В войну. 18 глава

18 глава

После встречи нового года, прошло два дня. На передовой пока по-прежнему всё было относительно спокойно. Первый батальон час назад заступил в боевое охранение полка. Разводящий старшина Васильев выставил на постах, по окопам передней линии своих людей, прикрывая лицо от лютого январского ветра, возвращался в свою землянку. На пороге его встретил встревоженный чем-то земляк, протягивая кружку кипятка.
– Емельяныч, околел? Греться пока не придётся, только что посыльный из штаба за тобой прибегал, Ковылёв к себе затребовал. На, глотни, согрейся и топай, вдруг, что важное случилось. Или отрезвел, за скорую свадьбу жалиться станет.
– Что ты мелешь, Гринь, быстрее благодарить. Мы же с ним за неделю до этого по душам толковали. Намекнул мне, что Татьяна, на уговоры не идёт ни в какую. Ну, а тут всё так сложилось здорово, помогли сообща человеку. Нет, что-то другое. Ладно, чего гадать, пойду, – возвращая недопитую кружку Лапшину, ответил Анисим. – Ты тут прикрой меня, если задержусь. Ветер лютует, смена каждый час. Хорошо?
– Не беспокойся, подменю, конечно, иди, потом обскажешь по порядку.
На крылечке командирской избы, нос к носу столкнулся со спешащим куда-то Кулёминым.
– Здорова, дядя, что опять не весел? Ноги не заморил?
– Ты об чём гутаришь, пустобрёх яловый? Что тебе до ног моих? Свои поберёг бы, четь не казённые.
– У, суровый какой. Я про то, что плясать вскорости придётся. Ну да, заходи, давай, майор давно ждёт, от него всё узнаешь.
Отряхнувшись от снега, старшина быстро зашёл в дом. В передней никого не было.
– Есть кто живой, – громко кашлянув, спросил он. Почти сразу из-за шторки в одних галифе на босу ногу выглянул комполка.
– А, нашлась пропажа? Емельяныч, почаёвничай пока, я сейчас. – Анисим скинул шинель, повесил её на один из гвоздей, вбитых прямо в стену, вместо вешалки. Подошёл к столу, налил из неостывшего ещё самовара кружку чая и подсел с ней к печурке. Вскоре к нему вышла улыбающаяся чета Ковылёвых, в полном составе и обмундировании.
– Анисим Емельянович! Дорогой наш человек, друг! – начала Татьяна. – Мы вас, как следует и отблагодарить-то не успели, за вашу столь значимую для нас, теперь уже нашей семьи, услугу. Просим вас извинить за это.
– Да бросьте вы, ребята, пустое. Не стоило право, – заулыбался им в ответ Васильев.
– Погодь перебивать старшина, ещё не всё. Продолжай, Танюш.
– Анисим Емельянович! Нам сегодня очень приятно, оказать вам ответную, пусть меньшею, но всё же услугу. Вы присядьте, пожалуйста, – Ковылёв приставив ему стул, положив руку на плечо, заставил сесть. Татьяна вновь заговорила. – Здесь, вдали от родных городов и людей, вы стали для нас поистине даже более, чем отец. Сидите, сидите, – теперь и она положила ему свою руку на другое плечо.
– Все наши печали и тревоги, в некотором роде, стали общими. И столь радостнее нам сократить число ваших, передав вам письмо от лучшего друга. – Поняв о ком речь, Анисим всё же поднялся.
– От Горина? – его глаза мгновенно налились слезами.
– От него, отец, подруга Танюшкина из госпиталя к нам перевелась. С утра только приехала, передала ей. Извини, что задержали. Мы сейчас отойдём по делам, располагайся, читай. Это вот для лучшего общения, – поставил он на стол солдатскую фляжку. – На, держи, – передал он ему фронтовой треугольник. – Пойдём Танюш.
Не дождавшись, пока за уходящими хозяевами закроется дверь, Анисим быстро, но бережно развернул послание. Не сразу на двух исписанных мелким шрифтом листах, нашёл начало. Мешали слёзы. Смахнув их рукавом гимнастёрки, принялся читать.
«Приветствую тебя, дорогой брат мой, Анисим! Не по крови, к сожалению, брат, но по духу и убеждению. Если ты ещё помнишь такого, Евдокима Горина, тогда эти строки для тебя. Не буду спрашивать, как вы там. Знаю, не сладко. Сводки слушаю, скрипя зубами. Нет, ни от боли ран, больше от душевного беспокойства, что жирую тут вдали от передовой на излечении, когда ряды моих товарищей редеют каждый день.
