Как сотворить мир (Фантастика в литературе)
«Люди хотят жить в простых временах»
Политический постмодерн (Виктор Пелевин)
Чукча не пророк
"Дружба со злом". Ольга Седакова на первом заседании клуба «Светлана Алексиевич приглашает»
Кто боится книг Светланы Алексиевич?
Жизнь между Алексиевич и Мориц
Как читать Набокова
Как читать Цветаеву
Как читать «Двух капитанов»
Как читать «Кортик»
Как читать «Витю Малеева в школе и дома»
Современная женская поэзия
Кто такие Ах Астахова, Сола Монова и другие поэты-звезды «ВКонтакте»
Деньги, рифмы и боль. Новая русская поэзия ВКонтакте
Хроники лубяной избушки
---------------------
Как сотворить мир
«Русский репортер»
Автор: Константин Мильчин
16 марта 2011
Почему именно английская литература преуспела в создании вымышленных вселенных
По данным Российской книжной палаты, Артур Конан Дойл входит в тройку самых издаваемых в нашей стране писателей. По суммарному тиражу он уступает только Дарье Донцовой и Юлии Шиловой и уверенно опережает Бориса Акунина и Сергея Лукьяненко. В XXI веке российский читатель явно предпочитает реальность, придуманную англичанами. Впрочем, эльфы и гномы Средиземья, Гарри Поттер, обитатели Нарнии и других английских литературных вселенных популярны во всех странах. Англичане создали миры, вокруг которых сформировались армии фанатиков, готовых жить в этих параллельных пространствах. Почему ни одна другая литература не может предложить столь привлекательной эмиграции в область воображаемого?
«Скажите мне напоследок: это все правда? Или это происходит у меня в голове?» — спрашивает Гарри Поттер у мертвого Дамблдора в конце последней книги волшебной эпопеи. И мертвый Дамблдор отвечает, растворяясь в тумане то ли подсознания, то ли потустороннего мира: «Конечно, это происходит у тебя в голове, Гарри, но кто сказал тебе, что поэтому оно не должно быть правдой?»
Но сначала британская культура освоила реальный политический мир, и лишь потом — воображаемый. Британский век, век такого политического, экономического и культурного могущества, которого не знала ни одна империя в истории, длился с 1815 года до Первой мировой войны.
Двадцатое столетие стало для англичан эпохой доблести и горечи: с 1922 года Британия начала сжиматься, теряя одну колонию за другой, и к 1997 году, когда вышла первая книга о Гарри Поттере, от нее осталась лишь сувенирная империя из разбросанных по океанам островов и баз. И именно в XX веке англичане создали десяток виртуальных империй, которые до сих пор живы и пользуются успехом у читателей по всему свету.
Уникальность Британской империи в том, что ее строители четко понимали, что рано или поздно она рухнет. В 1776 году, когда колонии только начали собираться под скипетр английских королей, вышла книга великого английского просветителя Эдуарда Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи», утверждавшая: великий Рим пал, а вслед за ним падет и его новое воплощение. На этом труде были воспитаны несколько поколений моряков и офицеров, первопроходцев и миссионеров, чиновников и судей — всех тех, кто, собственно, и создавал империю. И осознание того, что осуществление этого замысла на Земле хоть и возможно, но ограничено временными рамками, создало отличную почву для виртуальных вселенных.
Другой уникальной чертой Британской империи был ее состав: еще никто не создавал державы из стольких не похожих друг на друга фрагментов, обладающих собственной историей и самобытной культурой. Эту черту унаследуют все вымышленные англичанами империи — все придуманные ими миры стоят на стыке разных культур и традиций. И в этом одна из причин их популярности.
Волшебные миры
Представим себе мир, ну совсем такой же, как наш, только в нем есть маги, волшебники и всякие необычные существа, а при наличии определенных навыков или особых предметов там можно летать, становиться невидимым, исцелять. По сути, это разновидность авторской сказки, только автор не просто рассказывает о приключениях волшебных героев, а создает детально проработанную среду их обитания. За XX век англичане создали три таких вселенных — мир «Хроник Нарнии» (1950–1956), «Властелина колец» (1954–1955) и Гарри Поттера (1997–2007).
У всех этих сказочных вселенных есть одна важная особенность: они построены на противостоянии добра и зла, причем и то и другое возведено в абсолют: добрые волшебники вроде Гэндальфа или льва Аслана борются против Мордора или Белой Колдуньи, Гарри Поттер - против Волан-де-Морта. А оппозиция хорошего и плохого или черного и белого всегда проще для понимания, чем полутона. «Мордор притягивает к себе все злое, и темная сила собирает там все зло мира» — так добрый волшебник Гэндальф из «Властелина колец» описывает местный ад и местную «гитлеровскую Германию» в одном лице. Это четкое деление на хороших и плохих — важная особенность миров Льюиса, Толкина и Роулинг, особенно привлекательная в те времена, когда читатели свои полюсы добра и зла потеряли и никак не могут найти.
Льюис и Толкин закончили свои книги после Второй мировой войны. Глобальный конфликт породил в стане союзников веру в абсолютное добро (то есть в себя), которое противостоит злу (немцам). Но когда война кончилась, простая картина мира неизбежно рухнула: не стало больше явных врагов, а значит, и четких ориентиров. Послевоенная Англия вела уже не благородную борьбу за освобождение человечества от фашизма, а главным образом локальные операции по подавлению бунтов в колониях где-то на краю земли. И тут на помощь пришла волшебная сказка, в которой есть война со злом, очень напоминающим то зло, которое англичане и их союзники недавно победили в реальной жизни. Читатель получил возможность хоть на какое-то время вернуться в мир, где моральные ориентиры еще целы.
В России пик популярности английских волшебных миров пришелся на первое десятилетие после падения Советского Союза, период разочарования во всех возможных идеологиях. Наряжаясь в костюмы эльфов и гоблинов, люди искали все те же абсолюты — кто добра, а кто от полной неразберихи и зла, — которые компенсировали бы им отсутствие ориентиров.
В Англии тогда появились похожие проблемы. Западный мир объявил себя победителем коммунистической «империи зла», и многие ждали, что вслед за этим тут же начнется новый золотой век. Философ Фрэнсис Фукуяма даже провозгласит «конец истории». Но вскоре выяснилось, что всеобщее счастье так и не наступило, а экономические и социальные проблемы остались. И в этот момент появился Хогвартс Джоан Роулинг, параллельная Англия, где отношения между добром и злом накалены до предела и потому границы между ними очень четкие.
Читатели мечтали об этом волшебном мире, как мечтает о нем во второй книге саги сам Гарри, вернувшийся на каникулы в свою обычную жизнь: «Конечно, и в школе всякое бывало. В конце третьего семестра Гарри лицом к лицу столкнулся с самим Волан-де-Мортом. И хотя нынешний Темный Лорд был лишь бледной тенью прошлого, он никому не пожелал бы встречи с таким чудовищем… Получить бы из школы хоть какую весточку, от кого угодно, даже от злейшего врага Драко Малфоя (не зря его фамилия значит “злокозненный”), лишь бы увериться, что Хогвартс не сон».
Волшебные миры подкупают читателя именно откровенным противостоянием добра и зла. А поскольку в них сплелись воедино десятки культур и традиций, они понятны читателю в любой точке мира.
Детские миры
Детские миры объединяет то, что они как бы снимают со взрослого мира верхний слой разнообразных условностей. Дети гораздо меньше взрослых знают о национальных, расовых и социальных различиях и предрассудках, они не озабочены карьерным ростом и своим благосостоянием. Поэтому миры Винни-Пуха и паровозика Томаса понятны на всех континентах.
В 1924 году писатель и ветеран Первой мировой войны Алан Александр Милн побывал вместе с сыном Кристофером Робином в Лондонском зоопарке. Четырехлетнему мальчику очень понравилась медведица Виннипег, и вскоре отец сочинил для него серию историй о плюшевом медвежонке. Уже первая часть «Винни-Пуха» завоевала большую популярность: за первый год англичане купили 150 тысяч экземпляров книги. Сейчас «Винни-Пуха» читают на 30 языках, бестселлером стало даже издание на латыни, вышедшее в 1960 году.
Причин такой популярности несколько: короткие новеллы, смешные и философские, самым простым языком говорят о самых серьезных проблемах вроде взросления или ксенофобии. «Винни-Пух» — это текст на двух уровнях: дети видят в нем рассказ про трогательного героя, взрослые — про неординарного мыслителя, любителя парадоксов и словесных игр. Позднее философ Бенджамин Хофф даже предположил, что в детской сказке Алан Милн зашифровал основы даосизма.
Так или иначе, но и в Англии второй половины 1920-х годов, и в СССР 1960-х, когда появился знаменитый русский перевод Бориса Заходера, взрослые читали эту книгу с не меньшим удовольствием, чем дети, и в компаниях называли друг друга именами героев книги.
Но есть и другая причина популярности «Винни-Пуха»: в цикле коротких историй Алан Милн создал целую параллельную вселенную. Стоакровый лес, в котором разворачивается действие, — это полноценный мир, во многом напоминающий наш, взрослый, но там все маленькое, почти игрушечное: не дома, а домики, не реки, а ручьи, вместо кораблей — перевернутые зонтики или просто пустые горшки из-под меда.
Но миниатюрный характер вселенной не исключает наличия в ней взрослых проблем, измененных и выставленных в комическом свете. Например, в одной из новелл Пух отправляется открывать Северный полюс, пародируя моду на полярные исследования, столь популярные в XX веке. Знаменитый британский полярник Роберт Фалкон Скотт погиб в 1912 году в Антарктиде. У Пуха вместо тяжелого и изнурительного путешествия через снега и расщелины поход превращается в веселую прогулку. Однако и в ней участникам приходится преодолевать серьезные трудности (например, Иа-Иа никак не может смириться с тем, что в поход пошли Друзья и Родственники Кролика), они спасают пострадавшего от стихийного бедствия (Крошку Ру, который упал в ручей), наконец, в какой-то момент выясняется, что никто вообще не знает, как именно выглядит искомый полюс, но эта проблема решается вполне в духе взрослого мира — волюнтаристским заявлением главы экспедиции. Если бы все наши проблемы можно было решить таким же образом…
В 1945-м, сразу после Второй мировой войны, англичане подарили миру еще одну детскую вселенную — в книге Уилберта Одри (1911–1997) «Три паровоза», первой из «Железнодорожной серии». У нас этот цикл не особо известен, но он популярен во всем мире. В нем более 40 книг, которые выходят и по сей день, уже под именем сына Уилберта Одри — Кристофера.
Сюжет незамысловат: на выдуманном острове Содор живет и работает целая команда антропоморфных паровозов. У них все как у людей, у каждого свой характер. Например, главный герой, Томас, — веселый оптимист. А Гордон — хамоватый задира. Сюжеты всех книг разворачиваются по одному и тому же сценарию: локомотивы получают от Толстого Диспетчера задание и, выполняя его, решают вполне человеческие проблемы. Например, наказывают задиру. Или учатся быть вежливыми, помогать слабым. Конечно, истории Уилберта Одри рассчитаны на самых маленьких, но есть в них что-то, что привлекает внимание даже взрослых и солидных людей.
К тому же остров Содор — такое же утопическое место, как и Стоакровый лес, где все конфликты могут решаться мирно, а в финале каждой истории есть мораль. И когда спрашивается, какой паровоз придет первым, сильный и хвастливый или маленький и вежливый, правильный ответ, конечно, - маленький и вежливый. Потому что так должно быть.
Погружаясь в мир Винни-Пуха или паровозика Томаса, давая себе или друзьям прозвища из любимой книги, взрослые хотя бы на время пытаются поверить в простые и разумные решения своих серьезных проблем.
Героическая вселенная
Есть такой анекдот: однажды к Шерлоку Холмсу пришел посетитель в видавшем виды костюме, помятом цилиндре и рубашке с потертыми манжетами. Холмс ему отказал. Когда тот ушел, доктор Ватсон удивился: «Вы же никогда не отказывали в помощи бедным!» «Да, но он не был бедным, — ответил Холмс. — У него в кошельке было 125 фунтов и 12 пенсов». — «Откуда вы знаете?» — «Хотите, давайте пересчитаем вместе».
Шерлок Холмс из анекдотов — глуповатый, трусоватый и в целом отрицательный персонаж. В этом смысле он — полный антипод настоящего Холмса, интеллектуала, храбреца, борца со злом. Холмс Конан Дойла находится где-то на полпути от Робин Гуда, средневекового героя-мстителя, к американскому Супермену. Он выполняет функцию защитника общества от зла и глупости, но он — сын своей эпохи и поэтому пытается действовать в рамках закона и прибегает не к силе, а к логике.
У Шерлока Холмса свой особый мир: его вселенная совсем как наша, только в ней действует человек-машина, идеальный гражданин и универсальный боец. И все события и персонажи воспринимаются исключительно через их взаимоотношения с этим Героем с большой буквы.
Набор качеств, которыми автор наделил своего героя-сыщика, выделяет его из среды остальных людей и делает чуть ли не сверхчеловеком: у него поразительная память, аналитический ум, безупречные манеры, сила и ловкость профессионального боксера и фехтовальщика. Морфий не вызывает у него зависимости, как и женские чары. Единственная более или менее человеческая его черта — игра на скрипке. «Мне кажется, он был самой совершенной мыслящей и наблюдающей машиной, какую когда-либо видел мир», — говорит о нем Ватсон в «Скандале в Богемии».
В литературе XX века был еще один такой персонаж, которого автор тоже сравнивает с машиной, — это Джеймс Бонд, герой Яна Флеминга. Вот у кого был уже настоящий параллельный мир, давший героические координаты в том числе и современной голливудской супергероической продукции. Агент 007 больше похож на робота, чем на человека: он идеален и в драке, и в анализе, и в соблазнении, и в игре в карты, и в стрельбе из пистолета. Он не колеблется и «относится к смерти со спокойствием патологоанатома».
Бонд — последний в Англии герой-джентльмен на неджентльменской работе в неджентльменское время. К 1953 году, когда бывший журналист и разведчик Флеминг начал писать свою бондиану, Великобритания окончательно превратилась в младшего партнера США. Холодная война велась за счет американских ресурсов, и ее исход решала не личная доблесть отважных героев, а количество самолетов, ракет и авианосцев. Вселенная Бонда позволяла продолжать думать о войне не как о технологической бойне, а как о рыцарском поединке, помогая не свихнуться, слушая очередной выпуск новостей.
Предшественник Флеминга на этом поле Артур Конан Дойл начал публиковать свои рассказы про Шерлока Холмса в 1887 году, когда Британия была еще полноценной империей и от Гибралтара до Пешавара стояли непобедимые английские полки, а закончил в середине 1920-х, после ужасов Первой мировой. Персонаж, который задумывался как хвалебная песнь британским героям, первопроходцам и миссионерам, превратился в эпитафию им.
Антиутопические вселенные
Мода на антиутопии началась еще в XIX веке. Страх перед будущим был у людей и раньше, но именно тогда он получил конкретное выражение в опасении, что опыты по созданию идеального мира приведут к обратному результату и прогресс — как научный, так и политический — сделает жизнь людей невыносимой.
Антиутопии есть и у француза Жюля Верна, который вроде бы всегда восхищался прогрессом («Пятьсот миллионов бегумы»). Но именно англичане создали классику этого жанра — «Машина времени» и «Остров доктора Моро» Герберта Уэллса (1895 и 1896), «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли (1932) и «1984» Джорджа Оруэлла (1949).
Два последних мира прописаны с максимальным количеством деталей их истории, экономики, социального устройства. При такой дотошности описания любой читатель, сталкиваясь в своей реальной жизни с авторитаризмом или хотя бы наблюдая его со стороны, невольно начинает сравнивать то, что он видит, с плодами фантазии Хаксли и Оруэлла. В результате их миры никогда не теряют своей актуальности.
В обеих книгах описаны такие модели устройства общества, при которых государство пытается контролировать абсолютно все, включая эмоции людей. У Хаксли — с помощью евгенического отсева и наркотиков, у Оруэлла — используя пропаганду и страшные пытки. Цель понятна: уничтожить личное пространство каждого человека, потому что это источник инакомыслия.
В самой страшной сцене «1984» главный герой предает свою возлюбленную: «Отдайте им Джулию! Не меня! Джулию! Мне все равно, что вы с ней сделаете. Разорвите ей лицо, обгрызите до костей. Не меня! Джулию! Не меня!» И это - окончательная победа государственной машины над частной жизнью отдельного человека.
Если по волшебным мирам можно понять, чего людям не хватает в реальном мире, то из антиутопий — узнать их самые большие страхи. Потеря личного пространства оказалась самым чудовищным кошмаром западного человека.
Когда же в 1980-х обе антиутопии были наконец опубликованы в СССР, читатели тут же узнали в героях Хаксли и Оруэлла себя. Томик «Антиутопии», куда входили «1984», «О дивный новый мир» и «Мы» Евгения Замятина, издавался миллионными тиражами. В итоге британский продукт снова предпочли отечественному — сейчас книга Замятина известна меньше. Возможно, потому что в его государстве личное уже полностью раздавлено, тогда как у Хаксли и Оруэлла мы еще только наблюдаем процесс этого уничтожения, благодаря чему нам проще отождествить себя с героями английских авторов.
Вселенные Хаксли и Оруэлла стали своего рода символами двух тупиковых ветвей развития: на одном полюсе - зомбированное общество из «Дивного нового мира», на другом — замученные и запуганные люди из «1984». Любой режим, пытающийся вмешиваться в частную жизнь, теперь обречен на сравнение с ними.
Может ли это послужить людям предупреждением? Не обязательно: весь мир с Англией во главе с восторгом принял тоталитарное по своей сути реалити-шоу «Большой брат», в котором люди добровольно жертвуют личным пространством.
Миры XXI века
Похоже, XXI век несет Европе крах старой идентичности и мучительный поиск новой. Добрая волшебная вселенная с ее противостоянием добра и зла уже неактуальна. Англия вошла в новое тысячелетие не великой империей, а небольшой европейской страной, вынужденной решать множество проблем.
Кризис политики мультикультурализма, вопрос участия или неучастия в войнах, споры креационистов с дарвинистами, терроризм и новая конспирология — вот с чем столкнулось человечество, войдя в этот новый странный век. Понятно, что в таких условиях ему понадобятся новые альтернативные вселенные, и англичане уже начали их придумывать.
Это «молодые» миры: книги, в которых они описываются, написаны на рубеже веков. Они добрые и нестрашные; их основное отличие от миров XX века — отсутствие четкой границы между добром и злом. Авторы воздерживаются от собственной нравственной оценки, предоставляя читателю право самому выбрать, за кого он будет «болеть».
С 1995 по 2000 год школьный учитель Филип Пулман выпустил три книги цикла «Темные начала». Они написаны в жанре, близком к стим-панку, где описывается мир, в котором научный прогресс пошел по другому пути, в результате чего основной упор был сделан на развитие паровых машин (есть даже паровые компьютеры). Поскольку в реальной истории век пара и век королевы Виктории совпали, чаще всего действие стим-панковских романов разворачивается в псевдовикторианскую эпоху.
В мире Пулмана есть викторианский Лондон со всеми его социальными проблемами, но при этом у всех людей имеется ангел-хранитель под названием «деймон» — волшебное существо, которое является частью личности человека. Здесь есть паровые двигатели, но есть и магия. Главная героиня — девочка Лира, но помимо людей тут живут и говорящие бронированные медведи. Словом, тут есть все, кроме абсолютного добра или зла, и даже верховное божество этого мира — не гарант существующего миропорядка, а лишь один из его обитателей, которого можно и свергнуть.
В 2001 году вышла книга Нила Геймана «Песочный человек». Ее главный герой Морфей, дух сна, весь XX век провел в плену у чернокнижников и, освободившись в самом конце столетия, ищет свое место в новом рациональном мире. Он путешествует по земле, небесам и аду. В подземном царстве он участвует в поединке с демонами, причем побеждает тот, кто создаст образ более сильный, чем образ противника.
— планета, — говорит Морфей.
— сверхновая, все разрушающая, — отвечает демон.
— вселенная, всеобъемная, бесконечная, — говорит Морфей.
— антижизнь, зверь судного дня, сумерки богов. Конец… ВСЕГО, — говорит демон и думает, что выиграл.
Но Морфей говорит:
— надежда, — и побеждает.
При этом Морфей борется с адом не ради добра и не ради человечества, а руководствуясь исключительно своими личными интересами: в своих скитаниях он так и не примыкает ни к светлой, ни к темной силе. Это еще одна характерная черта миров XXI века — в них торжествует «честный» индивидуализм почти протестантского толка.
На рубеже тысячелетий человечество отказывается от веры в абсолютные добро и зло. Для Пулмана и Геймана не существует ни «хорошо», ни «плохо»: их герои просто делают то, что считают необходимым. Правда, пока популярность их вселенных не может соперничать с популярностью вселенных Толкина, Льюиса, Роулинг и других английских миротворцов. Но, возможно, в новом веке предложенный ими рецепт спасения от страшной действительности окажется более востребованным, если индивидуализм и цинизм придут на смену традиционным ценностям и идеалам.
---------------------
«Люди хотят жить в простых временах»
«Русский репортер»
Автор: Константин Мильчин
27 апреля 2011
Нил Гейман: фантастика как способ заработать и изменить мир
Американский телеканал HBO объявил, что будет снимать сериал по знаменитому роману английского фантаста Нила Геймана «Американские боги». Книга вышла в 2001 году и получила две главные в мире фантастов премии — Хьюго и Небьюла. Это история о непростых отношениях, которые складываются между древними (в основном скандинавскими) богами, живущими в нынешних США, и богами новыми — вроде Интернета и Телевидения. Выбор именно этого сюжета для телесериала симптоматичен: современная массовая мифология создается большими технологичными кино- и телепроектами, многие из которых основаны на старой доброй литературной фантастике. О том, как в наше время создаются альтернативные вселенные, «РР» узнал у Нила Геймана.
- Ваша первая успешная экранизация — блокбастер «Звездная пыль» по сказке, действие которой происходит в викторианской Англии. Почему вам так нравится Викторианская эпоха? Почему она вообще стала таким популярным трендом во всем мире?
- В те времена уже были канализация и горячая вода в водопроводе, то есть вроде бы там было комфортно жить, почти как сейчас. Но вместе с тем это была совершенно другая эпоха — видимо, сочетание этих двух факторов очень привлекает писателей. Я, кстати, не уверен, что сам хотел бы жить в те времена. Даже фанаты стимпанка, главные адепты Викторианской эпохи, на самом деле только делают вид, что хотели бы жить тогда. То есть они, конечно, хотели бы, но… не расставаясь при этом со своими айподами. Просто пускай их айподы выглядят так, будто они из XIX века — с разными там шестеренками, винтиками.
К тому же те времена представляются нам более простыми. А люди всегда почему-то мечтают жить в простых временах. Но это не более чем иллюзия: в истории человечества никогда не было легких периодов. Если спросить пещерного человека, выяснится, что и у него жизнь была очень сложная.
Лично меня в Викторианской эпохе больше всего привлекает социальное расслоение. Это было общество, разделенное на слои и классы, эпоха иерархии. Постоянно приходилось преодолевать какие-то трудности: даже обычный разговор между двумя людьми в той или иной степени становился проблемой, если это были люди из разных классов. Но это я, конечно, как писатель говорю: такое расслоение делает более сложной и интересной мою работу. А как человек я, естественно, предпочитаю жить в мире, где нет никаких социальных и прочих делений.
