Чума

Они вечным заветом повешенных вытекают из пальцев песками,
оседают на дне, потонувшем под пологом алых морей.
Если тернии нежно ласкаются - то лишь морфиевыми шипами,
если свет научится плакать - лишь агонией сожженых дней.

Они были немым откровением, пустоту вострым посохом гладя,
собирая костлявыми пальцами осторожные зерна сознанья -
всё святое сорвалось, как голос - в лоскутах тишины и в разряде:
если есть где-то кодеш, то прах ее лишь развеялся в воспоминаньях.

Из всех солнц, что вплывают ладьею на проклятое тело Урана,
лишь одно оказалось повержено синевой, одержимою властью:
я смотрю под свой ноготь и вижу там целый театр из буйства изъяна,
букет красок разъеденных, павших на холсты мазками и страстью.

Я вдыхаю смолистыми легкими карой Божьею залитый воздух,
и внимаю осколкам из города, сыпят что миражами и ложью.
Там - три тысячи дюжин чертей из двух лилий, разбитый подсолнух:
я хочу познакомиться ближе - с твоей самой бубонною кожей.