Лавстори-4

глава четвертая

Ну что ж, идти пора пожалуй,
уже и восемь без пяти.
Пока, Танюха, обещаю
еще разок к тебе прийти!

Вдруг зашуршало сзади что-то.
он оглянулся: никого,
надгробий пестрая пехота
глядела мрачно на него.

Антон поежился и к "Тане"
хотел вернуть сбежавший взгляд,
но офигел вдруг как в романе
и подавился: твою мать!

Да и не мудрено, ведь прямо
перед Антоном в двух шагах,
облокотившись на свой мрамор,
крутя травиночку в руках,

стояла девушка с портрета,
стояла Танечка сама!
она явилась с Того света,
или Антон сошел с ума?!

В потертых джинсах и футболке
с битлами влезшими на грудь,
в каких-то стоптанных кроссовках
(и не прозрачная ничуть),

она Антону улыбалась
и, терпеливая, ждала,
когда протряхнется он малость.
Привет, - сказала, - как дела?

Антон не мог сказать ни слова.
Ты звал меня или не звал? -
заулыбалась она снова, -
своей Танюшкой называл!

Вот я пришла, твоя Танюшка!
знакомы будем без манер!
сегодня вечером мне скучно,
гуляем что ли, кавалер?

Парализованный как будто,
как неотзывчивая бука
Антон лупился на нее,
глазам не веря: ё-моё!

Но она так была реальна
и улыбалась ему так,
как будто всё это нормально
и ни к чему его столбняк.

В конце-концов в себя пришел он
(через минуту и с трудом)
и, не казаться чтоб пижоном,
ответил девушке: пойдем!

            ***

Не торопясь, шагали рядом.
Антон косил на нее взглядом,
она молчала о своем, -
так шли по кладбищу вдвоем

Она была совсем живая,
жвачку мятную жевала
и надувала пузыри;
разговорились, раза три

на его шутки хохотала,
краснела, на ее руке
царапка свежая сияла,
синела жилка на виске

Антон привык к ней вдруг, как будто
сто лет уже был с ней знаком!
прошли кладбищенскую будку
и в город двинули пешком.

             ***

А в Центре вечное гулянье,
свет электрического дня,
разнообразные желанья,
шашлык и прочая фигня!

Антону, выросшему вместе
с десятилетием, ничто
не представлялось не на месте,
но Таня видела не то.

Не выпуская его руку,
она вертела головой
и с чувством жаловалась другу
на повсеместный новострой:

У проходной хлебозавода
стоял "мороженый" ларек,
а в магазинчик "соки-воды" -
в свободный бегали урок.

В жару, бывало, с тренировки
зайдешь с девчонками сюда,
с сиропом выпьешь газировки
и за мороженым айда...

Теперь здесь частники и бары,
сидят за столиками пары,
едят салаты, пиво пьют;
зашли в какой-то "Абсолют".

Спросив чего Абрау стоит,
Антон нашел свободный столик,
избавил пробку от тягла
и ловко вспенил два стекла.

- Ну что, поехали? За встречу
и со свиданьицем! - Давай,
за познакомивший нас вечер!
что там осталось, разливай.

Как жизнь? - Нормально. - А как с Лизой?
- Там глухо, впрочем, наплевать,
достало мне ее капризы
и перемены разгребать.

- Она красавица, скажи-ка,
моя сестренка?! За нее!..
нет в ней искусственного шика,
а ухажеры все ее!

- Да уж, но ты ее не хуже.
Тебе никто не говорил
об этом? Ну тогда послушай!
Меня портрет твой поразил

ещё до этой нашей встречи,
и я подумал: вот же блин,
такую девушку, конечно,
герой какой-нибудь любил!

- Да ну тебя! - Нет я серьёзно!
- Да ну тебя! - Я не шучу!
твои глазищи - вынос мозга!
а впрочем, ладно, я молчу.

- Пошли куда-нибудь отсюда
на свежий воздух, душно здесь
и очень шумно, ночка чудо
и до рассвета время есть.

             ***

Полпервого июльской ночи.
уснул курортный городок,
но до утра не спит он впрочем,
вино с любовью - его ток.

Спят обыватели в постелях,
или досматривают телек,
Спаситель дремлет на часах,
и звезды блещут в небесах.

Но бары за полночь открыты,
закуской столики накрыты,
играет музыка: ура,
резвиться можно до утра!

А есть еще ночные пляжи:
купаться можно при луне,
и все курортные марьяжи
укрыты полночью вполне!

Вообще уютный у нас город,
хранимый самою судьбой,
дома купеческие спорят
фасадов каменной резьбой!

Эти дома столетней кладки
(в шкафу у каждого скелет) -
люблю их старые загадки,
инициалы, где-то след

"веков" не слизанный годами,
минувшей жизни звук пустой,
как с полустертыми словами
кусок таблички страховой:

"Дом первой гильдии Макара
Заикина сего числа
перестрахован от пожара
российским обществом "Зола"

            ***

Как беззаботные ребята,
Антон и Таня шли куда-то,
и вышли к морю, где волна
спала Луной освещена.

Песок скрипит и море дышит,
дорожка лунная блестит,
и кто-то "счастия не ищет
и не от счастия бежит".

Тут сразу тянет обниматься
и неумело целоваться,
и вслух нести любовный бред,
и, очумев, встречать рассвет!

Где ты теперь, моя Оксана?
нет, я конечно не того,
но память нашего романа,
она как кровное родство.

Приятно думать мне бывает,
что и она не забывает,
когда была она худа,
и я был парень хоть куда.

Когда мы что-то там мутили,
по этим пристаням бродили
и целовались без конца -
аж до опухшего лица

Огнями города сияет
вдали изгиб береговой,
сторожевой маяк мигает
на стрелке розовой звездой,

а я ей что-то заливаю
о моей бешеной любви,
ей дуре Пушкина читаю
стихи чужие за свои...

"Иное памятно мне время",
когда студенческой порой,
перезнакомившись со всеми,
я заморочился с одной.

Миниатюрная Лариса
мне улыбнулась, и я ей
без обороны покорился,
весенней девочке моей.

Ее наивный птичий ротик,
точеный носик, влажный взгляд!.. -
из всех студенческих красоток
я только ей всегда был рад.

Я покупал ей шоколадки,
и проверял ее тетрадки,
и угощал ее вином,
и под ее курил окном...

Потом была чертовка Анька,
смешинка, умница, модель.
Сошлись мы с ней на чьей-то пьянке
на девять с хвостиком недель.

У меня был тогда Паджерик
и бабки были, и мы с ней
из "Ночи" ехали на берег,
или в "Олимп", или ко мне.

Сказать, друг дружку мы любили?
да, очень это может быть, -
ведь мы когда-то вместе были
и в кайф нам было вместе быть...