- Вы сперва жили в Англии, потом переехали в США. Американская «империя» действительно так похожа на Британскую, как говорят?
- Британская империя была в первую очередь империей коммерсантов. И ее экспансия всегда была обусловлена угрозой коммерческим интересам.
С Соединенными Штатами другая история. Это просто очень большая страна, которая считает, что постоянно должна — по разным причинам и разными способами — защищать свою территорию. Если бы они могли, они окружили бы себя со всех сторон забором, как на мексиканской границе. И с удовольствием построили бы такую же стену на границе с Канадой.
Посмотрите на Британскую империю — над ней и правда никогда не заходило солнце. Действительно, говорят, оно не заходило, потому что англичане в темноте друг другу не доверяют. Так или иначе, во времена расцвета империи большая часть карты мира была закрашена розовым — цветом, которым традиционно отмечают английские владения. А теперь посмотрим на карту США — 50 штатов, Пуэрто-Рико, некоторое количество островов в Тихом и Атлантическом океанах, а также базы по всему миру — и все. Это всего лишь военные базы, благодаря которым американцы, как это ни парадоксально, могут чувствовать себя защищенными. Вот в чем разница между американской и британской империями. То есть на самом деле ничего общего!
- Ваш жанр — это страшные сказки. Почему вас так тянет к хоррору?
- Начнем с того, что я не уверен, бывают ли вообще нестрашные сказки. Если вы мне такую все-таки найдете, то на самом деле это окажется страшная сказка, из которой кто-то вынул все ужасы и люди об этом благополучно забыли. Хорошая сказка непременно должна быть жуткой.
Мне в одинаковой степени близки высказывания австрийского поэта Райнера Марии Рильке и американского поэта Огдена Нэша. Первый сказал, что каждый ангел ужасен, а второй — что там, где есть монстр, есть и чудо. Но хоррор для меня — приправа, а не еда. Что-то вроде кетчупа. Всегда есть еще и основное блюдо. Но я люблю кетчуп.
- А когда вы поняли, что вы писатель?
- На этот вопрос есть два ответа. Первый: в 19 лет. Была ночь, я лежал в кровати и страдал от бессонницы. Это была первая бессонница в моей жизни. И вот тогда я подумал, что, наверное, я писатель.
Тогда встал вопрос: что делать дальше? Я мог начать работать и зарабатывать на жизнь, я бы с этим справился. А потом мне бы стукнуло восемьдесят, я опять лежал бы — в больнице на кровати — и думал: а мог ли я стать писателем? То есть я этого так и не узнал бы.
И я решил, что все-таки попробую. Хорошо, пусть даже я провалюсь — ну так стану менеджером отеля! И через шестьдесят лет, лежа на больничной кровати, я скажу себе: «Я был неплохим менеджером отеля, а писателем я не стал». Но я буду это знать точно.
Это был первый ответ…
Да, есть и другой: в позапрошлом году. Я получил премию Небьюла, а потом весь год ухаживал за Амандой Палмер (американская певица, вторая жена Нила Геймана. — «РР») и ничего не писал. И вдруг я оглянулся.
До этого я все время только и делал, что шел вперед. А тут остановился и вдруг обнаружил, что в моей комнате стоит шкаф, заполненный одними моими книгами. Целый шкаф, который занимает много места и прилично весит. Миллионы книжек проданы по всему миру. Люди покупают их, обсуждают друг с другом, приходят на встречи. Вот так я понял, что все-таки я писатель.
- То есть первая премия Хьюго — за «Американских богов» в 2002 году — вас в этом не убедила?
- Нет. А вот четыре премии Хьюго уже убедили.
- Но между тем моментом, когда вы решили стать писателем, и первой литературной наградой прошло почти десять лет. Вы не жалели, что не стали менеджером отеля?
Не жалел, хотя было довольно трудно. Спасало только то, что у меня особое зрение: я смотрел только вперед. Закончил одну книгу — концентрируешься на следующей. И так год за годом. Да, хорошо, что вы спросили про первые десять лет моей писательской карьеры. Чем я жил, как платил по счетам, кормил семью и при этом сочинял новые книги? Самому интересно. Я, например, написал тогда биографию группы Duran Duran. Плохо, что ли? Зато кормил детей.
- А вообще вам надо заставлять себя писать — или это дается вам легко?
- Тут есть разные ролевые модели. Есть писатели вроде Дугласа Адамса. Когда ему нужно было писать роман, его запирали в отеле: в одном номере - Адамс, в другом — его издатель. Так была написана четвертая часть «Автостопа по Галактике».
Есть писатели вроде Терри Пратчетта, которые пишут даже в гастрольных турах. Можете не сомневаться: приехав в очередной город, Терри встанет рано утром и еще до завтрака напишет две или даже две с половиной тысячи слов. И так каждый день.
Я не отношусь ни к тем ни к другим. Хотя самые волшебные моменты моей жизни связаны все-таки с писательством. Смотришь на лист бумаги — а там есть что-то, чего еще недавно не было… Знаете, когда я был моложе, я мечтал написать свое имя на стене. Ну, что-нибудь вроде «Нил был здесь». И теперь мне кажется, что я его написал. Контур сделал. Осталось только закрасить.
- Вы автор шести больших романов, чуть ли не сотни комиксов и сценарист девяти фильмов и сериалов. В чем для вас как писателя разница между книгой, комиксом и киносценарием?
Их объединяет только алфавит. А так комикс — это письмо: ты пишешь послание художнику, который должен превратить твои идеи в свои картинки. Роман ты пишешь для читателя: ты посылаешь ему код, в котором зашифровал то, что придумал, а он читает и должен восстановить в своем воображении выдуманную тобой вселенную. Сценарий же — это чертеж, похожий на архитектурный: когда архитектор приступает к нему, он еще не знает, как в итоге будет выглядеть здание. Так же и сценарист: он вычерчивает словесный узор для нескольких сотен людей, среди которых — костюмеры, актеры, каскадеры. И они сделают из этого рисунка что-то свое.
- Картинки, кино — в целом понятно. А интернет добавляет в современную литературу какое-нибудь новое измерение? Что вообще будет с литературой в эпоху интернета?
- Интернет, разумеется, литературу меняет. Вот, например, есть концепция не заслуживающего доверия рассказчика. Еще каких-то двадцать лет назад она казалась очень сложной — то есть она была осуществима, но в романе, а не в школьном сочинении. А сейчас она кажется простой и само собой разумеющейся — скажем, дневник тринадцатилетней девочки, который на самом деле ведет спившийся пятидесятилетний водитель грузовика. Это уже не кажется чем-то необычным. Такая ситуация встречается часто, и люди к ней морально готовы. Интернет меняет литературу в том смысле, что мы больше не верим ей.
- А вы отделяете ведение блога от литературы? Вы ведь активный пользователь твиттера…
- Блоги — это блоги. Они могут быть лишь инструментом для создания литературы. Возможно, когда-нибудь появится самостоятельная блог-литература, но пока такой нет. «Дракула» — эпистолярный роман, но сами по себе вырезки из газет или писем не могут стать литературой.
Литературные миры, которые так и просятся на экран
Пять из десяти блокбастеров — лидеров мировых киносборов — имеют литературную основу. Самыми прибыльными экранизациями всех времен и народов стали два фильма о Гарри Поттере, «Властелин колец: Возвращение короля» по Толкину, «Алиса в Стране чудес» и «Темный рыцарь» по комиксу о Бэтмене. Фантастическая литература остается главным поставщиком сюжетов для Голливуда и дорогих телесериалов. Мир «Американских богов», придуманный Нилом Гейманом, — не единственная фантастическая вселенная, которая ждет экранизации. «РР» выбрал три литературных мира, из которых могут получиться новые блокбастеры.
1. Мир Бас-Лаг
Автор: Чайна Мьевиль
Книги: Цикл романов «Вокзал потерянных снов» (2000), «Шрам» (2002), «Железный совет» (2004), а также рассказы. Все три романа переведены на русский.
Мир Бас-Лаг придумал английский фантаст и потомственный социалист Чайна Мьевиль. В своих романах он неустанно бичует расизм и классовое неравенство, оправдывая имя, которое родители дали ему в честь маоистского Китая. Описываемая им вселенная — мрачный мир стимпанка, приправленный волшебством и населенный самыми разными расами: тут и обычные и жукоголовые люди, и летающие разумные животные, и пауки, и живущий на городской свалке искусственный интеллект. Основное место действия — монструозный город-государство Нью-Кробюзон, где довольно давно загнивает местный капитализм.
2. Мир Четверг Нонетот
Автор: Джаспер Ффорде
Книги: Цикл романов «Дело Джен, или Эйра немилосердия» (2001), «Беги, Четверг, беги, или Жесткий переплет» (2002), «Кладезь погибших сюжетов, или Марш генератов» (2003), «Неладно что-то в нашем королевстве, или Гамбит Минотавра» (2004), «Первый среди сиквелов» (2007) и «Один из наших Четвергов не вернулся на базу» (2011). Первые четыре романа переведены на русский.
Мир придуман валлийским фантастом и киносценаристом Джаспером Ффорде. Четверг Нонетот — имя главной героини цикла романов, написанных в жанре иронического фэнтези. Ее мир — альтернативная вселенная, в которой Англия ведет бесконечную войну против России и Уэльса, мамонты и дронты до сих пор не вымерли, а судьба государств зависит от работы специальной службы, которая расследует литературные преступления. Романы Ффорде полны игры слов; в них иногда встречается и прием «метапрозы» — когда герои сами пишут роман, персонажами которого являются.
3. Миры серии «Зов крови»
Автор: Аманда Хокинг
Книги: Серия романов My Blood Approves («Зов крови»), Fate («Судьба»), Flutter («Трепет»), Wisdom («Мудрость») и повесть Letters to Elise («Письма к Элизе»). Все они были изданы в 2010 году самой писательницей.
Мир придуман 26-летней американкой Амандой Хокинг из Миннесоты. Аманда не просто писатель — она еще и сама себе издатель. Свои книги она продает в электронном виде через сайт Amazon.com, сама себя раскрутила через социальные сети, заработала на «Зове крови» свыше $200 тыс. и продала права на следующую серию за $2 млн. Мир, придуманный Хокинг, достаточно прост: фактически она написала фанфик к «Сумеречной саге» Стефани Майер. Здесь есть люди и есть вампиры, которые тоже умеют любить. Можно ли перенести простодушное обаяние Хокинг на кино- или телеэкран без потерь, покажет время, но «Зов крови» вполне может составить конкуренцию другим вампирским франшизам в кино.
---------------------
Политический постмодерн
«Русский репортер»
Автор: Константин Мильчин
13 апреля 2011
Новейшая российская история глазами клопов, оборотней, вампиров и других героев Пелевина
14 апреля в прокат выходит экранизация самого известного романа Виктора Пелевина — «Generation “П”». Именно он принес писателю славу главного интерпретатора российской действительности, а термин «пелевенщина» применительно к наиболее абсурдным проявлениям нашего общественно-политического устройства пошел в народ. «Русский репортер» составил периодизацию новейшей российской истории по Пелевину, чтобы посмотреть, на каких метафизических основаниях стоят главные общественно-политические тренды последних десятилетий.
1986–1991
Крушение советских мифов
В 1986 году на XXVII съезде КПСС Михаил Горбачев провозгласил курс на гласность, в ноябре 1988-го в СССР окончательно перестали глушить иностранные радиостанции, а в 1990-м новый закон о печати официально установил недопустимость всякой цензуры. Страна разом усомнилась во всем: от официальной пропаганды и Великой Победы до физической картины мира и реальности полетов в космос. Перестройка сама по себе и была первой пелевинщиной — с мистической связью слов и сознания с физической реальностью. Как только советский народ узнал, что эффективная советская экономика — это миф, из магазинов пропали продукты. Как только выяснилось, что социалистический интернационализм — это обман, начались конфликты в Карабахе, Грузии, Молдавии. Старый советский мир затрещал по швам. Последняя попытка спасти его была предпринята путчистами 19–21 августа 1991 года, но план ГКЧП провалился. СССР исчез, как будто был сном.
Книга «Омон Ра» (1991)
Поздний советский абсурд. В лётном училище имени Маресьева курсантам ампутируют ноги. Все достижения советской робототехники на поверку оказываются плодами работы агитпропа: на самом деле в каждой ступени якобы беспилотной ракеты сидит герой-камикадзе. Даже межконтинентальные баллистические ракеты — и те летают лишь благодаря сидящим в них ракетчикам. Ядерных испытаний тоже не было: американцев обманули, заставив разом подпрыгнуть два миллиона зэков. Главного героя тренируют как космонавта, сажают в луноход и отправляют на Луну: там он должен доехать до цели, а потом застрелиться, так как никакой системы эвакуации оттуда не предусмотрено. Но вместо того чтобы стреляться, герой вылезает из лунохода и… оказывается в московском метро, которое и выдавалось руководителями космической программы СССР за космос.
Главный герой периода - Омон Кривомазов, получивший такое имя от спившегося отца-милиционера. Омон был очарован мифом о космосе еще в детстве. Когда же наставники в отряде космонавтов объяснили ему, что достижения советской науки — миф, а мощь страны зависит от готовности людей к самопожертвованию, его мир рухнул.
Главный антигерой периода - Бамлаг Иванович Урчагин, замполит особого отряда космонавтов, слепой инвалид-колясочник, как и все выпускники училища имени Павла Корчагина. Перед курсантами, которым отрубят ноги и обрекут на смерть, он произносит проникновенные речи о подвиге, который должен совершить не готовый к нему человек, — только тогда это будет настоящий подвиг. Настоящее олицетворение слепого служения системе.
Главный наркотик периода - алкоголь. Водку пьет отец Омона, чтобы унять боль от несбывшихся мечтаний. Сам же Омон, выпив портвейна, осознает свое предназначение — из тесных «заблеванных нор» подняться в космос. В конце книги, разочаровавшись в мифах и запутавшись окончательно, он выпивает найденную где-то водку, чтобы начать жизнь с нуля.
Цитата
«На охоте проще было вести переговоры, и Киссинджера спросили, на кого он любит охотиться. Наверно, желая сострить с каким-то тонким политическим смыслом, он сказал, что предпочитает медведей, и был удивлен и напуган, когда на следующее утро его действительно повезли на охоту. По дороге ему сказали, что для него обложили двух топтыгиных. Это были коммунисты Иван и Марат Попадья, отец и сын, лучшие спец-егеря хозяйства. Ивана Трофимовича гость положил метким выстрелом сразу, как только они с Маратом, встав на задние лапы и рыча, вышли из леса; его тушу подцепили крючьями за особые петли и подтащили к машине. А в Марата американец никак не мог попасть, хотя бил почти в упор, а тот нарочно шел как мог медленно, подставив американским пулям широкую свою грудь. <…> Когда стемнело и вся компания ушла, договор был подписан, а Марат — мертв. Узкая струйка крови стекала из раскрытой его пасти на синий вечерний снег, а на шкуре мерцала в лунном свете повешенная начальником охоты Золотая звезда Героя».
1991–1993
Хаос «дикого капитализма»
8 декабря 1991 года в белорусской усадьбе Вискули президенты России, Украины и Белоруссии подписали соглашение о том, что «Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование». В 1992-м в России начались экономические реформы — правительство Егора Гайдара отпустило цены. Товарный дефицит был побежден, но взлетела инфляция: в начале 1992 года за доллар давали 150 рублей, в конце 1993-го — 1250. Президент Ельцин подписал указ о свободе торговли, и рынки наполнились «челноками». Пока общество было занято освоением частного предпринимательства, критическим языком эпохи стал красный дискурс: он разоблачал рыночные реформы, проводимые «антинародной властью» в пользу бандитов-кровососов и иностранцев с МВФ.
Книга «Жизнь насекомых» (1993)
Рассказы о персонажах постсоветской реальности, в которых герои предстают то людьми, то насекомыми. Распределение ролей логично: бизнесмены оказываются кровососущими комарами, ищущая иностранцев по барам девушка — мухой, наркоманы — клопами, философствующий тип — мотыльком, матросы — муравьями. Жители новой России выглядят как люди, но на самом деле они не более чем беспомощные насекомые, которых в любой момент могут прихлопнуть или выкурить в косяке.
Главные герои периода - клопы-наркоманы Максим и Никита. Подобно Омону из «Омона Ра», они грезят о полетах на межзвездных кораблях, но, в отличие от него, не идут в училище, а тратят свою жизнь на курение травы и беседы о смысле бытия.
Главный антигерой периода - Сэмюэль Саккер — москит, красавец, иностранец, бизнесмен. В отличие от клопов, он не теряется в новой реальности. В Россию он приехал набраться впечатлений и попробовать новой крови. Он подтрунивает над своими приятелями-комарами, заставляя их признаться, что они «пьют русскую кровь», легко снимает муху Наташу в летнем кафе и так же легко выкуривает в косяке Максима и Никиту, пока они пытаются с помощью травы разобраться в себе и своей жизни.
Главный наркотик периода - конопля. Герои курят траву, чтобы понять свое место в мире, но наркотические озарения на эту тему приводят их к гибели. Неудачников вроде клопов трава просто убивает, а Наташа, покурив, решает уехать из страны с Сэмом и, забыв про осторожность, попадается на липучку.
Цитата
«— А вы правда думаете, Сэм, что у нас третий мир? — спросила Наташа, стараясь отвлечь шофера.
— Ну, в общем, да, — не разгибаясь, промычал Сэм. — В этом нет ничего обидного. Если, конечно, не обижаться на факты. <…>
— Какой третий мир, — с горечью сказал шофер, неестественно пошевелив усами, — продали нас. Как есть, всех продали. С ракетами и флотом. Кровь всю высосали».
1993–1997
Формирование крупного бизнеса и борьба за власть
В 1992–1994 годах прошла ваучерная приватизация, на которой поднялись представители российского крупного бизнеса: впоследствии они будут играть важную роль в общественно-политической жизни страны. Часть крупнейших государственных компаний стали частными в результате залоговых аукционов. В 1996 году Ельцин одержал победу на выборах — без парламентской поддержки, но при помощи олигархов. Власть с ними расплатилась госимуществом. В условиях идеологического перепутья — когда ни либеральным, ни коммунистическим, ни националистическим, ни имперским идеям не удается взять верх — массовой стала поп-мистика: астрология, магия, Кастанеда, наркотики, буддизм, секты.
Книга «Чапаев и Пустота» (1996)
Действие романа разворачивается в двух параллельных измерениях. В 1919 году поэт Петр Пустота отправляется на фронт вместе с Василием Чапаевым. Пустота пытается ухаживать за пулеметчицей Анной и ведет с Василием Ивановичем и бароном Юнгерном философские беседы о смысле жизни и устройстве мироздания. В другом измерении — в России 1990-х — Петр Пустота лежит в палате для душевнобольных и бредит вместе со всеми остальными.
Главный герой периода - Петр Пустота, молодой человек, который весь роман пытается понять, в каком из измерений он действительно находится, а какое является бредом. Отгадка в его фамилии: оба измерения на самом деле нереальны, а сам он — пустота. Но для того чтобы понять это, он должен вместе с Василием Ивановичем Чапаевым дойти до буддистского просветления.
Главный антигерой периода - Григорий Котовский, кокаинист, восставший демон и демиург. Мирному буддизму Василия Ивановича он противопоставляет свою ницшеанскую теорию, в которой помимо пустоты есть еще вечное «Я». В итоге Котовский оказывается создателем обоих миров, в которых обитает Пустота. Накачавшийся кокаином творец — это объясняет все проблемы мира, который он создал.
Главный наркотик периода - чистый кокаин или «балтийский чай» — кокаин, размешанный в водке. Кокаин в те годы в моде в московских клубах. В умеренных дозах он помогает главному герою, Пустоте, разбираться в тонкостях мироздания, а принимая его постоянно и в больших дозах, Котовский создает целую вселенную с Пустотой в сумасшедшем доме.
Цитата
«— Что это? — спросил я.
— Ничего, — ответил Чапаев.
— Да нет, я не в том смысле, — сказал я. — Как это называется?
— По-разному, — ответил Чапаев. — Я называю его условной рекой абсолютной любви. Если сокращенно — Урал. Мы то становимся им, то принимаем формы, но на самом деле нет ни форм, ни нас, ни даже Урала. Поэтому и говорят — мы, формы, Урал.
— Но зачем мы это делаем?
Чапаев пожал плечами.
— Не знаю.
— А если по-человечески? — спросил я.
— Надо же чем-то занять себя в этой вечности, — сказал он. — Ну вот мы и пытаемся переплыть Урал, которого на самом деле нет. Не бойся, Петька, ныряй!»
1997–2001
Политтехнологии, дефолт и выбор преемника
После короткого периода экономической стабильности в августе 1998-го Россия объявила дефолт по государственным краткосрочным облигациям, и доллар к концу года подорожал в 3,5 раза. Мир еще раз рухнул, но его и не принимали всерьез: разочарование в свободных и демократических выборах привело к всеобщему убеждению, что все вокруг — политтехнологии, картинка. В 1998–1999 годах сменились четыре премьер-министра: Ельцин выбирал себе преемника. Выборам в Думу в декабре 1999 года предшествовали информационные войны: Гусинский ставил на блок «Отечество — Вся Россия», возглавляемый Лужковым и Примаковым, Березовский — на «Единство», которое делалось для поддержки нового премьера Владимира Путина. Весной 2000-го Путин в первом туре был выбран президентом России, а Гусинский в июне того же года был арестован, через три дня освобожден и вскоре покинул страну.
Книга «Generation “П”» (1999)
История Вавилена Татарского, который случайно попал в рекламную индустрию и стал одним из самых успешных манипуляторов сознания в стране. Татарский пройдет путь от простого креативщика до полубога, управляющего при помощи телевидения миром и создающего для обывателей реальность. Все, что видят в новостях зрители, на самом деле делается на дорогущем цифровом оборудовании, а реплики политиков и террористов придуманы высококлассными сценаристами. Кто из персонажей новостей реален, а кто нет, не знают даже те, кто создает эту реальность.
Главный герой периода - Вавилен Татарский, образованный, начитанный москвич. Эпоха реформ вынудила его идти работать продавцом в киоск, как и многих его сверстников, но счастливый случай забросил его в новый для страны рекламный бизнес. Он ни во что не верит, но всем интересуется. Его главный и единственный принцип: «Люблю, когда у жизни большие сиськи».
Главный антигерой периода - Легион Азадовский, начальник Татарского, предыдущий полубог и управляющий мира. Он не склонен задумываться о процессах, в которых участвует и которыми сам управляет. Он не понимает английского и не способен оценить прекрасное — в его дорогостоящей художественной коллекции не сами произведения искусства, а лишь их сертификаты подлинности.
В отличие от интеллигентного Татарского, он self-made man из провинции, начавший покорение Москвы с квартирной аферы. В конце романа Азадовского душат подчиненные и сажают на его место Татарского — вместо бездушного управленца приходит талантливый, образованный трикстер.
Главный наркотик периода - марка с ЛСД, позволяющая тому, кто ее принял, разговаривать с вавилонскими богами. Ее принимает Татарский, чтобы отправиться в мистическое путешествие сквозь иллюзию и понять, как на самом деле устроено мироздание.
