Би-жутерия свободы 245

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 245
 
Стоит ли говорить, что очаровательные женщины, прикусив языки, беззаветно ценили творчество старика Энтерлинка, описывавшего, как он уминал Панетон с изюмом в родных пенатах в одних пинетках, не пеняя на себя. Но это?!!!
Лотташа, в отличие от расчётливой Диззи, была проще, чем о ней думали в рабочие блудни, и нежно жалела Арика за талант неутомимого показчика низких во всех отношениях показателей, несмотря на его увядающие надпочечники, ацетоново-гнилостный запах изо рта и застиранное кружевное нательное бельё.
– Куда это ты, в космос на свидание? – съехидничала Лотташа.
– В космос я отправлюсь, когда там откроют косметологический кабинет, а сейчас спешу в артистическое кафе «Кошерная Мурлыка». Сегодня мы играем в бирюльки, – незабаррикадированно ответила Диззи, подозревая, что самые распространённые заблуждения встречаются в дремучем бору, – в кафешке собираются артистичные карлики и гиганты от искусства. По вечерам на стульях (в танго) протирают штаны стареющие глашатаи ускользающей молодости. Музыка колошматит Шербургскими зонтиками по голове, повторяя, все люди братья. Я бы могла проехать до станции метро «Свекольники», но в это время им пользуется один ширпотреб, обладающий вкусом массового производства летних вещей в жару, а меня всю от них коробит и выворачивает. Умом понимаю, что по-своему я не права, но не отправленный багаж знаний не позволяет мне опускаться до жалкого уровня, поэтому и пешкодралю, покатываясь из стороны в сторону от смеха.
– Абсолютно с тобой солидарна, дорогая Диззи, – подыграла Лотта, поправляя подрумяненную грудь, имитирующую выбросившуюся из окна модель Настю Копчик, – одни люди родные, другие двоюродные, третьи – сводные биоритмы танцевальных оркестров под управлением руководителей разных школ, племён и секций по настольному сексу. Кстати, меня поражает твой ансамбль, он тебе здорово личит. Такие звукосочетания носила ещё моя прабабушка во времена, когда японский певец подворотен и манжетов Нахера Это Надо по чистому недоразумению исполнил шлягер «Суши нету с того свету». В нём недвусмысленно намекалось на давние претензии Японии на Южный Сахарин и Дурильские острова (со временем периферийное снабжение нефтью улучшилось, и вопрос об ампутации областей отпал сам собой).
– Спасибо на добром слове, – политично улыбнулась Губнушка, – если бы не ты, не окончившая с отличием кулинарный техникум, никто бы не оценил по достоинству мой консервативный вкус в вещах. Жаль, нас не слышит мой старый друг писатель Амброзий Садюга, переживший домашний холокост. Между прочим, он не гнушается общаться с разным народом и охотно отправляется перекусить без проволочки за столик к немецким посудомойкам.
Амброзий без устали читает им отрывки из своих произведений на идиш. А когда за стол подсаживаются уборщики мусора с шоферами, то и на иврите, с присущим ему энтузиазмом переходя на утрусский с добавками мата на простонародном английском кокни (не кого-нибудь). После вправления мозговой грыжи это ему особенно удаётся. Правда на прошлой неделе Амброзия постигла творческая удача, на 3 километре заглох мотор и он по досадной случайности не успел попасть в катастрофу, случившуюся на 4-м.
С той поры он всё норовил выменять у заезжего шофёра потёртый сюжет для прогона пьесы в четыре руки на струнную жилетку для фортепьяно из летнего женского ансамбля. Этому помешала Кремлёвская диета, которую он после посещения Италии в честь знаменитой скульптуры почему-то называет «Пьета». Бесспорно, Амброзию помогает кукурузное мышление,  унаследованное от руководителя в косоворотке начала 60-х. Теперь он, как заправский прораб, занимается литературными приписками в свою пользу.
– Никто ещё из незнаек не пострадал от излишнего веса  в обществе, – выгораживала Амброзия Лотта, прочитавшая его рассказ «О розничной торговле телом», в котором героиня его вытирала ноги-криветки о пониженный порог чувствительности автора.
Диззи обняла Лотту, посмотрела ей в глаза, всё у неё в душе перевернулось на другой бок, и она взялась изливать Лотте душу.
– Знаешь подруга, меня всегда притягивало загнивающее общество поэтов и художников с их чернозёмом под ногтями. Это люди с полётом, в рюмочном застолье. Они пропускают женщину вперёд, чтобы лучше разглядеть с тыла, хотя у некоторых из них под горячими лучами солнца крылья, как у Икара, отваливались. Помню, как один лирик шептал мне о том, что мечтает искупаться в моём Малом Тазу в лучах заходящего солнца, а я-то, дура, торпедировала все его предложения из-за того, что его лицо пересекал зигзагообразный шрам, неудачно зашнурованный хирургами.
