Клён

Я всё ещё вижу свет
в конце сливной трубы.

Маринка, вон, помирает,
но ты никому не рассказывай.

От Ленки тоже привет,
но в щёчку, вполгубы,
высоко-глубоко-морально-
культмассовый.

Здесь так же мечут стрелы,
позабыв надеть очки,
величая себя худсоветами –
только кто же их посадит.
Здесь те же престарелые,
пришансоненные хомячки,
с нарисованными букетами
и дряблыми голосами.

Нас накрывает быт –
с магазинами, огородами,
холодный и взрослый,
как утро выпускного бала.
Каждый –
и кто убит,
и эти, сероводородные,
хватаются за вёсла
и гребут куда попало;
на всём подряд экономя,
уходят в обычные граждане
с предвыборными надеждами –
на пряник, не на плеть.
Но сходятся в гастрономе,
с одними на всех бумажками,
с одними на всех тележками:
– Здрасьте!
– И вам не болеть!
И хочется мира мирного.
Кричишь небесам: «аллё!», –
отражается: «ну и чо?», –
и смех за райскими кущами.

А здесь, на проспекте Кирова,
каждый неспиленный клён
в честь тебя наречён –
этими же, невмерущими,
нетонущими грызунами;
конца им и края нет.
Но, как бы ни увивали
гирляндами эшафот,
я верю, что день настанет,
я всё-таки вижу свет,
пляшу на чужом карнавале,
и жду отхода вод.