Цитата
«— Человек берет кредит. На этот кредит он снимает офис, покупает джип “Чероки” и восемь ящиков “Смирновской”. Когда “Смирновская”
кончается, выясняется, что джип разбит, офис заблеван, а кредит надо отдавать. Тогда берется второй кредит — в три раза больше первого. Из него гасится первый кредит, покупаются джип “Гранд Чероки” и шестнадцать ящиков “Абсолюта”. Когда “Абсолют”…
— Я понял, — перебил Татарский. — А что в конце?
— Два варианта. Если банк, которому человек должен, бандитский, то его в какой-то момент убивают. Поскольку других банков у нас нет, так обычно и происходит. Если человек, наоборот, сам бандит, то последний кредит перекидывается на Государственный банк, а человек объявляет себя банкротом. К нему в офис приходят судебные исполнители, описывают пустые бутылки и заблеванный факс, а он через некоторое время начинает все сначала. Правда, у Госбанка сейчас появились свои бандиты, так что ситуация чуть сложнее, но в целом картина не изменилась».
2001–2003
Создание вертикали власти
В сентябре 2001 года Бориса Березовского объявили в федеральный розыск. В октябре 2003 года был арестован Михаил Ходорковский. Эпоха олигархов закончилась. Поменялся и язык разоблачения власти — страна узнала, что «на самом деле» власть принадлежит «силовикам» и «питерским чекистам». Правда, силовые структуры не монолитны, внутри них тоже происходят конфликты. Одним из первых стал арест группы сотрудников МУРа 23 июня 2003 года — именно тогда впервые прозвучало словосочетание «оборотни в погонах», которое потом стало популярным газетным штампом.
Книга «Священная книга оборотня» (2004)
История сложных взаимоотношений генерала ФСБ Александра Серого и проститутки Адели. Он оборотень — то волк, то собака, она — оборотень-лиса. Их отношения колеблются между любовью и ненавистью. Лиса, настоящее имя которой А Хули, делится с Александром многовековой премудростью и объясняет, как устроен мир.
Главный герой периода - восходящая звезда эпохи — оборотень в погонах ФСБ Александр Серый. Он служит родине, но и о себе не забывает и уже присосался к нефти. Брутальный расчетливый альфа-лидер, который подминает под себя любого встречного, он становится в романе символом новой власти.
Главный антигерой периода - А Хули, лиса-оборотень. Если волк — это новая власть силовиков, опирающаяся на силу и доступ к нефти, то лиса — старая власть медиаолигархов. Ее сила в хвосте: она им машет, создавая гипнотическую иллюзию.
Главный наркотик периода - кетамин, вводимый в вену с помощью специального устройства, напоминающего дырокол. Им колется помощник Александра оборотень Михалыч, чтобы отключиться от реальности и ничего не чувствовать.
Цитата
«Каждый раз реформы начинаются с заявления, что рыба гниет с головы, затем реформаторы съедают здоровое тело, а гнилая голова плывет дальше. Поэтому все, что было гнилого при Иване Грозном, до сих пор живо, а все, что было здорового пять лет назад, уже сожрано».
2003–2007
Путинская стабильность
В 2003 году средний ежемесячный доход в России был чуть больше 150 долларов, в 2007-м — уже 400. Цена на нефть неуклонно росла, в 2008 году был достигнут исторический максимум в 147 долларов за баррель. Россия стала частью глобальной экономики потребления, а гламур — главным предметом разоблачения. Потребление заняло место политики и едва не сделалось национальной идеей. Параллельно Россия играет мускулами: 10 февраля 2007 года Путин произнес знаменитую мюнхенскую речь, в которой раскритиковал Запад, НАТО и США.
Книга «Empire V» (2006)
Простой парень по имени Рома неожиданно для себя проходит инициацию и становится вампиром. С этого момента ему доступны все блага мира. Но чтобы стать настоящим вампиром, нужно овладеть техникой контроля над людьми: гламуром и дискурсом. Они необходимы для того, чтобы люди производили баблос — продукт, ради которого они и были в свое время выведены вампирами: людские впечатления, вырабатываемые из «гламурного концентрата».
Главный герой периода - Рома Шторкин, после инициации вампир Рама, молодой человек, который учится вампирским наукам. Он пытается понять, как пользоваться гламуром и дискурсом, но при этом самому не попадать под их влияние. Рома — важный персонаж эпохи потребления: он парвеню, выходец из низов, который приехал, чтобы завоевать большой город и выбиться на самый верх потребительской цепочки.
Главный антигерой периода - вампир Озирис, скучающий хранитель знаний, имеющий ответы на все вопросы, но предпочитающий говорить бессмысленными притчами. У эпохи потребления два главных героя: голодный и сытый. Озирис — наевшийся и нахватавшийся, пресыщенный жизнью столичный житель, склонный к чудачествам.
Главный наркотик периода - баблос, который вампиры сосут из людей. Фактически это смесь из информации, новых впечатлений и возможности потреблять, которая пьянит и изменяет сознание.
Цитата
«Московский карго-дискурс отличается от полинезийского карго-культа тем, что вместо манипуляций с обломками чужой авиатехники использует фокусы с фрагментами заемного жаргона. Терминологический камуфляж в статье “эксперта” выполняет ту же функцию, что ярко-оранжевый life-jacket с упавшего боинга на африканском охотнике за головами: это не только разновидность маскировки, но и боевая раскраска».
2007–2009
Борьба либералов и силовиков за преемника Путина
1 октября 2007 года Елена Лапшина, ткачиха Родниковской текстильной фабрики в Ивановской области, публично произнесла то, что другие стеснялись говорить вслух: «Годы вашего президентства, уважаемый Владимир Владимирович, стали временем перемен к лучшему для очень многих. <…> Давайте вместе что-нибудь придумаем, чтобы Владимир Владимирович Путин оставался нашим президентом и после восьмого года». Считается, что силовики выступали за третий срок, а либералы — за выборы нового президента. Причем критика уже выяснила, что «на самом деле нет никаких таких “либералов” и “силовиков”», то есть все они на самом деле «чекисты», просто конкурирующие. В конце концов кандидатом от «Единой России» стал Дмитрий Медведев, который получил 70% голосов на президентских выборах 2008 года (Путин в 2004-м получил 71%). В сентябре 2009-го он выступил с манифестом модернизации — статьей «Россия, вперед!», адресованной либеральному клану. Но Путин не ушел, а остался на вершине власти как премьер-министр.
Книга: «T» (2009)
Граф T., похожий на Льва Толстого, пытается пробраться в Оптину пустынь. Это не так-то просто: на него охотятся все кому не лень, включая Федора Михайловича Достоевского. Но T. — мастер боевых искусств и обладатель смертоносной железной бороды. В перерывах между поединками T. общается с неким Ариэлем. Тот объясняет главному герою, что он всего лишь персонаж романа, который пишется прямо сейчас. А куда дальше повернет сюжет, зависит от политических интриг и спонсоров. В основном за право руководить графом бьются кланы либеральных и силовых чекистов.
Главный герой периода - T., классик русской прозы и искусный коммандос, ставший марионеткой непонятно в чьих руках. Его умения, навыки, бэкграунд — все определяется желаниями тех, кто дергает за ниточки. Как и страна, граф T. точно не знает, кто именно им управляет, и вынужден довольствоваться путаными объяснениями Ариэля, посланца из другого мира.
Главный антигерой периода - анонимные группы чекистов, которые дают Ариэлю указания относительно графа T. и других героев книги. Противоречивость сюжета и нелепые ситуации, в которые попадают персонажи, — все это объясняется тем, что две основные группы, либеральные и силовые чекисты, никак не могут договориться и сюжетом распоряжается то одна, то другая.
Главный наркотик периода - вещество сложного состава на основе натриевой соли карбоканифолевой кислоты, которое избирательно влияет на память. Вызывает потерю воспоминаний обо всех знакомых человеку людях, включая самых близких. Оно необходимо, чтобы манипулировать главным героем — стерев память, человека легко направить в нужную тебе сторону.
Цитата
«Силовые чекисты за то, чтобы все разруливать по-силовому, а либеральные — по-либеральному. На самом деле, конечно, вопрос сложнее, потому что силовые легко могут разрулить по-либеральному, а либеральные — по-силовому. <…> Короче, съесть могут и те, и эти. Но либеральные кушают в основном простых людей, какие победнее. Типа как киты планктон, ничего личного. А силовые кушают в основном либеральных — замочат одного и потом долго все вместе поедают. Так что в пищевой цепочке силовые как бы выше».
2009–2011
Конец стабильности и перестройка-2
Главное слово эпохи — (правящий) «тандем», и любая конспирология теперь сводится к «выяснению» реальных отношений Путина и Медведева. Если сначала чиновники говорили: «Отправить проект президенту или сразу премьеру?», то вскоре президент Медведев стал делать резкие и очевидно независимые политические шаги. Он начал и выиграл борьбу с мэром Москвы Юрием Лужковым. Весной 2011-го премьер резко осудил вмешательство мирового сообщества в ливийский конфликт, президент же осадил премьера. Но главное: в рамках идеологии модернизации он запустил широкое критическое обсуждение положения дел в стране. Быстро стало общим местом, что вертикаль не работает, милиция полна преступников-«евсюковых», экономика неэффективна. Медведев сам не менее жестко критикует систему, чем оппозиционеры. Критики шутят, что за ускорением (модернизацией) всегда следуют гласность и перестройка со всеми вытекающими. А тем временем рейтинги доверия к власти падают — власть снова кажется призрачной.
Книга «Ананасная вода для прекрасной дамы» (2010)
В основе этого сборника две повести. В первой рассказывается о том, как российские спецслужбы с помощью чудо-зуба контролируют президента США. Специально обученный человек изображает господа бога и велит Джорджу Бушу-младшему делать всякие глупости. Американские же спецслужбы контролируют российского президента, беседуя с ним от лица дьявола. Во второй повести описывается новый беспилотник американских вооруженных сил: он неуязвим для вражеских ПВО, не промахивается и не оставляет следов. Однако бывший российский политолог все-таки сбивает чудо-самолет при помощи лозунгов, которые он пишет на земле.
Главный герой периода - Савелий Скотенков, политтехнолог. Он неплохо образован, циничен, работает на власть, но при этом выполняет и заказы из Грузии, учит студентов в дипакадемии бороться с западной пропагандой, а сам свято верит в стабильность евро. При этом Скотенков — фигура трагическая: власть его в конце концов кидает.
Главный антигерой периода - непотопляемый фээсбэшник Шмыга, мизантроп и прагматик, убежденный, что чекисты эволюционируют отдельно от всего остального народа. Он опора власти, но в то же время готов ее продать, если кто-то предложит достойную цену. Шмыга чует запах эпохи, для него важны не государственные интересы, а его личная выгода.
Главный наркотик периода - квас с ЛСД-25 или другими химическими вариациями. Его принимает герой первой повести Семен Левитан, перед тем как начать сеанс связи с Бушем. Коктейль обостряет ощущения и одновременно стимулирует патриотизм, который без наркотика в среднем гражданине уже не вырабатывается.
Цитата
«Принято считать, что власть опирается на штыки. Но опорой российской бюрократии сегодня является не столько спецназ, сколько политический постмодерн… Представьте, что вы затюканный и измученный российский обыватель. Вы задаетесь вопросом, кто приводит в движение зубчатые колеса, на которые день за днем наматываются ваши кишки, и начинаете искать правду — до самого верха, до кабинета, где сидит самый главный кровосос. И вот вы входите в этот кабинет, но вместо кровососа видите нереально четкого пацана, который берет гитару и поет вам песню про “прогнило и остоебло” — такую, что у вас захватывает дыхание: сами вы даже сформулировать подобным образом не можете…»
---------------------
Чукча не пророк
«Русский репортер»
Автор: Константин Мильчин
13 декабря 2010
Почему Пелевин больше не бегает наперегонки со временем
Вышла новая книга Виктора Пелевина – сборник «Ананасная вода», куда вошли две повести и три рассказа. Это тексты о противостоянии сверхдержав, шпионских скандалах, евреях, WikiLeaks-синдроме, политическом постмодерне, пиар-технологиях и, как и всегда, о потаенных смыслах.
Из повестей и рассказов в сборнике можно узнать много чего интересного. Например, что российские спецслужбы, используя новейшие технологии, беседуют с президентом США от лица Господа Бога и отдают ему приказы. Впрочем, американские разведчики тоже не зря едят свой хлеб: они отдают приказы нашим вождям через встроенный в Троне Сталина микрофон. Что же до машины Lada Kalina, то ее название происходит от имени индийской богини смерти – Кали.
Пелевин от лица одного из своих персонажей, политолога с прозрачным псевдонимом Скотенков, объясняет, что нынешний российский режим базируется вовсе не на штыках спецслужб, а на политическом постмодерне. Это когда обыватель, попытавшись выяснить, кто же есть его главный враг и мучитель, добирается до кабинета верховного бюроката, но вместо врага видит там «четкого пацана, который берет гитару и поет вам песню про “прогнило и остоебло” — такую, что у вас захватывает дыхание: сами вы даже сформулировать подобным образом не можете. <…> И когда вы выходите из кабинета, идти вам ну совершенно некуда — и, главное, незачем. Ведь не будете же вы бить дубиной народного гнева по этой умной братской голове, которая в сто раз лучше вас знает, насколько все прогнило и остоебло».
На вопрос, про что пишет Пелевин, есть один универсальный ответ: про время, в котором мы живем. В «Чапаеве и Пустоте» он точно передал безумные метания середины 1990-х, в «Generation “П”» предсказал эпоху торжества пиар-технологий, в «Т» рассказал про противостояние «либеральных и силовых чекистов», наконец, «Ананасная вода…» - про вновь обострившееся, несмотря на все разрядки, противостояние России и США. Вернее, конечно же, не само противостояние - реальность Пелевина интересует крайне мало, - а про безумные мифы, которые оно рождает в головах российских граждан.
К сожалению, чуть ли не с каждой книгой Пелевин все больше отстает от жизни. Или это жизнь его догоняет. Так или иначе, романы 1990-х - «Чапаев» и «Generation» - предсказали ход развития нашего общества. Начиная с «ДПП (NN)», Пелевин выступает больше летописцем, нежели пророком.
---------------------
"Дружба со злом". Ольга Седакова на первом заседании клуба «Светлана Алексиевич приглашает»
TUT.BY
22 декабря 2016
Первое заседание интеллектуального клуба «Светлана Алексиевич приглашает» прошло почти через год после получения писательницей Нобелевской премии по литературе. Тема встречи казалась простой и очень понятной и звучала как «Дружба со злом». Рассказать о его многогранных трактовках, о том, как государство, церковь, история и культура меняют представление людей о зле, в Минск приехала поэт, прозаик, переводчик, филолог и этнограф, кандидат филологических наук, почетный доктор богословия Европейского гуманитарного университета Ольга Седакова.
TUT.BY публикует видеоверсию, а также стенограмму встречи клуба.
...
Ольга Седакова: Я тоже хотела бы начать с благодарности и сказать, что для меня великая честь, что Светлана пригласила меня начать своё новое предприятие, которое мне кажется очень важным. Спасибо, Юля! Спасибо всем, кто меня принимает!
Я чувствую себя несколько неловко, потому что в начале должно быть что-то праздничное. Что-то поднимающее бытие выше. Моя тема - горькая и печальная. Она относится к тем темам, которые люди не любят поднимать. То же самое было когда-то с поднятой мной темой о Посредственности. Я получила много возмущенных и оскорбленных отзывов.
Тема называется «Зло» - сокращенно. Она об особенностях российского, в широком смысле, восприятия зла, в сопоставлении с европейским классическим отношением к злу. Когда я впервые эту тему подняла и называлось это пословицей «Нет худа без добра», то это вызвало много негодования и возмущения. Или просто недоумения. Когда ещё был жив Никита Алексеевич Струве, с которым мы это обсуждали, он мне сказал: «Оля, мне хочется защитить нашу русскую цивилизацию. Что-то у Вас получается слишком печально».
Я заранее прошу прощения, если вам покажется это слишком печальным. И предупреждаю, что это не решение вопроса. Я не предлагаю никаких окончательных решений. Я предлагаю подумать над некоторыми вещами. Так как я сама думала об этом много лет. Надо сказать, что все темы с неба не падают. Обыкновенно это результат очень долгих наблюдений, размышлений, которые часто, как и в случае зла, пугают меня саму. Мне бы хотелось не замечать некоторых таких вещей.
Или, наоборот, много лет радуют. Вот наконец вышла у меня книга «Письма о Рембрандте». Эта маленькая книжица писалась не меньше 15 лет. А уж думала я о Рембрандте и ещё дольше.
Тема, с которой я вас сегодня познакомлю, - это очень долгие наблюдения. И попытки связать между собой факты. Потому что то, что мне кажется важным, это слово «связь», связать вещи. Они не объединяют друг друга, но в связи могут быть яснее.
Такая вещь, как интеллектуальный клуб, - очень нужная и необходимая. Светлана почувствовала это. У нас в Москве оживляется интерес к просветительским, дискуссионным площадкам. То, что заглохло совсем в нулевые годы. Возникают такие проекты, как всем известный «Арзамас». Это мне напоминает времена моей молодости, когда главными людьми культуры для нас, московской и питерской интеллектуальной молодежи, были не писатели. Были люди гуманитарной мысли - Аверинцев, Лотман, Мамардашвили, Пятигорский и т.д. И все, кто всерьёз воспринимал Аверинцева, вряд ли могли так же серьёзно читать новую поэму Вознесенского. У нас проходила очередная культурная революция. 70-е годы были культурной контрреволюцией. Потому что то, что случилось в советское время - культурная революция 30-х годов и её последствия - это продолжалось вплоть до появления этой блестящей плеяды в конце 60-х, 70-х годов - Аверинцева, Лотмана и многих других. Когда и ограничения, поставленные культурной революцией, были преодолены. И открылись совершенно другие горизонты. Чему не научили эти годы? Во-первых, эта новая волна недалеко ушла за круги столичной молодежи, университетских городов. Её не слышали, потому что это была литература полуподпольная, не совсем подпольная. Потому что эти люди состояли в официальных институтах, но им не давали преподавать в университетах. Им не давали читать последовательные курсы лекций. Всё это были случайные выступления, и стая читателей-почитателей друг другу передавала информацию о том, кто где будет выступать. Те перемены, которые произошли с нами, не были широко усвоены за пределами этого круга. И остаются до сих пор неизвестными. До сих пор я слышу с ужасом, что Средневековье - это варварство. Это то, что мы знали 40 лет назад - какая сложная, тонкая и глубокая система та, что представляет из себя Средневековье. И множество таких вещей.
Во многом эта культурная революция, произведенная советской системой, - это редукция человека мыслящего и воспринимающего. Она не преодолена. И даже то, что сделано, осталось неизвестным.
Чего здесь не могло быть? Поскольку это не было обучением, это не был диалог. Это был каждый раз монолог, на Аверинцева или Мамардашвили приходили, как на оперного тенора, и слушали. Если задавали вопросы, то вопросы были не полемического характера, а просто познавательного. И тем самым преподаватель знает, что понял его ученик. А такой лектор не знал. Потому что у него обратной связи с аудиторией не было. Поэтому гарантировать, что это сообщение было получено, он не мог. И как только стало возможно обыкновенное преподавание, Аверинцев с удовольствием прекратил выступать в таких широких залах, потому что он хотел настоящей работы.
Но слушатели оказались неготовы что-то делать с тем, что восприняли. Слушали, но не начиналась работа обдумывания. Не начиналась и не могла по-настоящему возникнуть культура дискуссии.
У нас нет навыка просто прочитать и понять фразу. Потому что тот, кто прочел её, говорит: «Вы хотели сказать». Это первый ужас, потому что откуда читатель знает, что автор хотел сказать? Ты послушай, что он сказал. Этот навык нужно восстанавливать. Тогда очень многие скандальные отношения и споры сами собой прекратятся. Потому что автору перестанут приписывать то, что он не говорил, и то, что не нравится читающему.
Я не знаю, каким образом интеллектуальный клуб может здесь помочь искусству понимания, искусству мысли, искусству продолжения. Не только выслушать, но продолжить думать, отвечать, дополнять. Вот чего мне бы хотелось от нашей интеллектуальной и социальной жизни.
Моя тема, которую постепенно собираюсь уточнить, - это особенности отношения к злу в русской традиции. Или более эффектное название - феноменология дружбы со злом. Она связана для меня с тем, что написала Светлана Алексиевич. Эти темы принадлежат какой-то одной области. Не то что одна другую объясняет. Если совсем обобщенно говорить о пяти томах Алексиевич, я бы сказала, что первое обобщение, которое приходит в голову, - это книги страдания, книги о страдающих людях, о страдающем человеке и о страдающей стране. Это историческая роль России - страна страданий. Такая же роль и у Беларуси. В этом мне видится и некоторый выбор, некоторые решения понимания себя. Потому что если мы посмотрим на все страны в новейшее время, то все они переживали какие-либо ужасные вещи. Но тема вековечного терпения и страдания не связана в нашем сознании, например, с Италией, с Германией, с Англией. Почему-то нет. Вот с Россией и Беларусью эта тема всегда ассоциируется. Тема страдания и долготерпения. При этом страдания, которых касается Светлана, они не с неба падают. Это не природные бедствия, это то горе, которое приносит чьё-то действие или чьё-то решение. Кто-то что-то делает, чтобы люди страдали. Кто это? Кто приносит зло себе и другим? Страдания непременно связаны с темой зла. И с нерешенностью этой темы в русской культуре. Я не говорю, что её можно решить. Я говорю, что так дело обстоит.
И теперь подробнее. В качестве преамбулы можно сказать, что 20-й век был веком крушения дореволюционной Российской цивилизации, в которую входила и Беларусь, и Россия. Крушение очень многих смыслов, институтов и т.д. И вместе с тем какие-то новые вещи открывались, конечно, и в 20-м веке. В частности, благодаря огромной диаспоре, людям, покинувшим страну, оказавшимся в эмиграции, открылась новая возможность - видеть страну издалека, со стороны. И видеть не глазами русского путешественника, как Карамзин («Письма русского путешественника»), а видеть, гораздо ближе познакомившись с тем, как живёт другой мир. Вольно или невольно принимая условия его жизни, законы, по которым живёт другой мир. И сравнивая потом это с тем, что ты знаешь о своей стране. Нельзя сказать, что многие люди плодотворно воспользовались этой возможностью, которые бы увидели что-то такое в России, чего они не видели, пока её не покинули. Многие эмигранты избрали такой путь - верности до смерти. Что бы ни было, я люблю Россию, и лучше неё ничего нет. Это волшебная страна моего детства, молодости и т.д. А здесь всё не то. Не вникая в то, что там происходит. Тем не менее были наблюдения и размышления, которые могли быть сделаны только в этой, новой ситуации, когда тебе знакомы две реальности. И одно из этих свидетельств - это высказывание Бродского в его автобиографии, написанной по-английски, о русской пословице - «нет худа без добра». Он переводит это на английский, а я переведу назад с его английского перевода. Потому что он изменяет эту пословицу. Он переводит её так: «Нет такого зла, внутри которого не было бы крупицы добра. И наоборот». Он говорит, что это представление о том, что нет ни зла, ни добра. Что внутри зла есть кусочек добра, а внутри добра есть кусочек зла. Он считает, что это характерное русское понимание вещей. И, кажется, Запад дозрел до того, чтобы принять эту мудрость.
Вначале у меня это вызвало множество возражений. Но, как ни странно, чем дальше, тем больше я соглашаюсь с его второй половиной. С тем, что Запад принимает эту сложную условную картину деления на добро и зло, которая не была исходно западной. Но своим путём придя к этому и не заимствуя русский опыт, совсем по-другому.
