Попытка прозы

                АВТОБУС СТАРУШЕК

   Дорога. Хотелось бы (даже с очень тяжёлым рюкзаком) пройти мимо остановки.  Женщины-бабушки с огромными дачными сумками на колёсиках. Что-то есть в этом удручающе-тяжеловесное. Если остановишься - вольёшься в их ряды, уступишь этой обречённости с терзающим чувством, что только такой и может быть старость. Говорю себе: «Я пройду мимо, я ещё в силах дотащить свой рюкзак километр до остановки другого автобуса или маршрутки, до поворота. Пусть даже посмотрят вслед, как на ненормальную». Но автобус уже подходит, гудит в спину, и я сдаюсь. Протискиваюсь оплатить дорогу к водителю и, приметив место свободное, устраиваюсь, взвалив  дачный груз яблок на колени. Невольно приглядываюсь к пассажиркам. Все по-настоящему стары. Какие разные у них лица. У всех короткие стрижки. Женщина напротив –  бабушка. Она сидит с очень независимым видом на высоком переднем сидении лицом ко всему салону. Жёлтые цветы в её руках (не похожие на благородно-садовые) покачиваются в такт движению и тоже выглядят независимо. Видимо, букет полевых. Это уже особенность. Две старушки бодро щебечут друг с другом. Доносится: «Ну что ж, и в старости надо прихорашиваться!» То ли утверждают непреложное, то ли себя утешают, то ли смеются над собой. Да всё сразу, пожалуй. Женщина-старушка, что сидит рядом со мной демонстративно отвернувшись к окну, ещё старой себя не считает, у неё большая белая сумка, как свидетельство того, что она ещё работает на пенсии, что чаще всего слегка, но очень ненадёжно, отодвигает время, отделяет от остальных прозрачным и, скорее всего, надуманным барьером. А я? Я же одна из них. Открываю на коленях книгу стихов Елены Касьян и сразу же проваливаюсь в другое измерение. Поднимаю глаза и думаю, кому из них было бы интересно что-то из этого, такое, как ЭТО? И ни ком не могу остановить взгляда. Мне трудно дышать. Я с ужасом понимаю, что мне не нравится в них всё: причёски, манера разговора, что мне не нравятся эти сумки на колёсах, чудовищно-огромные. Мне заранее уже не нравятся все те закатки и заготовки, которыми эти труженицы (в самом настоящем смысле слова) займутся, приехав домой с дачи. И я даже догадываюсь почему… Потому что подспудно бьётся мысль о том, что именно они - реальный пласт надёжного, реального существования. А всё то, что сейчас касается взгляда, слуха и души, отбивая копию поэтических строк на моём лице - химера. Нечто глубокое, сказанное мастерски не для красоты, а потому что так рвалась на две части душа человеческая (с криком, хрустом, треском, потому что так любилось двоим, а более даже одной ей, способной об этом рассказать), поднимается надо мной, над нами всеми и не рассеивается. И конечно рядом… взвисают вопросы: «А что ты знаешь о любой из этих пассажирок, попутчиц твоих? Возможно, каждая из них могла бы поведать свою историю о таком же, или похожем.  И не потому ли ты сама тонешь бесповоротно в написанном, что твоя собственная история понимающе смотрит в эту книгу из-за  плеча?». И всё-таки, я едва-едва дожидаюсь, когда же этот автобус выплюнет нас всех, наконец. Автобус переполнен - не продохнуть. Изнуряющая теснота характеров, опыта, судеб, конкретных знаний, конкретных одиночеств (как бы старательно мы не делали вид, что востребованы кем-то, кроме самих себя). Дышать! Выйдя, смотреть скорей на деревья, ловить капли дождя ещё не потерявшими чувствительности губами. Господи, помоги мне, да научи же меня любить людей, а не бежать от них. Помоги не теряться среди них без пользы и смысла. Но… дай силы (пока ещё можно!) не покупать сумки на колёсиках, не дорожить каждым вызревшим плодом, обращая его в ценное употребление. И позволь одному из всего этого хоть каким-то образом сосуществовать с другим. И, пожалуйста, не напоминай в лоб, что заслуг не имею ни на одной из ступенек, по которым рвусь подняться вверх чувствами, и всякий раз спускаюсь вниз сознанием, каким-то больным и очень несовершенным.