Бородинский отшельник

               БОРОДИНСКИЙ  ОТШЕЛЬНИК

ФОБОФОБИЯ СТИХИЙНОГО ФИЛОСОФА ПЕТРА СВОДИНА.               

“Глубоко вздохнём.
Субъективное ощущение скорости становления и масштабов пространственно-временного континуума имманентным ему  элементарным разумом, зависит от полезно адаптируемой этим разумом доли потока информации, через область континуума, в которой он имеет несчастье терпеть бытиё. Вот! Выдох...
Не надо подозревать меня в самомнении настолько чрезмерном, чтобы претендовать на какую-то научную истину, даже в первом приближении. Это записки дилетанта во всех областях, которых случайно коснулась его любопытствующая мысль. Кстати сказать, я терпеть не могу дилетантизма, с его чёрно-белым восприятием жизни и культом простоты, с догматическим резонерством, категоричностью и неспособностью к саморефлексии. Тогда,  спрашивается, какого черта лысого я отстукиваю эту галиматью, сидя вечерами у компьютера, вместо того, чтобы смотреть чемпионат Англии по футболу? Ну, не нравится мне “Челси”, последние годы... А если немного серьёзнее. Отчасти по привычке находить себе занятие, которому никто и ничто не понуждает. От скуки? Возможно, и в этом есть крупица правды. Но главное – оно помогает мне успокоить нервную систему настолько, чтобы взирать на суету  этого мира, с лёгким сарказмом философствующего бездельника. Однако, глупости не клинически глупых людей иногда довольно поучительны. Кому лестно учится на ошибках дураков. Вы скажете: “Слон, конечно полезное животное, но что ему надо в посудной лавке?” Да, забрёл, по  случаю... Но что бы там ни было... Будем развлекаться, как умеем.

Каждый мало-мальски наблюдательный человек обращал внимание, что с возрастом, ощущаемое время летит всё быстрее, а впитываемое глазами пространство, казалось бы, раз и навсегда заданное, в своей стационарной параметрии, сжимается, относительно хранимого в памяти. Притом, что чем дольше мы живём, тем больше информации приходится усваивать мозгу, в единицу календарного времени. Если обозначить за I - иформацию, F(I) - функцию получаемой субъектом информации,  V(I) - скорость её переработки, а A(I) скорость роста этой скорости (т.е. ускорение) и допустить, что для нормально функционирующего  разума, на конечном жизненном интервале  F(I) > 0, то
V(I) = dF(I)/dt;  A(I) =dV(I)/dt > 0 (1)
Ну, и что? Как сие влияет на трансцендентное и трасцедентальное осознание окружающего бытия? Ну, сжимается потихоньку континуум, с каждым моим вздохом, пока не превратится в точку – вероятно, это и есть смерть – исчезновение сознания из материальной эмпирики. Имеет ли это отношение, к эсхатологической русской тоске? Очень может быть.
И эта тоска, заложенная в человеке с самого его рождения, начинает проявляться  при регистрации разумом первых признаков минимизации масштабов Вселенной. Приехали. Что за хрень? Я, получается, обязан тосковать, если не круглый западный мещанчик? Вот, и засуньте эту хрень себе, в одно место! Не желаю я умереть от вселенской тоски, захлебнувшись вашей болотной тягомотиной.
Завернём-ка мы процесс в обратную сторону. А как я сам есть плотный информкомок. Не гоже поминать Бога без веской причины, однако не могу удержатся от ссылки на Предание, которое гласит о богоподобии человека, -- тешу себя верой – и моём лице в том числе. Это, не говоря, уж, о генной памяти.  У щенков глаза открываются не сразу.
Допустим, в некий момент тварной жизни (То),  мы, наконец раскрываем свою способность к рефлексии. Вот тут-то и начинается экзинстециональный хаос. Жадно поглощая всю внешнюю информацию, тварь тратит превалирующую часть своих умственных способностей, на переваривание лишней жвачки, наращивая иную группу интеллектуальных мышц, чем те, что ей нужны, для углублённого самоанализа.
Я не говорю, что надо стать слепо-глухим, но гармония возможна лишь при оптимальном балансе восприятия внешнего и внутреннего миров. Об идеальном речь не идёт, макровселенная мощнее микрокосма, но кое-какая стабилизация разумного восприятия становления эмпирики наверное возможна.
В моменты самопознания, исследования собственного, предмирнозаложенного в тебе информационного содержания, говоря по-русски – когда копаешься в своей душе, выражения (1), записанные в векторной форме, по логике, меняют знак. Интеллектуальные силы твари сущей становятся эгостремительными, а не эгобежными. Это отнюдь не проповедь разумного эгоизма, а забота о своей душе и богоподобии, с которых и начинается та самая пресловутая любовь к ближнему. Чем плохо: и потенции на самосовершенствоние направишь; глядишь, и жизнь свою продлишь, убавив депрессивное воздействие внешней суеты на психику; да ближнего, может быть, возлюбишь, как себя самого, поняв, что  он хоть и тварюга такая же сущая, а тоже родственная богоподобная болящая душа. В общем-то, всё мы в этом “лучшем из миров” в одной упряжке.
Конечно, нет в сём ничего нового. Но я не обещал никаких откровений. Так шлёпаю по клавишам, в удовольствие. Не пить же водку, от зари, до зари, или сидеть в виртуальном пространстве, от заката, до рассвета. И не надо забывать покормить любимую таксу.
Кстати зависимость от интернета, подсаженного на медиоиглу и, словно полудохлая муха, барахтающегося, во всемирной паутине, мозга, - не следствие ли неправильной ориентации разума, в хаосе сегодняшней цивилизации. Ещё неизвестно, что страшнее - алкоголизм или виртуализм.

Но не чушь ли это всё собачья? Что-то слишком просто – до банальности. Мол, в самом себе найдёшь смысл, путь и “средство Макропулоса”. А истинная простота мучительно выкристаллизовывается, из сложной антиномичности существующей реальности. Белый свет –есть сумма всех цветов и оттенков. Как быть, к примеру, со старческим склерозом. Медицина утверждает – примитивный материализм – что отмирают клетки мозга. А почему они умирают? Да, всё потому же – не выдерживают сверхскоростей нарастающего информпотока. Но, чу! Я же собрался заниматься только нормальным разумом – в здравом рассудке и твёрдой памяти, так сказать.
Но и здесь ничего не выкристаллизовывается. По крайней мере, в алгебраической огранке постулируемых тезисов и, даже, в формулировании каких-либо детерминированных уложений. Вместо строгих  словосочетаний – одни беспорядочные словопричитания. Может, всю эту муть проинтегрировать, на хрен? Забросать дифурами или засунуть, в матричное чрево какого-нибудь эллипсоидного тензорвектора? Шевели, шевели ветер с Каспия мои извилины!  Раздувай, милый, гармонику мозжечка!
Но даже если бы мой недрессированный гений мог, воскликнув – О, эврика! – родить какую-нибудь фигуристую кривую гармонии баланса трансцендентного и трансцендентального познания, чем бы она мне помогла? И как эту фиговину  обозвать? Изотерма и изобара, изоклина -  понятно и благозвучно. А тут? “Изо-” – что? Изодума, изоимфа? Может изобио или изодрома? Херня какая-то... Во! Изохера! Только с двумя “р”. Пусть думают, что это от немецкого Herr – господин. Изохерра! Прекрасно!
Ну-ка, попробуем дать определение этой функции нашего сознания и изохеррического (похеррического) процесса, в цензурной форме.
Процессы мышления, при которых внешнее информативное давление на разум остаётся постоянным, называются изохеррическими. Похеррическое мышление – такое мышление, когда эгостремительные инстинктивные чувства находятся в гармонии с эгобежными рефлексами. Или интерес к суете бытия не имеет господствующего влияния, на сознание и психику индивидуума, следовательно на его действия, оценку событий и мораль.
...”
Автор  текста, Пётр Всеволодович Сводин скончался год назад, от обширного инфаркта. Скончался, в неврологическом отделении одной из Московских клинических больниц, спустя неделю после госпитализации с диагнозом – маниакально-депрессивный синдром и навязчивое состояние фобофобии*.

