Сергеев сказ

К 110-летию со дня рождения южно-уральского сказителя
Сергея Ивановича Черепанова (25.09.1908—16.03.1993)

Повесть в стихах
Все события описаны так, как они происходили


1.

Горела ночью колокольня.
Тушили дружно, всем селом.
А колокольне было больно,
и жалок был последний «бом!»

Молились, лили в жар сметану,
бросали шаньги, пирожки,
а пламя — всё не перестанет,
а чёртик шепчет чёрту: «Жги!»

Сюда б воды — нельзя, святыня...
Пусть, жертву снедью принося,
молитвой сердце не остынет;
опять же, бабы на сносях

крестились, молоко плескали —
к утру храм выгорел дотла
(вот внуки будут зубоскалить),
сгорела старая ветла

и деревянная ограда,
и над могилами кресты.
Тут небо гроздью винограда
спустилось с чёрной высоты.

Ударил гром — ушаты влаги! —
услышал Бог народный вой! —
ведь загорелось, по бумагам,
от молнии. От шаровой.


2.

О книги, книги! Свет лучистый
пронумерованных страниц
мы все считали духом чистым,
не требующим падать ниц.

Вперёд, гвардейцы Дон Кихота!
Тьмы, легионы Санчо Панс
ведут на прошлое охоту,
грядущему готовят шанс

стать небывалым, невозможным
счастливым миром без «верхов»,
овсом-пшеницей полным, рожью
и вдохновеньем для стихов!

Собравший три библиотеки
стоит упорно на своём:
поверьте в мудрость, человеки,
сильнее книга, чем ружьё.

Скурили первую соседи.
Обложками топили печь.
Видать, хозяин не приедет,
так что ж зазря-то их беречь?

Вторую грабили чекисты —
культура, поддержи закон!
Шекспир Лозинского речистый,
шикарнейший Декамерон

исчезли в следственном портфеле.
До третьей — ровно двадцать лет.
И все Офелии при деле,
и с Гамлетом проблемы нет...


3.

Звезда — проектор Люцифера.
Субъект и гений, бог и вождь
сгустили нашу атмосферу
и вызвали кровавый дождь.

Пятнадцать стукнуло герою,
когда скончался красный бог,
а вновь назначенный судьбою
немедля богом стать не смог.

Возникла пауза в программе.
В деревне поднялся кулак.
На лозунгах игрались гаммы.
Ещё не сочинён ГУЛАГ,

но «верх» разгромлен, уничтожен;
прорежен, между тем, и «низ» —
так на кого же быть похожим
и выбирать меж кем и из?

Кумиры вышли из народа.
Народ и сам себе кумир:
возвысилась его порода —
и Бога пригласил на пир...


4.

Изба-читальня, стенгазета,
корреспондентская стезя...
Пальнул разок из пистолета
и осознал, что так нельзя.

Что надо словом. Что же слово?
К штыку и пуле приросло.
Хотите плыть? Так вот весло вам.
К нему — и девушка с веслом.

Ах, Панса, где же здравый смысл,
которым ты бывал силён?
Задавлен кавалькадой чисел,
смущён смятением времён...

Мы нанялись на «Катерпиллер»,
купили трактор — и в гараж,
а следом покатился триллер
про наш строительный кураж.

Цеха обмерив, телеграммой
в Челябинск выслали размер,
детали — всё по всей программе.
Свой трактор есть в СССР!

«Наш трактор» — быть такой газете.
Бригада сутками не спит —
за труд восторженный в ответе
и литератор, и пиит.

Карьеры взлёт чреват паденьем,
как объяснял ещё Дюма.
А наше хоровое пенье —
не лучший тренер для ума.


5.

Твердеть цементом — сущность массы.
Оркестр ли, пиратский бриг —
в них каждый прирождённым асом
к бойнице времени приник,

сверкает точным инструментом.
Нет, братцы, это не колхоз,
где по отчётным документам
не отличите смех от слёз.

Артель, команда, банда, группа
пойдут, бесспорно, за «уклон».
И шли. Конечно, просто глупо
не понимать, что видел он.

Их забирали понемногу.
Обычно в ночь, по одному.
Мыслители и педагоги!
Мы школой сделаем тюрьму!

