muse

вытащи из меня бессоницу,
как вытаскиваешь осторожно кассеты
из магнитофона, внутри зажёвана кинолента,
всё перемоталось, перепуталось, закрутилось.
но ты их выброси, мы что-нибудь новое снимем.

вытащи из меня поломанный усилитель,
сломанную гитару, Курта Кобейна литий,
разрушенные рояль, скрипку и контрабас,
саксофон, на котором играл мне когда-то джаз.
видишь, черна как, копотью вся покрылась,
перегорела, разрушилась, переломилась,
не молилась, не веровала, но не закрылась,
а осталась, не опустилась.

что же  тебе я столького не сказала,
не поделилась, заглохла и замолчала,
значит, с другим я своё уже отзвучала,
а с тобою лишь было эхо
и то, когда рот открывала.

посмотри, не чиста как,
фальшива и одинока
муза моя снова на пороге закурит опиум,
она говорит мне: "я сплю, но на деле сломлена,
вытравлена, под капельницей лежу среди белой комнаты".

комната то - с такими больными палата,
но ни ума в ней и никакого злата,
у музы моей долги, письма о неуплате,
а она улыбается, исхудала, моя нарядная.

вытащи из-под иголки и из больничной койки,
муза моя так колка, режет больнее осколков
и оставляет под кожей стекла, фарфор и лица,
строчки, которые помнят лишь близкие, единицы.

вытащи, вытащи, дай ей наконец воплотиться.
дай ей светом заполниться, снова переродиться,
не всё же ей правду резко всем сучьим лицам
толковать за столом, а потом от горя напиться.

дай же ей чувствовать, дай растопить сей лёд,
что острее всех сабель, никуда не уйдёт,
дай наконец согреться ей всем своим нутром,
у неё внутри не всегда был такой бурелом.

и вот тогда мы снова внутрь поставим кассеты,
и на весь дом зазвучит мотив моей киноленты,
и тогда ты сыграешь блюз нам на саксофоне,
и мы настроим лад, позже заварим кофе,
окна откроем, балкон, чтоб доносилось до моря,
чтоб моя муза знала: теперь никакого горя.