мечта. главы 1, 2 из 3

I (реворк)

Ленивой мухой в илистом воздухе ресторана класса "Б" перемещался официант. Судя по нерасторопности, он не соответствовал заведению: был специалистом класса пониже. Засыпали пятничные сумерки, за половину перевалил предпоследний до закрытия час. Дамы и господа неторопливо заедали свои комплексы и психотравмы роллами "Филадельфия", а их отрывистыми дегустаторскими глотками запивали модным в этом сезоне крафтовым пивом "Petit Julien".
 
- Скажи честно, не юли, это конец, да? Ты меня совсем бросаешь?
 
М. подняла глаза от расковырянной "Калифорнии" и посмотрела на меня со странной смесью презрения и материнской нежности. Горько-соленый шоколад. Ума не приложу, как мы дошли до этого разговора, поэтому от своего собственного вопроса я первый и оторопел. Будто его задали мне самому дотошные преподаватели на экзамене по высшей-превысшей математике.
 
После паузы, в замедленном проистечении которой я нашел лакуны теплоты, так сильно необходимые мне в этот момент, я привстал и нагнулся над столом, чтобы мои губы оказались поближе к ее ушам. Все-таки ресторан был полон условных зевак, а я говорил о сокровенном.
 
- Я ведь все для тебя делал… ну, подарки там дарил, в спортзал гонял, и все такое. За что же ты со мной так, дорогая, любимая?
 
М. отвернула глаза в сторону и уткнулась ими в ладошку, потом резко дернулась и взяла со стола салфетку.
 
- Желаете еще что-нибудь?
 
Я посмотрел на официанта, как на свежий комариный укус. И даже непроизвольно произвел под столом схожее с почесыванием движение рукой по коленке. 
 
- Мне бы водочки, - сказал я.
- Водки нет. К сожалению, вы понимаете, самый конец рабочей недели… Остался только Минту. 
- Шоколадный?
- Нет, мятный. 
 
"Ну и мудак", подумал я.
 
- Тогда принесите томатного сока. Он-то есть?
- Томатный сок всегда есть. А для вашей подруги?
 
Я взглянул на М.; она комкала очередную мокрую салфетку и клала ее к кучке таких же.

- Салфетки.
- Что, простите? 
- Для моей подруги, - тут я сделал значительную паузу - принесите - еще одна, но вдвое более длинная пауза - салфетки.
 
***
- Мы ведь никогда и не были по-настоящему близки, правда? 
 
Я поморщился. Мы легонько обнимались в середине какого-то массивного моста, проложенного через нелепую заболоченную речушку. Видимо, когда его проектировали и конструировали, река была помощнее.
 
- Разве я неправду говорю? Ты сразу мне сказал, что это несерьезно. Я тогда приняла это, скрепя сердце, а теперь и сама понимаю, что так правильнее... Что жизнь и решения, из которых она состоит, не может основываться на романтизации. Нужно верить только в то, что видишь глазами и можешь потрогать, ты же сам всегда меня учил так.
 
- Скрепя сердце… Скрепи сердце, оно болтается! Скрепит сердце, нужно смазать… М, я никогда тебя ничему не учил. Это были просто мои мысли, понимаешь? Ты не обязана принимать их или даже слушать.
 
- Не начинай, милый. 
 
Двумя пальцами она нежно массировала мочку моего уха, впадая в транс от равномерного гула электрички, шуршавшей где-то за нашей спиной. Когда гул окончательно смолк, где-то заорала автомобильная сигнализация, а М. вмиг оживилась.
 
- А помнишь, ты хотел покататься на лодке ночью? Проехать медленно по спящим рекам и каналам, позалипать в огоньки, помнишь? - слишком энергично и радостно, будто бы не было до этого никаких травмирующих разговоров, произнесла она. А может они ее действительно не пробивали.
 
- Да какая лодка! Ты дура что ли!? Ты меня любишь?
 