1

Я обнаружил этот файл, когда, по просьбе бывшей супруги моего давнего приятеля, Петра Сводина,  копался в его компьютере. Содержание никак не вязалось с вердиктом врачей, и я в последствии исследовал содержание жёсткого диска досконально. Там ещё много чего имелось занимательного. Но обо всём по порядку.
Странный тип был Пётр. Да и диагноз, с которым его госпитализировали, весьма неординарный. Ничего такого, за время нашего знакомства, я за ним не замечал. Хотя когда это было - в период окончательно победившего.


______
* Фобофобия - страх перед возможностью возникновения навязчивого страха. (мед.)

Мы познакомились ещё в мои студенческие годы, в лодочном походе по озёрам Карелии. Сводин уже работал младшим научным, в неком таинственном  “Почтовом ящике”, что очень интриговало фантазию неоперившегося школяра. За то время, пока мы с ним, попавшие в один экипаж, с двумя смазливыми, хитрющими и ленивыми девицами, бессменно, в отличие от остальных лодок, выгребали по озёрам, уже к середине второго дня наплевав на все северные красоты; как это покорректнее - чертыхаясь, проходили волоки; ставили палатки, на всех, и потом, едва очухавшись к серой ночи, сидели на серых тёплых валунах, тоскливо взирая на серую тишину, Пётр успел поведать внимательному младшему напарнику всю свою биографию. Я чувствовал, что он привирает, но рассказчик был талантлив, и очень хотелось верить, в романтическую, полную приключений и любовных связей с прекрасными стервочками, молодость будущего нобелевского лауреата.
Уже тогда он частенько совершал цветистые, но не очень понятные недорослю, лирико-философские отступления от своих былин. Нечто вроде:
“Мир прекрасен потому, что человеческое разумение – потенциальная бесконечность, а божественный разум, или бытиё – бесконечность актуальная! То есть, даже стань ты Богом - Вселенная сильно не переменится. Вот что замечательно!!” или “Человек всегда есть нечто неизмеримо большее, чем то, что даётся ему в ощущениях, о самом себе, в данный конкретный и конечный отрезок линейного времени”.
Пётр Сводин родился в благополучной семье нерепрессирванных московских интеллигентов. Это был поистине “золотой мальчик”. Вернее “золотой” хулиган, мягко говоря. Круглый отличник, в младших классах, и круглый троечник, в старших, он притом умудрился, после трехлетней службы на флоте, окончить непростой технический ВУЗ, с  красным дипломом. Затруднительно перечислить все виды спорта, которыми занималось юное дарование. От шахмат до карате, от современного пятиборья до биатлона. Запало  только, что к играм через сетку Сводин испытывал устойчивую идиосинкразию.
Но этот человек нигде не мог быть посредственностью. Может быть, именно поэтому, так часто менял род занятий.  А может, из-за непостоянства увлекающейся натуры. В сферу его интересов попали и литература и живопись, и фотография и, даже, магия. В итоге последней любовью осталась астрономия.
О квазарах и чёрных дырах он мог рассуждать часами. Впрочем, как и о бозонах, духах и нейтрино. Однако, насколько я понял, научной его темой, в этом самом “чёрном ящике”, оказался какой-то вполне земной, точнее сказать приземлённый, агрегат. Не странно, что он так любил повторять присказку: “Право выбора-то у человека есть. Выбора нет...”
Я тогда, вскормленный на Марксисткой догматике, не совсем понимал, о чём речь и думал, что это сводинская интерпретация понятия свободы, как познанной необходимости. Но он был глубже...
После возвращения в Москву, мы, хотя из-за десятилетней разницы в возрасте, думаю, близкими друзьями не стали, продолжали довольно близко общаться, до самого горбачёвского бездарного реформаторства. (Нет, не подумайте, что я очень люблю коммунистов или считаю, что не надо было ничего менять! Но не так же... по-идиотски!)
Как и следовало ожидать, с момента потери структурой общества кристаллической стабильности, центробежные силы свободного предпринимательства разбросали нас, в демократическом броуновском хаосе.

2

“Если жизнь - это школа души, то жизнь в России – университет”.
Этот афоризм Петра Сводина запомнился мне на всю оставшуюся и, надо сказать, здорово помог выживать, во времена ельцинского разложения. Пётр часто развивал данный тезис в различных интерпретациях, которые навевал тот или иной момент. Как будто предчувствовал нечто.
Когда я, студент четвёртого курса, затащил его на встречу с моими друзьями, только отслужившими срочную, он говорил так:
“Жизнь для души - как учебка в армии, как тренировочный лагерь, перед выполнением настоящего задания, которое известно лишь Вседержителю. Души человеческие – небесное воинство, которое должно быть готово на вечный подвиг. Ну где, если не в России, со всеми её кошмарами, смутами, войнами, революциями и прочими заморочками, по-настоящему может закалиться душа. Сюда во все времена особый отбор, поелику здесь готовится гвардия, элита, можно сказать, спецназ. Остальные “швейцарцы” – в обоз. Не прошедшие испытаний – туда же.
Сауцид –  дезертирство. Вот почему – это один из самых тяжких грехов, перед Богом“.
В последние годы нашего общения, Сводин стал со мной более лаконичен и бросал лишь иногда, словно сплёвывал мешавшую жевательную резинку:
“Суд божий –  экзамен. И нет ни рая, ни ада. Есть лишь служба Вечности и вечная тюрьма”.
Как, интересно, звучала эта тема, среди неврастеников?
Что же привело моего старого знакомого, чрезвычайно уверенного в себе, уравновешенного и успешного человека, на больничную койку? “Рюмку, карты и женскую ножку” я отверг сразу. Если какие-то пороки и были свойственны Сводину, то никак не могли явиться причиной нарушения его душевного равновесия. Мелковато.
Может быть, любовная драма? Как-то не очень вяжется, с человеком сказавшим некогда: “Вечность души, уже сама по себе, подразумевает трагичность человеческих страстей, в частности, преходящей любви между мужчиной и женщиной”.
Да, и диагноз, однако!