Последним стал Сергей, редактор.
А как же — он ведь капитан,
на мостике. «Наш трактор»
нырнул в кладбищенский туман.


6.

Дадут с расстрельного рубаху —
три дырки против сердца, кровь:
на табуретке, как на плахе,
обдумай-ка свою любовь.

Что полюбил, за то и платишь.
Не «что». Всегда, всегда «кого».
А ведь придёт однажды затишь.
Издохнет старый волкогон.

И снимут прежние портреты,
и принципы сдадут в музей,
где пыль и царские кареты —
ходи по выходным, глазей...

................................................
................................................
................................................
................................................

................................................
................................................
................................................
................................................


7.

Сергей читал. Сергей учился.
И в этом помогал другим.
Ведь то, что с ним потом случится,
сперва звучало словно гимн:

свобода, равенство и братство.
А после? Вся страна — общак.
Святая вера в святотатство.
И Гегель с Марксом натощак.

Свобода? — То же, что культура.
Кто братья? — Те, кто во Христе.
А равенство? — Литература.
Россия стонет на кресте,

да вот по собственной ли воле?
И в искупление за что?
Боль превзошла пороги боли:
по нервам судороги — ток

высоковольтный Днепрогэса,
кругом не люди, а металл —
так вот откуда лязг прогресса...
Но наш герой таким не стал.

Он Песнь песней Соломона
впитал по слову. Будто знал,
что возвратилось время оно —
и охватило матерьял.


8.

Отвергнув Сына, мы вернулись
в объятья грозного Отца.
В себя самих мы слали пули.
Прицельно. Точно. Без конца.

В ответ — проклятия звучали.
Освобождённый древний змей
вонзил в нас огненное жало
и собирался съесть к зиме.

Так говорили: боги жаждут.
Напьются крови — и помрут.
Но прежде — искру высек каждый.
Посевы вспыхнули, как трут.

В Донецке задымился уголь.
Вскипела грозненская нефть.
Железо лопалось в испуге.
И Ленин дрогнул на стене.

Мы бредим мировым пожаром,
своей научной правотой,
мы истину разносим даром,
так кто же нам прикажет: «Стой!»?

Да вылезли постарше бесы.
Из тех, что сразу строят ад.
И мы познали гнев небесный.
Он выглядел, как Сталинград.


9.

И раньше с немцем не скучали.
И красный называли — Rot...
По пятьдесят восьмой причалив,
не сможешь выбраться на фронт.

Сергей писал: «Товарищ Сталин!
Сегодня мы в одном строю,
коль средь отечества развалин
враги кичатся и поют

свои чудовищные марши.
Отправьте нас служить в штрафбат.
Мы стали тут духовно старше,
как нам в начальстве говорят...»

А с запада летела нежить...
Сергей дошёл своим чутьём,
что нужно жизни: просто нежить
в себе рождение её.

Что человек — сосуд природы
для уловления добра.
Что дело вовсе не в народе,
где брата истребляет брат.

Что есть единственный источник,
который выжигает яд,
проникший в мозг и позвоночник, —
но здесь о нём не говорят.


10.

Над Танкоградом ходят тучи
из песни славной боевой.
Живуч троцкист... Какой везучий!
Ушёл за лагерный конвой!

Остался в ссылке ревизором —
ходить по бритве босиком,
грозить начальникам позором
и стенкой — тем же, чем главком.

На фронт врагов не посылают,
бьют ими внутренних врагов.
И люди, как собаки, лают...
К нам был с визитом Арагон,

вот он, на фото, с дедом вместе —
в далёком прошлом, до войны,
ареста, до утраты чести,
всего, что родине должны...

Минувшим лагерник гордится,
как убеждённый сталинист.
И хищно следствие змеится,
пятнают кляксы чистый лист.

Грядёт серьёзная афера.
А с нею — перемена вех.
Герой наш тащит беспримерно
бикфордов шнур на самый верх.


11.

Людские судьбы — не игрушки,
а оборотный капитал.
Бельё украдено, подушки
и семь вагонов одеял.

Комплекты перегнули вдвое.
Считали строго, по торцам.
Порою повышать удои
вот так приходится творцам.

