порфирьевна. Ступа заходила на атаку. Брутов, сидя на тумбочке, пытался вызвать 02.
 - Валентина Тере... шшш... Што ж вы делае... Вы ж все бюллетени помнё... - только и смогла сказать Ферзёва, и опустившись медленно на колени, завалилась на бок, не выпуская горящую свечу из рук.
 Младший  лейтенант Лёша, забежавший наконец на шум, упал, схватившись за сердце сразу. Навзничь. И прикусил язык. Брутов не видел этого, но понимал, что жить ему осталось мало.
 Вдруг в зале вспыхнул электрический свет, а вместе с ним - экран телевизора под потолком. На экране появился президент.
 - Убеждён,- начал говорить он, глядя на Валентину Терентьевну, заходящую на очередной вираж, - Вместе мы добьёмся замечательных результатов!
 В сей же миг ведьма, взглянув на экран, издала страшный, гортанный крик, то ли злобы, а то ли радости. Ступа камнем рухнула на пол, разлетевшись на куски, Валентина Терентьевна задымилась вдруг, словно мокрая газета, брошенная в огонь, раздался хлопок, точно лопнул воздушный шарик, несколько десятков бюллетеней, превратившись в ворон, с жутким карканьем, разбив окно, вылетели вон, а большая чёрная крыса, сделав три прыжка со стола на подоконник, выбросив ком земли, исчезла в горшке с гортензией.
 Младший лейтенант, зажав левой рукой рот, выхватил пистолет и прицелился в гортензию.
 - Спокойно, лейтенант! - на лёхину руку легла твёрдая рука в камуфляже, - Полковник Серебров, Вбросгвардия! Шалят тут у вас?!
 Следом за полковником в зал вбежал невысокий брюнет в штатском. Полковник, подскочив к подоконнику, сунул горшок с гортензией в термопакет , а пакет - в железный саквояж. Щёлкнули замки. Штатский записывал что-то в блокнот.
 С вздохом: - Не хера себе, - вошёл Чуров и хлопнув себя по лбу, подбежал к лежащей Эмме Порфирьевне. Он не протрезвел и схватив с пола тот же кусок штукатурки, начал с головы обводить им Ферзёву.
 Из кабинки вышел Брутов.
 - Ещё  один, - кивнул на него штатскому полковник, собирающий в перчатках осколки урны в чёрный мешок.
 -Как вас зовут? - спросил Брутова штатский.
 - Фома Брут...
 - Философ? - перебил штатский.
 -...тов... Нет... Электрик...
 - Жаль, - улыбнулся штатский, - Гоголев Василий Николаевич, - представился он. Служба безопасности, управление "ПП".
 Брутов, вскинув от удивления брови, попытался расшифровать:
 - Полный...
 - Полтергец, - кивнул Гоголев.
 Штукатурка в руке Чурова, где-то на полпути, вдруг размокла. Подбежавшая Зина треснула его кулачком по хребту, - Ты что же делаешь, гад! Зина быстро укрыла тело Эммы Порфирьевны двумя, точно такими же занавесками с гербами, как на кабинках, а Галина Ивановна, хлебнув прямо из графина, прыснула Ферзёвой в лицо. Та заморгала. Чуров охнул и вытер о пузо руку.
 - Что со светом? -спросил Фома Осеевич.
 -Аааа, - махнул Чуров, - Автомат сгорел...
 -Что же я перекусил-то? -растерянно протянул Брутов.
 - Их канал связи, - кивнул на подоконник Гоголев, - Думаю, Вас представят к государственной награде - с 96-ого года охотимся за ними.
 - Какой же канал, - удивился Фома Осеевич, - Я этот кабель тридцать лет назад сам прокладывал...
 - А вот с этим - будем разбираться, - улыбнулся Гоголев, - А кабель этот давно отключен.
 - А вы откуда знаете?
 - Работа такая, - снова устало улыбнулся штатский и закрыл блокнот.
 Галина Ивановна капала Лёше корвалол.
- Сейчас напишем расписки о неразглашении - дело очень серьёзное, - Гоголев раскрыл папку. Ферзёва уже пришла в себя и бормотала что-то о протоколах.
 - А вороны, это что? - робко спросила Зина Гоголева.
 - Думаю - вбросы... Разберёмся.
 Эмма Порфирьевна, прижав к уху коробку из-под таблеток, размазывая тушь, докладывала в центризбирком: - Да что я вам, пешка какая нибудь? Парик на голове её от воды сбился и стал похож на папаху.
 - Столько трудов - и всё насмарку, это - удар всему коллективу... Зина, - подала она коробку, - Набери мне Григория Ивановича...
 По дороге домой Брутова догнал муж Эммы Порфирьевны Григорий. Страстно размахивая светодиодным фонарём, он рассказывал всю дорогу об огромном налиме, который ушёл из рук, но Брутов его не слышал.

 - Даша завари чаю, - Брутов устало навалился на дверной косяк.
 - Что с тобой, Фома?! - испуганно вскрикнула Дарья Васильевна.
 - Что?! - вздрогнул Брутов.
 - Ты весь седой...
 - А-а-а, - протянул Фома Осеевич, успокаиваясь, - Я, Даша, уже сорок лет седой...
 - Надо же... Как быстро летит время...
 -Какая серия? - спросил Брутов, отхлебнув чай.
 -Шесть тысяч шестьсот шестьдесят седьмая... Сегодня, в честь выборов, три серии покажут!
 - Расскажи мне краткое содержание...
 И Дарья Васильевна начала рассказывать краткое содержание.

 Школьная техслужащая Нина Ефимовна не могла сдержать эмоций и откровенно громко материлась.
 - Ещё одни такие выборы и от школы останется воронка! Поглядите! - показывала она невидимым зрителям, - Здесь - стёкол нет, здесь - костёр жгли! Ссакой - на всю школу несёт! Вообще уже!
 Цветок разбили! - шмякнула Нина Ефимовна тряпку на подоконник. Отодвинув одинокое блюдце исчезнувшей куда-то цветочной вазы, она остолбенела: под блюдцем зияла обгорелая с краёв дыра, размером с кулак. Нина Ефимовна сунула туда зачем-то черенок швабры и он не достал дна.