Чем дальше я углублялся в изучение сводинского виртуального наследия, тем  мне казалась правдоподобнее версия о внутреннем разладе,  о расхождении действительного и умозрительного миров, нет, скорее, Вселенных, в которых имел “несчастие  терпеть бытиё” тварь сущая Пётр Сводин. Разрыв его трансцендентного и трансцендентального. Как выразился неврапотологоанатом. “Метафизическая трещина” – наверно, сказал бы сам покойный.
Мои подозрения подтверждались такого рода сводинскими текстами:
“Триипостасность единосущного “Бога” проявляется, в нашей трёхмерной пространственной реальности, пронизанной силовым полем времени. (В определённом смысле можно говорить о пространственной трёхмерности, как свойстве нераздельного временного потока.) Но  возможно, что в иной реальности, многомерной и недоступной нашему эмпирическому восприятию, единосущее “Бога” проявляется гораздо более сложным образом. Тут уместно вспомнить, о свойствах простых чисел – делимость только на единицу и на самоё себя.
В нашем же насущном космосе, где неукоснительно действуют довольно простые и привычные законы природы, область их влияния, в частности третьего закона Ньютона, несомненно, может быть расширена. Так действие сущего, на внешнее к нему, должно соответствовать действию этого внешнего, на сущее, направленного вовнутрь его. Т.е. созидание, производимое личностью вовне, эквивалентно созиданию, происходящему, при этом, внутри личности, а разрушение вовне - разрушению внутри. Таким образом, тело сущего можно представить, как пограничную субстанцию, обладающую отражательно-преобразующими (“зеркальными”) свойствами со своеобразным фокусом в сердце. Или, как некую  симетримизрующую космическую сущность.
Всё это имеет непосредственное касательство к свободе личности. Свободе выбора между саморазрушением и самосозиданием. “Работа души” как раз в том и состоит, чтобы, преодолевая сопротивление  сиюминутных потребностей, строить “храм” личности, по изначально предначертанному её проекту”.
Или ещё нагляднее:
“Тяжело, а порой невозможно, человеку, погрузившемуся, в глубины какой-либо проблемы или теории, дискутировать с людьми, плывущими, по поверхности их. Они напоминают барахтающуюся и резвящуюся на воде ребятню, в рот которой попадают случайные брызги.
В тоже время погружение, в глубины происходящих в Мироздании процессов, особенно метафизические глубины, для неподготовленного разума не безопасно. Так, лишь хорошо тренированный водолаз может в определённой мере быть уверен, в благополучном возвращении на поверхность.
Бывает, что дилетант, напуганный жутковатой темнотой таинственных пучин, судорожно рвётся назад, резко всплывает, обезумевший от необъяснимого страха. Часто такие любители понырять от скуки, искатели острых ощущений, получают баротравмы, страдают от кессонной болезни. По аналогии, авантюрные погружения, в мистические, религиозные и метафизические глубины приводят, к метатравмам и сопутствующим им психическим заболеваниям разной степени тяжести”.
Уж не метатравму ли получил мой друг, пытаясь резко вынырнуть, из каких-то страшных глубин своего космологического сознания? Но сколько я ни путешествовал, по каталогам его компьютера, никаких явных намёков, на причины редкого заболевания под названием фобофобия, не проявлялось.
Впрочем, заметок, на его излюбленные астрофизические темы, я тоже не обнаружил. А вот размышления, о сути человеческой личности, встречались постоянно. И со временем (это подтверждалось аккуратно проставленными датами – Пётр был очень,  до немецкости, педантичный человек), чувствовалась всё большая напряжённость мысли недовольством расхождения  между реальным и приемлемым им мирами. Например:
“Человеческая тоска – движущая сила эволюции и творчества, как неотъемлемого реактивного  положительного явления, сопровождающего процесс становления сущего, где исходные субстанции обладают большей энергией, чем субстанции возникающие. Для нормально существующего Космоса, по-видимому, должно, если прислушаться, к нравоучительным голосам ортодоксов, непоколебимо верующих в непреложность закона сохранения энергии, соблюдаться строгое равновесие экзогенеза и эндогенеза, в постоянно изменяющейся Вселенной. Следовательно, принимая за данность её изолированную обособленность и замкнутость, процессам эволюции сущего должны синхронно сопутствовать процессы деградации. Однако... Ну не хочется так жить!
И значит остаётся надеяться на то, что законы, положенные человеком, отнюдь не являются истинами, в последней инстанции. А иначе - тоска вселенская...
Действительно, при бесконечно полном, говоря математическим языком, асимптотическом слиянии феноменологической сущности человека и его антропологической формации должно, казалось бы, к полному нашему удовольствию, наступать устойчивое покойное самолюбование собственной супергармониеей законченного развития и самопознания. Но отчего тогда неугомонному разуму так холодно и тоскливо, в этих заоблачных высях”.
Я, тщетно напрягался памятью, стараясь припомнить последние разговоры, со Сводиным, однако, кроме обрывков довольно едких, саркастических фраз, швыряемых им в пространство, со ставшей непременной кривой, но грустной улыбочкой, ничего вспомнить не мог. Ничего, кроме нарастающего в нём протеста. Как-то раз, когда мы мирно пили пиво – в работающем ещё – пивбаре “Байкал”, за нашим столиком оказались два разомлевших интеллигента. Уж не знаю, что такое они ляпнули, о христианском всепрощении или толстовстве, но Пётр –  с редкостным для его нордической натуры темпераментом –  неожиданно раздраженно отреагировал.
-- Сопротивление злу насилием, а также непрощение разного рода  преступлений и низких поступков, никак не противоречат заповедям христианской религии! – резким тоном, громко сказал он, беспардонно врываясь, в чужой милый трёп. Правда, в ту же секунду, опомнился, извинился и уже спокойно объяснил свою реакцию. Звучало это примерно следующим образом:
“Нельзя не различать, в единой личности, надстройку души – “самость” и ”дело”, от её основания – индивидуального богоданного прообраза. Всегда можно простить человека в его “наготе” душевной, но грязные деяния, отсечённые от истинной сущности, сброшенные “ветхие одежды” заблуждений, должно беспощадно сжигать и гневом человеческим, пока не пришёл черёд Господнего гнева”.
Неизвестно, что поняли подвыпившие пацифисты, однако сочли за лучшее, побыстрее расплатиться и покинуть бар.
Тот эпизод мне напомнила случайная строка, в его записях (одна из немногих, не отмеченная датой):
“Всё-таки, раз уж ты пока, как индивидуальный синтез души и тела ( как самость ), не бессмертен – наверное, имеешь некоторое право, на чувство частной ненависти.”