Что же касается этого русского отношения к злу. Эта простая пословица «Нет худа без добра» (похожие на эту пословицу есть во всех языках) не означает, что добро внутри зла. Тут говорится о том, что в результате зла или рядом с этим злом что-то хорошее случилось.
Пушкин в «Капитанской дочке» приводит эту пословицу в такой форме: нет зла без добра. Но это старорусское обозначение зла. Не зло как категория, а зло как худо, беда какая-то. Что и от беды бывает что-то хорошее. Он говорит это о Пугачевском бунте.
Никогда в этом утверждении нет ничего онтологического, чтобы внутри зла было бы что-нибудь доброе. Этого не говорится. А говорится как бы в утешение - ну ничего, случилось плохое, а рядом с этим (по причине, может быть, даже этого) есть и что-нибудь хорошее. Призывает человека поискать - а что хорошее было в этом?
И, конечно, наоборот повернуть это высказывание никак нельзя, что «нет такого добра, в котором бы не было зла». Таких пословиц нет. И это очень характерно, потому что мир фольклора, мир народной мудрости несимметричен. Как раз здесь народная мудрость скажет наоборот - что «ложка дёгтя портит бочку мёда». Даже присутствие маленького зла портит огромное количество добра. Согласия на маленькое зло ради большого добра ни фольклор, ни сказка, ни пословица не дают. Если рядом со злом стоит поискать что-нибудь хорошее, то испорченное добро - это не добро. Такова норма фольклора.
Но в истории дело обстоит не так. Я давно наблюдала, что же такое происходит вокруг. Почему люди, например, видят что-то, не сомневаясь в том, что это плохое. Но почему-то не хотят даже, например, назвать, что это плохо. Не хотят попробовать что-нибудь сделать: может быть, можно что-нибудь сделать. Эту тему люди изо всех сил стараются обойти стороной. Решительного суждения здесь быть не может. В то время как в
основе культуры Запада есть некоторый морализм. Очень ясные разграничения добра и зла, которые вызывали сопротивление русских мыслителей. Они всегда критиковали юридизм Запада, законничество и рационализм. Эта типичная триада, по мнению русских мыслителей, характеризует Запад. Потом к ней ещё добавится индивидуализм.
А мы должны чувствовать. У нас всё не так. Мы должны чувствовать чутко, гибко и т.д. Как это так просто решить - здесь хорошо, здесь плохо. Эту разницу замечали не только русские, но и западные мыслители, которые этим интересовались. Что здесь какое-то коренное различие происходит между отношением к злу, между морализмом.
Один из моих любимых авторов 20 века - Дитрих Бонхёффер - богослов и мученик, убитый за сопротивление нацизму в Германии, писал в дневнике: «Русские так бьют Гитлера, вероятно, потому, что у них никогда не было нашей морали». Это парадоксальное заявление. Почему? Какой нашей? Протестантской морали, допустим, или морали буржуазной? Я думаю, что это даже не так важно. Важно то, что западные мыслители, богословы очень часто занимаются самокритикой в этом отношении. Здесь тоже есть большое различие между русской традицией и западной. Русская - не самокритичная. И любую критику готова воспринимать как открытую вражду. Запад не ждет, чтобы его кто-нибудь назвал снаружи юридическим и рационалистским. Они сами себя назовут.
И не только Бонхёффер, но и великий гуманист Альберт Швейцер тоже пенял на то, что традиция немецкая, европейская слишком жестка, слишком моралистична. Что должно быть более гибкое, более сердечное отношение. И в этом случае русская этическая гибкость нравилась. И ставилась как пример другого отношения. Это уже понималось не как беспринципность, а как широта и гибкость. И спорить с этим нельзя. Потому что есть такая сторона в русском отношении к злу, которое можно назвать восточным по сравнению с западным. А можно назвать южным по сравнению с северным. У нас привычное противопоставление - «запад - восток», тогда как во всём мире обсуждают в этом же смысле «север - юг». Как ни странно, русская северная, в географическом смысле, цивилизация подходит под «юг». Потому что эта гибкость, широта, неопределенность - «южная». Север - он жесткий, он любит правила.
Конечно, это есть. Это удивляет и поражает иностранцев. Мне приходилось слышать не раз от религиозных людей, что, только пообщавшись с русскими православными людьми, они поняли, что могут быть прощены. Потому что в их мире настоящего прощения не было. Это запоминается. Это сделано - и всё. Моя немецкая знакомая, которая стала православной монахиней, рассказывала, что её отец был немецким пастором. И она говорила: «То, что я сделала в 7 лет (как я узнала), мне запомнится навсегда. И только увидев, что прощаются все грехи, что тебе вообще всё списывается со счетов, я поняла, что бывает другой мир».
И этот артистизм прощения - вот что часто поражает западных людей. И привлекает к себе. Влюбляет в себя. И если мы посмотрим на сочинения Пушкина, то там любимый сюжет - что злодей прощен. Причём просто так, ни за что. «Царь для радости такой отпустил всех трёх домой». Почему? Просто так, для радости? Они злодейками были и остались. Так же изображен Пётр I. «И прощенье торжествует, как победу над врагом». И, таким образом, как будто получается, что завет евангельский - любить врагов, прощать, который все люди считают непосильным. Это очень трудно любить врагов, прощать по-настоящему. Не помнить зла, а просто прощать. Как бы уничтожать бытие, как будто его не было.
И здесь, в России, как будто он выходит, и без особого труда. Вроде есть чем гордиться. Это одна сторона, которую нельзя отрицать. Я не собираюсь отрицать, что это есть, или по крайней мере было. Я не уверена, что советский и постсоветский человек так уж хорошо понимает - «Царь для радости такой отпустил всех трёх домой». Так ли он видит мир. Но все дети, читающие по-русски, учились на этих примерах. Это мы любили с детства. Что теперь уже - я не знаю.
У этого же свойства - стереть зло, как будто его совсем не было - есть и своя теневая сторона. Это именно та сторона, которую я назвала - дружба со злом или неопознание зла. И теневая сторона совсем не похожа на лицевую сторону. Это навык суждения, которому учил Аверинцев. Говорят, что поэзия и проза противоположны. Это неправильно, они не могут быть противоположными. Они разные - поэзия и проза. А вот поэзия и плохая поэзия - противоположны.
Это не то, что может дополнять друг друга, т.е., с одной стороны, всех можно простить, а с другой - можно дружить со злом. Нет. Это именно настоящее глубокое противоречие. Это то, с чего я начинала - с моих наблюдений, как люди боятся, что это плохо, что что-нибудь вообще плохо. Даже сказать самому себе, не вслух. И, конечно, жизнь в страдании, притеснении, в несвободе. Она заставляет быть не слишком разборчивым. Каковы аргументы того, почему ничего нельзя назвать плохим? При этом путаются понятия «суждение» и «осуждение». Говорят - не осуждай, все мы грешные. И постоянно цитируют Евангелие: «Кто не грешен - кинь камень», забывая процитировать продолжение - «Иди и не греши больше». Это один из видов аргументов - нельзя осуждать, потому что это грех. Другое - «Всё сложно». Это любимое русское выражение. Хотя говорят это про самые простые вещи. Есть вещи действительно сложные, но в ситуации, когда украл человек или не украл, сказать «всё сложно» никак нельзя. Следующий аргумент оправдания - от необходимости. Он звучит так - «А что было делать? Делать было нечего. Это было необходимо». Для чего это было необходимо? Кому это было необходимо? Здесь вспоминается пресловутая историческая необходимость. Здесь встаёт вопрос, который поставил Альбер Камю в своей нобелевской речи, когда ему сказали, что один из его врагов - это понятие исторической необходимости. Он говорит: «Например, кому была необходима смерть Имре Надя в Венгрии?» Где инстанция, которой это было нужно?
Необходимость - это конструкт, который создаётся, и тогда говорится, что это было необходимо. Как правило, это говорится в таких случаях, когда есть что делать, только делать не хочется. Это отношение со злом как его нераспознавание, кутание разными необходимостями, грехом осуждать и т.д. И ещё один аргумент - это взвешивание. Когда говорится «с одной стороны…, но с другой стороны…». Это сводит с ума. Говорится так: «Да, Сталин уничтожил миллионы, но с другой стороны - он построил индустрию». Когда эти вещи сравниваются на весах, появляется ощущение, что в каком-то смысле свет кончился. Представить невозможно что-то такое на немецком языке, чтобы кто-то сказал, что «Гитлер убил много, но он дороги какие построил!». Или сказать, что Муссолини издал всю старинную итальянскую музыку - нельзя. А у нас можно вот так сравнивать и долго решать, что же получится, когда с одной стороны - то, с другой - это.
И ещё очень важный в этом отношении аргумент морального агностицизма, нежелания понимать, что есть зло. Это идея невозможности хорошего вообще. Это может выражаться в серии разных вопросов - а что лучше? А ты видела лучше? А они ещё хуже! Логическую ошибочность такого рода апологий даже не нужно искать, с логикой у нас обычно дело обстоит очень плохо. Но важнее другое. То, что здесь нарушается моральная ориентация. Ориентация в добре и зле вообще моментальна, непосредственна, нерефлективна. Я бы сравнила её с суждениями вкуса. Ты говоришь - это вкусно. И ты не обязан объяснять себе. Только если тебя кто-то спросит. Или - нравится ли тебе эта книга? Да! Это мгновенное решение, без рассуждений, без взвешиваний. Это простое, совершаемое всей цельностью человека суждение вкуса. И такое же, на мой взгляд, моральное суждение. Такие были старые люди, которых я застала в детстве или ранней молодости. Люди, которые выросли до всех перемен. Они сразу говорили - нехорошо. И когда их спрашивали - «почему?», они удивлялись, что это нужно объяснять. Пропала вот эта простая моральная интуиция. Если дальше включается рациональный механизм взвешивания: хуже-лучше, надо, необходимо, с одной стороны-с другой стороны - значит, мы уже находимся вне моральной ориентации. И почему мы встречаем упорное сопротивление - отнести что-нибудь к злу? Почему именно у дурного у нас столько добровольных заступников? В эпоху гласности заступались за Фадеева, не за Ахматову. Про таких персонажей говорили, что их надо пожалеть, это трагические фигуры. Почему так защищают эти поступки и этих людей? Я думаю, потому что, безусловно, когда ты что-то относишь к плохому - это тебя обязывает к некоторому решению, поступку. Если ты так подумал, необязательно - решил и сделал. Нет. Но если у тебя есть в уме это решение и ты сам так поступаешь, но знаешь, что так-то нехорошо. Это решение живёт внутри, зреет, и когда-нибудь оно тебя доведет до того, что ты не будешь делать того, что плохо (ты знаешь, что это плохо). Я считаю, что понимая лучше делать, чем не ведать, что творишь. У понимания есть в конце просвет. У неведения его нет.
Отнесение чего-либо к безусловному злу - это, по существу, отречение от зла. А его совершать не хочется. Я ещё попробую сказать почему.
Есть еще такой довод - «понимать надо»! Его понять надо, почему он такую гадость сделал. И от этого взвешивания зла в добре и добра в зле получается знаменитое русское слово - «ничего».
У Толстого в «Отце Сергии» юродивая больная девушка, которая совращает подвижника, на вопрос: «Как же, это же грех?» - отвечает: «А, ничего». Мне кажется, что наше «А, ничего» - это какая-то пропасть, в которую всё падает.
Является ли это неразличение добра и зла старым и что сюда добавило советское воспитание? Я думаю, что много добавило, потому что та мораль, которая здесь продвигалась как правильная - это диалектическая этика. В ней говорилось, что нет вообще ни добра, ни зла, а главное - кому полезно. Если это нам как классу полезно, то это хорошо, если нам вредно - это плохо. Я с детства знала, что если хорошо, то хорошо для всех, а если плохо, то плохо для всех. Я удивлялась, как можно учить такому цинизму, что если для нас на пользу - это хорошо, а если буржуям на пользу - это плохо? Меня это возмущало ещё тогда, когда этому учили, но если у человека не было опыта простого, инстинктивного различения и инстинктивного понимания, что так судить подло, то он мог впитать это и продолжать дальше исходить из этого. Таким образом, создавался особый цинизм в оценке явлений. Особенно в сталинскую эпоху развивалась идея сложности - ты докажи, что ты не верблюд. Тогда не говорили - плохой и хороший. Говорили - реакционный или прогрессивный. И при этом одна и та же вещь могла оказаться и реакционной, и прогрессивной, когда как нужно.
Отвлекаясь от истории, нужно признать, что моральный агностицизм растет из реальной сложности. Совсем не просто однозначно всегда разделить хорошее и плохое. Мы найдем и у многих духовных писателей высказывание о том, что совершенного добра на земле не бывает. И добро, и добродетель на земле ещё не совершенны. Но при этом есть некоторые законы в этом духовном различении добра и зла, которые всегда остерегают от горячих решений и дают некоторые ориентиры в суждении. Из записок архимандрита Софрония Сахарова, который издал письма старца Силуана. Благодаря Софронию Силуан стал любимым святым христиан всех конфессий.
Силуан предлагает в своём аскетическом опыте такие ориентиры: 1 - полный запрет делить реальность на цель и орудие. Цель не оправдывает средства. 2 - предполагать, что зло может быть причиной блага. «...неправильно думать, что к этому добру привело зло, что добро явилось результатом зла, это невозможно. Сила Божья такова, что там, где она является, - она исцеляет всё без ущерба. И может творить из ничего». Вот это самое большое во всей путанице добра со злом: что добро не нуждается в зле. Это то, во что не может поверить часто наш человек, а теперь уже перестаёт верить и западный человек. Пропала вера в силу добра.
Всё, о чём я пока говорила, - это о неразличении и отказе от суждения. Другой род отношения к злу - это гораздо страшнее, потому что это не неразличение, но попустительство злу и не неразборчивость, а что-то ещё более странное и особо восточное или южное. Я имею в виду чуть ли не прямое почитание зла в форме беспощадного насилия, жестокости и даже готовности приносить ему в жертву деточек, как у Чуковского Тараканищу, кормить его, как Кощея в углу, ублажать, как у Шварца Дракошу. Здесь мы видим не только запуганность злом, как в первом случае. А прибегание к злу за покровительством. Впервые я это высказывала на одной богословской конференции. Об обожествлении зла и жестокости, о традиции, которая в России существует. Это известно, например, из исторических песен об Иване Грозном, где рассказывается, что он сделал то-то и то-то, а потом его называют - надёжа православный Царь. Здесь все почти стали мне возражать, что - как можно такой сатанинской фигуре поклоняться. Теперь мы видим это вживую, что открываются памятники, в т.ч. и Ивану Грозному. Малюту очень любили, Берию. Чем объяснить эту странную любовь к таким фигурам? И чем беспощаднее, тем больше нравятся - крутые, свирепые, жестокие. Ещё к ним испытывают некоторую странную жалость, они бедные, они мученики-злодеи. Они приносят какую-то великую жертву, что проливают столько крови, бедные. А почему им приходится столько всего делать? Что же это за такое у них космическое задание? Почему? Потому что нет веры, что добро что-то может само. Что только злом можно навести на земле порядок. Что вселенная устроена так, что её архонты - это какие-то злые силы. И такие фигуры, как Грозный или Берия, они служат этим началам мироздания. Они выполняют некоторые законы, которые обеспечивают на земле хоть какой-то порядок. Если они этого не будут делать, то просто вообще всё погибнет. Потому что так устроен мир. Здесь я прочту одно стихотворение Дмитрия Александровича Пригова, которое он написал в самом начале Перестройки:
Нам всем грозит Свобода,
Свобода без конца.
Без выхода, без входа,
Без матери-отца.
Посередине Руси
За весь 20-й век.
И я её страшуся
Как честный человек.
Я думаю, что что-то вроде этого страха стоит за почитанием «ангелов зла» - таких, как Малюта Скуратов, Берия и т.д. Что всегда было в европейской поэзии, искусстве и чего мы никогда почти в открытую не встречали в классическом русском искусстве - это утверждение силы добра.
Я дословно переведу вам стихотворение моего любимого Гёльдерлина, в обращении к другу он пишет, что среди рощи Бог может явиться тебе в разном облике - или в доспехах, или ещё как-то, но ты его узнаешь, потому что ты знаешь силу добра. И потому, что от тебя не скрыта божественная улыбка. Вот такого мы не увидим. Потому что на Руси если верят в силу добра, то никогда об этом ничего не скажут. Добро у нас часто предстаёт в образе князя Мышкина, который так добр, что кончается всё плохо и для него, и для всех, кто его окружает. Забыто то, что у добра есть сила. И эта сила другая, чем сила зла. Её можно не увидеть, потому что, во-первых, она не явится сразу. Во-вторых, она не явится в виде мести, возмездия или чего-то ещё. Она является по-другому. То, что Гёльдерлин вслед за знанием силы добра говорит о том, что от него не укроется улыбка. Это чувство некоторой улыбки, которая витает в хмурый день за облаками, или даже в черную ночь - всё равно что-то тебе улыбается. Это сила добра, которую я очень мало встречаю в русском искусстве.
Всё. Спасибо!
---------------------
Кто боится книг Светланы Алексиевич?
Книги : Стиль жизни : Subscribe.Ru
Светлана Алексиевич - нобелевская премия по литературе, 2015 год
(Ее произведения - не политика и не литература, это сеанс терапии, попытка научить общество слушать и говорить о своей и чужой боли)
Изобретатель динамита Альфред Нобель даже не мог предполагать, какую бомбу он закладывает под российское массовое сознание, учреждая свою премию в области литературы. Из пяти русскоязычных лауреатов XX века - Иван Бунин в 1933 году, Борис Пастернак в 1958-м, Михаил Шолохов в 1965-м, Александр Солженицын в 1970-м и Иосиф Бродский в 1987-м - четверо подвергались травле на родине. <Белогвардеец> Бунин, <антисоветчик> Пастернак, <литературный власовец> Солженицын, <тунеядец> Бродский: их нобелевские премии воспринимались в СССР как политическая провокация, вызывая шельмование в прессе и осуждение масс (Бродского это коснулось в меньшей степени). Если добавить сюда Нобелевские премии мира Андрею Сахарову в 1975 году и Михаилу Горбачеву в 1990-м, за год до развала СССР, то получается клиническая картина: вместо того чтобы гордиться своими лауреатами, всякий раз Россия отвергала их, объединялась не в радости за свою страну и русскую словесность, а в ненависти к Западу. А вернее, в извечной паранойе, в убеждении, что внешний мир только и делает, что строит козни против нас.
Новоиспеченный нобелевский лауреат Светлана Алексиевич в этом смысле попадает в достойную компанию авторов, признанных миром, но с негодованием отвергнутых <общественностью> в собственной стране. Да, она белорусский писатель, родившийся на Украине, но ее книги рассказывают о нашем общем советском и постсоветском опыте, о безжалостных жерновах Империи - и поэтому она в равной степени принадлежит также и украинской, и российской истории и культуре, и болезненное отношение к ней в России говорит о том, что она воспринимается как своя, как отступница, которая выносит сор из избы.
Что инкриминирует <русский мир> Светлане Алексиевич? Претензий по большому счету три: во-первых, она якобы малоизвестна в России, во-вторых, <это не литература> (документальная проза), и самое главное - она <русофобка>, акцентирует наши проблемы, <пиарится на чужом горе>.
Все три этих обвинения говорят об одном: Россия не любит, не умеет и попросту боится говорить о своих травмах.
Ибо именно травма и неизжитая память трагедий страшного русского XX века и является единственным предметом книг Алексиевич, и она избрала для этого самый жесткий и неудобный жанр: документальную прозу, где не скрыться от боли за художественным вымыслом. Если Флобер именовал себя человек-перо, то Алексиевич называет себя человек-ухо: она слушает улицу и различает в ней голоса людей, человеческие истории. Ее миссия - свидетельство (в высоком, библейском, смысле), она пришла, чтобы рассказать об испытаниях отдельного человека. Алексиевич сама об этом говорила в интервью <Огоньку>: <Наш главный капитал - страдание. Это единственное, что мы постоянно добываем. Не нефть, не газ, а страдание. Я подозреваю, что именно оно и манит, и отталкивает, и удивляет в моих книгах западного читателя. Вот это мужество жить, несмотря ни на что>.
В этой способности к состраданию проявляются белорусские корни писателя. <Я травмирована темой зла и смерти с детства, - признается она, - потому что выросла в послевоенной белорусской деревне, где только об этом и говорили. Поминали>. Белоруссия, лежащая на перекрестке войн и больше других пострадавшая от колеса истории, создала особую культуру памяти, воплощенную в книгах Василя Быкова и Алеся Адамовича: как заметил белорусский поэт Владимир Некляев, если вся русская литература вышла из гоголевской <Шинели>, то творчество Алексиевич - из документальной книги Алеся Адамовича, Янки Брыля и Владимира Колесника <Я из огненной деревни>. Белорусский взгляд Алексиевич - это прививка антиимперского гена человечности нашей общей культуре, лучшие представители которой часто ослеплены имперским соблазном: от Пушкина с польским восстанием до Бродского с украинской независимостью.
Ее произведения - каталог трагедий советской и постсоветской истории: Великая Отечественная (книги <У войны не женское лицо> и <Последние свидетели> соответственно о женщинах и детях войны), Афганистан (<Цинковые мальчики>), Чернобыль (<Чернобыльская молитва>), самоубийства 90-х (<Зачарованные смертью>) и проблема постсоветских беженцев (<Время секонд-хэнд>). Ее книги неудобны, ее свидетельства безжалостны и бесстрастны, как тот рассказ о матери-одиночке из 1937-го, которая при аресте
попросила свою бездетную подругу позаботиться о ее дочери. Та вырастила девочку, а когда мать через 17 лет вернулась из лагерей и попросила посмотреть свое дело, оказалось, что донесла на нее та самая подруга, мечтавшая о дочке; не вынеся этой правды, женщина повесилась. Подобных историй у Алексиевич сотни, она как иглами попадает ими в те самые болевые точки, о которых в России говорить не принято.
<Проблема Алексиевич> для России - не политическая, а психологическая; дело вовсе не в ее выдуманной <русофобии> и не в соображениях Нобелевского комитета, а в глубоких комплексах русского сознания, которое не умеет говорить о боли и не может совладать с опытом травмы.
По большому счету тема боли в России табуирована.
Страдание - это то, что интериоризируется, переваривается внутри человека или в узком кругу родных, но не выносится в публичное пространство. В России не принято открыто говорить о боли. Как часто, услышав от случайного собеседника о болезни, люди начинают отмахиваться, словно боясь заразиться: <Ой, не грузите меня своими проблемами!> Темы рака, инвалидности, уродства по-прежнему табуированы, люди собирают деньги на помощь, но это часто лишь средство откупиться от чужой боли, магический заговор. Массовое сознание суеверно и синкретично; как часто нам доводится слышать: <На себе не показывай!> или <Не говори о болезни, накликаешь!>.