– Не огорчайся, Диззичка, я тебя ох как понимаю. У меня тоже был бакалейщик, обладавший незаурядной мужской силой и поразительной способностью ответственность за меня перекладывать на стихи, нарезанные печёночной колбасой из Ливорно, и это притом, что в промежутке между нашими свиданиями мерзавец пытался торговать отрезками моего драгоценного времени, будто они отрез на костюм. Но, несмотря на все его мартышкины проказы, наша любовь продолжалась целых две недели.
– Это ещё что, Лотташенька, а у меня был художник-стракционист Дмитрий Подножкин родом из деревни «Сородичи». От его вспыльчивости можно было прикуривать, и к тому же он слыл заядлым рыбаком. Так он ловил на червя что попало, благо у него за городом имелись свои чревоугодья. Мы часто ужинали с ним в баре засранцев «Ночной горшочек Жульена» под лейтмотив «Не в цилиндрах поднимали целину». Тогда все говорили о сокращении штатов, а распался Советский Союз.
– Нехорошо так про родину, Диззи.
– Это я так, к слову, я и на балеты по контрамаркам ходила.
– И «ЖиЗеЛь» Адана видела про любовь - игру в одно кусание?
– Это из Жизни Замечательных Людей, что ли?
– Она самая. Я слышал, ты ходила одна на «Хватит спать, давайте бдеть» Circqe du Soleil.
– Нет, я была там с дозиметром любви и, представь, никакой радиации. Это не в ней герой обнимал свою кралю за «Курдистан» когда снег валил вечер на землю?
– Не будем отвлекаться на разные сложные темы, Лотточка. Потом я стала встречаться с одним растяпой-скульптором, не понятно по какой причине «ряженным» в форму украинского таможенника с галушками вместо галунов. Три часа я прождала, пока в руках незадачливого ваятеля чёлка выбилась из-под козырька кепки, и это после того, как он сделал мне предложение рукой следовать куда-то за ним, тогда я ещё работала разносчицей накатанных зраз в литературной столовой «В кавычках».
– Сочувствую тебе, Диззенька. Знаю я этих скульпторов. С ними вечная морока. Тугодумами надо стрелять из лука. Когда-то я подвязалась у проктолога Гуревичукуса на приёмке анализов, ты там, Диззи, колоноскопию проходила, помнишь у него в улыбке обнажаются треугольнички акульих зубов, а в прихожей около какаду в золотой клетке висит батальное полотно Парапета Пожелтяна «Гинекологический досмотр», написанное в период дефолта, когда масляные краски заменяли маргариновыми. Тогда финансовые самозванцы, блуждавшие в коммерческом лесу, орали в унисон эмигрантскому эху: «Ау, ау!» Так вот, попросила я одного авангардного скульптора сдать мочу соломенного цвета волос выгоревшего шатена, и он отлил её... в бронзе. Потом оказалось, что извращенец, не слезая с велосипеда,  жил со статуэткой из Прованса, видя в хорошеньком мальчике верную подругу.
– А Парапет Пожелтян случайно не из животноводов-вегетарианцев, создающих уличную толчею на полотне?
– Они самые, только по учёному таких художников, кажется, анималистами называют, а Парапет вдобавок к своим художествам ещё и рисует переплетённые языки в косичках поцелуев.
– Какой мастер! Понимаю, Лотточка, анималисты – это те, которые по зубной эмали работают и любой невзрачной идее требуют предоставить свидетельство о рождении.
– Спорить не стану, пусть будет по-твоему. А чтобы ты, не дай Бог, не запуталась, Диззи, скажу тебе, что с Парапетом я познакомилась при неправдоподобных обстоятельствах, когда вкалывала в ателье индивидуального подшива алкоголиков. Оттуда я  часто бегала со своей сотрудницей, защёчных дел мастерицей, через дорогу во французскую кондитерскую «Мы с вами бисквиты». Там я впервые услышала песенку рапириста «Готов заколоться булавкой в вашей шляпке» Лебедева Too Much(а). 
– Слышала я её, слышала. В ней поётся, как дедушки фланируют по улице, бросая смелые взгляды на мусорные корзины с отбросами. Этот Лебедев Too Much на самом-то деле бардопоэт Опа-нас Непонашему, торговавший шубами из кузнечных мехов. Читала я его переболевшие коклюшем детские рассказы-дразнилки. В своё время ему выделили избирательный участок для застройки, и он долго жил особняком, причём роскошным.