Злым был Пётр Сводин? Да, нет. Хотя, и добреньким, уж точно, не был. Может, он боялся смерти или очень любил жизнь? Может быть – втайне. По крайней мере, внешне это, никак не проявлялось. Запало его скептическое, на ворчание жены, по-поводу очередной выпивки: “Ну, дай мне умереть, в своё удовольствие!” Как-то не очень  согласуется со страхом смерти. А про любовь к жизни, он выражался просто-таки цинично, мол, лучше бесчувственный секс, чем неразделённая страсть.

3

Какие странные мысли приходили мне в голову за чтением записок, Петра Сводина. Записок... Наверное, правильнее их назвать философским дневником. Злой, добрый... Боялся смерти, не боялся... Ерунда, всё это! Пётр был обычный человек, со всеми слабостями и достоинствами, нормальному человеку, присущими. Но он был прирождённый философ! Стихийный или наивный философ, каких, в избытке родит Русь, во все времена!
Я долго допытывался у бывшей жены Сводина, Варвары Николаевны, довольно неглупой, эффектной, неопределённого возраста женщины, после развода успешно занявшейся каким-то бизнесом, о жизни Петра, в последние годы. Но толком она ничего не знала. Лишь то, что жил он у дальних родственников, в деревне Логиново, под Можайском. Оттуда и пришло сообщение о госпитализации. Из всего “наследства”, ей передали лишь старенький компьютер – “двоечку”, да небольшую библиотеку, из несколько десятков томов.
Однако, какие это были тома. Я “облизывался”, ласково поглаживая их потёртые, потемневшие корешки. Платон и Аристотель. Кант и Ницше. Весь изданный в СССР Гегель. Флоренский, Франк, прот. Булгаков, Лосев. И тут же Бор и Планк. Последние книги Пригожина и, даже, изданный в Кембридже сборник “Superstrings. A Theory of Everything”, на  английском, зачитанный,  до неприличного состояния. А из художественной лишь Шекспир, Гёте, Гоголь и Одоевский. Интересный набор. Но причём здесь, его синдром?
Так, не выяснив ничего путного, у госпожи Сводиной – странно, что она вообще выполнила просьбу Петра  (в этом я не сомневался), и обратилась ко мне, для разбора наследия, я решился навестить его деревенских родственников.

Бородинское поле встретило меня хлёстким холодным дождём и заметающим водяной мглой глаза, порывистым ветром. Что поделать – октябрь – не лучшее время, для экскурсий, по местам боевой славы предков. От села Бородино, куда я добрался на попутке, до деревеньки Логиново, пришлось ещё топать несколько километров, по измученному сельхозтехникой, старому асфальту, положенному, видимо, прямо на песок. Так что, когда, дедок, в засаленной телогрейке, оказавшийся двоюродным братом Сводина, после долгих объяснений, пустил меня на порог своей избы, я был абсолютно мокр, стучал от холода зубами и, вероятно, был похож на тех французов, что с позором отступали из Москвы, зимой 1812.
На моё счастье, в русских деревнях, не забыли секреты самогоноварения, и, вскоре, мы со стариком, которого звали Фёдор Степаныч, сидели за столом, а согревающее зелье двойной “суперочистки”, умиротворяющее растекалось, по моему намучившемуся за день организму. (Как сказал мне по секрету хозяин: это Петруха сварганил ему новой конструкции аппарат, и теперь не надо мучиться с тазиками.)
Ставший вскоре весьма словоохотливым Степаныч рассказал, что Пётр нагрянул к нему летом 1998 года, как раз накануне нежданного и поголовного бегства новорусских пижонов, казалось, всерьёз и надолго оккупировавших исторические места и вовсю разворачивавших там туристическую индустрию. Читатель может подумать, что именно так выражал свои мысли деревенский дед, всю жизнь проработавший совхозным скотником. Так нет, -- это моя убогая интерпретация его красочных, сочных  выражений. Я, просто, не имею таланта, передать всю первозданную образность природного русского языка, не тронутого городским сленгом и  телевизионным новоязом.
Старик сначала подумал, что кузен приехал погостить – побродит по местам былых сражений, накупается в Московском море, словом, отдохнет от городской суеты и, с первым же осенним дождичком, укатит обратно, в свою дорогую столицу, --  однако, Сводин остался на зиму, а потом вообще крепко укоренился, в избе бобыля. Степаныч был рад: теперь и распить бутылочку можно было с интересным собеседником, и с нехитрым  хозяйством легче управиться, и деньги появились, “досель, в количестве нежданном-негаданном”. 
Откуда у удачливого предпринимателя деньги, я, естественно, догадывался. Присущим ему уникальным чутьём предугадав дефолт, Пётр успел сделать необходимые действия, по сохранению  своих капиталов, перед тем, как свернуть бизнес. А в последствии, на радость деревенским соседям, он ремонтировал всевозможную бытовую технику, от пылесоса, до видеомагнитофона, во всей Бородинской округе, что, по-видимому, приносило вполне достаточный, для сосуществования двух одиноких мужиков, доход.
Не считая общения с “клиентами”, образ жизни он вёл замкнутый. Постоянно что-то записывал или сидел у монитора, привезённого ему кем-то компьютера. Той самой “двоечки”, которую потом забрала мадам Сводина.  К сожалению, Степаныч не мог точно описать того единственного за все годы гостя (думаю, это был просто курьер), и возможная ниточка к дальнейшей информации обрывалась. Не знаю, что я, вообще, рассчитывал разузнать, оправляясь за сто с гаком вёрст, -- захмелевший дедок больше хвастался своим братом – “большим человеком”, чем придерживался фактов его отшельнического бытия, но, может, и впрямь, ничего особенного, способного привлечь внимание простоватого деревенского жителя, и не происходило.
 Однако, на утро, после  нашего застолья, опохмелённый мной Степаныч, с заговорщицким видом, поманил меня, к двери покосившегося сарайчика. Рискуя сверзнуться с почёрневшей от многолетнего попирания сапогами лесенки, он забрался под крышу, и вытащил, из под балки, связку завёрнутых в клеёнку общих тетрадей.
-- На, почитай, -- сказал он, спустившись, и передавая мне их, словно священную  реликвию. – Не ведаю, какие такие тайны здесь, а, токмо, перед самой больницей, братишка просил отдать, коли путный человек наведается.  Вестимо, ты путный и есть... Я давно ждал... – и Степаныч, странно хлюпнув носом, поплёлся в избу.