Из того же суеверного ужаса в России не проговорен опыт коллективной травмы XX века: революции, голода, ГУЛАГа, войны, эвакуации, лишений. Во многих семьях младшие поколения знают о репрессиях их предков лишь понаслышке: сначала молчали из страха, потом это превратилось в привычку; о страшном не говорили, чтобы скорее забыть. 80 лет спустя этот опыт не осмыслен культурой и массовым сознанием, чему свидетельством - постоянно возобновляющиеся дискуссии о репрессиях, фантастические в своей моральной слепоте: люди всерьез спорят о том, были ли они оправданны или сведения о них преувеличены. Книги Варлама Шаламова стоят в стороне от этой дискуссии одиноким страшным монументом - к ним боятся прикасаться. Точно так же боятся тронуть тему голода в Поволжье и Голодомора, блокаду Ленинграда - вспомним истерику в СМИ после одного только вопроса (не утверждения!) телеканала <Дождь> о том, стоило ли удерживать город ценой полутора миллионов жизней. Попытка любого разговора о жертвах, о человеческой цене побед пресекается жесткой внутренней цензурой.
Точно так же у нас не осмыслен опыт колониальных войн России в XX веке - от Будапешта и Праги до Афганистана и Чечни: по сравнению с американским мучительным осмыслением Вьетнама - тысячи книг, фильмов, свидетельств - в России даже не начинался разбор завалов (зато в 1992 году в Минске ветераны Афганистана организовали политический суд над Алексиевич за развенчание героического мифа в <Цинковых мальчиках>). Прав был Чаадаев: Россия - страна без памяти, пространство тотальной амнезии, девственное сознание до критики, рациональности, рефлексии. Наш государственный нарратив, семейные истории и индивидуальный опыт построены вокруг огромных пустот, табуированных лакун, минных полей, мы ходим по безопасным дорожкам заученных фраз, по общим местам: <было сложное время>, <всем было тяжело>. Война, Афган, Чернобыль, изломанные судьбы - все это вспыхивает на страницах газет и моментально забывается обществом, откладывается в придонный ил боли. То же и сегодня: судьбы псковских десантников, бурятских танкистов или пленных спецназовцев в Украине волнуют, кажется, одну только <Новую газету>, а общественное мнение уже переключилось и, как собака за белкой, зачарованно следит за роликами Генштаба о бомбардировках в Сирии.
Неспособность принять, проговорить и осмыслить травму ведет Россию к бесконечному циклу потерь. Все в том же интервью Алексиевич задается вечным вопросом: <В чем смысл перенесенных нами страданий? Чему они учат, если все равно повторяются? Я себя постоянно об этом спрашиваю. Для многих страдание - ценность сама по себе. Их главный труд. Но из него не вырастает свобода. У меня нет ответа>.
И здесь она называет одну из самых глубоких тайн России: жертвы часто бессмысленны.
К чему умерли от холода, голода и побоев десятки тысяч в воркутинских шахтах, ныне заброшенных, легли под шпалы никому не нужной <дороги смерти> Салехард - Игарка? Зачем погибли десятки тысяч мирных жителей в первой чеченской кампании, бездарно проигранной Россией, и тысячи - в столь же бессмысленной и бездарной войне на Донбассе? Народ безмолвствует, государство отмалчивается, жертвы вынесены за скобки - как в тех надписях на памятных скрижалях в честь русских побед в наполеоновской кампании в храме Христа Спасителя: <прочих чинов погибло до 50 тысяч>.
Страдание в России самоценно, совпадая и с православной установкой (<Христос терпел и нам велел>), и с вековыми традициями рабства, благоговения перед государственным Левиафаном, презрения к отдельной человеческой жизни (<единица - вздор, единица - ноль>), бесконечного терпения, возведенного в государственную добродетель - вспомним знаменитый тост Сталина на банкете в честь Победы 24 мая 1945 года: за терпение и жертвы русского народа! Опыт санкционированного государством страдания не переплавляется в социальное действие, но лишь в различные культурные формы: в знаменитую русскую <тоску>, в бескрайнюю русскую песню и в безбрежное русское пьянство (как правило, все три идут в одном пакете). Но также и в бесконечную русскую самоиронию: как выразился Виктор Пелевин, <космическое назначение российской цивилизации - это переработка солнечной энергии в народное горе>.
Светлана Алексиевич разрушает эту культурную конвенцию государственного насилия и народного страдания, сакрализацию жертвы. Она нарушает табу, речевой этикет; она - тот самый неудобный свидетель, что портит благостную картину в суде, с которой согласны и судья, и прокурор, и обвиняемый, и сам потерпевший. Поэтому так боятся ее книг <патриоты> и радетели тяжело-звонкого государственного мифа. И потому Нобелевская премия Алексиевич жизненно необходима для России - это не политика и не литература, это сеанс терапии, попытка научить общество слушать и говорить о своей и чужой боли. Это императив <Иди и смотри>, прозвучавший в великом фильме Элема Климова и Алеся Адамовича, а до них - в книге Апокалипсиса.
Автор - Сергей Медведев
Из выпуска от 21-10-2015 рассылки Экономика, политика, власть
---------------------
Жизнь между Алексиевич и Мориц
Культура - Новая Газета
Ян Шенкман
30.11.2015
О чем говорили на «Нон-фикшн»-2015: секс, пиво и грабежи
Международная ярмарка интеллектуальной литературы «Нон-фикшн» напоминала в этом году ковчег, где каждой твари по паре. В другой ситуации они бы перегрызли друг другу глотку, а тут ничего, терпят. Староверы, умеренные националисты, мусульмане, правозащитники, высоколобые интеллектуалы и продавцы комиксов… В стране сейчас настолько мало книжных и вообще гуманитарных событий, что ради такого случая можно и потерпеть.
Все здесь построено на контрастах. Вот старообрядцы торгуют брошюрой «Горькая правда о пиве». ПИВО — Путь Интенсивного Вырождения Общества. А вот гастрономы со смаком рассказывают о пицце. Красивый лысый мужчина в пиджаке со знаками зодиака восклицает: «Какой секс, что вы! Не говорите мне о сексе, я слова-то такого не знаю. И слава богу! Активность встречается с пассивностью, а потом они…» Он делает жест руками. Пожилые дамы в креслах кивают: да, так все это и происходит.
Продавец комиксов пересказывает сюжет: «… У них не было денег, и вот они решили грабить банки, чтобы эти деньги достать. Много непристойных шуток, очень рекомендую». А рядом правозащитники из фонда «Общественный вердикт» рассказывают о профессиональных стандартах в работе полиции и объясняют, как не нарушить антиэкстремистское законодательство, поставив необдуманный лайк в фейсбуке. Грабить банки можно, а ставить лайки нельзя.
По словам директора ярмарки Юлии Благоразумовой, всего здесь 274 участника. Примерно столько же, сколько в прошлом году. И арендная плата осталась такой же. А что в таком случае изменилось?
— Одна простая вещь,?— говорит Борис Куприянов, член экспертного совета «Нон-фикшн».?— В этом году «НФ» стал главной ярмаркой страны. Я не преувеличиваю. Это произошло в связи с фактическим провалом ММКВЯ и отменой весенней ярмарки «Книги России». Осталось вообще очень немного ярмарок. Красноярская, Петербургский книжный салон — вот, собственно, почти и все. Основная конкуренция была между нами и ММКВЯ. Сейчас с этим все ясно, приоритеты явно сменились. Достаточно посмотреть, сколько книг выпущено в этом году специально под «Нон-фикшн». Ярмарка всегда была поводом для выхода книг, но такого, как сейчас, я не припомню. «Ад Маргинем» представил 7 новых книг, которые вышли буквально вчера-позавчера-сегодня. А это не самое крупное издательство, что же говорить о крупных. У НЛО — 6 новых. У издательства «Дело» — 7.
Помня о скандале с экстремистской литературой издательства «Алгоритм», которое в 2007?м не допустили на «Нон-фикшн», спрашиваю:
— Борис, а вот тут у вас стенд «Русского мира». Это никого не смущает?
— Абсолютно. Все реагируют на название, но и «Русский мир» и «Русский путь» — уважаемые издательства, которые выпускают качественные и интересные книжки. Сначала всмотритесь, а потом паникуйте.
Всматриваюсь. Бунин, Деникин, Цветаева, Ходасевич… Да, это действительно русский мир, но какой-то совсем другой, чем тот, что показывают нам на Первом канале.
— Вот вы говорите, что все хорошо и ярмарка удалась. А как это сочетается с разговорами о жесточайшем кризисе книжной отрасли и падении тиражей?
— Так все плохо! Кризис действительно жесточайший. И тиражи падают, и издательства закрываются. Но те, что остались, месяцами готовятся, копят деньги на ярмарку и приходят. Потому что это действительно важно. Кризис кризисом, но одну большую хорошую ярмарку можно сделать. Она просто необходима. Кстати, любопытная вещь. Трудности испытывают крупные игроки рынка и сетевые магазины, а независимые издательства и издательства интеллектуальной литературы каким-то образом держатся. Наверное, потому, что для них это не бизнес или не только бизнес. У них своего рода миссия.
Один из тех, кто держится и у кого миссия,?— Михаил Сапего, глава старейшего питерского самиздат-издательства «Красный матрос». Он крошечными тиражами выпускает раритетные тексты 20?х, 30?х, 40?х, сохраняя для истории те детали быта и частной жизни людей, без которых нет общего.
— В свое время,?— рассказывает Сапего,?— я познакомился с внучкой писателя Ореста Цехновицера, погибшего во время Великой Отечественной. В начале тридцатых он собирал и изучал городской фольклор. Из архивов Цехновицера — изданный мною рукописный альбом сидельца Второго ленинградского исправдома Константина Кругова, 1928 год. Нравы в том исправдоме были своеобразные. Например, заключенные могли ходить друг к другу в гости из камеры в камеру. У Цехновицера был пропуск, который позволял ему посещать тюрьмы и записывать песни со слов сидельцев. И он периодически предпринимал эти экстремальные фольклорные экспедиции. Как результат — рукописный песенник «В Петрограде я родился. Песни воров, арестантов, громил, душегубов, бандитов. 23—26 год». Моя любимая цитата оттуда звучит так: «Полюбил я в Курске девицу. / Нет достатков ее украшать. / И узнал я друзей вороватых, / и решился и я воровать. / Вот пошли на одно преступленье, / Где все мог там для ней я достать…» Все достать! Вдумайтесь! Эдакий клондайк, место, где есть всё, вообще всё. По-моему, это перл.
Одно из самых таинственных и партизанских событий ярмарки — презентация издательской программы фонда «Эволюция». Интрига в том, что «Эволюция» продолжает дело фонда «Династия» Дмитрия Зимина, который этим летом попал в список иностранных агентов и самоликвидировался. Речь и у «Династии», и у «Эволюции» — об инвестициях в развитие российской науки, в том числе выпуск книг и научную экспертизу. Что в этом криминального — непонятно, но атмосфера была, как на сходке революционеров?подпольщиков.
Планировалось, что ярмарку посетит Дмитрий Анатольевич Медведев. Все очень ждали и волновались. Но что-то у него отменилось, перепланировалось, и премьер не приехал. По случайному стечению обстоятельств в тот же день, в том же месте и даже в то же самое время должен был выступать Захар Прилепин на тему «Россия сегодня». Но и он не приехал. «Действительно,?— подумал он, наверное,?— какой смысл ехать, все равно Медведева нет». Так мы и не узнали, что представляет собой Россия сегодня, а жаль.
Живой иллюстрацией к этой теме выглядел стенд издательства «Время». Огромный плакат с портретом Светланы Алексиевич (либеральное крыло). Огромный плакат с портретом Юнны Мориц (патриотическое крыло). А между ними — Александр Исаевич Солженицын. И никто не уйдет обиженным.
Вопреки международной и внутренней напряженности на ярмарке представлено аж целых 25 заграничных стран. В их числе Испания, Латинская Америка, Польша, Венгрия, Нидерланды. Много немцев, встречаются и японцы. Нет, правда, издательств из Украины. Но ходили слухи, что один украинец все же где-то присутствует. Я сбился с ног, пытаясь напасть на след этого мистического украинца. Как сквозь землю провалился, никто не видел. Возможно, под украинцем имелась в виду Светлана Мартынчик (она же Макс Фрай), которая живет в Вильнюсе, но имеет украинское гражданство. Бывает и так.
А в пятницу в рамках «Нон-фикшн» открылась 9?я Международная биеннале поэтов. Первое, что я спросил у одного из ее организаторов Данила Файзова: а будут ли там украинцы?
— Тема биеннале в этом году — Южный поток. Ничего личного, но украинцы к нему отношения не имеют. Будут сербы, черногорцы, итальянцы, болгары, венгры…
— А турки? Турок вы пригласили?
— Не турок, а турка. Его зовут Атаол Бехрамоглу. Круто, да?
Для справки. Атаол Бехрамоглу — профессор, доктор наук. Переводчик с русского, французского и английского. Поэт. Два года назад обвинил действующего премьер-министра Эрдогана в ненависти к Ататюрку и поддержал протестующих в парке Гези. Яркая личность.
Помимо турка, в программе балет на стихи Мандельштама и экскурсия по рюмочным Москвы для гостей столицы. Вот такой он, Южный поток.
Книги «Нон-фикшн»?2015. «Новая» рекомендует
Николай Олейников. Число неизреченного (М.: ОГИ). Это тот самый Олейников, который «Маленькая рыбка, / Жареный карась, / Где ж ваша улыбка, / Что была вчерась?» и «Я муху безумно любил! / Давно это было, друзья, / Когда еще молод я был, / Когда еще молод был я». Абсурдист, хохмач, красавец, друг Хармса и Введенского, расстрелянный в 1937 году за участие в «контрреволюционной троцкистской организации». В девяностые выходили тоненькие сборники немногих оставшихся от него стихов. А тут 560 страниц! Правда, двести из них занимает биография поэта, написанная историками литературы Олегом Лекмановым и Михаилом Свердловым. Плюс комментарии. Ничего более основательного по Олейникову в мире не существует. Там же, в издательстве ОГИ, выходили полные собрания Введенского, Вагинова и Заболоцкого. Теперь их можно поставить на полку рядом.
Михаил Зыгарь. Вся кремлевская рать: краткая история современной России (М.: Интеллектуальная литература). Автор — главный редактор телеканала «Дождь», в прошлом спецкор «Коммерсанта». Ему удалось то, что кажется невозможным: беспристрастно описать политическую жизнь страны 1999—2015 годов. Это действительно серьезное исследование. Не памфлет, не пропаганда, не сведение счетов. Главные герои: Игорь Сечин, Игорь Шувалов, Владислав Сурков, Дмитрий Песков и другие. Ключевая цитата: «Путин не считал, что Россию со всех сторон окружают враги. Путин не собирался закрывать все независимые телеканалы. Путин не собирался поддерживать Виктора Януковича. Он не хотел проводить Олимпиаду в Сочи. Его приближенные думали, что они стараются угадать его замыслы,?— на самом деле они осуществляли свои».
Азбучные истины.?М.: Клевер. 33 коротких эссе очень известных авторов — от Битова до Гребенщикова — по числу букв русского алфавита. Петрушевской досталось Зло, БГ — Покой, Гандлевскому — Одиночество, Акунину — Честь, а Иртеньеву — Хитрость. В аннотации написано: для чтения взрослыми детям. То есть такая детско-взрослая книжка. С прекрасными иллюстрациями, что тоже немаловажно. Сегодня, когда все так зыбко, амбивалентно и переменчиво, кто-то должен рассказать и о простых вещах, на которых стоит этот мир: Красота, Искренность, Радость, Щедрость… В каком-то смысле это прописные истины, но куда же без них.
«Посмотрим, кто кого переупрямит…»: Надежда Яковлевна Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах.?М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной. Отделить Осипа от Надежды невозможно, хотя бы потому, что именно она сохранила его стихи и память о нем. «Было это истинным подвигом, и совершался он Надеждой Яковлевной двояко — фиксацией в собственной памяти и заботой об архиве поэта,?— пишет составитель книги Павел Нерлер.?— Письма Осипа Мандельштама жене (82 письма!) шли в его архиве наравне с творческими рукописями, и заслуга их спасения принадлежит Наталье Евгеньевне Штемпель, у которой они хранились: собираясь в эвакуацию, она уложила их в жестяную коробку из-под чая и вынесла из Воронежа буквально под немецкими снарядами. Письма же О.?Э. к себе самой она не взяла, и они погибли». За последние полвека вокруг нее сложился вполне самостоятельный культурный миф. Ее тяжелый характер и резкие оценки современников, ее книги, споры о ней и вся ее личность — это важно не только в связи с поэзией Мандельштама, но и само по себе как пример героического сопротивления личности сошедшему с ума обществу. «Кто кого переупрямит…» — это о времени. У нее получилось, она переупрямила свое время.
Юй Хуа. Братья.?М.: Текст. Автор не менее знаменит в КНР, чем нобелиат Мо Янь. По роману Юй Хуа «Жить» поставлен фильм Чжана Имоу (Гран-при Каннского фестиваля?1994). «Братья» — главная его книга. Семейная эпопея по-китайски — это хроника культурной революции в нищем поселке Лючжэнь, где на площади, над телом забитого насмерть отца героев, разносчик орет: «Морожено для братьев и сестер по классу!», и злой плутовской роман эпохи «дикого капитализма»: Лючжэнь обрастает сталью и гламуром, голодный мальчишка становится миллионером и спонсором Всекитайского конкурса красоты девственниц (девственницам посвящены самые соленые главы). Зато брат героя, начинающий писатель и гордость семьи,?— отброшен в ряды люмпенов…
Перевод с китайского Юлии Дрейзис.
---------------------
Как читать Набокова
Arzamas
Филолог Александр Долинин объясняет на примере пяти рассказов
Записала Анна Красильщик
24 августа 2016
В романе «Под знаком незаконнорожденных» Набоков перифразировал одну из притч царя Соломона (25:2): «Слава Божия - спрятать вещь, а слава человека - найти ее». Каждый набоковский рассказ и роман что-то прячет, и читатель должен научиться разыскивать спрятанное, решая разнообразные загадки, предлагаемые ему богоподобным автором, - загадки словесные, фабульные, интертекстуальные. Посмотрим, как это делается, на примере пяти рассказов, данных в хронологическом порядке.
«Пильграм» (1930)
Герой рассказа - малосимпатичный берлинский бюргер Пильграм. В фамилии его угадывается синоним к слову «паломник» - пилигрим. Он владелец лавки экзотических вещей и в некотором смысле странный и тайный паломник, чья Мекка всегда с ним, хотя сам он не отдает себе в этом отчета. Пильграм открывает длинный ряд набоковских героев с раздвоенным сознанием, которые сосуществуют в двух параллельных мирах. Эти миры едва соприкасаются друг с другом: мир обыденности и мир воображаемый, мир тут и мир там. Бюргер Пильграм имеет одну, но пламенную страсть - не к шахматам (как в «Защите Лужина») и не к нимфеткам (как в «Лолите»), а к бабочкам. Как известно, ту же страсть разделял сам Набоков. Превосходный энтомолог и коллекционер, Пильграм никогда не выезжал за пределы Пруссии и отчаянно мечтает о том, чтобы ловить редчайших бабочек далеких стран. Но судьба, или своенравная авторская воля, как это всегда бывает у Набокова, играет с бедным Пильграмом злые шутки. Дважды он собирает деньги, чтобы отправиться в паломничество, и дважды их теряет. Наконец, в третий раз судьба ему улыбается. Тайком от жены он готовится к путешествию, покупает билет на поезд, запирает лавку, собирает вещи. Он уже готов ехать на вокзал, как вдруг вспоминает, что у него нет с собой мелочи. Когда Пильграм возвращается в лавку, копилка падает у него из рук, разбивается, а монеты рассыпаются по полу. На фразе «Пильграм нагнулся, чтобы их собрать» рассказ прерывается, автор оставляет героя на пороге счастья и переходит к его жене Элеоноре, которая, вернувшись поздно вечером домой, находит прощальную записку мужа: «Я уехал в Испанию. Ящиков с алжирскими не трогать. Кормить ящериц». Элеонора рыдает. Эту сцену прерывает финальный авторский комментарий: «Да, Пильграм уехал далеко. Он, вероятно, посетил и Гранаду, и Мурцию, и Альбарацин, - вероятно, увидел, как вокруг высоких, ослепительно белых фонарей на севильском бульваре кружатся бледные ночные бабочки; вероятно, он попал и в Конго, и в Суринам и увидел всех тех бабочек, которых мечтал увидеть».
Обратим внимание на троекратно повторенное «вероятно», которым всеведущий автор отказывается от своего всеведения. Подобным образом в классическом рассказе Амброза Бирса «Случай на мосту через Совиный ручей» (1890) девять раз повторяется глагол seem - «кажется». Когда в конце рассказа Бирса выясняется, что герой вовсе не спасся чудесным образом, как мы думали, а был повешен на мосту через Совиный ручей и вся история его спасения разыгрывалась в его воображении, мы не можем обвинить автора в том, что он нас не предупреждал. Девять раз он предупредил нас этими глаголами. В «Пильграме» последняя фраза сообщает нам, что герой мертв, но это не важно: «И в некотором смысле совершенно не важно, что утром, войдя в лавку, Элеонора увидела чемодан, а затем мужа, сидящего на полу среди рассыпанных монет, спиной к прилавку с посиневшим, кривым лицом, давно мертвого».
Набоков намекает нам, что физической смертью жизнь сознания, вероятно, не заканчивается, и - единственный из всех крупных русских писателей - превращает смерть в несобытие. Пильграм - первый из его героев, который уходит в мир иной, мир своей мечты. Первый герой, но не последний. Такой же переход границы между здесь и там совершат герои рассказов «Совершенство» и «Лик», романов «Защита Лужина», «Приглашение на казнь», «Под знаком незаконнорожденных» и других.
«Адмиралтейская игла» (1933)
О том, что заглавие - это цитата из «Медного всадника», сказано в самом начале рассказа. Сам он устроен как читательское письмо автору дурно написанного дамского романа, который этой цитатой назван: «Адмиралтейская игла». Рассказчик и автор письма подозревает, что Сергей Солнцев, чьим именем подписан роман, на самом деле псевдоним, а под ним скрывается его давняя возлюбленная Катя, описавшая в претенциозно пошлом духе историю их любви и тем самым испохабившая его драгоценные воспоминания. В своем письме он пытается вызволить их прошлое из «унизительного плена» и спасти образ самой Кати. Он пишет эту историю по-другому, по-набоковски: с точными подробностями, неожиданными выразительными метафорами, фирменными набоковскими цитатами и аллюзиями - Блок, Верлен, Апухтин, цыганские романсы, которые пела Катя. Все это противопоставляется кусочкам из романа Сергея Солнцева, где те же улицы, персонажи и разговоры представлены совсем иначе, через клише, банальные стертые образы.
Главным конфликтом рассказа оказывается конфликт не людей, но двух литературных стилей, двух типов художественного сознания, которые по-разному деформируют одну и ту же реальность. В финале герой умоляет свою Катю больше не писать, а затем предполагает: «Может быть, Катя, все-таки, несмотря ни на что, произошло редкое совпадение, и не ты писала эту гиль?
??, и сомнительный, но прелестный образ твой не изуродован. Если так, то прошу Вас извинить меня, коллега Солнцев». Вероятно, виновна не только Катя, но и сам рассказчик. В чем же его вина? В идентификации с литературным героем, в смешении жизни и искусства, в чем Набоков видел страшный грех. Правильна ли его интерпретация романа как дурной автобиографии? Возможно, и нет. Доверять рассказчику нельзя: все герои-рассказчики Набокова всегда ненадежны. И за тем, что они нам рассказывают, всегда можно распознать другую реальность, которую они по тем или иным причинам пытаются от нас скрыть.