- Люблю.
 
- И зачем нам расставаться тогда? Просто будем любить друг друга во веки веков и все. 
 
М. язвительно улыбнулась и показала язык – жест атакующей змеи.
 
- Ха. Романтизируешь.

Жест ядовитой атакующей змеи.
 
- Ничего я не романтизирую, совсем скоро сознание можно будет переносить из одного тела в другое, как огурцы из битой банки в целую, осталось протянуть каких-нибудь лет двадцать. А потом бесконечное счастье. Пока не надоест. Только не бросай меня, пожалуйста. Я так боюсь этих людей и их абсолютной непроходимой животной тупости. Вот читала новости вчера?
 
- Ты же знаешь, я не читаю новости. 
 
М. нежно заелозила по моей щетинистой щеке указательным пальцем. Сигнализация успокоилась, мягко загрохотала очередная электричка.
 
- Ну уж про это-то все говорили. Даже по телевизору показали. В городе П., - пальцем по щеке туда-сюда - мама в ванне утопила двух приемных сыновей за то, что те отказались целовать батюшке в церкви руку. Ребята только из интерната были, и недели с ней не прожили, я думаю они испугались просто. А она их в ванну. И утопила. Сначала одного, а потом другого. На вопрос "Зачем, матушка?" ответила, что в детей "вселились черти".
 
- Брр... Ну что ты мне эти страсти на ночь рассказываешь, я же кошмар увижу.
 
Я обнял ее сильнее.
 
- Слушай, М., а давай ребеночка сделаем?
 
- Ха. Вот тебе на. Ты же мне все мозги прожужжал тем, как это безответственно и по-скотски: "заводить детей в этом жутком мире..."
 
- Да, да, знаю, но...
 
- ...Как это ужасно, производить еще один новый несчастный, запертый в коробку несовершенства, такой идеальный мозг.
 
- Ты закончила?
- Я долго еще могу.
- Ты автоответчик?
- Что?
- Ты как губка. Впитываешь меня и впитываешь. Я же серьезно спрашиваю.
- А причем здесь автоответчик?
- Да ни при чем, я просто ошибся словом. С тобой всегда когда говоришь, голова перегрета и начинает работать с перебоями.
- Так у тебя от меня головные боли?
- М., серьезно, так что ты думаешь о ребенке? Мы бы его сделали с тобой, а потом кормили бы, мыли, убирали за ним. Готовили для него, игрушки ему покупали, с учителями и воспитателями обсуждали: ах, какой он славный и какое его великое будущее ждет. Или ругались бы с другими родителями, о том, чей ребенок кого задирает. А, М.? Только серьезно ответь!
- Серьезно? Если вы, господин, желаете серьезно, то я отвечу вам вот так: вы просто хотите перенести ответственность за свою беспомощность и неудачливость - она особо выделила голосом это слово - на сгусток зачаточных тканей.
- Но, ведь когда мы познакомились, ты так хотела ребеночка...
- Вы глупый. Это же вы сделали меня умнее, господин, желающий серьезности…
- Сколько раз повторять тебе, ты не обязана следовать моим пу...
- Тем более, что вы прекрасно знаете мое нынешнее финансовое положение, серьезный господин.
- М, прекрати передразнивать, пожалуйста. Я же рядом буду. 
- А когда не будешь? А, господин серьезность?
- В смысле?
- Когда найдешь другую, например, или когда я просто тебе надоем.
- Не надоешь ты мне.
- Почему ты так в этом уверен?
- Потому что ты уже мне надоела. Сколько мы знакомы? Два, три года? Ты думаешь за это время я не узнал о тебе достаточно, чтобы твоя личность не стала мне до безобразия скучна?
- Какой же ты жестокий иногда бываешь...
 
М. отпрянула. Где-то снова закричала сигнализация, а электричка так и продолжала громыхать.
 