4

Разбор тетрадей, исписанных мелким чётким сводинским почерком, занял немало времени. Я не обладаю ни специальными знаниями, ни достаточной научной эрудицией, дабы оценить их значение. Многое оказалось и  вовсе недоступным моему интеллекту. Наиболее простое, как мне показалось, из всего прочитанного было следующее:
“Богословы, теологи (в частности о. Павел), без устали, непрестанно доказывают триединство, триипостасность Единосущего Бога, ссылаясь на трёхмерность пространства и времени сотворённого Им мира, а также, на остальные триады бытия от грамматики до жизни разума, забывая что, во-первых: время – само по себе, одно из измерений Мироздания,  во-вторых: оно, отнюдь, не является трёхмерным, а в-третьих, и главных: при бесконечном упоминании, о Софии, о Премудрости, о Богородице, совершенно не отдают себе отчёта в том, что это, очень вероятно, есть ещё одна – четвёртая ипостась Единосущности.
Кратность сущностных свойств бытия трём никак недоказуема – (хотя религиозные философы и не претендуют на доказательность, а настаивают, на безусловной вере в это, как в данность). Кратность же двум, встречающуюся не менее часто, не принимают всерьёз. Однако, как быть с симметрией, дуализмом свойств элементарных частиц, двухполюсным силовым взаимодействием, двуполым биологией и т.д. И это, при том, что, в настоящее время, состояние научного познания природы Вселенной далеко, от сколь угодно удовлетворительного. Кратность вполне может и возрасти, до больших значений. Остановимся на сём подробнее.
Сначала, разберёмся с симметрией. Линейная – относительно некой выбранной точки – имеет только два варианта, поверхностная – относительно системы координат – уже четыре, пространственная – в каждом из квадрантов – восемь.
Относительно дуализма элементарных частиц. А быть может, они обладают не только волновыми и корпускулярными свойствами. Если принять троичность за аксиому, должно присутствовать и третье, пока неизвестное качество. Но тогда, отчего же только лишь одно?
Коснёмся антропологии. Принято считать, что у человека пять основных чувств: зрение, слух, обоняние, осязание и вкус. Однако,  с налёта можно предположить, что homo sapiens обладает ещё несколькими, доселе не изученными в полной мере: интуиция – в своём пределе имеющая ясновидение, чувство присутствия  иного разума, в некой области пространства – в пределе телепатия, чувство времени, которое уходит своими корнями, в генную память и простирается в мистическую, предчувствие личного бессмертия.
Издревле считали, что материя Вселенной состоит из четырёх исходных элементов: огонь, вода, земля и воздух. Так как же учёные мужи, говоря о трёх агрегатных состояниях вещества, уверенно забывают о плазме. Конкретно – о прото- и гиперплазме. А если, не увлекаясь аналогиями, только вспомнить, о лазоревом софийном сиянии. Об этом можно  говорить много и долго.
Но пора вспомнить о четвёртом измерении – о времени. Напрасно считают данностью троичную природу времени: прошедшее, настоящее и будущее. Настоящее – не состояние времени, а плод субъективной деятельности разума, осознание им своего мгновенного состояния, в данной точке пространства, на отрезке процесса становления бытия.
Предположим, что время имеет, по крайней мере, два измерения. Одно – время становления бытия, второе – время становления разума, духа или мышления. Обе временные оси координат (обозначим их x и y соответственно), по-видимому, расположены, под неким углом а друг к другу. Тогда (y1- y0)cosa, т.е. проекция отрезка времени мышления, на время становления, и будет настоящим, для данного субъекта. Отсюда вытекает, что чем cosa меньше, тем человек быстрее соображает, говоря проще – умнее. При а = 90, разум соображает бесконечно быстро, или его становление практически не зависит, от становления бытия. Такой разум надмирен или божественен, и предполагает вечное существование.
Всё сказанное не претендует на догматическую непреложность, а лишь имеет целью показать, какая существует бездна не только неведомого и загадочного, во Вселенной, для нашего юного разума, но и какие скрыты перед ним перспективы дальнейшего восхождения горе.
И как бы ни манили нас всеобщим равенством и благоденствием, как бы ни пугали деградацией, тепловой смертью или иным концом Света, в этой таинственной Вселенной, неизвестно точно откедова взявшейся и асимптотически куда приближающуюся, никакие “измы” и “ипсисы”, отделённые от текучего бытия бесконечно малыми величинами,  достигнуты быть не могут. Поскольку, тешу себя надеждой, Вселенная эта находится, в бесконечности насквозь актуальной, а не дурной, переполненной ненасытной потенциальной жадностью неведомо какого черта лысого”.