«Весна в Фиальте» (1936)
Фиальта - вымышленное название приморского городка, где соединились черты Ялты и итальянского Фиуме, который сейчас называется Риека и находится в Хорватии. Набоковская Фиальта устроена так же, как Фиуме. Там есть старый и новый город, а неподалеку - высокая гора. Важно - и это мы увидим позже, - что Набоков назвал ее именем святого Георгия.
В этом городе герой-рассказчик встречает свою возлюбленную, с которой его связывают очень давние отношения: они познакомились еще в России в 1917 году. В Фиальте они встречаются случайно, не очень часто, но и не очень редко, и всякий раз, когда судьба их сводит, быстро и непринужденно занимаются любовью. Они не пытаются специально поддерживать эти отношения и, расставшись, тут же забывают друг о друге. Васенька, герой, благополучно женат, его возлюбленная Нина тоже замужем за писателем по имени Фердинанд.
В названии города звучит еще слово «фиал» - сосуд. На это можно было бы не обратить внимания, если бы не проведенный через весь рассказ мотив чаши и сосуда. Нинино дружественное любострастие сравнивается с ковшиком родниковой воды, которой она «охотно поила всякого». В предпоследний раз герои встречаются в кафе, и Нина пьет из бокала, присосавшись к соломинке. Еще из одного фиала, или сосуда, пьет эпизодический персонаж - некий англичанин, которого герой замечает сразу же по приезде в Фиальту. Проследив за его жадным, вожделеющим взглядом, герой вдруг видит Нину. Потом, в кафе, Васенька и Нина снова встречают этого англичанина: «На столике перед ним стоял большой бокал с ярко-алым напитком». Васенька снова замечает вожделение в его глазах, но на этот раз оно направлено не на Нину, а на ночную бабочку «с бобровой спинкой», которую он ловко снимает с окна и «переводит в коробок».
Упоминание о бабочках у Набокова - почти всегда знак авторского присутствия; как кажется, сам богоподобный автор в обличье жадного до женщин-бабочек англичанина явился в сотворенный им приморский городок, чтобы решить судьбу своих героев. Это как бы главный режиссер разыгрывающегося спектакля или представления, о театральности которого напоминают афиши и рекламы приближающегося к Фиальте бродячего цирка. В конце концов цирковой фургон и убьет Нину.
Герои же разыгрывают некое пародийное подобие легенды о святом Георгии как победителе змея и спасителе принцессы. Решающий последний разговор Васеньки и Нины происходит, когда они смотрят на гору Святого Георгия. В этом спектакле роль дракона отводится циничному Фердинанду, в плену у которого томится прекрасная, хотя и совсем не целомудренная Нина. По идее, Васенька должен оказаться тем героем, который вызволяет Нину из плена. Однако в рассказе он никого не спасает, хотя вялую попытку изменить их отношения и с запозданием признаться Нине в любви все-таки предпринимает: «С невыносимой силой я пережил (или так мне кажется теперь) все, что когда-либо было между нами, начиная вот с такого же поцелуя, как этот; и я сказал, наше дешевое, официальное „ты“ заменяя тем одухотворенным, выразительным „вы“, к которому кругосветный пловец возвращается, обогащенный кругом: „А что, если я вас люблю?“ Нина взглянула, я повторил, я хотел добавить… но что-то, как летучая мышь, мелькнуло по ее лицу, быстрое, странное, почти некрасивое выражение, и она, которая запросто, как в раю, произносила непристойные словечки, смутилась; мне тоже стало неловко… „Я пошутил, пошутил“, - поспешил я воскликнуть, слегка обнимая ее под правую грудь».
Таким образом, псевдо святой Георгий не спасает прекрасную деву - и ее забирает смерть, или, иначе говоря, воля автора: «Причем Фердинанд и его приятель, неуязвимые пройдохи, саламандры судьбы, василиски счастья, отделались местным и временным повреждением чешуи, тогда как Нина, несмотря на свое давнее, преданное подражание им, оказалась все-таки смертной». Вспомним, что святой Георгий - покровитель Англии, и георгиевский флаг с красным крестом на белом фоне до сих пор остается английской эмблемой. Тогда истинным аналогом святого Георгия можно считать не Васеньку, а безымянного англичанина, или, вернее, скрытого под его маской Набокова. Он избавляет Нину от недостойных ее мужчин и отправляет в мир иной, подобно бабочке, которую он отправил в коробок.
«Облако, озеро, башня» (1937)
Если произнести название вслух, можно заметить, что оно написано дактилем. Набоков сам обращает на это наше внимание: «На той стороне, на холме, густо облепленном древесной зеленью (которая тем поэтичнее, чем темнее), высилась прямо из дактиля в дактиль старинная черная башня». Герой рассказа, русский эмигрант Василий Иванович, одинокий человек с умными и добрыми глазами и любитель русской поэзии, которого Набоков или невидимый автор называет своим представителем, видит этот необыкновенный пейзаж во время увеселительной поездки по Германии. Замечательный вид «по невыразимой и неповторимой согласованности его трех главных частей, по улыбке его, по какой-то таинственной невинности… был чем-то таким единственным, и родным, и давно обещанным». Глядя на него, он испытывает «чудное, дрожащее счастье». Обратим внимание на одну, казалось бы, малозаметную подробность. Облако, отражающееся в воде озера, не движется. Оно, как и весь пейзаж, находится «в неподвижном и совершенном сочетании счастья». Такое бывает только на картине, и Василий Иванович как будто попадает в пространство, где остановлено время.
Набоков любил Герберта Уэллса и несколько раз упоминал в своей прозе его рассказ «Дверь в стене». Герой, в детстве блуждая по Лондону, замечает белую стену и зеленую дверь в ней, которая манит его, приглашая открыть. Открыв ее, он оказывается в чудесном саду, где гуляют на свободе две пантеры, где он играет с другими детьми, чего с ним в действительности не случалось. Вернувшись в жестокую действительность, мальчик навсегда теряет возможность открыть зеленую дверь. Нечто подобное происходит и с Василием Ивановичем. Он проходит сквозь невидимую стену, открывает невидимую калитку и оказывается в неизвестном пространстве, на постоялом дворе, хозяин которого плохо и мягко говорит по-русски. Василий Иванович решает поселиться здесь навсегда, потому что все кругом «было помощью, обещанием и отрадой». Но, как и мальчик в рассказе Уэллса, он навсегда теряет доступ в этот земной рай. Почему? Чтобы понять, нужно обратить внимание на время написания рассказа.
Уже став звездой мировой величины, Набоков всегда настаивал на том, что ни политические события, ни исторические катаклизмы в его творчестве не отразились. Это миф: Набоков не мог не реагировать на кошмары истории. В «Облаке, озере, башне» герою не дают осуществить свою мечту товарищи по увеселительной поездке. В сплоченном коллективе немецких бюргеров - блондин-вожак и человек «с глазами без блеска», «с чем-то неопределенным, бархатно-гнусным, в облике и манерах». Этот человек с глазами сотрудника спецслужб назначен в поездку, чтобы наблюдать за тем, как участники воспринимают увиденное и общаются друг с другом. Немцы требуют, чтобы все пели хором патриотическую песню, и вовлекают Василия Ивановича в свои пошлые разговоры: «Все они сливались постепенно, срастаясь, образуя одно сборное, мягкое, многорукое существо, от которого некуда было деваться».
Несколькими точными штрихами Набоков рисует образ тоталитарной массы, которая угрожает уничтожить личность. Василий Иванович решает остаться в своем уютном дактилическом пространстве, возвращается к товарищам по экскурсии и кричит: «Друзья мои, прощайте! Навсегда остаюсь вон в том доме. Нам с вами больше не по пути. Я дальше не еду. Никуда не еду». Но уйти из общего строя нельзя. Мы сегодня пели одну песню, говорят ему, вспомните, что там было сказано: мы все идем вместе. Товарищи кричат на Василия Ивановича, начинают его мучить, бьют, пытают. После казни Василий Иванович приходит к автору и просит его отпустить со словами, что у него больше нет сил быть человеком. Последняя фраза рассказа - «Я его отпустил, разумеется». Герой уходит в небытие, но товарищи его, победители, остаются.
Обратим внимание на слова Василия Ивановича: «Мне больше с вами не по пути». Попутчиками называли советских писателей, которые не полностью принимали советскую коммунистическую идеологию, но и не отказывались служить тоталитарному государству. Судьба героя рассказа напоминает судьбу Юрия Олеши, к которому Набоков относился с огромным интересом. Когда Василий Иванович смотрит на перрон, он видит вишневую косточку. «Вишневая косточка» - это рассказ Олеши.
На съезде Союза писателей 1934 года, где ругали писателей-попутчиков, Олеша выступил с речью. В ней он рассказал, что работал над автобиографическим и в то же время аллегорическим романом. Нищий, все потерявший герой странствует по Советскому Союзу, видит везде огни новостроек, строительные краны, но нигде не находит своего места. Наконец он оказывается у стены с дверью, открывает ее и попадает в чудесный сад, в свой собственный рай, где все иначе. Он снова молод, красив, здоров. Олеша говорит, что решил больше не писать этот роман и что отныне он будет служить делу социализма и коммунизма и воспитывать советскую молодежь в надлежащем духе. Олеша-попутчик капитулирует перед ужасной тоталитарной массой, перед многоликим существом, которому не в силах противостоять, - иначе его ждут пытки и смерть. Об этом рассказ Набокова.
«Знаки и символы» («Signs and symbols», 1947)
Рассказ написан по-английски после конца войны. Для Набокова было очень важно, что знаки и символы - разные понятия. В рассказе есть и знаки, и символы, и одна из задач читателя - отличить одно от другого. По словам самого Набокова, этот рассказ относится к текстам с тайным вторым сюжетом, второй историей. В письме редактору журнала The New Yorker, где в 1948 году был опубликован рассказ, он объяснял, что «Signs and Symbols» имеет два плана - внешний и внутренний.
Герои рассказа - еврейская супружеская чета, беженцы из Европы, живущие в Нью-Йорке в крайней нищете. У них есть сумасшедший сын, который живет в лечебнице и все время пытается покончить с собой. Безумие его носит особый характер - Набоков называет это «референтной манией». Мальчику кажется, что весь природный мир представляет собой бесконечную серию тайных посланий, шифров. Деревья, облака, звезды и все на свете так или иначе говорит, и говорит только о нем. Все сущее - шифр, и он сам - тема каждого сообще-ния. Понять и расшифровать эти сообщения он не может, как и спастись, поэтому не может жить и должен покончить с собой.
В пятницу (это важно, учитывая, что герои - евреи) муж и жена едут в лечебницу поздравить сына с днем рождения. Но их не пускают: мальчик снова пытался покончить с собой, и допуск к нему был закрыт. Несчастные, около полуночи они возвращаются обратно домой вместе с подарком. Набоков несколько раз уточняет, что это «корзинка с десятью баночками разных фруктовых желе». Супруги говорят о сыне и решают забрать его из лечебницы, понимая, что там ему плохо и тяжело. В это время звонит телефон. Жена берет трубку, и незнакомый девичий голос вызывает к телефону какого-то Чарли. Жена спрашивает, какой номер та набирала, а услышав ответ, говорит, что номер неправильный, и вешает трубку. «Как она меня напугала», - говорит героиня. Супруги продолжают разговор, но телефон звонит снова, и снова девушка просит Чарли. Героиня объясняет звонящей: «Вы набираете букву О вместо ноля». Муж и жена садятся пить чай, он рассматривает баночки с желе и читает вслух названия фруктов. На пятой баночке «Райские яблочки» телефон звонит снова, и на этом рассказ заканчивается.
Что же значит этот звонок? Кто звонит в третий раз? Возможно, это снова женщина, набирающая не тот номер. Но ведь героиня подробно объяснила ей, какую ошибку она делает. Кто еще может звонить? Возможно, это звонят из лечебницы со страшным известием о том, что мальчику все же удалось покончить с собой. Прежде всего мы должны обратиться к названию рассказа и той референтной мании, которой страдал герой. Ошибка восприятия мальчика в том, что он все принимал за знаки и пытался расшифровать сообщения, тогда как природные явления могут быть поняты в поэтическом смысле - как символы. Чтобы не впасть в референтную манию, мы должны отделить знаки от символов.
На скрытый сюжет указывают разные детали: полумертвый, выпавший из гнезда птенец, которого герои видят, возвращаясь из лечебницы; падающие на пол карты; фотографии мальчика, которые рассматривает его мать. Все это имеет символическое значение. Загадка, которую загадывает Набоков, связана с цифрами. Недаром несколько раз в рассказе упоминаются десять баночек желе, недаром старик доходит только до пятой этикетки. Если прочесть пять названий подряд, можно увидеть, что они образуют некую систему - от самого сладкого «Абрикосы» до самого кислого «Райские яблочки». В рассказе упоминаются и другие последовательности из пяти элементов. Во-первых, места обитания героев: это Минск, Лейпциг, Берлин, Лейпциг, Нью-Йорк. Во-вторых, пять фотографий мальчика, которые рассматривает его мать: на первой он сладкий младенец, на последней - оторванный от мира, угрюмый сумасшедший. Мы видим все ту же градацию - от хорошего к плохому, от сладкого к горькому.
В рассказе зашифровано главное событие скрытого сюжета: оно обозначено цифрой шесть, которая дана в рассказе, но не впрямую, а как маленькая загадка неправильно набранного телефонного номера. Девушка, которая звонит ночью по телефону, как мы знаем, набирает вместо ноля букву О, а букве О на телефонном диске соответствует цифра шесть. Буквы - это знаки, а цифры - символы. Причина ошибки в том, что девушка набирает знак-букву вместо цифры ноль. Шифр - это замена знака-буквы на символ-цифру. Символически это напоминание о том, что на цифре пять или на пятой баночке последовательность не заканчивается: ведь баночек десять, и мы знаем только половину из них. Девушка с упорством набирает цифру шесть: это может быть понято как послание из другого мира о том, что физическая смерть не прекращение, но переход границы, как мы это уже видели в «Пильграме». Кто может подавать этот сигнал из другого мира? Только несчастный юноша с его референтной манией. Получается, что со смертью его сознание освободилось, излечилось и об этом он пытается сообщить своим страдающим родителям.
Еще 10 рассказов Набокова, которые советует прочитать Александр Долинин:
«Сказка»
«Катастрофа»
«Занятой человек»
«Совершенство»
«Посещение музея»
«Лик»
«Истребление тиранов»
«Однажды в Алеппо…» («That in Aleppo Once…»)
«Забытый поэт» («A Forgotten Poet»)
---------------------
Как читать Цветаеву
Arzamas
Автор: Ирина Шевеленко
12 декабря 2016
Объясняем на примере пяти стихотворений, как менялась поэтическая манера Марины Цветаевой и каких навыков требуют ее стихи от читателя
Поэтическая манера Марины Цветаевой на протяжении ее творческой жизни менялась несколько раз. Проследим некоторые из этих изменений и обратим внимание на характерные черты поэтики Цветаевой и на то, каких навыков требуют ее стихи от читателя.
1. «Какой-нибудь предок мой был - скрипач…» (1915)
Какой-нибудь предок мой был - скрипач,
Наездник и вор при этом.
Не потому ли мой нрав бродяч
И волосы пахнут ветром!
Не он ли, смуглый, крадет с арбы
Рукой моей - абрикосы,
Виновник страстной моей судьбы,
Курчавый и горбоносый.
Дивясь на пахаря за сохой,
Вертел между губ - шиповник.
Плохой товарищ он был, - лихой
И ласковый был любовник!
Любитель трубки, луны и бус,
И всех молодых соседок…
Еще мне думается, что - трус
Был мой желтоглазый предок.
Что, душу черту продав за грош,
Он в полночь не шел кладбищем!
Еще мне думается, что нож
Носил он за голенищем.
Что не однажды из-за угла
Он прыгал - как кошка - гибкий…
И почему-то я поняла,
Что он - не играл на скрипке!
И было все ему нипочем, -
Как снег прошлогодний - летом!
Таким мой предок был скрипачом.
Я стала - таким поэтом.
В этой фантазии о предке-скрипаче ничто не намекает на наличие литературного источника. Лишь случайно можно обнаружить, что толчок к разработке темы дает Цветаевой фрагмент из «Юности» Толстого. Рассказывая о своих приятелях, герой описывает их юмор так: «Характер их смешного, то есть Володи и Дубкова, состоял в подражании и усилении известного анекдота: „Что, вы были за границей?“ - будто бы говорит один. „Нет, я не был, - отвечает другой, - но брат играет на скрипке“. Они в этом роде комизма бессмыслия дошли до такого совершенства, что уже самый анекдот рассказывали так, что „брат мой тоже никогда не играл на скрипке“». Словесная игра толстовских героев для Цветаевой оказывается лишь рамкой, внутрь которой она помещает собственную притчу. Эта притча, в свою очередь, сообщает «бессмыслию» позаимствованной шутки непредвиденное значение. Такой ход типичен для Цветаевой: заимствуя что-то из чужого текста, она меняет смысл источника. Цветаевский предок-скрипач наделяется целой цепочкой репутационных характеристик, как минимум амбивалентных; кульминацией же этого перечисления становится утверждение, что тот «не играл на скрипке». Почему? Потому что жизнь его переполнена страстями, перед которыми отступает искусство. Сходство с предком («виновник страстной моей судьбы») предопределяет коду, которую можно понять так: как мой предок-скрипач не играл на скрипке, так я, потомок-поэт, не пишу стихов. Но в действительности стихотворение несколько о другом: весь тот репутационный багаж, которым наделяется воображаемый предок, в действительности достается ему от потомка. Очерком о предке заменяется автопортрет. Это позволяет рассказать о жизненных страстях потомка-поэта иронически-отстраненно.
2. «К озеру вышла. Крут берег» (1916)
К озеру вышла. Крут берег.
Сизые воды - в снег сбиты,
На голос воют. Рвут пасти -
Что звери.
Кинула перстень. Бог с перстнем!
Не по руке мне, знать, кован!
В серебро пены - кань, злато,
Кань с песней.
Ярой дугою - как брызнет!
Встречной дугою - млад-лебедь
Как всполохнется, как взмоет
В день сизый!
Это стихотворение отделяет от предыдущего чуть больше полугода, но именно на эти полгода приходится один из резких переломов в цветаевской поэтической манере. Что же происходит? Цветаева, как и многие другие поэты в межреволюционное десятилетие, экспериментирует с фольклорной стилистикой. И это приводит ее к важному открытию.
В ранней лирике Цветаевой индивидуальное важнее собирательного, а частное - общего. Во многих стихах 1915 года очевидна потребность найти замену конкретно-биографическому «я» (например, через изобретение «предка-скрипача» из предыдущего стихотворения). В стихах 1916 года Цветаева находит такую замену в обращении к новому образному и стилевому регистру - к языку фольклора, на котором все индивидуальное предстает вобравшим в себя опыт безымянного множества. Личное переживание лишается своего неповторимого психологизма, однако - и именно это открывает для себя Цветаева - это не обедняет, а обогащает лирическое стихотворение, приобщая единичный случай ко всеобщему порядку вещей.
В первой строфе мрачная и напряженная атмосфера надвинувшейся катастрофы воплощена в образах разгулявшейся стихии. Во второй - катастрофа случается и конкретизируется: бросать перстень в пучину волн - значит хоронить любовь. Третья строфа - описание нежданного чуда: взамен выброшенного перстня из волн взмывает юный лебедь. Летит он «встречной дугою» - то есть навстречу той, которая только что выбросила перстень.
Стихотворение датировано 6 февраля; накануне из Москвы уехал Осип Мандельштам, приезжавший навестить Цветаеву после завязавшегося в Петербурге романа. Как полагают биографы, в эти же дни произошло решающее объяснение и разрыв Цветаевой с Софией Парнок. Стихотворение - о конце этих отношений и о начавшемся романе с Мандельштамом, но тот образный язык, которым эта история рассказывается, превращает конкретный биографический сюжет в архетипический: старая любовь погибнет, но новая займет ее место. Для стихотворения не важны индивидуально-психологические детали жизненной ситуации или эмоции действующих лиц. Запутанные личные переживания укладываются в простые линейные формулы, а индивидуальное превращается в типическое. И в этом квинтэссенция новой поэтики.
3. «Так плыли: голова и лира…» (1921)
Так плыли: голова и лира,
Вниз, в отступающую даль.
И лира уверяла: мира!
А губы повторяли: жаль!
Крово-серебряный, серебро-
Кровавый свет двойной лия,
Вдоль обмирающего Гебра -
Брат нежный мой, сестра моя!
Порой, в тоске неутолимой,
Ход замедлялся головы.
Но лира уверяла: Мимо!
А губы ей вослед: Увы!
Вдаль-зыблющимся изголовьем
Сдвигаемые как венцом -
Не лира ль истекает кровью?
Не волосы ли - серебром?
Так, лестницею нисходящей
Речною - в колыбель зыбей.
Так, к острову тому, где слаще
Чем где-либо - лжет соловей…
Где осиянные останки?
Волна соленая - ответь!
Простоволосой лесбиянки
Быть может вытянула сеть? -
1921 год - время новых перемен в цветаевском поэтическом языке, время рождения той поэтики, которая больше всего ассоциируется с ее зрелым творчеством. Из стилистического багажа прежнего периода сохраняются славянизмы. Однако теперь это зачастую псевдославянизмы, плоды словотворческого эксперимента: составные слова «крово-серебряный» и «серебро-кровавый» - еще продукты характерной для старославянского языка словообразовательной модели, но «вдаль-зыблющимся» уже выходит за ее пределы. Поэтический синтаксис еще традиционен, если не считать разрыва составного слова на стыке пятой и шестой строки. Предпоследняя строфа - пример безглагольного описания действия (здесь - движения), и это еще одна характерная черта зрелого поэтического стиля Цветаевой. В плане же тематическом такой чертой является обращение к мифу как основе всей образной системы стихотворения.
О ком это стихотворение? Его замысел связан со смертью Александра Блока, но знать об этом читателю не обязательно. Цветаева обращается к мифологическому первоисточнику сюжета о «смерти поэта» - легенде об Орфее, который был растерзан вакханками и голова которого, брошенная в реку Гебр, по одной из версий мифа, была принесена волной к берегу острова Лесбос, родине Сафо. Стихотворение рассказывает одновременно и о жизни, и о смерти поэта-человека: в его уходе из мира еще раз символически повторяется драма его земного существования.
В чем эта драма? Ее суть выражается диалогом лиры и головы Орфея. Первая «уверяет», что один лишь «мир», вечный покой, желанен ей; вторая сожалеет о покидаемой ею земле. «В тоске неутолимой» голова хочет продлить свое прощание с миром; лира настаивает на никчемности всяких остановок. Подобно нежному брату и сестре, они связаны прочными узами, но не являются одним целым. «Двойной след», оставляемый ими, символизирует их нераздельность и неслиянность: «кровавый» след человеческой боли соседствует с совершенным и прекрасным «серебряным» следом поэтического голоса.
Однако в четвертой строфе картина меняется. Неожиданно в тексте проявляет себя точка зрения наблюдателя, глядящего вслед удаляющимся голове и лире. И этот наблюдатель уже не видит их разделенности: они так далеко, что невозможно понять, какая часть «двойного следа» относится к лире, а какая - к голове. В сознании неведомого наблюдателя, воображаемого потомка, происходит то, чего поэт не мог достичь при жизни: его земное и небесное естества наконец сливаются.