- В этом нет жестокости, это абсолютно нормально, М. Я ведь больше не ищу интересного, я теперь ищу комфортного и стабильного. Стабильно-комфортного, вот.
- В одно слово?
- Ну, через тире, да.
- Через дефис.
- Через черточку.
 
М. наморщила лоб. Все стихло вокруг.
 
- Я тебя люблю, конечно, но не так сильно, чтобы смиряться с тем, что уже не интересна тебе. Я бы хотела, чтобы ты каждый день засыпал с мыслью "что же у этой ****утой на уме". Я хочу вдохновлять тебя на новое. Хочу, чтобы ты, наконец, пошел со мной на танцы.
- В прошлом месяце, помнишь, мы ходили в кино. Это считается за новое? А танцы… ты же знаешь, как я не люблю все это: танцы там, шмансы. И вообще, я же ради тебя хожу в качалку.
- Ну, во-первых, фильм был дерьмовый и старый, а во-вторых, не доводи ситуацию до абсурда. Пойми, тебе не нужно никуда ходить ради меня. Не нужно перекладывать ответственность за свою жизнь и свое самочувствие на кого-либо еще. Ты же сам говоришь об этом постоянно, но и сам же первый не соответствуешь.
- Эль-Классико. 
- Что?
- Сапожник без сапог.
- Да, да, именно так. Но танцы...
- Дались тебе эти танцы.
- Я же знаю, что ты очень хочешь научится танцевать, но намного сильнее боишься неловкости и выглядеть смешно. Но Москва не сразу строилась, знаешь...
- Москва никогда не была достроена и достроена никогда не будет.
- Ага.
- По фактам.
- Знаешь что?
- Что?
 
М. громко набрала воздуха в легкие.
 
- Я все-таки тебя бросаю.

По моим неточным подсчетам, три сигнализации и две электрички в этот момент одновременно загудели и заверещали.

- Хм.
 
Я хмыкнул, потому что знал: ей некуда идти: в квартире, где она была прописана, ее ждал только на половину слетевший с катушек отчим-алкоголик и ослепший от старости кот. Но количество решимости в ее лице (неожиданно для меня) не уменьшилось с моим хмыком.
 
- Ну-ну. А вещи когда будешь забирать?
- А вещи я перевезла сегодня днем, пока ты был на работе. Прощай.
 
Последнее слово чудом не разорвало мою сердечную мышцу; меня спасло только то, что я позавчера простыл и у меня к теперешнему моменту поднялась температурка.
 
Она резко пошла в одну сторону, а я, немного погодя, поплелся в другую. Слезы застилали мне глаза.

***
Когда я проходил мимо вечернего ресторана (так уж лежал мой путь домой), из него выполз официант. Он долго не мог попасть ключом в замочную скважину: был мертвецки пьян. Я, со всей любезностью, на которую был в тот паршивый момент способен, помог ему закрыть ресторан. К слову, замок оказался разбит, а света было мизер, и, трезвый, я тоже попал ключиком в узенькую дырочку не сразу.
 
- Минту? - наконец спросил я.
- Минту, - ответил он.
 
Я дал ему кулаком по лицу. Его туша мягко опустилась в весеннюю пушистую пыль.

II

Когда проведать меня приехала мама, количество пустых стеклянных бутылок и коробок от пиццы превысило все мыслимые пределы. Воняло гнилью. И кислым: я не мылся неделю, а погода стояла жаркая. Мы собрали и вынесли мусор, до блеска вымыли полы и прочие горизонтальные плоскости. В конце концов, мама дала мне номер какого-то «врача» и уехала. Я посмотрел на бумажку: “Доктор Мумин Пирогов: клинический психолог, детский психолог, астропсихолог”. Ну не хватает только слова “потомственный”. Выкинул. Заказал еще пиццы. 
 