Рвануло. Многих завалило.
Но сам едва ушёл живым:
судью отправили на мыло.
Военные пустили дым —

тактический приём известный.
Недолго служит, до поры
расследователь слишком честный,
не принимающий игры.

В Таглаге есть и офицеры.
Не стали тратить зря патрон —
не расстреляли для примера,
а просто вышвырнули вон.


12.

Линейно тянется не время.
Линейно тикают часы.
Всё возрастающее бремя
течёт песочком на весы.

А время мечется зигзагом —
назад, вперёд, опять назад.
Как арифметика завмага —
попробуй заглянуть в глаза.

Оно, как «Болеро» Равеля,
в себя протачивает путь.
Всё было. Всё. На самом деле.
И в сторону не отвернуть.

Субъект скончался. Ибо смертен.
И рыцарей забрал с собой.
Наследникам его не верьте —
им был бы непосилен бой

любой из тех, что проиграли,
но сдюжили большевики.
Они своих побед не крали.
И цели были высоки.

Не церемонились, конечно.
Казнили быстро, прямо в лоб.
Считали — это человечно.
Эксплуататор — тот же клоп,

их передавишь разве всех-то,
включая скрытого врага?
Послушай-ка расстрелов эхо —
ну чем не баховский орга’н?


13.

Вне должности потребна ксива.
А без неё — назад, в барак.
Система действует красиво,
и в ней недопустим бардак.

Да где же в Верхнем-то Тагиле
достанет фотку полузэк?
Здесь сняться даже для могилы
не сможет бывший человек.

Вертелся долго на базаре.
Присел и начал ждать ментов.
В депо, однажды на пожаре,
он был единственный готов

тушить хоть голыми руками:
за паровоз не пощадят.
А тут — как лёд застыл. Как камень.
Устал палить по площадям.

Ну, значит, будет то, что будет.
И было — словно чья-то мать
для сына совершила чудо
и фото сделала сама

на мужниной фашистской «Лейке»,
плюс отпечатала «лицо»,
не взяв с героя ни копейки.
Что ж, можно не спешить с концом.


14.

Знакомец, родом из двадцатых,
хитрец, похеривший ликбез
(жил через три — в четвёртой хате),
спокойно обошёлся без

книгописания, работы
на новый непонятный строй,
остался прежним обормотом —
ни пострадавший, ни герой...

А ты прошёл огонь и воду
практически до медных труб.
Работают твои заводы.
Народ с тобой не слишком груб:

признал ошибку, а за это
дал за два месяца оклад.
Но если б тайная комета
могла тебя вернуть назад?

Ты убедился в том, что Гамлет
хотел узнать наверняка.
Ты этой тяжестью подавлен?
Тут рядом тихая река,

всего-то — маленький глоточек,
и все проблемы решены...
Но в грудь колотит молоточек,
и сердце рвётся из спины.


15.

Экклезиаст да Песнь песней —
две путеводные звезды.
А древний текст всё интересней.
Ведь где-то между строчек — ты.

Когда гигантские машины
печатают тираж газет,
то кажется, что есть вершины,
которых без газет-то нет.

Мерцает первый телевизор.
Страна влюбляется в балет.
Судьба — истории капризы —
рассчитана на много лет.

Но помести её в короткий,
единственный Господень день.
Сними расклад мгновенной фоткой.
Смотри-ка, кто отбросил тень,

притом, что в зеркале не виден,
за левым греется плечом,
надменен, как министр Иден,
и в целом как бы ни при чём?


16.

На колесе перерождений
идти ли нам на новый круг?
Признаем: красный русский гений
у монстров вызывал испуг.

Что пролетарий? Просто винтик.
А вот мужчина от сохи
порой таков, что извините...
Уж с ним-то ставки высоки.

Бедняк! Сигай за комсомолом!
Берись всерьёз за кулака!
Искореняй везде крамолу,
куда дотянется рука!

Пройдя и лагеря, и ссылку,
поймёшь ли тех, кого прижал?
Они Серёгу — по затылку.
Был милосерден наш Урал.

Спасла от верной смерти кепка.
Кровь заварилась, запеклась.
И в памяти засела цепко
механика борьбы за власть.