Голова и лира исчезают - их нет в последних двух строфах. Они превратились в одно целое. Но конечная цель этого плавания двоится: это и «колыбель зыбей», и остров, «где слаще / Чем где-либо - лжет соловей». Вопрос, следующий далее («Где осиянные останки?»), подчеркивает неопределенность эпилога рассказанной истории, а предлагаемый затем ответ принимает форму нового вопроса: «Простоволосой лесбиянки / Быть может вытянула сеть? -» Этот во-прос, продленный тире, выводит ответ за пределы возможного знания. «Колыбель зыбей» - точка начала и конца всего. «Остров» - то вечное пространство Поэзии, в котором вне условностей исторического времени происходит встреча Орфея и Сафо.
4. «Прокрасться…» (1923)
А может лучшая победа
Над временем и тяготеньем -
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени
На стенах…
Может быть - отказом
Взять? Вычеркнуться из зеркал?
Так: Лермонтовым по Кавказу
Прокрасться, не встревожив скал.
А может лучшая потеха -
Перстом Севастиана Баха
Органного не тронуть эха?
Распасться, не оставив праха
На урну…
Может быть - обманом
Взять? Выписаться из широт?
Так: Временем как океаном
Прокрасться, не встревожив вод…
Структура стихотворения проста. Своей экспрессивностью оно обязано множеству вопросительных конструкций, а также особенностям поэтического синтаксиса: с одной стороны, это переносы (резкие несовпадения синтаксических границ с границами стихотворных строк) как внутри строф, так и между ними, а с другой - паузы внутри строк, в том числе графически усиленные разрывом строки.
Стихотворение начинается как продолжение прерванного разговора или высказывания - и это бросается в глаза. Почему? Потому что оно действительно является таковым: его можно и нужно читать не только как отдельный текст, но и как одно из звеньев в развитии определенной темы.
Тремя месяцами ранее Цветаева пишет стихотворение «Не надо ее окликать...», в первоначальной редакции имевшее название «Гора» и биографически соотнесенное с начинавшимися тогда напряженными эпистолярными отношениями с Борисом Пастернаком. Образ горы устойчиво связывается в лирике Цветаевой начала 1920-х годов с состоянием промежутка (нахождением между землей и небом), из которого рождается творческий отклик. Об этом рождении и рассказывает стихотворение. В центре - мотив «оклика», который наносит «рану» горе, разрушает ее «сталь и базальт». Ответом горы на эту рану оказывается «лавина», «органная буря», творчество. «Орган» - это анаграмма «горы», обозначающая ее творческую ипостась. Творчество же, говоря шире, - это форма отклика на жизнь для того, кто находится в состоянии промежутка: гора не может проявить себя в жизни земли иначе, как «сорвавшись» лавиной, разразившись «органной бурей». Запрет-просьба «не надо ее окликать», с которого это стихотворение начинается, связан с амбивалентностью оценки самого акта творчества: за «рану», нанесенную жизнью, гора «мстит» стихийным бедствием. (Этот мотив спустя год станет важным в «Поэме горы».)
В чем смысл этой реакции? Ради чего она? Этот вопрос остается в подтексте стихотворения «Прокрасться…», а напрямую задается другой: не состоит ли «лучшая победа» художника, сознающего свое положение «между», в том, чтобы не отзываться на зов жизни, ничем не обнаруживать себя, то есть оставаться горой, удерживающей «органную бурю»? Произвольный, на первый взгляд, выбор имен Лермонтова и Баха для стихотворения в действительности прямо обусловлен описанной выше «горно-органной» образностью, с которой эти имена легко связываются и в которую Цветаева уже привычно облекает свои размышления о творчестве. Хотя слово «гора» остается в стихотворении неназванным, в нем есть «Кавказ» и «скалы», а кроме того, Цветаева наверняка учитывает анаграмму «горы» в самой фамилии Лермонтова («гора» - по-французски «mont»). «Не встревожив скал» следует понимать как «не очаровывая скал своим пением»; последняя способность - один из образов творческой силы в мифе об Орфее.
Серия вопросов, заданных в стихотворении, не закрывает тему, а лишь максимально заостряет ее. Вопрос о смысле отказа от творчества, о смысле изъятия себя из времени и пространства - это вариант вопроса о смысле творчества, одного из центральных для зрелой Цветаевой и для эпохи вообще.
5. «Ледяная тиара гор» (1936)
Ледяная тиара гор -
Только бренному лику - рамка.
Я сегодня плющу - пробор
Провела на граните замка.
Я сегодня сосновый стан
Догоняла на всех дорогах.
Я сегодня взяла тюльпан -
Как ребенка за подбородок.
Можно прочитать это стихотворение много раз, но связь между первыми двумя строками и всей остальной частью останется неясной. Недосказанность, пропуск логического звена - еще одна важная черта поэтической манеры зрелой Цветаевой. И это дает повод читателю задуматься над тем, что же именно и почему ему непонятно.
«Бренный лик» кажется оксюмороном, сочетанием плохо сочетающихся слов. Бренно (непрочно, тленно), как правило, тело и вообще нечто материальное; лик же хотя и материален как изображение, подразумевает отсылку к нематериальному (лики икон) или к высшему одухотворенному состоянию материи. Упоминание «рамки» может натолкнуть нас на предположение, что речь действительно идет об изображении (картине? фотографии?). Говорится, что рамкой для бренного лика является «тиара гор»: вероятно, кто-то изображен на фоне гор. Но зачем называть это изображение «бренным ликом»? Означает ли это неприязнь к тому, кто изображен? Нет, акценты явно расставлены по-иному. Скорее, говорящая бросает вызов пространству, в котором находится тот, кто ей дорог, оспаривает его у этого пространства. Каким образом? Она утверждает, что ему, пространству, принадлежит лишь «бренный лик», и этот оксюморон тогда можно расшифровать как «бренное тело того, кто изображен». В пространстве же говорящей - и теперь мы можем связать начало со следующими строками - силой ее воображения герой присутствует столь полно, что контакт с миром вокруг, тактильный и зрительный, оказывается контактом с героем.
Это стихотворение открывает цикл «Стихи сироте», обращенный к молодому поэту Анатолию Штейгеру. Начальные строки стихотворения действительно отсылают к фотографии Штейгера на фоне Швейцарских Альп, где он лечился в это время в санатории.
---------------------
Как читать «Двух капитанов»
Arzamas
16 июня 2017
Историк культуры Мария Майофис рассказывает о том, как устроены самые популярные советские книги, которые все читают в детстве
«Два капитана» - пожалуй, самый известный советский приключенческий роман для юношества. Он многократно переиздавался, входил в знаменитую «Библиотеку приключений», был дважды экранизирован - в 1955 и в 1976 году.
Уже в XXI веке роман стал литературной основой мюзикла «Норд-Ост» и предметом специальной музейной экспозиции в Пскове, родном городе автора. Героям «Двух капитанов» ставят памятники и называют их именами площади и улицы. В чем же секрет литературной удачи Каверина?
Приключенческий роман и документальное расследование
На первый взгляд, роман выглядит просто соцреалистическим опусом, хотя и с тщательно проработанным сюжетом и использованием некоторых не слишком привычных для соцреалистической литературы модернистских приемов, например таких, как смена повествователя (две из десяти частей романа написаны от лица Кати). Это не так.
К моменту начала работы над «Двумя капитанами» Каверин был уже довольно опытным литератором, и в романе ему удалось соединить несколько жанров: приключенческий роман-путешествие, роман воспитания, советский исторический роман о недавнем прошлом (так называемый роман с ключом) и, наконец, военную мелодраму. Каждый из этих жанров имеет свою логику и свои механизмы удержания читательского внимания. Каверин - внимательный читатель работ формалистов - много размышлял о том, возможно ли жанровое новаторство в истории литературы. Роман «Два капитана» можно считать результатом этих размышлений.
Сюжетную канву путешествия-расследования по следам писем капитана Татаринова, о судьбе экспедиции которого много лет никто ничего не знает, Каверин заимствовал из известного романа Жюля Верна «Дети капитана Гранта». Как и у французского писателя, текст писем капитана сохранился не полностью и место последней стоянки его экспедиции становится загадкой, которую на протяжении долгого времени отгадывают герои. Каверин, однако, усиливает эту документальную линию. Теперь речь идет не об одном письме, по следам которого ведутся поиски, а о целой серии документов, которые постепенно попадают в руки к Сане Григорьеву.
«Дети капитана Гранта» - роман о поисках экипажа морского судна, история спасательной экспедиции. В «Двух капитанах» Саня и дочь Татаринова, Катя, ищут свидетельства гибели Татаринова, чтобы восстановить добрую память об этом человеке, когда-то не оцененном современниками, а потом и вовсе забытом. Взявшись за реконструкцию истории экспедиции Татаринова, Григорьев принимает на себя обязательство публично разоблачить Николая Антоновича, кузена капитана, а впоследствии - Катиного отчима. Сане удается доказать его пагубную роль в снаряжении экспедиции. Так Григорьев становится как бы живым заместителем погибшего Татаринова (не без аллюзий к истории принца Гамлета). Из расследования Александра Григорьева следует еще один неожиданный вывод: письма и дневники нужно писать и хранить, поскольку это способ не только собрать и сберечь информацию, но еще и рассказать потомкам о том, что от тебя пока не готовы выслушать современники. Характерно, что сам Григорьев на последних этапах поисков начинает вести дневник - или, точнее, создавать и хранить серию неотправленных писем к Кате Татариновой.
Здесь и заключено глубокое «подрывное» значение «Двух капитанов». Роман утверждал важность старых личных документов в эпоху, когда личные архивы либо изымались при обысках, либо их уничтожали сами владельцы, опасаясь, что их дневники и письма попадут в руки НКВД.
Американская славистка Катерина Кларк назвала свою книгу о соцреалистическом романе «История как ритуал». Во времена, когда история представала на страницах бесчисленных романов ритуалом и мифом, Каверин изобразил в своей книге романтического героя, восстанавливающего историю как вечно ускользающую тайну, которую нужно расшифровать, наделить личным смыслом. Вероятно, эта двойная перспектива стала еще одной причиной, по которой роман Каверина сохранял свою популярность на протяжении всего XX века.
Роман воспитания
Вторая жанровая модель, использованная в «Двух капитанах», - роман воспитания, жанр, возникший во второй половине XVIII века и бурно развивавшийся в XIX и XX столетии. В фокусе романа воспитания всегда история взросления героя, формирование его характера и мировоззрения. «Два капитана» примыкают к той разновидности жанра, которая рассказывает о биографии героя-сироты: образцами явно стали «История Тома Джонса, найденыша» Генри Филдинга и, конечно, романы Чарльза Диккенса, прежде всего «Приключения Оливера Твиста» и «Жизнь Дэвида Копперфильда».
По-видимому, последний роман имел решающее значение для «Двух капитанов»: впервые увидев однокашника Сани - Михаила Ромашова, Катя Татаринова, как будто предчувствуя его зловещую роль в своей и Саниной судьбе, говорит о том, что он страшен и похож на Урию Хипа - главного злодея из «Жизни Дэвида Копперфильда». К роману Диккенса ведут и другие сюжетные параллели: деспотичный отчим; самостоятельное долгое путешествие в другой город, навстречу лучшей жизни; изобличение «бумажных» махинаций злодея.
Впрочем, в истории взросления Григорьева появляются мотивы, не свойственные литературе XVIII и XIX века. Личностное становление Сани - это процесс постепенного накапливания и концентрации воли. Всё начинается с преодоления немоты,
а после этого первого впечатляющего волевого акта Григорьев предпринимает и другие. Еще учась в школе, он решает стать летчиком и начинает систематически закаляться и заниматься спортом, а также читать книги, имеющие прямое или косвенное отношение к авиации и самолетостроению. Одновременно он тренирует способности к самообладанию, так как слишком импульсивен и впечатлителен, а это очень мешает в публичных выступлениях и при общении с чиновниками и начальниками.
Авиационная биография Григорьева демонстрирует еще большую решимость и концентрацию воли. Сперва обучение в летном училище - в начале 1930-х, при нехватке оборудования, инструкторов, летных часов и просто денег на жизнь и еду. Потом долгое и терпеливое ожидание назначения на Север. Затем работа в гражданской авиации за полярным кругом. Наконец, в заключительных частях романа молодой капитан борется и с внешними врагами (фашистами), и с предателем Ромашовым, и с болезнью и смертью, и с тоской разлуки. В конце концов он выходит из всех испытаний победителем: возвращается к профессии, находит место последней стоянки капитана Татаринова, а потом и затерявшуюся в эвакуационных пертурбациях Катю. Ромашов разоблачен и арестован, а лучшие друзья - доктор Иван Иванович, учитель Кораблев, друг Петька - снова рядом.
За всей этой эпопеей становления человеческой воли прочитывается серьезное влияние философии Фридриха Ницше, усвоенной Кавериным из оригинала и из косвенных источников - сочинений авторов, ранее испытавших воздействие Ницше, например Джека Лондона и Максима Горького. В этом же волевом ницшеанском ключе переосмысляется и главный девиз романа, позаимствованный из стихотворения английского поэта Альфреда Теннисона «Улисс». Если у Теннисона строки «бороться и искать, найти и не сдаваться»
описывают вечного странника, романтического путешественника, то у Каверина они превращаются в кредо несгибаемого и постоянно воспитывающего себя воина.
Советский революционный исторический роман
Действие «Двух капитанов» начинается накануне революции 1917 года, а заканчивается в те же дни и месяцы, когда пишутся последние главы романа (1944 год). Таким образом, перед нами не только история жизни Сани Григорьева, но и история страны, проходящей те же стадии становления, что и герой. Каверин пытается показать, как после забитости и «немоты», хаоса начала 1920-х и героических трудовых порывов начала 1930-х к концу войны она начинает уверенно двигаться к светлому будущему, строить которое предстоит Григорьеву, Кате, их близким друзьям и другим безымянным героям с таким же запасом воли и терпения.
В эксперименте Каверина не было ничего удивительного и особенно новаторского: революция и Гражданская война довольно рано стали предметом историзирующих описаний в сложных синтетических жанрах, соединявших в себе, с одной стороны, черты исторической хроники, а с другой - семейной саги или даже квазифольклорного эпоса. Процесс включения событий конца 1910-х - начала 1920-х годов в исторические художественные повествования начался уже во второй половине 1920-х.
Из жанра исторической семейной саги конца 1920-х Каверин заимствует, например, мотив разделения семьи по идеологическим (или этическим) причинам.
Но самый интересный исторический пласт в «Двух капитанах», пожалуй, связан не с описанием революционного Энска (под этим названием Каверин изобразил свой родной Псков) или Москвы периода Гражданской войны. Интереснее здесь более поздние фрагменты, описывающие Москву и Ленинград конца 1920-х и 1930-х годов. И в этих фрагментах проявляются черты еще одного прозаического жанра - так называемого романа с ключом.
Роман с ключом
Этот старинный жанр, возникший еще во Франции XVI века для осмеяния придворных кланов и группировок, вдруг оказался востребованным в советской литературе 1920-30-х годов. Главный принцип roman a clef состоит в том, что реальные лица и события кодируются в нем и выводятся под другими (но часто узнаваемыми) именами, что позволяет сделать прозу одновременно и хроникальной, и памфлетной, но при этом привлечь внимание читателя к тому, какие трансформации переживает «реальная жизнь» в писательском воображении. Как правило, разгадать прототипы романа с ключом могут совсем немногие - те, кто очно или заочно знаком с этими реальными лицами.
«Козлиная песнь» Константина Вагинова (1928), «Сумасшедший корабль» Ольги Форш (1930), «Театральный роман» Михаила Булгакова (1936), наконец, ранний роман самого Каверина «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» (1928) - все эти произведения представляли современные события и реальных лиц действующими в вымышленных литературных мирах. Неслучайно большинство этих романов посвящены людям искусства и их коллегиальному и дружескому общению. В «Двух капитанах» основные принципы романа с ключом не выдерживаются последовательно - однако, изображая жизнь литераторов, художников или актеров, Каверин смело пользуется приемами из арсенала знакомого ему жанра.
Помните сцену свадьбы Пети и Саши (сестры Григорьева) в Ленинграде, где упоминается художник Филиппов, который «расчертил [корову] на маленькие квадратики и каждый квадратик пишет отдельно»? В Филиппове мы без труда узнаем Павла Филонова и его «аналитический метод». Саша берет заказы в ленинградском отделении «Детгиза» - это значит, что она сотрудничает с легендарной маршаковской редакцией, трагически разгромленной в 1937 году.
Интересны и подтексты театральных сцен - с посещением разных (реальных и полувымышленных) спектаклей.
О романе с ключом применительно к «Двум капитанам» можно говорить весьма условно: это не полномасштабное использование жанровой модели, но перенесение лишь некоторых приемов; большинство героев «Двух капитанов» не являются зашифрованными историческими лицами. Тем не менее ответить на вопрос о том, зачем в «Двух капитанах» понадобились такие герои и фрагменты, очень важно. Жанр романа с ключом предполагает разделение читательской аудитории на тех, кто способен, и тех, кто не способен подобрать нужный ключ, то есть на посвященных и воспринимающих повествование как таковое, без восстановления реальной подоплеки. В «артистических» эпизодах «Двух капитанов» мы можем наблюдать нечто подобное.
Производственный роман
В «Двух капитанах» есть герой, фамилия которого зашифрована только инициалом, но разгадать ее с легкостью мог любой советский читатель, и никакого ключа для этого не требовалось. Летчик Ч., за успехами которого с замиранием сердца наблюдает Григорьев, а потом с некоторой робостью обращается к нему за помощью, - это, конечно, Валерий Чкалов. Без труда расшифровывались и другие «авиационные» инициалы: Л. - Сигизмунд Леваневский, А. - Александр Анисимов, С. - Маврикий Слепнёв. Начатый в 1938 году, роман должен был подвести предварительный итог бурной советской арктической эпопее 1930-х, где в равной степени проявляли себя полярники (наземные и морские) и летчики.
Кратко восстановим хронологию:
1932 год - ледокол «Александр Сибиряков», первое плавание по Северному морскому пути из Белого моря в Берингово за одну навигацию.
1933-1934 годы - знаменитая челюскинская эпопея, попытка плавания из Мурманска во Владивосток за одну навигацию, с гибелью корабля, высадкой на льдине, а затем спасением всего экипажа и пассажиров с помощью лучших пилотов страны: спустя еще много лет имена этих пилотов мог перечислить наизусть любой советский школьник.
1937 год - первая дрейфующая полярная станция Ивана Папанина и первый беспосадочный перелет Валерия Чкалова на североамериканский континент.
Полярники и летчики были в 1930-е главными героями современности, и то, что Саня Григорьев не просто выбрал авиационную профессию, но захотел связать свою судьбу с Арктикой, сразу же сообщало его образу романтический ореол и большую привлекательность.
Между тем, если отдельно рассмотреть профессиональную биографию Григорьева и его неуклонные попытки добиться посылки экспедиции по поиску экипажа капитана Татаринова, то станет понятно, что «Два капитана» заключают в себе черты еще одного типа романа - производственного, получившего широкое распространение в литературе социалистического реализма в конце 1920-х годов, с началом индустриализации. В одной из разновидностей такого романа в центре оказывался молодой герой-энтузиаст, любящий свою работу и страну больше самого себя, готовый на самопожертвование и одержимый идеей «прорыва». В его стремлении совершить «прорыв» (внедрить какое-то техническое новшество или просто неустанно работать) ему обязательно будет чинить препятствия герой-вредитель.
Наступает момент, когда главный герой терпит поражение и его дело, как кажется, почти проиграно, но все-таки силы разума и добра побеждают, государство в лице самых разумных своих представителей вмешивается в конфликт, поощряет новатора и наказывает консерватора.
«Два капитана» близки этой модели производственного романа, наиболее памятной советским читателям по знаменитой книге Дудинцева «Не хлебом единым» (1956). Антагонист и завистник Григорьева Ромашов рассылает по всем инстанциям письма и распространяет ложные слухи - результатом его деятельности становится внезапная отмена поисковой операции в 1935 году и изгнание Григорьева с любимого им Севера.
Пожалуй, самая интересная сегодня линия в романе - это превращение гражданского летчика Григорьева в летчика военного, а мирных исследовательских интересов к Арктике - в интересы военные и стратегические. Впервые такое развитие событий предсказывает посетивший Саню в ленинградской гостинице в 1935 году безымянный моряк. Потом, после долгой «ссылки» в поволжскую мелиоративную авиацию, Григорьев решает собственными силами изменить свою судьбу и уходит добровольцем на испанскую войну. Оттуда он возвращается уже военным летчиком, и дальше вся его биография, как и история освоения Севера, показана как военная, тесно связанная с безопасностью и стратегическими интересами страны. Неслучайно и Ромашов оказывается не просто вредителем и предателем, но и военным преступником: события Отечественной войны становятся последним и предельным испытанием и для героев, и для антигероев.
Военная мелодрама
Последний жанр, который воплотился в «Двух капитанах», - это жанр военной мелодрамы, которая в годы войны могла реализовываться как на театральной сцене, так и в кино. Пожалуй, самый близкий аналог романа - пьеса Константина Симонова «Жди меня» и снятый на ее основе одноименный кинофильм (1943 год). Действие последних частей романа разворачивается как будто бы вослед сюжетной канве этой мелодрамы.
В самые первые дни войны самолет бывалого летчика сбивают, он оказывается на оккупированной территории, а потом при невыясненных обстоятельствах надолго пропадает. Его жена не хочет верить в то, что он погиб. Она меняет старую гражданскую профессию, связанную с интеллектуальной деятельностью, на простую тыловую и отказывается эвакуироваться. Бомбежки, рытье окопов на подступах к городу - все эти испытания она переживает с достоинством, не переставая надеяться, что ее муж жив, и в конце концов дожидается его. Это описание вполне применимо и к фильму «Жди меня», и к роману «Два капитана».
Последние части романа Каверина, написанные попеременно то от лица Кати, то от лица Сани, успешно используют все приемы военной мелодрамы. И поскольку этот жанр продолжал эксплуатироваться и в послевоенной литературе, театре и кино, «Два капитана» еще долгое время точно попадали в горизонт читательских и зрительских ожиданий.
Юношеская любовь, зародившаяся в испытаниях и конфликтах 1920-30-х, прошла последнюю и самую серьезную проверку войной.
---------------------
Как читать «Кортик»
Arzamas
Мария Майофис
23 июня 2017
Вышедшая в 1948 году повесть «Кортик» была одним из самых популярных текстов детской литературы 1950-х годов. Ее дважды экранизировали и перевели на многие языки. Повесть стала первой частью «арбатской» трилогии о Мише Полякове и была продолжена книгами «Бронзовая птица» и «Выстрел». В 1960-80-х годах Анатолий Рыбаков написал и опубликовал несколько очень нашумевших прозаических произведений: детскую трилогию о Кроше, взрослые романы «Тяжелый песок» и «Дети Арбата», - однако его ранняя повесть «Кортик» по-прежнему входит в круг детского чтения и регулярно переиздается.
«Кортик» писался в 1946-1948 годах - в период, когда идеологический климат в СССР стремительно менялся. Поэтому в тексте оказались запечатлены и горестные военные переживания, и послевоенные надежды на обновление, и попытки соответствовать новой государственной идеологии.