Брат Анисим! Ты уж позволь мне так тебя величать. Я уже говорил тебе, что нет, и никогда не было во всём белом свете для меня роднее души, чем твоя. Ты не подумай, это тогда было ни в агонии от осколков, нет. Это действительно так. Мне часто снится, как мы с тобой, курим одну на двоих. Споры наши, беседы задушевные. Вот кому что снится, а мне это. Ты береги себя, дорогой. Одной мечтой живу, вновь оказаться рядом с тобой, с ребятами. Как прежде истреблять этих Гансовичей, помнишь, как Фёдор покойный их называл? Я ведь чуть с ним не встретился, С Фёдором-то, на том свете, конечно. Неделю на краю, между жизнью и смертью провалялся в беспамятстве. Четыре операции знакомец наш общий делал, которого я по малоумству своему за санитара принял. И впрямь светила, с того света вытянул. Почитай каждый день с ним теперь вижусь. Всё смеётся, вспоминая, как я ему табачок одалживал, когда с Ковылёвым для извинений отыскали. Привет вам всем передаёт, просит за Паршиной приглядывать, замечательный, хвалит, доктор из неё выйдет. Всё ли у них по уму сладилось со свадьбой, спрашивает?
Вот человечище этот, Константин Николаевич, представляешь, всех поимённо помнит, кого лечил, с кем работал, просто встречался. Голова, одним словом. Профессор. Курить только мне не разрешает. Смеётся такой, поймает меня за этим делом и кричит. Побойтесь Бога, батенька, я что же вас зря четыре раза перештопывал? Это сейчас для вас пострашнее пули будет. Отберёт табачок и уходит ругаясь.
И ведь нигде от него не спрячешься, где не заныкайся. На всё время находит. Третью выписку меня заворачивает. Не годен пока, говорит. Успеете ещё, любезный, пустить зверю кровушку. И чего ему не нравится? Здоров ведь уже, как бык. Вот дождутся они у меня. Сам сбегу. Ей Богу сбегу, как пацан какой. Ещё чуть проваляюсь, так вы и в Берлин без меня войдёте. Будете с Григорием Гитлеру кишки выворачивать, я же после от зависти сдохну, что без меня обошлись. Как он, Лапшин, кстати? Прости, что заревновал тогда, дурья башка. Хороший он мужик, настоящий, этот не в жизнь не выдаст. Видимо ты тогда не соврал, плохие в вашем краю не приживаются. Держитесь друг друга.
Ладно, Анисим Емельянович, буду заканчивать, за Светланой уже машина пришла. Не могла раньше сказать, что к нам перевелась, чего ещё бы начеркал. Жди меня дорогой, вскорости следом. После нового года готовится большая выписка, по слухам, на неё уповаю. Извини, как говорится, за слёзы-сопли, что выплеснул в письме, бывает. Как там Лейшинская гармонь, бережёте? Обидно, если утерялась. Я тут веселю местную братию, на госпитальной, развлекаю помаленьку.
Всё брат, Светлана уже грозится без письма уехать, надо заканчивать. Передавай всем мои наилучшие пожелания. С новым Вас годом! Ты главное береги, береги себя, старый. Вот я приеду, тогда посмотрим. А до этого, не геройствуй, особо, прошу. Всё, бывай, до скорой надеюсь встречи. Живы будем, не помрём! Храни тебя Бог…»
Дочитав, Анисим налил себе, полкружки из оставленной командиром фляжки. Выпил. Перечитал ещё несколько раз, то улыбаясь, то вновь утирая слёзы. Налил ещё. Перед тем, как снова выпить, сказал, оглаживая усы.
– Поживём, Евдокимушка. Бог даст, поживём, родненький, – выпив одним глотком, аккуратно сложив письмо, убрал в нагрудный карман.
Когда он вернулся к себе, дал прочесть Лапшину Горинскую весточку. Григорий порадовался с ним вместе, но видя его состояние, уложил друга спать, пообещав заменить его до утра на разводах.
Анисим уснул быстро. Сон был лёгкий, но путанный. То они с Ульяной чистили вместе в землянке оружие. То с Евдокимом выводили из сарая Буранку пастись. То, обнявшись с обоими, пели за столом песни. Сквозь сон, он то и дело бормотал, – Поживём ещё, конечно, мои дорогие, поживём…
---13.08.2018г.---
Продолжение следует…