В сводинском “дневнике”, поражает причудливое сплетение профессионального технократизма и весьма широкого, вероятно благодаря самообразованию, гуманитарного кругозора. Не знаю какую научною или культурную ценность представляют эти материалы , но по крайней мере, их изучением должны заниматься не дилетанты, которых сам автор на дух не переносил, а профессионалы.
Но не могу удержаться и ни привести ещё некоторые отрывки, характеризующие эволюцию мышления моего приятеля, за последние годы. И следа раздражения не было у Петра Сводина, в первое время его “схимничества”. Размышления носили общий характер, будто он просто, наконец, мог выразить, в некой форме, свои многолетние думы и чувства.
“Почему-то люди, не мучающие себя “проклятыми вопросами”, так любят советовать. Вероятно, у них на всё есть готовый, абсолютно точный ответ.               
Очень может быть, количество таких ответов ограниченно, и даже не особенно велико, ввиду единственности ювелирно огранённого алмаза истины, но вот вопросов вокруг него – бесконечная непроглядная тьма.
 А может быть, каждая жизнь – это материализовавшийся физическим телом вопрос Вездесущего самому себе, -- Да, кто же, всё-таки, Я – есть?!”
Так он писал, в первые месяцы. И ещё:
“Искони известно, что никто не волен родиться или нет, никто не свободен, от физической смерти. Так откуда же у людей такой непомерный, нечеловеческий гонор?  Не от подспудного ли чувства, что душа-то существовать будет вечно.
Так что,  как спрашивал, хотя и по иному поводу, Иван Карамазов, -- всё позволено, если Я, в какой-то другой эманации бессмертно,  раз почти что Бог? Но ежели дело обстоит именно таким образом, то и вечно будешь тянуть за собой весь груз совершённых поступков,  вожделений и помыслов. Подумай, собираясь в путь!
Если же нет, и душа всё-таки смертна,  то очнись! Ты – раб, песчинка, на продуваемом всеми ветрами бесконечности чердаке Мироздания. Ничего толком не можешь, ни предвидеть, ни кардинально изменить. Умерь свой норов, и слушайся Папу! А то – худо будет!”
Или:
“Только осенит гениальная мысль, о сферичности Вселенной, как тут же натыкаешься на прозрение Парменида, что бытиё шаровидно: “Истины круглое сердце, в круге её совершенном”.
А ведь, действительно, истина  всеобъемлюща, непреложна и многогранна, т.е., для удобства примитивного человеческого рассудка, метафорически может представляться правильным выпуклым многогранником, с бесконечным числом граней, что в пределе своём, и есть шар. И существует этот шар, в неком пространстве, среде или где-то там ещё, субстанции недоступной, для познания никаким содержимым, им всеобъемлимым. Отмахнувшись, для сохранения неустойчивого равновесия ума, от всех попыток пытливой, но бессильной мысли дать этому ЕЩЁ какое-либо приемлемое определение, усталый человек просто назвал непознаваемое ХАОСОМ”.
“Если интерпретировать удобный абстрактно-математический подход иначе, с учётом действительной сути понятий, то можно сказать, что точка – есть место, сколь угодно, исчезающе-малой площади; линия – полоса, исчезающе-малой ширины. Так что же такое, в таком случае, наше пространство? Четырёхмерное состояние сущего, бесконечно близко, по точности, описываемое трёхмерными функциями?”
Я оставляю без комментариев приведённые фрагменты, по изложенным выше причинам, но, в дальнейшем, вряд ли смогу удержатся, от кратких замечаний. Первые нотки неудовлетворённости бытиём появляются ближе к весне первого года деревенской жизни:
““Незаменимых нет” – какая чушь! Утрачены древние секреты. Забыто многое, из мастерства предков, их знаниями мы владеем лишь частично. Никто не будет спорить, что замена одного компонента, в композиционном материале, на другой, пусть и сходный, ведет, к изменению свойств, и далеко не всегда, в лучшую сторону. Как же можно, так походя, судить о человеческом факторе. Каждый человек незаменим, уже, в силу неповторимости своей индивидуальности”.
О человеческой индивидуальности, о творчестве Сводин всегда рассуждал охотно и много. Я даже подозревал, что он тайно пишет стихи, по крайней мере, и этому отдала дань часть  его многогранной натуры. И сейчас мне кажется, что, под какими-то ещё деревенскими балками или стропилами, лежит завёрнутая в клеёнку гениальная рукопись Петра Сводина. Или холодный интеллект так приморозил в нём чувственное начало, что он ограничился лишь спонтанными афористическими заметками. Было бы жаль! Но это весьма вероятно; к писательской среде Сводин относился немного саркастически, а к гениям иронично-сочувственно.
“Если человек называет себя гением – это защитная реакция психики неудачника. – Как-то, сказал он. И добавил, усмехнувшись в сторону. – Прижизненная слава – только лесть небес!”
В рукописи развёрнута шире и, я бы сказал, --  добрее.
“Каждый настоящий художник, сознательно подчинивший  судьбу творчеству, обязательно должен таить, в глубинах  сознания, непоколебимую уверенность в своей потенциальной гениальности. А иначе, теряется вектор жизни, а скаляр личности бесследно и бессмысленно растворяется, в концентрированном растворе протоплазмы Мироздания.
Но при этой своей уверенности, он отчётливо должен понимать, что гениальность не врождённое качество мозга или непрерывная функция мышления, не черта характера, а кратковременное психофизическое состояние вдохновения одухотворённого разума и почти до осязаемости проявившейся, в метафизической реальности души, способностей, в данный конкретный момент, к когерентному испусканию потока творческой энергии”.
А на полях наискось написал:
“В любом отечестве есть свои пророки. Только современники их не очень замечают. Может, и к лучшему. Кому понравится, когда рядом с тобой живой пророк. Да и люди они, как правило, нелёгкие. Экзальтированные, нервные, со скверным характером, как правило – сильно пьющие, если не хуже. Примеров тому – тьма”.
И рядом:
“Бог его знает, что важнее – жизнь человеческая, как непреложная самоценность, или её концентрированный результат, в частности, в виде искусства?”
Как-то Пётр Всеволодович, находясь в весьма худом настроении, поведал мне одну притчу.
“Как-то архангелы спросили у Всевышнего:
-- Кто лучший военноначальник на свете?
-- Видите вон тот захолустный городок? Видите покосившийся домик, на окраине? Там сидит сапожник  и тачает обувку. Он и есть лучший! – ответил им Бог.
-- Но почему так, Боже Всемогущий?
-- Вы и так, уже, всё поняли! Потому что не спросили – кто лучший на свете сапожник...”
Чувствовалось – обида живёт в сердце Сводина. Как он ни старался, не получалось быть этаким насмешливым сторонним наблюдателем-иномирцем.

5

В первые годы своего бородинского отшельничества, Сводин действительно в основном занимался самопознанием. Напомню его слова:
“В моменты самопознания, исследования собственного, предмирнозаложенного в тебе информационного содержания, говоря по-русски – когда копаешься в своей душе, интеллектуальные силы твари сущей становятся эгостремительными, а не эгобежными.”
Однако, дальнейшее не подтвердило логических умозаключений стихийного философа. Да, и с большой натяжкой. даже мысли начального периода можно назвать “эгостремительными”. В прежние времена он часто повторял:
“Качество человеческой силы и ума, в мужестве адекватной самооценки”.
Но читая следующее:
“Гордость – есть защитная реакция трансцендентного сознания. Потеря самоуважения – основная причина дисгармонии личности и духовной деградации.
Лень – это не порок и не слабоволие, а нежелание заниматься чуждым своей натуре трудом, без результатов которого вполне можно обойтись.
Гордый Лодырь – часто голодранец. Но это отнюдь не означает человека павшего и убогого, скорее – не отступающего, от  своих жизненных принципов. Но как всё чрезмерное,  мутирующий  в горлопана голодранец -- существо крайне неприятное.
...
Я понимаю лень – как, если не отвращение, то равнодушие к мирской суете...”
Неясно, чего здесь больше – позы или попытки оправдаться, перед воображаемым читателем-оппонентом.
Я не богослов, и не могу судить, о степени крамолы, в отношении Сводина к Богу и богоискательству. Но он, подобно всем русским интеллигентам, беспрестанно изводил свой разум «проклятыми вопросами», о смысле жизни. Только не опоздал ли Пётр Всеволодович, на столетие?

“Истинная задача любой религии, любой философии, вообще всякой антропологической теории помочь человеческой личности, осознать необходимость своего собственного существования во Вселенной”.
Данный тезис можно считать определяющим, по отношению Сводина к вере. Я не могу взять на себя смелость и судить о религиозности Петра Сводина; рациональность его, в этом вопросе, лучше всего иллюстрируют такие записи:
“Наши сомнения, неверие, в существование Бога-Творца, с абсолютным разумом и беспредельным могуществом, вполне естественны, вследствие тех его мудрствований, а может забав, которые эти самые сомнения порождают.
Полудобровольная смерть Христа, на кресте, и его воскрешение – жертва ли? Может, попытка самоутверждения или насмешка над человечеством?
Нет, не мог Господь Бог не создать себе зрителя, соучастника и заинтересованного наблюдателя. Даже имея бесконечное терпение,  вечно творить “в стол” - это слишком, и для самодостаточности Всевышнего! ... А вдруг Ему понадобился, если не соавтор, но редактор?
...
Всё происходящее имеет смысл только в Бесконечной Эволюции Пространства-Времени, и представляется человеку, как становление качества бессмертной его Души, преданной Вечному Богу-Творцу.
Но мне мало ВЕРЫ! Нужна УВЕРЕННОСТЬ!
...
Существование одухотворённого разума данной творческой силы – достаточное условие, для существования целой цепи подобных состояний субстанции Вселенной (её функции), по нарастающей устремлённой в бесконечность, к абсциссе абсолюта. Бог  -- это то, к чему мы сами себя тянем за волосы.
...
Бог всеведущ, потому что все сущие мироздания – Его уши и глаза. Да и сам ты – в их числе.
...
Если человек – Божье подобие, совсем не обязательно означает, что Бог подобен человеку. Человек подобен лишь одной, сыновней ипостаси, да и то только внешне!”
Возможно, что всё это очень наивно. Однако, как я понял, Сводин и не обещал никаких откровений. Возможно, он, и впрямь, “развлекался, как умел”, коротая бородинские вечера. Чего стоит почти хулиганская фраза на латыни?
“Cogito veritas ergo sum, noli memento – veritas in vino!”*
_________
* Мыслю истину - следовательно существую, но помни - истина в вине! (лат.)

