В войну. 21 глава

21 глава

Так получилось, что первым о смерти родителей Анисима узнал Григорий Лапшин. То ли Антонина написала раньше, то ли письмо Ульяны затерялось на одном из почтовых отделений в дороге. В то воскресное февральское утро Григорий чистил в землянке свой ППШа когда, вошедший с мороза Васильев, сам передал ему послание с далёкой родины.
– Вон как тебя Антонина твоя балует, каждую неделю отписывается.
– Тебе опять нет, – посочувствовал другу Григорий. – Пока тишина, дел, наверное, выше крыши, вот и некогда сесть. Напишет ещё. Не беда. Читай, давай, да делись новостями, братец. Как там Кобелёвка? Стоит? Я отойду минут на пять по делу. Потом обскажешь.
Чем дальше читал Лапшин, тем больше сжималось его сердце от переживания за друга. Как сказать ему? Какие слова подобрать для успокоения? Мысли путались, наскакивали одна на другую, никак не выстраиваясь.
Откинулась плащпалатка на выходе из землянки, вошли Васильев со Щёткиным, о чём-то весело переговариваясь. Григорий, напугавшись, что так и не успел подобрать слов, закурил. Васильев подсел рядом, сам заговорил.
– Ну, что там Песня тебе напела, сказывай, давай. – Анисим тоже закурил.
– Анисим Емельянович, ты держись, брат, – начал, отвернувшись от него, Лапшин. – Родители твои, Емельян Сергеевич и Евдокия Ивановна, на рождество... – он запнулся. – Померли они, Анисим, царствие им небесное…
Не зная, что сказать ещё, он передал соседу письмо от жены, приобняв друга. Пока тот читал, налил ему в кружку спирта, в другую плеснул воды. Но дочитав, Анисим отстранил рукой предложенное, вышел на мороз. Григорий шагнул за ним. На воздухе они вновь закурили. Оба молчали.
– Может выпил бы, а, Анисим, помяни, легче станет. Не молчи. все там будем, друже. Они прошли достойно свой путь, той ещё закалки люди были. Время подошло, тут уж ничего не поделаешь. Пойдём, пойдём в тепло, помянем.
– Иди, я сейчас, – сказал и сам не узнал свой голос Васильев. – Постою малость. Иди, говорю.
Лапшин скрылся за плащ-палаткой. Анисим, прислонившись спиной к краю окопа, думал. Мысленно разговаривал с родителями. Задавая себе, им и Богу нескончаемое количество вопросов.
Спешащие мимо по окопу бойцы, видя его состояние, не решались с ним заговорить, проходили дальше в недоумении. Спустя полчаса, Лапшин со Щёткиным, чуть ли не силком завели его в землянку и заставили выпить два раза подряд по полкружки спирта. После положили спать, накидав на него все свободные шинели.
– Спи, Анисим, с этой тяжкой вестью нужно переспать, один спирт здесь бессилен, – укрывая друга, советовал ему земляк.
А на следующий день в полку появился Евдоким Горин, наконец-то добравшийся после лечения из госпиталя. Друзья обнялись, минут пять не выпускали друг друга из объятий.
– Пусти, чертяка, дай хоть гляну на тебя, – первым подал голос Горин. – Как ты тут, дорогой? Дождался, за это спасибо. Ехал, думаю, не прощу себе, ежели не уберёгся брат мой от пули какой, неразумной. Живой, живой Анисим.
– Евдоким, – сопел ему в ухо Анисим, – Вернулся. – Ладно, Емельяныч, пусти человека, дай и остальным поздороваться со старым товарищем, – постучал по его плечу Щёткин.
– Позадушите ведь друг друга.
– Успеете, я его поболе вашего ожидал, – отпустив Евдокима, ответил Анисим, впервые за два дня улыбнувшись.
– Спорный, между прочим, вопрос, – пожимая руку, освободившемуся наконец-то Горину, ответил Борис. – Так как Евдоким Григорьевич у нас в батальоне, да что там в батальоне, в целом полку, никто на гармони душевно не играет. Почитай весь полк ждал его возвращения. Ребята, подайте маэстро инструмент. Порадуй, Григорьич, заждались.
– Имей совесть, Борь, человек только с дороги, успеется, пойдём в наш угол,– потянул вновь прибывшего Лапшин.
