Бродячий огонь

Иван-да-Марья

По вечерней росе босиком
Потерявшая братца сестрица
Долго бродит над черным прудом.
Устает, и на камень садится.

Он навеки остался в глуши,
Где сухие еловые сучья
Ободрали до голой души
И смешали с глубоким беззвучьем.

Лишь, задетый полой шушуна,
Лист заржавленный медленно вьется...
Глубже кутает плечи она.
Нет, не дышится ей, не живется...
 
И ничем, кроме братской любви,
Невозможно на свете согреться.
Слышит ветер: "Я здесь! Ты не рви
Наши общие корни из сердца".

Глаз не сводит с нее воронье,
Как с дошедшей до самого края.            
Видят елочки брата ее,
И вода прозревает слепая...



Иван-да-Марья

За погостом, под лысой горой,
У луча заболоченой речки
Женский призрак вечерней зарей
Ждет свиданья в малиновый вечер.

Растворяется в мертвой глуши,
Где сухие еловые сучья
Ободрали до голой души
И смешали с глубоким беззвучьем.

сбитый с ветки полой шушуна,
Лист заржавленный медленно вьется...
Глубже кутает плечи она.
Вновь с глубокого мертвого дна
Поднимается черное солнце.
 
Синей тенью забытой любви
Ждет, не в силах ничем отогреться.
Ветер вздохи доносит: "Не рви
Наши общие корни из сердца".

Глаз не сводит с нее воронье,
Разлетаясь с испуганным плачем.            
Ветром стало дыханье ее,
Пруд слепой в можжевельнике – зрячим.