Через пару месяцев я полностью перестал выходить из дома. Еду заказывал, а пить почти бросил: когда ты становишься больше, ты становишься добрее и терпимее к себе и миру. Через год я стал с трудом пролезать в дверные проемы. Буквально. Меня это не смущало, даже наоборот – возможно только на этом в тот момент и держалась моя жизнь. Мои кровные лишние килограммы, неравномерно распределенные по телу, защищали меня от всех невзгод и забот, которыми кидалась в меня жизнь. Боль об утере М. не доходила до сердца, она смягчалась, почти до нуля гасилась двумя или тремя слоями жировой ткани, и я чувствовал только легкое ностальгическое покалывание каждый раз, когда о ней вспоминал.
 
Через три года я начал замечать внутри себя повторяющиеся (астро?) психологические циклы. Старт им был весной: когда таял снег, мне хотелось «начать все с чистого листа», бросить пиццу и вновь перемещаться на расстояния большие, чем от кровати до дивана и обратно. И вот уже почти я находил в себе силы сдвинуть свое "тело" и сменить рацион, как начиналось лето. Летом делать решительно ничего невозможно, потому что прижимает к матрацу жара. Днем можно только пить воду и часто дышать, а ночью открывать нараспашку окно и засыпать с первой прохладой. Осенью нескончаемо лил мерзкий дождь. А зимой было холодно. И скользко. А если я поскользнусь и упаду, то с земли меня придется поднимать как минимум вертолетом. Помимо этих циклов были еще и месячные: в первых числах я чувствовал себя лучше, потому что стирал белье, но к тридцатому белье было таким засаленным, будто в него оборачивались десятки закопченных шахтеров. Был еще один цикл, связанный с трикотажем: я не влезал в свою одежду, поэтому каждый день начинал с разглядывания своих ляжек и живота: стали ли они более отталкивающими, чем вчера, или остались на прежнем уровне блевотности.
 
Тянулись дни, как жеваная-пережеванная жвачка. Шли недели, складываясь ровными стопками по четыре и превращаясь в месяцы. Месяцы, в свою очередь, плавно, как греется сыр на пицце в микроволновке, перетекали в годы и там и оставались. Я ничего уже не смыслил ни в ч;м. Я ни с кем не говорил. Мама перестала приезжать после того, как я в пятый раз снова начал «злоупотреблять». Несколько раз она порывалась перестать высылать мне деньги, но каждый раз я напоминал ей о том, что в том, что я оказался на этом дерьмовом свете, где все, во что ты веришь и вкладываешься, может в секунду обернуться пустотой, виновата она. Тут ей нечего было возразить. И все шло прежним чередом, круг оставался кругом, а уроборос продолжал пытаться насытиться своим хвостом.

Все кончилось внезапно, как когда перегреваешь сыр на том самом куске пиццы, и он больше не похож на сыр: весь в пузырях и нездорового цвета. В тот день я проснулся как обычно за полдень, заказал еду и сел скролить интернет. Меня привлекла реклама какого-то нового реалити-шоу. Привлекла чем?
 
Среди прочих там была она, М. Такая красивая, какой в жизни я ее никогда не видел. Будто бы фарфоровая кукла, отлитая по лекалам, снятым с нее, но сглаженным впоследствии до геометрически безукоризненных форм.
 
Она была так идеальна, что в тот день я разбил зеркало. Так прекратился трикотажный цикл. После этого случая все пошло наперекосяк.

В панике я было ринулся искать программы экстренного похудания, а найдя такие, пару недель потел и всерьез пытался сбросить лишний вес. Это как вкус жизни, приевшийся оттенок которого начинаешь заново ощущать во всей полноте после смерти близкого человека или животного, только в данном случае я увидел настолько мощное торжество визуального образа, что мне впервые за несколько лет стало стыдно за себя до обжигающей красноты в щеках.

Впрочем, надо отдать мне должное, краснота быстро спала, и я уже разрабатывал планы ее похищения. Вернуть ее, снова прикоснутся, поцеловать и почувствовать на губах ответный поцелуй – это все, что было теперь в моей голове.