На их удар своим ударом
не стал Серёжа отвечать.
Он обладал каким-то даром,
какая-то на нём печать...


17.

Да, завалил из пистолета.
Не человека, а забор.
Пошёл на подвиг жарким летом.
Не удержал в руке прибор —

патрон был шибко самодельный.
С тех пор к оружию — ни-ни.
Ну хоть бы на охоте стрельнул,
да за зверей себя винить...

Не убивал врага на фронте —
не довелось. Остался чист.
Дожил. За тёмным горизонтом
последний спрятался чекист.

Горя в любви неугасимой,
как солнце, падая в закат,
не мы сжигали Хиросиму.
Поскольку не могли пока...

Учились веско ненавидеть.
Надёжно, крепко — как любить.
А значит, видеть — и не видеть.
И жёстко, сильно, остро бить.


18.

Трофейным чёрным пианино
отметили прощённый день.
А ведь была, была причина,
на имя бросившая тень:

полез в политику. Статьями
тревожил жён больших людей,
не соразмерившись с мужьями.
Беспечно вёл борьбу идей.

Лет двадцати — как не бывало.
Сел в тридцать, вышел в пятьдесят.
Но получилось — для начала...
Возглавил важный аппарат

полиграфической печати
в масштабе крупном, областном.
«Но что теперь смогу сказать я?»
Кругом — одно сплошное «но».

Дневник нашла, сожгла супруга —
недопустимый репортаж
из нумерованного круга...
Войдя в литературный раж,

на страшном вырос Солженицын —
кошмары ценит высоко
интеллигенция столицы...
А нужен — точный протокол.


19.

Просились повести, рассказы —
непросто выходила суть.
И что, прикажете ни разу
в закрытый гроб не заглянуть?

Рецепт один — искать дорогу
к первоначальному добру.
Не веря зигфридову рогу,
скользить от миллионов рук,

протянутых из мёртвой ямы
в попытке ухватить тебя.
Ан нет и крестика от мамы.
И внук — в отряде октябрят.

Дежурный шепчет диалектик:
«Добро и зло? Не инь и янь?», —
на деревенском диалекте.
Куда ни кинь, а всюду пьянь.

Но с этим просто. Кодекс чести.
Не брать чужого, не просить.
И сразу — ты ни с кем не вместе.
Упрямо продолжаешь жить,

держась за светлые моменты,
за радость встречи, за семью.
А красные эксперименты —
раз не убили, не убьют.


20.

Когда ты вышиб глаз у урки
(и глаз на ниточке висел),
а остальные полудурки —
кто встал, кто в ужасе присел,

но не посмели тронуть пайку,
косились зло, да мимо глаз,
покрепче запахнул фуфайку,
и словно ухнул в чёрный лаз —

тогда добро и зло смотрели
на всех на вас со стороны:
добро свистело птичьи трели,
а зло кормилось у стены...

В природе даже смерть красива.
Грехи придумал человек.
У англичан есть ветер в ивах.
А нам что предлагает век?

Язык, природа, детство, мама
и сказка, сказка перед сном,
как перед смертью... перед ямой...
да три девицы под окном.

Господь посмотрит прямо в сердце,
и можно обойтись без слов.
Он только приоткроет дверцу —
рыбачь и вытянешь улов.


21.

Добро всё время под вопросом.
Точней — теория добра.
А зло устойчиво безносо.
Нет, Каин Авелю не брат!

Пусть в мире, что от нас зависит,
на расстоянии руки,
где мы друг другу пишем письма,
где чувства наши глубоки,

не будет ябеды и сплетен,
расколов, зависти, интриг,
и мы не станем строить клети,
чтоб запереться изнутри.

Он получил свою Итаку.
Вернул? Скорее, приобрёл.
Хоть не ходил с ружьём в атаку,
ни фоккера не сбил, орёл.

Открылся как бы сектор неба.
Немного странный. Имя — сказ.
Так даже колесница Феба
в нём застревает каждый раз,

как в деревенском бездорожье.
Влезает леший — подсобить.
С весёлой хитроватой рожей...
Тут всем воздастся по любви.