Чумановские вчера 10

 Вот как Евгений Артюхов отзывался о нашем земляке в 2014 году  в "Русском поле"

http://podyom.ruspole.info/node/5417

Ссылка может не работать, поэтому заводите вручную.

Здесь привожу копию, без согласия автора,  надеюсь он не обидится.
(от себя сегодня нечего предложить, замотался в делах, о хорошем некогда ни подумать, ни вам рассказать)

Александр ЧУМАНОВ. Колокольчик надколотый
НЕПРОЧИТАННЫЙ ПОЭТ
 
Книгу «Тело души» уральского писателя Александра Чуманова я получил в подарок от Вячеслава Саломатина, старинного армейского товарища и хорошего поэта. Она оказалась не первой в «Библиотеке поэзии Каменного пояса», издающейся в Екатеринбурге. Но от других, уже стоявших на моей полке, отличалась тем, что издана на народные пожертвования и завершалась списком тех, кто отдал свои кровные на благое дело. Имена и фамилии отдельных граждан и целых семей уральцев заняли две страницы. А мы говорим, что живем в эгоистичное, непоэтическое время! Оказывается, не совсем так. И люди, любящие стихи, не перевелись: они знают и ценят поэзию порой лучше иных критиков и литературоведов.
Так кто же он – этот Александр Николаевич Чуманов?
В справке говорится, что родился он в августе 1950 года в деревне Борки Тюменской области, жил под Свердловском (нынешним Екатеринбургом) в небольшом городке Арамили. Учился в Уральском политехе, служил в стройбате, работал механиком, помощником мастера на суконной фабрике, электриком, журналистом, водителем грузовика, пожарным, охранником…
В общем, нередкая для писателя стезя, на которой он издал в Свердловске-Екатеринбурге четыре книги прозы и четыре – стихов. Печатался, в основном, в журналах «Урал» и «Уральский следопыт», лауреатом которых становился в 1987, 2001, 2004 годах. Отмечался литературными премиями им. П. Бажова (2005) и «Чаша круговая» (2002). Был членом Союза писателей СССР с 1988 года. Умер в ноябре 2008-го.
В своем коротком письме Слава Соломатин сообщал, что Чуманов дружил с Алексеем Решетовым. А вот этот факт являлся для меня своеобразным знаком качества, причем куда более важным, нежели перечисление наград и отличий.
Сегодня, когда в поэзии развелось великое множество ерничающей публики, удивить читателя иронией или самоиронией не так-то просто. Но отличить лицо истинно поэтическое от балаганной рожи не трудно: помогает душевный свет и лирическое простодушие.
С девяти лет Чуманов жил в Арамили – поселке городского типа, «забавно-трогательной матери уральских городов, забывших свою мать, а если и не забывших, то словно бы стесняющихся малокультурной, плохо одетой, частенько не вполне трезвой мамы».
 
На арамильском языке
пишу и говорю, и мыслю.
Я – классик. Правда, не причислен…
Причислят! Я ж не кот в мешке.
 
Конечно, причислят, если в книгах, издающихся на народные пожертвования, говорится о том, что и улицу в родном городке решено назвать именем «выдающегося уральского поэта».
Сам Александр Чуманов, оказывается, считал себя более прозаиком, нежели стихотворцем. Он писал рассказы и повести, в которых реальность живо переплеталась с фантастикой. Писал настолько ярко и проницательно, что «Литературная газета» в рецензии на вышедший в конце 2012 года на родине писателя сборник «Выше звезд – другие звезды» отметила: многое из включенного в книгу написано тридцать с лишним лет назад, однако актуальности не потеряло и теперь наводит читателя на глубокие раздумья о человеке, обществе, смысле нашего бытия.
Это не дежурные фразы, ведь и при жизни Чуманова в рецензии на его книгу «Житуха» известный писатель В. Богомолов подчеркивал: «По яркости изображения жизни в литературе и по силе воздействия произведения на душу человека, по важности поднимаемых вопросов я бы рискнул отнести А. Чуманова к плеяде таких писателей, как В. Шукшин, Ф. Абрамов, В. Астафьев. Пишет очень свободно, по-своему самородно, без всякой вычурности, просто, но пронзительно, и чтение захватывает… Он наблюдателен и критичен, хороший аналитик и психолог, одним словом, талантлив».
Я не знаю, какие оценки получил Александр Николаевич на Восьмом всесоюзном совещании молодых писателей, проводившемся в Москве в мае 1984 года, хотя и были мы в параллельных семинарах. Однако, судя по тому, что спустя четыре года он уже являлся членом писательского Союза – высокие. Тогда ведь принимали по двум и более книгам, да и «сито» было несравнимо с нынешним. И, тем не менее, из первой книги в итоговую взято лишь четыре стихотворения. О чем это говорит? Прежде всего, о том, с какой требовательностью относился к себе писатель. При таком подходе уж никак нельзя говорить, мол, проза истинная его жена, а поэзия – так, знакомая…
Думаю, не ошибусь, если скажу, что и стихам его уготована долгая и яркая жизнь.
 
Евгений АРТЮХОВ
 
 
ЧЕРНОВИКИ
 
Засучив по локоть рукава,
потрошу свои черновики.
Выбираю сочные куски,
отделяю смачные слова.
 
А которые – как кирпичи
или легковесней мотылька…
Я их заменяю, и звучит
прежде неудачная строка!
 