– Ты всё перепутала, Диззи. В песенке поётся о смешной девчонке, до горла «заваленной» работой в заведении с сомнительной репутацией. Подручный хозяйки, Гваделуп Подлокотников, располагает полной информацией на подобных ей худышек. У девчонки совсем не остаётся времени на мужчин, потому что свободное время приходится уделять аварийной диете, а это мешает голосованию за президента, выступающего против синхронного перевода валюты, не обеспеченной золотом соседних государств.
– Аварийные диеты основываются на метаболизме оболванивания ничего не подозревающего, слабо сопротивляющегося организма, – рассмеялась Губнушка, – хочешь, пчёлками пожужжим в баре «Осиное гнездо», но развлечься лучше в «Кошерной Мурлыке». Компания соберётся презабавная и разношёрстная. Туда может забежать на рюмашку болгарский престолоподследник и наместник (всегда в кресле) Борис Смешон II и III-й одновременно.
– Я о нём ой как наслышана, но никогда не видела. Говорят, он ужасно статный красавец. Мы ж с ним по слухам из одной лавки зеленщика Зураба Захотидзе «Плоды просвещения» питаемся. У Зураба ещё такая вегетарианская вывеска висит: «Не бросайте утопающим в «зелени» спасательный круг колбасы, её у них не убавится!» А его воззвание «Прочный мир можно сохранить только в холодильнике Гренландии» не нашло отклика. Да и понятно – организм не самурай, чтобы со всем этим бороться. Вообще-то я на Зураба в обиде, по его мнению женщина без шляпки, вышедшая из «призывного» возраста, выглядит безрогой коровой с «непокрытой» головой. Да и чего можно ожидать от человека, выступающего за формализм в анатомичке с трупами, плавающими в ваннах.
– Вечно ты меня перебиваешь, Лотта! Если повезёт, то в «Кошерной Мурлыке» мы встретимся с бывшим спортивным комментатором Ларри Подтяжкиным, отсидевшим трёшник с лёгкой руки рыбаков-спортсменов, у которых он прославился своей лысиной цвета розовой редиски. Они  пустили подсадной слушок, сильно попахивающий тухлой рыбой, что Сидор сдал в печать мемуары «Гонения футбольного мяча по Полю Салманом», и боковые судьи на это клюнули. Ты же понимаешь, они не киты, чтобы питаться планктоном, и кроме того меня от него отталкивало то, что он рассматривал мой бюстгальтер как оборонительное сооружение.
– Что я, дурочка, интимности перечислять по безналичному расчёту?! Мне ещё мой первый говорил, что я не для жизни, а для наружного применения в музеях, театрах и дворцах спорта. Сама знаю, что излишнее любопытство наказуемо.
– И я такого же мнения. Сегодня в кафе «Кошерная Мурлыка» обещала заглянуть весёлая троица художников-взаимодавцев из объединения «Метлой гонимые оттуда». Имеешь шанс познакомиться с нашумевшим в камышах Стаханом Стропилычем Худобой – певцом паштетных настроений и разнузданной кисти с сюрреалистическим подвывихом. На одной из его картин он обрезает ветки деревьев только за то, что в них появляется что-то еврейское. Думаю он обратился к этой теме, когда по необъятной территории родины разбросали неподдающееся статистическому учёту сонмище его отпрысков. Некоторые не совсем чистые источники утверждают, что сидел Стахан Стропилыч за растрату, и в какой-то степени с утра утратил смысл рационального существования, после того как узнал, что главное для жертвы государства грабителя, коей он себя считал – работать с большей отдачей. А ведь его прадед герой Первой Мировой – вся грудь в «георгинах» как у Чапаева.
Ещё в школе изобразительных искусств Степан Худоба, не покладая кисти на палитру осваивал премудрости живописи и протирал джинсы костлявым седалищем на лекциях «Относятся ли волноопределяющиеся силуэты и воздушные поцелуи к аэробике?»  Какое-то время он жил с гомериканкой, возможно его стручок искал в ней политического убежища. Теперь он не в состоянии платить за тех, кого наковырял и за их образование... налёта на зубах, который (по мнению стоматолога) следует периодически соскабливать и снимать... на Кодак. Подающий дублёнки и подъеденные молью ратиновые пальто (по будним он подрабатывает  в гардеробной ресторана «Вестфаллос»), художник выразил своё отношение к неустроенному прошлому в трёх оригинальных четверостишьях. Одно из них он оставил себе, но два других подарил друзьям вместо талонов на обед.

Какая отвратительная память,
забыл, как спал на рваной раскладушке,
покусанный московскими клопами,
заткнув от пьянки за стеною уши.

Где юности бельё сменило детство,
и зрелость подбиралась в недостатке,
там по соседству жили не по средствам
примером светло-будущего завтра.

Там правду вынесли вперёд ногами,
всех поделив на жертвы и подонков.
Какая отвратительная память у нас.
Так что же спрашивать с потомков?

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #246)