Через минуту три кружки старых друзей стукнулись друг об друга.
 – С возвращением, Евдоким, рассказывай.
– Что рассказывать. Прибыл вот. Вижу, не идут у вас без меня дела, в час по чайной ложке цедите кровушку вражью, когда надо вёдрами её в землю нашу выплёскивать, за ребятушек наших, кому уж с земли этой не подняться.
– Узнаю нашего Евдокима, – хлопнул его по плечу Григорий, – та же шальная натура, шашки наголо. Вишь, Емельяныч, Евдокимушка-то в полном поряде. Ох, и погоним мы теперь немчуру, токмо пятки засверкають.
– Дай бы Бог, – снова улыбнулся Васильев,– Давно пора. О себе обскажи лучше, выписался или сбёг?
– Сбежишь от них. Опять ведь Константин Николаевич завернуть хотел, рано говорит и всё. Психанул я, оторвал от земли Саньку, санитара тамошнего, и как мешок с картошкой на плечо его к себе подсадил. А в нём килограммов девяносто, крепенький такой паренёк, откормленный на госпитальном пайке. Офицеры, что присутствовали на выписке, ахнули. Капитан один даже к себе сватал в артилерийскую разведку. Нет, говорю, только к себе в полк поеду, брат у меня там, – друзья снова поднялись и обнялись через стол.
– Так что, если нет возражений, дальше погоним Гансовичей вместях. Принимается?
– Ещё бы мы артачиться стали, – отозвался Лапшин.
– Вот и добре, а за это ещё по капельке надобно принять, дабы лучше у нас выходило, – улыбнулся Евдоким.
Выпили ещё.
– Теперь вы сказывайте, чем батальон живёт? Скворцова видел, заматерел парень, капитан уж. Так дело пойдёт, к концу войны в генералах ходить будет зёма ваш, а, казачки? И не мудрено, при таких-то наставниках. Слышал, обженили вы наших голубков. Вот за это хвалю. Над Светланой никто ещё шефство не взял? А-то я вас знаю, окопников, скорые вы на это дело. – Он подмигнул степнякам.
Повисла тишина.
– Неделю назад погибла Светлана, накрыла собой раненого с третьего бата. Так после боя их и отыскали присыпанных землёй. Парня спасти удалось, а вот она уже была мертва, – опустив голову, сообщил Григорий.
– Как так-то, ей же только-только двадцать исполнилось в госпитале, перед отправкой на фронт. – проскрипел от досады зубами Горин.
– Война, брат, – положил ему руку на плечо Анисим. – Такая девушка была улыбчивая. Грустной и не видел её ни разу. Сразу умерла, два осколочных в сердце, со спины зашли. Там же в братской, вместе со всеми и похоронили.
Молча закурили.
– Нет, ну это, ни в какие ворота не пролазиет. Первый полковой запевала приехал после длительного излечения, а мы до сих пор прозябаем в ожидании. Когда, наконец, он снизойдёт до нас и возьмёт уже в руки инструмент – подойдя к троице с гармонью, обиженно проговорил Щёткин.
– Товарищи старшины, не обделяйте, пожалуйста, своих боевых друзей вниманием. Поглядите, сколько народу к нам набилось. Зачем, думаете? То-то и оно, народ требует песен. Когда ещё такое затишье на передовой выдастся? Евдоким Григорьевич, что загрустил? Уважь сослуживцев, будь добр.
Горин принял гармонь, накинул ремешок на плечо.
– Спасибо, что сохранили, братцы. Скучал по ней. Спасибо.
И он заиграл и запел в полголоса:
Вот солдаты идут, по степи опалённой,
Тихо песни поют про берёзки, да клёны.
Про задумчивый сад и плакучую иву,
Про родные леса, про родные леса, да широкую ниву.
Все собравшиеся сидели молча, боясь пошевелиться, так душевно лились звуки и слова. Каждый вспоминал, как покидал родной дом, уходя на войну, своих погибших товарищей, пройденные километры дорог и бездорожья. И всем ясно виделась, пусть пока не близкая ещё, но их долгожданная победа в этой страшной, кровопролитной войне. Верили, не могли не верить, что они её одержат...

    ---22.08.2018г.---
Продолжение следует…