Остальное – плюнь и умертви!
Груда неприглядного сырья…
Вдруг смотрю: а руки все – в крови…
Чья это?! – Ах, Господи, моя…
 
ГОНЧАРЫ
 
Брали глину на угоре у реки
и крутили среднесдельные горшки.
Обжигали в огнедышащей печи –
худо ль, бедно ли – хватало на харчи.
И на кое-что другое сверх харчей –
на холстину для рубах и онучей,
на сережки, на букварь, на леденец,
на гармонию… На водку, наконец!
Так и жили не тужили до поры,
горделиво именуясь: «Гончары!»,
не завися от начальства и татар…
Кто ты есть? – А я – художник, я – гончар!..
Вдруг пришел один невзрачный мужичок
и свертел один особенный горшок,
не горшок, сказать точнее, а кувшин…
И расстройство поселилось меж мужчин.
И уныние возникло промеж них,
каждый сделался задумчивый, как псих,
будто сунули под нос, в глаза, в зрачки:
«Вот смотри, какие могут быть горшки!»
Так грустили и страдали гончары,
и брались они, скорбя, за топоры,
и кончали опечаленно его –
гениального собрата своего…
А потом месили глину и цемент
и красивый воздвигали монумент…
Но с тех пор никто не может дать ответ,
что на свете настоящее, что – нет.
 
ПЯТОЕ ИЮЛЯ
 
В ночи тоскливый плач уключин,
сиротский лучик фонаря,
и дождик сеется колючий,
как в середине сентября,
 
хотя лишь пятое июля…
Плывем, плывем в кромешной тьме,
и девочка-воображуля
дрожит, притихнув на корме.
 
Скрипит намокшая фанера.
В сети – один дурной карась.
– Задрипанные браконьеры! –
девчонка говорит, смеясь.
 
Потом лежим в сырой палатке,
как два карасика в садке,
и пряно пахнущие прядки
струятся по моей щеке…
 
– Нам так и так влетит от мам уж, –
вдруг слышится из темноты. –
Давай! Но если… Сразу – замуж!
– Да я!.. Тебя!.. С трех лет.. Да ты…
 
И в пропасть падаем отвесно,
и в головах свистит сквозняк,
и вот – вся жизнь… А интересно:
у нынешних бывает так?
 
КОЛОКОЛЬЧИК
 
Начал с любви и любовью закончу!..
Ну-ка, игрец молодой,
чей колокольчик задорней и звонче?
-Да, разумеется, твой.
 
Ах, ты, шельмец, догадался, уважил,
Просто – а мило – соврал!..
На-ка клубок нескончаемой пряжи –
я ее долго мотал.
 
На – и ступай напролом, без дороги,
как бы ни путалась нить…
Я бы и сам бы, да сбитые ноги
больше не могут ходить.
 
И колокольчик мой, видно, надколот,
а потому дребезжит.
Было ведь всякое – голод и холод,
и откровенье, и стыд.
 
Всякое… Всякое-бякое, мальчик…
Не было лишь одного…
Чей колокольчик тоскливей и жальче?..
Не говори ничего.
 
БОЛЬ
 
И с этою болью ужиться придется.
А время – единственно верное средство.
Придется напиться опять из болотца
и грязной рубахой опять утереться…
 
И – дальше! По жизни, по этой, по скучной,
натянуто лыбясь и «рыжим» и «белым»,
а ребра при этом трещат или крючья –
кому и какое до этого дело?!
 
Душа истончится на склоках и дрязгах,
душа изболится без горнего хлеба
и станет сплошною трофической язвой…
Куда ей такой – на стерильное небо?
 
х х х
 
Даже, допустим, наука генетика
стопроцентно однажды меня убедит,
что из этого чахлого, дикого шкетика
в перспективе получится лютый бандит,
все равно, как обычно, проделаю это я,
сознавая прекрасно, что в корне не прав:
усажу на колени, утешу конфетою,
вытру сопли и слезы, в платок поплевав,
волосенки легонько приглажу лохматые…
И прижмется, угревшись, ко мне существо…
Потому что действительность эта проклятая
и наука генетика против него,
и бессильны методики всей педагогики,
и железная логика тут – невпопад…
Он зарежет меня через столько-то годиков,
и я буду, конечно же, сам виноват.
 
СВОЙСТВО
 
А родиться раньше лет на тридцать
и с отцом судьбою поменяться?..
Я бы мог на это согласиться –
испытать судьбу… Ей-богу, братцы!
Быть бы мне поэтом страстным, звонким…
Комсомольским! Полным юной силы…
Но в дивизионной газетенке
места бы мне точно не хватило,
если не учитывать таланта…
А его учитывать – не надо!..
Я бы умер младшим лейтенантом
где-нибудь в болотах Ленинграда
за одно мгновенье до геройства,
через два мгновенья после детства.
Потому что есть такое свойство –
жить по средствам, умирать по средствам.
 
НАША ДЖОКОНДА
 
Глаза зеленовато-карие,
все на местах и там и тут.
Улыбку чуть подпортил кариес…
Да ладно уж – не Голливуд.
 
Чуть хрипотцы в печальном голосе,
чуть нервности в походке да
чуть седины в тяжелом волосе…
А в сердце – пламень, лед, вода.
 
Понятная и непонятная,
как символ, тающий вдали.
Как сторона Луны обратная.
Как наша сторона Земли.