В альбом Л. З

1

Промельк мартовского снега в тёмной арке
ничего вам не расскажет о зиме,
но подмёток глянцевитые помарки
сообщают кое-что о белизне
снега в городе, похожем на гравюру,
если выглянешь наутро из окна...
Кстати, разница не так уж и видна
между Цельсия шкалой и Реомюра!

Вечера под сенью авитаминоза
льдом похрустывают — слышно за версту.
Уловил духи твои среди мороза,
сильно локтем ушибясь о пустоту.


2

Тихо-тихо полежи на плече
без вопросов о любви, ну зачем?
Все слова с изнанки суть близнецы.
Если б вылечил себя от тебя,
я бы, кажется, ушёл в чернецы.

То, что любишь невозможно иметь.
В этом синтезе мерещится смерть,
летаргия, полуявь-полусон,
где плывёт один и тот же пейзаж,
где на всё один и тот же резон...

Я люблю твои запястья и смех,
как молитву любит давешний грех,
как дивился бы упавший с луны,
так на ощупь я дивлюсь всякий раз —
ты же слепок набежавшей волны!

Сохрани нас, Божья Матерь с сынком!
Жизнь проходит. По пустыне. Пешком.
Жажда чаще создает миражи
в виде озера честнейшей воды,
чем, допустим, голод, холод, скажи?

В роли ментора я, право, смешон.
Ночь слегка приподняла капюшон
и сейчас расставит нас по местам,
ибо брезжит новорожденный день,
как страница, что покуда чиста.

В уголке её отмечу число,
чтобы знать, когда и где повезло,
и по полю бурлаком повлеку
как попало, наобум, на авось
зафрахтованную джазом строку:

«Тихо-тихо полежи на плече
без вопросов о любви, ну зачем?..»


3

В доме напротив посольства Судана,
в цокольном этаже
наглухо штору задёрнула дама,
(кажется, неглиже!)
вместо привычно-обычного света
свечку зажгла на полу,
и обозначился гость силуэтом,
стрельнул окурком во мглу,
вдребезги искры рассыпались оземь...
Жизнь отложив на потом,
прошелестела лохмотьями осень,
как часовой под окном.
Если бы пульс тишины был слабее,
дом бы оплыл как свеча,
всех обитателей и скарабеев
передавив невзначай.
Тени, казалось, его и держали!
Привкус вина и вины.
Женская грива подобием шали
прячет её со спины
или, как плющ на античной колонне,
обе фигуры жгутом
накрепко вяжет от плеч и до лона
в нежной заботе о том,
как бы их по свету не разметало!

Чуть изогнувшись к окну,
тени метались, менялись местами,
жадно свиваясь в одну.

Дальше, как водится, утро...
В парадном
дверь громыхнула и вслед
ватной походке ночного пирата
глянул скучающий мент.


4

Уйди, оставь меня наедине с бумагой!
Меж нами полынья — то видно и слепцу,
и если ты сейчас припухшими губами
сочувственно скользнёшь по моему лицу,
я этот жест приму за тихое «спасибо»,
что не сошли с ума на сбитой простыне —
нам, надо полагать, нечаянно вполне
колени подкосило...

Я — аккомпанемент для твоего молчанья,
подобранный на слух. Юродствую? Ничуть.
То, что казалось нам победою в начале,
прости за каламбур, закончилось вничью.
И пострадавших нет. Как видишь, живы — целы.
Нам вовсе не иметь спокойней, чем терять,
и лучше поберечь патрон, чем мимо цели.
А что не удалось, исправим вдругорядь.
Благословенный шанс о розу уколоться,
изобразив при том улыбку на лице.
Последняя строка с отточием в конце:
я заперт изнутри и ключ на дне колодца...


5

Мысль о тебе длинней твоей косы,
как у венециановской крестьянки,
что отстаёт почти на три квартала
при встречном ветре и мешает шагу,
а в декабре становится короче, как сами дни,
и, кажется, бледней,
с тем, чтобы в мае вновь зазеленеть,
и ты в ней разложила чемоданы,
совсем как дома, я смотрю снаружи
и, представляешь, не пойму никак,
с кем ты там разговариваешь,
жестикулируя,
смеясь?..