А уже на следующий день – такая интерпретация:
“Меня мыслят – следовательно, я существую. Cogito ergo sum – лишь эхо, частный случай”.
В конце концов, не важно, был ли религиозен Сводин – но не оставляет сомнений – он был прирождённым метафизиком.
“ВСЕГДА. Что это за временная категория? Это актуальная Вечность. Бессмертие, как его привычно понимают любители фентази, --  Вечность потенциальная или “дурная”. (Время хронологическое – только числовой ряд, ось координат – удобно для ориентации, но ни метафизического, ни важного физического смысла, не содержит.)
Индивидуальная личность, как подобие Божие, антиномична. Насквозь и “по большому счёту”. Она и смертна, и бессмертна. Смертна – в потенциальной Вечности, бессмертна – в актуальной. Имеет свободную волю, и подчинена фатуму.  А вот отношение свободы личности, к фатальности, в каждый момент  хронологического времени, со всеми внутренними и внешними реакциями, и есть её индивидуальное качество”.

6

Качество человеческой личности – вот, наверное, главный вопрос, мучивший Петра Всеволодовича всю его жизнь!
Не пожалев времени, сил и нервов, перешагнув через свои “комплексы” (наверное тоже грозящие, в определённых обстоятельствах, обратиться различными фобиями), приобретённые за последнее “демократическое” десятилетие, я встретился и побеседовал с бывшими бизнезпартнёрами Сводина. Вероятно, в нынешние времена, в бешеном ритме перемен, подзатерялась поговорка: “О мёртвых или хорошо, или ничего”, и мне, не обременяя свою совесть уважением к другу покойного, рассказали, о “ренегате” и “дезертире”, много весьма неожиданного и нелицеприятного. Далеко не ангелом был Пётр Сводин. Да, в нашем государстве, сегодня, бизнес, как и политика, -- мерзкая, склизкая смесь коррупции, криминала и беспредельного цинизма. Абсолютно вне морали. Но напрасно случайно читающий эти строки ожидает найти нечто пикантное. Хотя, думаю, любители посмаковать запахи нижнего белья творческих натур, устали на первой странице.
 Но замечателен тот факт, что отшельник, через несколько лет после своего, так называемого “ренегатства”, приезжал в Москву, и прожил там целый месяц, улаживая оставшиеся дела. Не сомневаюсь – тогда и произошло у него,  с прежним окружением, “Бородинское сражение”. В результате “Москва была предана огню”. Именно после этой поездки, произошёл окончательный перелом в настроении Сводина.
Не мог человек, который старался как-то примирить личность эмпирическую, со всей её мирской греховностью, с высшим, космическим бытиём духа, стать отстранённым, от деградации Родины. Если накануне отъезда, в его тетрадях, то и дело встречались размышления о тварной антиномичности:
 “В постановке заведомо невыполнимых задач и стремлении к недостижимым даже теоретически целям есть не только своя сокровенная прелесть, но здравый практицизм. Такая исходная жизненная позиция  самоорганизующегося сверхпытливого разума не только придаёт, пусть субъективное, пусть иллюзорное, но стабилизирующее ощущение осмысленности, целесообразности, а может, и нетленной значимости его личного бытия. Одновременно  происходит преодоление бесчисленных конкретных рубежей, решение множества частных задач и насущных проблем, приходит понимание побочных и сопутствующих процессов. Примером могут служить и поиски философского камня, и попытки создания вечного двигателя, и фантазии, на тему теле- и хронопортации.
Притом надо вникнуть – судьба человека – не просто непредсказуемая кривая и ломаная линия реальной жизни, покоящаяся в трёхмерном, пронизанном стрелой времени космическом пространстве. Это, по крайней мере, триипостасная переменная, бегущая сквозь многомерное психоэнргетическое непостоянство неуёмного необратимого творческого становления Вечности”.
На полях постоянно мелькали пометки:
“Легкомысленно говорить, что будущее никак не воздействует  на настоящее. Это всё равно, как отрицать влияние цели, на  побудительную причину и повод для действия”.
“Неизбежность неожиданной случайности – свойство закономерности непрерывного становления бытия”.
Заметно было – Сводин ищет компромисс, с совестью своей души.
“А давайте рассматривать бытиё только лишь, как диалектическую пульсацию антиномий...
Не гармония ли – сбалансированность ощущений личностью вечной сущности своей духовной основы и необходимости присутствия её в Вечности?...
Тело человеческое – это инструмент его бессмертной души, ваяющей из материала реальности творение под названием судьба”.
Даже лёгкая грусть появляется:
“Пора бы давно разобраться: я ли подстраиваю эмпирическое бытиё под свои интеллектуальные и физические возможности; или же, ощущая всю иллюзорность подобного мировосприятия, в целях самосохранения разума, своё отношение к бытию, адаптирую, к его властной силе, над моей больной физиологией и ограниченным умом бывшего советского человека?”
И после возвращения в Логиново:
“Ханжество и Пошлость – единоутробные сёстры Цинизма. Его крайние проявления. Цинизм присутствует в любой эпохе. Но в зависимости от социальной структуры общества, превалируют или пошлость, или ханжество”.
Дальше – больше:
“Жизнь – безусловно, некая функция. Однако, с таким количеством независимых переменных, что рехнуться можно”.
“Вот, если всё моё трансцендентное вывернуть наизнанку – какая прелестная божественно-сатанинская космогония получится”.
В его интонациях теперь не грусть, но горечь:
“Российский застой был подобен торфяному болоту. Оказалось достаточно плохозатушенного окурка, и беспощадный огонь ринулся без разбора поглощать окружающее пространство...
Когда враг не сдаётся – его уважают! К сожалению, не сегодня и не у нас...”

Постепенно Сводин успокаивается, но мысли его меняют свою направленность. Он всё больше обращает внимание, на социально-историческую сферу. До этого момента, от прочитанного, у меня создавалось впечатление постоянного спора Петра Сводина, с мыслителями прошлого, которые не удовлетворяли его потребности, в отыскании метафизической идеи, способной создать, хотя бы, иллюзию цельности личного мироощущения, умозрительную опору бытия. Чувствовалось: не годится ему: ни кантовский “чистый разум”; ни гегелевская диалектика; ни Франковский “Смысл жизни”, с его разделением на “божие” и “кесарево”.
Однако, теперь, спор обретает характер гневной насмешки. Он пишет:
““Умом Россию не понять...” - эта строка русского поэта, который, между прочим, был профессиональным дипломатом, налипла на уста всеядной безвкусной псевдоинтеллигенции, довольной простотой объяснения всего, залегающего в глубинных пластах причинности человеческих поступков.
Но, по-видимому, умный политик, говоря это, подразумевал ум западный, прагматичный, косный в своей рационалистической эгоистичности. И точнее даже не ум,  а лишь его сугубо рассудочную часть.
Католическое восприятие бытия, исковерканное варварской перелицовкой религиозных догматов, при совершенном незнании метафизической сущности троичности (наделение Бога Сына качествами Бога Отца), не может, при всём старании, постигнуть мотивы движений души православной. То, что для русского человека ясно, как божий день, для них извечно тайна, за семью печатями. Непонимание сути триединства неизбежно приводит к непониманию, укоренившейся, в русской православной душе, веры, в богоданность царственного самодержца. Возникает смешение понятий смиренного послушания божьей воле и рабского сознания. Однако, вся тысячелетняя история России, со всеми её “бессмысленными и беспощадными” всплесками народного гнева, против мирских тиранов, непокорность иностранным “благодетелям”, пытавшихся освободить россиян от “извечного рабства” (как они понимали крепостное право, а впоследствии, пускай и основанную на иллюзорной мечте о идеальном, преданность отечеству, в том числе и вождю, как символу его) – лучшее доказательство духовной свободы мыслящего о вечном разума.
А вот католики, признав, в конце концов, папско-римскую непогрешимость, лишний раз расписались, в собственном  рабском преклонении души и ума, перед авторитарностью избранных человеком властителей.  И если, в православном сознании, неистовая тирания есть кара Господня, то в католическом – осознанная необходимость”.
Не знаю насколько искренен Сводин рассудком, но сердцем ему было необходимо верить и надеяться, на  возрождение великой страны.
“Странный, мягко говоря, вопрос – а нужна ли России национальная идея?
Народу любой страны, ощущающему себя цивилизованным, неповторимым геополитическим социумом, желающим занять своё особое место в мире, не осознавать свою национальную значимость невозможно. Так называемую национальную идею нельзя выдумать, высосать из пальца, в угоду диктату социальной ситуации. Она существует с того самого момента, с которого сформированная нация, начинает чувствовать саму себя.
У России всегда была, есть и будет национальная идея. Только не надо её путать, со сколь угодно долговременной стратегией экономического и политического развития! А то, что ни политикам, ни философам, ни иным мудрецам, до сих пор, не удалось сформулировать её в доступной, простой и понятной форме – это, простите, от их прагматичного и суетливого растекания “мыслию по древу”.
Идея эта всегда витала в умах, чувствовалась всем нашим многонациональным народом, который видел себя лидером духовной и культурной эволюции человечества.
...
Утрата стратегической национальной идеи и как следствие – поляризации государственной идеологии и реальной политики власти, несоответствие масштаба и качества приоритетов, исторически сформированному духовному и культурному потенциалу народного самосознания, не говоря уже об отсутствии структурирующей это самосознание интеллектуальном философском осмыслении метафизического смысла и глобальной космогонической  цели своего становления в бытии, наиглавнейшая причина деградации  этнических сообществ”.
Сводина теперь раздражает почти всё, но особенно – никогда не почитаемая творческая среда.
“Не вам вякать, об упадке русской культуры, эстеты доморощенные! Для вашей братии, кичащейся своей причастностью, к миру искусства, чтобы сойти за шедевр, любому произведению достаточно быть скучным, малопонятным и циничным”.
Последняя запись в тетради, как бы поводит черту под его мыслями и чувствами последних лет.
 “Россия жила и живёт, скорее, по Платону, чем по Аристотелю – основателю логики.
Чем поляризованнее мироощущение человека,  тем  труднее отыскать свою аристотелевскую середину, которая, к тому же, не строгая точка, а область. Тем более, это относится к целой нации. А русский народ, в силу своего исторического развития и географического положения, ещё как поляризован.
Однако, будь хоть славянофилом, хоть западником; хоть монархистом, хоть коммунистом – не старайся встать левее Платона.
Но как ни выпукло проявляется весь утопизм, эсхатология, идеализм и алогизм нашей евразийской натуры, в истории России, ещё ярче, контрастней высвечивается, так называемая, загадочность русской души, в судьбах и столкновениях конкретных личностей. Но ведь известно, что сильные взаимодействия имеют место именно в микромире. И, следовательно, самые бурные страсти бушуют, в наших сердцах и головах – наших индивидуальных микровселенных.
Но раз уж Провидение сочло разумным, допустить твоё рождение, на этой странной и огромной заповедной  территории, постарайся не обосраться и остаться человеком, даже в том случае, если, несмотря на все поиски, веру и надежду, не обнаружил в себе явных талантов.”

Естественно, не мог наивный мыслитель  Сводин создать сколь угодно цельной философской концепции. И не метафизических схем или гениальных озарений я искал, разбирая его пёстрые наброски. Причина фобофобии, страха страхов, болезни болезней, развившейся, в острое психическое заболевание, и, в конце концов, приведшее к скоропостижной кончине, от разрыва сердечной мышцы – вот что мучило меня весь год, после его смерти. И я уже совсем было потерял надежду отыскать ответ, когда, случайно достав из коробки, в которой Пётр хранил  чистые дискеты, первую попавшуюся, чтобы переписать для себя некоторые файлы с винчестера, наткнулся, на последние его откровения.
Записывал их уже больной, полностью потерявший ориентировку, в окружающей действительности человек, поэтому я не буду здесь приводить ни строчки. Обмолвлюсь лишь, что ужас от соприкосновения с реальным положением дел в России, буквально захлёстывал его рассудок, уже не способный найти убежище, на трансцендентном тихом островке саморефлексии. Этот ужас, от страха сойти с ума, и помутил его слишком рациональное и  честное сознание. Не смог Пётр Сводин убежать от мира, который, словно новорусский джип, настиг его, и, впотьмах,  не заметив несчастного пешехода, зацепив бампером, вытолкнул на обочину. И не оказалось, в тот момент никого рядом, дабы оказать раненому квалифицированную помощь.
Конечно, было бы сильным преувеличением, утверждать, что культура понесла громадную потерю, в лице бородинского мудреца, но трагедия творческого разума, не закалённого настоящей, неподдельной духовностью, отторгшего эрзацидеологию юношеского воспитания, явление у нас настолько обыденное, что становится, и впрямь, страшно жить, в таком индифферентном и равнодушном квазичеловеческом обществе. Думаю, дурофобия и подлофобия всем нам не грозит.
Закончу стихотворным отрывком:
Что ты хотел? Таланты, словно тени,
На суету ложатся, как попало.
Но и смеясь над хаосом Вселенной,
Быть искренним с собой – отнюдь, не мало.
Декабрь 2004г.