Сюжет
Весь сюжет - это история поиска и расшифровки загадки морского кортика: эту реликвию главный (автобиографический) герой Миша Поляков получает из рук своего знакомца - красного командира Полевого. На вложенный в кортик стержень нанесен шифр, а ключ от шифра находится в ножнах: их на протяжении всего действия повести разыскивают ребята. Разгадав сложный шифр кортика, его обладатель получит указания о местонахождении тайника. Значение этой загадки усложняется тем, что при попытке украсть кортик был убит его последний владелец, морской офицер Владимир Терентьев, а корабль «Императрица Мария», на котором он служил, именно в этот момент загадочным образом взорвался и утонул.
Мастером, изготовившим кортик, был Поликарп Иванович Терентьев - согласно придуманной Рыбаковым легенде, «выдающийся оружейный мастер времен Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны», «создатель первой конструкции водолазного прибора» и предок последнего владельца кортика, Владимира Терентьева. Главный отрицательный герой повести, убийца Терентьева и временный обладатель ножен бывший морской офицер Никитский, считает, что в тайнике находятся сокровища - и жестоко заблуждается.
Город Ревск и еврейское детство Рыбакова
Действие первой части повести происходит в вымышленном городе Ревске, прототипом которого, по собственному признанию писателя, был город Сновск (позже Щорс), находившийся в Черниговской губернии, на границе России, Украины и Белоруссии. Оттуда происходила семья матери Анатолия Рыбакова, Дины Абрамовны. В голодном 1921 году мать привозила Анатолия из Москвы к бабушке и деду на каникулы - этот биографический эпизод с заметными трансформациями и воспроизведен в повести. Сновская родня Рыбакова до революции была вполне зажиточной, дедушка содержал лавку скобяного и москательного товара. После революции лавку вместе с большим домом реквизировали, но в период нэпа дедушка возобновил бизнес.
Позднее, уже в 1970-е, Рыбаков запечатлеет Сновск в одном из первых советских романов, посвященных трагедии холокоста, - знаменитом «Тяжелом песке». Рассказ там ведется от лица героя, мало похожего на протагониста «Кортика» Мишу Полякова, но описания города и дедовской семьи во многом схожи. Рассматривая более ранний текст сквозь призму более позднего, мы можем увидеть зарождение важной для позднейшего творчества Рыбакова темы еврейского местечка и его судьбы в XX веке.
Конечно, в «Кортике» нет ни слова ни о еврействе семьи, ни о глубокой религиозности деда: по позднейшим воспоминаниям Рыбакова, тот был старостой в синагоге и внук сопровождал его каждую субботу на молитву, неся «за ним его молитвенник и сумку с талесом». Но кое-какие намеки в тексте повести все-таки рассыпаны: одним из главных атрибутов дедушки является «потертый сюртук», в котором угадывается скорее лапсердак.
В автобиографическом «Романе-воспоминании» Рыбаков напишет, что это был «засаленный сюртук, пропахший железом и олифой». Но, пожалуй, самая примечательная сцена - отъезд главного героя, Миши, из Ревска и прощание с бабушкой и дедом:
«Когда телега свернула с Алексеевской улицы на Привокзальную, Миша оглянулся и в последний раз увидел маленький деревянный домик с зелеными ставнями и тремя вербами за оградой палисадника. Из-под его разбитой штукатурки торчали куски дранки и клочья пакли, а в середине, меж двух окон, висела круглая ржавая жестянка с надписью: „Страховое общество ‚Феникс‘. 1872 год“».
На самом деле Анатолий Аронов (такую фамилию он носил тогда) еще как минимум один раз, в 1926 году, побывает в Сновске на каникулах, а его дед и бабка так и вовсе переберутся в Москву в 1929 году, после повторной реквизиции их магазинчика. Однако, если помнить о том, какая судьба постигла во время войны евреев, оказавшихся на оккупированных территориях, можно увидеть эту сцену иначе. Перед нами прощание с миром, которому никогда уже не суждено возродиться. Табличка страхового общества вроде бы говорит о том, что этот навсегда исчезнувший мир - старый, дореволюционный, а знание об истреблении евреев во время Второй мировой войны - о том, что это мир еврейских местечек.
«Деревянные домики с зелеными ставнями» из «Кортика» станут в «Тяжелом песке» «деревянными домиками с голубыми ставнями», но в целом украинско-еврейский город, в котором располагалась большая железнодорожная станция, будет всё так же узнаваем. Некоторые фрагменты «Тяжелого песка», посвященные бабушке и деду, почти без изменений перекочуют потом в автобиографический «Роман-воспоминание». Воссоздание памяти о погибшем мире еврейских местечек берет истоки именно в «Кортике», который Рыбаков начал писать сразу же после войны.
Повесть была начата в 1946 году, когда увековечение памяти погибших евреев казалось не только выполнимой, но и насущной задачей. К печати тогда готовилась, например, собранная по инициативе Ильи Эренбурга и Василия Гроссмана «Черная книга»; в 1948 году, когда «Кортик» вышел в свет, издание по инициативе ЦК уже год как было приостановлено, а его набор рассыпан. Начиналась совсем новая эпоха борьбы с «безродным космополитизмом», и еврейская тема в литературе надолго оказалась под запретом.
Оружейник Терентьев и борьба за отечественные приоритеты в науке и технике
Конечно, Поликарп Терентьев не ладил с царским режимом: «При Елизавете Петровне… [он] попал в опалу и удалился в свое поместье». Там он все силы посвятил самому сильному своему увлечению - водолазному делу: «Но все его проекты водолазного прибора и подъема какого-то затонувшего корабля были для того времени фантастическими».
В тайнике, оставленном Терентьевым для потомков, которым предстояло жить в технически более совершенном будущем, находились карты с указанием географических координат затонувших кораблей, которые некогда перевозили деньги и драгоценности, - неоценимая помощь стране, обнищавшей за время Первой мировой и Гражданской.
Фигура Терентьева - порождение идеологической кампании, в советской печати известной как «борьба за отечественные приоритеты в науке и технике». Публикации в прессе, художественные книги, кинофильмы, наконец, школьные программы по точным и естественным наукам начиная с 1948-1949 годов последовательно доказывали, что все сколько-нибудь значительные научные и технические изобретения были совершены русскими учеными и инженерами. Воздушный шар, велосипед, паровая машина, лампа накаливания, радио, телевидение и самолет - все эти изобретения приписывались русским авторам. Рыбаковская легенда о кортике и его мастере продолжила этот ряд первым изобретателем «водолазного прибора».
Упоминаемый в повести английский корабль «Черный принц» затонул около Балаклавы в ноябре 1854 года. Его безуспешно пытались поднять со дна морского в 1920-е годы, и эта тема вызывала постоянный шум в прессе. Не исключено, что, будучи школьником, Рыбаков следил за развитием этой истории. В 1936 году Михаил Зощенко написал книгу-расследование «Черный принц», в которой доказывал, что золота на самом деле на корабле не было, и пытался реконструировать обстоятельства катастрофы. Скорее всего, Рыбаков эту книгу читал.
Впрочем, история рода Терентьевых и его трагически погибшего потомка Владимира имеет еще один очевидный образец - вышедший в 1944 году роман Вениамина Каверина «Два капитана». Герой Каверина бьется над объяснением загадочной гибели экспедиции, случившейся еще в имперский период, накануне революции. Виновник трагедии жив, хорошо герою знаком и пытается скрыть обстоятельства своего давнего преступления. Однако если у экспедиции капитана Татаринова, описанной Кавериным, были реальные исторические прототипы (на Северный полюс в начале 1910-х годов ходили три полярные экспедиции), то у жившего в середине XVIII века инженера-оружейника Терентьева никаких исторических прототипов не было: он был оригинальным творением Рыбакова, очень удачно подошедшим под требование кампании «борьба за отечественные приоритеты».
Пионерский отряд и молодежная политика 1940-х годов
Действие повести Рыбакова развивается в начале 1920-х. Миша Поляков живет в одном из арбатских домов, где при домкоме работает клуб, а при нем - драмкружок. Но мальчишки мечтают о большем - создать в своем доме пионерский отряд, подражая первым пионерам с Красной Пресни. В конце концов это им удается.
На первый взгляд, эта сюжетная линия связана только с ранней, легендарной историей пионерской организации. Однако если присмотреться к деятельности клуба и пионерского отряда, то можно увидеть здесь и черты детской и молодежной политики второй половины 1940-х годов.
Постановление ЦК ВЛКСМ от 13 марта 1947 года «Об улучшении работы пионерской организации» упрекало пионерские организации на местах в том, что многие дружины и отряды «копировали методы учебной работы школы» и «ограничивали свою работу скучными докладами и утомительными сборами в стенах школы». В качестве альтернативы предлагалось организовывать «местные экскурсии, читать книги, детские газеты и журналы и обсуждать прочитанное», «устраивать спортивные соревнования; в звеньях пионеров младших классов устраивать детские игры», «устраивать коллективные просмотры спектаклей и кинофильмов и обсуждать их»; «проводить экскурсии в музеи, организовывать походы; организовывать смотры работы звеньев и соревнования между звеньями», «походы-экскурсии в природу, в интересные исторические места». Все эти виды совместного детского досуга последовательно открывают для себя Миша Поляков и его друзья.
Постановление ЦК ВЛКСМ констатировало стагнацию и формализм в работе пионерской организации, которая в 1940-е казалась многим делом неизбежным и неинтересным. Рыбаков попытался обновить, освежить это восприятие и показать, что дело не всегда обстояло так и первые пионеры создавали свои организации не по приказу сверху, а подпитываясь только собственным революционным энтузиазмом и преодолевая многочисленные трудности. Обращение к революционной романтике рубежа 1910-20-х оказалось очень продуктивным сюжетным и тематическим ходом. Им активно будут пользоваться литература, театр и кинематограф оттепели, в том числе и сам Рыбаков в двух следующих частях своей трилогии о Мише Полякове и его арбатских друзьях.
---------------------
Как читать «Витю Малеева в школе и дома»
Arzamas
Мария Майофис
19 июня 2017
Большинство произведений лауреатов Сталинской премии сегодня помнят лишь историки литературы, и только повесть о Вите Малееве
активно переиздается до сих пор. В чем причина сегодняшней популярности этой книги? Что важно в ней разглядеть, чтобы понять, какие идеи и ценности передает повесть своим читателям?
Казалось бы, сюжет банален и даже скучен. Два двоечника, Витя Малеев и Костя Шишкин, сперва страшно запустили школьные занятия, а потом, собрав волю в кулак, исправились. Повествование сперва посвящено постепенной «академической деградации», а потом - прогрессу каждого из друзей. Как и в большинстве школьных повестей, действие начинается 1 сентября и занимает один учебный год. Носов, правда, обрывает свою школьную сагу раньше конца мая: как только в начале весны Костя получает первую в своей жизни четверку по русскому языку, повествователь, то есть Витя, приводит нас к оптимистическому финалу - оба мальчика закончили учебный год на одни пятерки. Откуда взялись годовые пятерки при двойках в первой и тройках во второй четверти, непонятно. Если же прочитать книгу внимательно, становятся заметны и другие странности и нестыковки. Обратим внимание на некоторые из них.
Социальный и политический заказ
Главной проблемой советской школы второй половины 1940-х и начала 1950-х годов была катастрофическая неуспеваемость: многие школьники не справлялись с программой и оставались на второй год
или просто бросали школу. Ситуация усугубилась в 1949 году, когда обязательное четырехлетнее образование сменилось семилетним: оставивший школу шестиклассник считался теперь не завершившим минимальный школьный цикл, а значит, неграмотным.
Во время войны многие пропускали по несколько лет обучения, и послевоенные школы были полны «переростков» - детей, иногда на пять-шесть лет старше своих одноклассников. Такое соседство мало мотивировало их к учебе, а также к соблюдению тишины и порядка. Школы были переполнены: занятия шли в две и три смены, классы насчитывали по 40-50 человек, не хватало учителей, учебников, школьного оборудования. В 1943 году, после введения раздельного обучения мальчиков и девочек, проблем стало еще больше: уровень хулиганства в мужских средних школах зашкаливал. По статистике, самый высокий процент двоечников приходился на четвертые и пятые классы, то есть последний год начальной и первый год средней школы. Чаще всего получали двойки по русскому и математике - и оставались на второй год.
Чтобы исправить эту ситуацию, в феврале 1949 года Министерство просвещения РСФСР и Отдел школ ЦК ВКП(б) сформулировали вполне четкий заказ советским детским писателям: создать произведения в жанре школьной повести, в которых были бы изображены случаи успешного преодоления этих проблем.
Борьба за успеваемость
К 1951 году Носов уже написал несколько сборников рассказов и повестей, среди которых были знаменитые «Веселая семейка» (1949) и «Дневник Коли Синицына» (1950).
«Витя Малеев» - история двоечника, превращающегося в отличника, и особо пристальное внимание здесь обращено даже не на знания и умения героя (или на их недостаток), а на оценки. Дети, герои повести, поразительным образом сосредоточены именно на количественных показателях. Они дают бесконечные обещания «учиться без двоек», «учиться без троек», «учиться на отлично», хотя о чем говорят эти отметки - до конца не ясно. Непонятны и причины бесконечных неудов: если верить Вите Малееву (а за ним и Носову), это слабоволие и недостаточное усердие в приготовлении домашних заданий. Однако если приглядеться внимательно, то можно заметить, что есть и другие обстоятельства, которые Носов не раскрывает и не комментирует.
Помоги себе сам
Добиваясь от папы записанного решения заданной на дом задачи, Витя говорит, что его учительница, Ольга Николаевна, «ничего не объясняет»: «Всё только спрашивает и спрашивает». Настораживают и проблемы Кости Шишкина с русским языком: судя по количеству и параметрам ошибок, которые он допускает, у него самая настоящая аграфия. А если еще вспомнить, что этот мальчик не сидит на месте (даже футбольным вратарем не смог побыть: побежал забивать мяч в чужие ворота), можно предположить, что у него и гиперактивность, и синдром дефицита внимания.
Впрочем, на одну из причин Костиной неуспеваемости Носов указывает вполне определенно: отец мальчика погиб на фронте, когда тот еще был младенцем. Костя воспитан мамой и тетей, которые не успевали уделять ему должного внимания. Этим травматическим обстоятельствам уделено буквально полстраницы: сказав об этом однажды, Носов больше не возвращается к проблеме послевоенной безотцовщины.
Главная идея в борьбе с неуспеваемостью и второгодничеством, по Носову, состоит в том, что ученик должен помочь себе сам. И у него нет другого способа сделать это, кроме как невиданными усилиями сконцентрировать волю и направить ее на решение, казалось бы, нерешаемых проблем (в буквальном и переносном смысле). Интересно, как Носов упрощает собственную писательскую и психологическую задачу: каждый из мальчиков не успевает только по одному предмету (прямо по статистике Минпроса): Витя - по арифметике, а Костя - по русскому языку. Рецепт оказывается относительно прост: выполняя домашние задания, сделать самый трудный предмет приоритетным, взять учебники за предыдущие годы, пройти по ним старый материал и т. д. Однако как быть детям, систематически не успевающим по нескольким или сразу по всем предметам, - Носов не объясняет, хотя большинство второгодников того времени относились именно к такому типу учеников.
Не рассказывает Носов и о том, как Косте Шишкину и Вите, его добровольному репетитору, удалось преодолеть Костину аграфию. Мы знаем, что Костя делал десятки ошибок даже в простейших словах, но почему в финале он стал писать грамотно - неизвестно, ведь единственным показателем его успеха выступает оценка. Столь же туманна история победы Вити над математическими трудностями. Мальчик, который не понимал ни текстов задач, ни алгоритмов их решения, вдруг сам начинает изобретать методы работы с ними. Благодаря каким интеллектуальным ресурсам происходит этот прогресс? Почему до этого Витя не понимал объяснения родителей, нескольких одноклассников и учителя?
Инструкции министерства просвещения
Носов учитывает не просто общее пожелание министерства отразить в литературе «борьбу за высокую успеваемость» - он следует и более конкретным рекомендациям. В январе 1949 года тогдашний министр просвещения Александр Вознесенский издал приказ, запрещавший перегружать школьников общественной, в том числе пионерской и комсомольской, работой, - возлагать поручения на одних и тех же учеников (так называемый актив) и задействовать в такой работе двоечников. Учителям и пионервожатым было четко указано, что на первом месте - образовательный процесс. Это распоряжение министерства и стало причиной отстранения Кости и Вити от участия в ноябрьском школьном концерте (мальчики вышли на сцену «контрабандой»). Прямо из министерских инструкций перекочевали в повесть и рекомендации по соблюдению режима дня, и борьба с «подсказкой», и сдержанно-ироническое отношение к публичным обещаниям исправить оценки.
В школе и дома
Несмотря на название повести, мы почти не видим Витю Малеева в школе и дома. Про школу известно только то, что там издают стенгазету, изредка пробирают двоечников, а потом организуют классную библиотеку, за которую назначают ответственными Костю и Витю. Мы не знаем ни кто из ребят с кем дружит, ни как выглядит учительница. Так же схематичны и домашние сцены.
Действие происходит в провинциальном городе не позже чем через пять лет после конца войны. О степени благосостояния семей можно судить по рассказу одного из одноклассников Вити о летней поездке с родителями на Черное море - весь класс слушает его так, как будто он побывал на Луне:
«- Море - оно большое, - начал рассказывать Глеб Скамейкин. - Оно такое большое, что если на одном берегу стоишь, то другого берега даже не видно. С одной стороны есть берег, а с другой стороны никакого берега нет. Вот как много воды, ребята! Одним словом, одна вода! А солнце там печет так, что с меня сошла вся кожа.
- Врешь!
- Честное слово! Я сам даже испугался сначала, а потом оказалось, что у меня под этой кожей есть еще одна кожа. Вот я теперь и хожу в этой второй коже».
Ни у Вити, ни у Кости, ни даже у примерной Витиной сестры Лики нет никаких обязанностей по дому, обычных для советских детей того времени: убрать коридор общей квартиры или растопить керосинку, постоять в очереди за продуктами или помыть посуду. Их святая обязанность - только хорошо учиться.
На самом деле причиной школьной неуспеваемости конца 1940-х - начала 1950-х часто было то, что дети выполняли все домашние обязанности взрослых, в то время как взрослые проводили большую часть дня на работе, но об этом соцреалистическая детская проза не рассказывала.
Память о войне
Близкая память о войне тоже никак не дает о себе знать, кроме небольшого и потому выглядящего несколько искусственно фрагмента об отце Кости. Костя рассказывает, что его семья переехала из Нальчика. Это значит, что во время войны они жили на оккупированной территории, а следовательно, потом с трудом могли устроиться на престижную или квалифицированную работу и поступить в высшие учебные заведения. Но и здесь по понятным причинам нет никакого комментария, и можно только догадываться, почему в тексте появляется этот топоним.
В домашних сценах можно обнаружить очень завуалированный намек на ухудшившуюся после гибели миллионов мужчин на фронте послевоенную демографию. У Вити жив отец и есть младшая сестра Лика, а у Кости нет ни братьев, ни сестер - он скорбно называет себя «одиноким» и жалуется, что ему не о ком позаботиться. Многочисленные звери, живущие у него дома, компенсируют потребность мальчика в эмоциональной привязанности, которой он лишен из-за гибели отца. Возможно, одиночество Кости - разгадка, ключ ко многим другим носовским сюжетам, в которых дети берут на себя заботу о животных. Не становятся ли цыплята, пчелы, мыши и щенки единственным доступным советским детям способом возместить отсутствие стабильной привязанности к родителям и близким?
Публикации
Впервые повесть Носова была опубликована в шестом номере журнала «Новый мир» за 1951 год, а вскоре вышла отдельным изданием в «Детгизе». За это время текст претерпел немало изменений: редакторы издательства спрямили многие эпизоды, где демонстрировалась непосредственная детская реакция или, наоборот, моральные и психологические затруднения героев. Явные отличия двух вариантов немедленно заметили современники. Критик Зиновий Паперный выпустил статью «Витя Малеев в журнале и в книге», где изо всех сил ругал редакторов «Детгиза» за презрительное отношение к психологической детали и любым поведенческим «неправильностям».
В последующих изданиях книги Носов вернул некоторые сокращенные ранее фрагменты журнальной редакции. Однако один эпизод так и остался без изменений: это сцена разоблачения мнимого больного Кости Шишкина одноклассниками. В первой журнальной версии о том, что Костя на самом деле не болен, а притворяется, узнаёт только один из мальчиков, Леня, и уже потом рассказывает об этом всем остальным. Дальше перед ребятами встает дилемма: рассказать о прогулах Шишкина учительнице или не ябедничать и промолчать. Сам Витя, которому Костя доверился с самого начала, решил этот вопрос однозначно: если друг просит сохранить что-то в тайне, ты обязан выполнить обещание.
В результате, когда на вопрос учительницы Ольги Николаевны о здоровье Шишкина Малеев вновь затягивает песню о его болезни, один из одноклассников не выдерживает и признаётся. На перемене в класс приходит пионервожатый, и вопрос, который казался детям таким сложным, получает однозначное разрешение: если правда рассказана открыто, на виду у всех, и не с целью повредить человеку - это и есть поступок настоящего друга. А вот сокрытие правды, чем занимался на протяжении недели Витя Малеев, - признак «ложной дружбы». Витя со вздохом взваливает на себя звание «ложного друга», понимая при этом, что иначе не мог поступить.
Во всех книжных редакциях описания нравственных метаний Вити и его одноклассников сокращены до минимума: Ольга Николаевна сама обнаруживает симулянта Костю, когда приходит к нему домой вслед за своими учениками. Вопрос «выдать или не выдать» - личное дело «запутавшегося» Вити Малеева, но не общая проблема, которую решает весь класс. Сокращение этого эпизода совсем не случайно в общем идейном контексте повести. В своем отношении к успеваемости, прогулам и даже к сохранению личной тайны школьный класс должен был выглядеть монолитным и непоколебимым.
Принцип коллективной ответственности
Пожалуй, главное отличие тогдашней погони за хорошими оценками от похожих явлений сегодняшнего дня - в том, что в то время успеваемость ученика была не его личным делом, а зоной ответственности коллектива, к которому он принадлежал. Двойки Малеева и Шишкина - пятно на репутации звена, а потом и класса: все должны испытывать стыд и смущение от двоек и троек нерадивых учеников.
Ребята то и дело бегают домой к Косте и Вите, чтобы проверить, делают ли они домашнее задание. Такой же ревностный контроль над одноклассниками устанавливает и сам Костя, став библиотекарем: теперь у него есть на это и моральные права, и полномочия. В финале повести ребята собираются на очередное собрание - чтобы сообщить о том, что в их рядах не осталось ни одного троечника. Мораль очевидна: высокого результата удалось добиться, потому что ребята были дружными. Ментор-пионервожатый завершает разговор словами: «Настоящая дружба состоит не в том, чтобы прощать слабости своих товарищей, а в том, чтобы быть требовательным к своим друзьям».
Эта цитата - логичный итог работы Николая Носова по заданию министерства просвещения. «Правильный» жизненный путь юного гражданина мог начинаться в школе только при условии полной академической успеваемости. Став хорошистом или отличником, ученик должен был установить жесткий контроль над менее успешными ровесниками и требовать от них таких же высоких результатов.
Повесть о кающемся грешнике
Несмотря на то что повесть была фактически написана по министерскому заданию, «Витя Малеев» несколько десятилетий был востребован читателями. Почему? Носов соединил сюжет о борьбе с неуспеваемостью и притчу о кающемся и спасенном грешнике, добавив в свой текст иронию - редкую вещь в детской литературе сталинского времени.
Главный герой простодушен и откровенен: он часто признаётся в характерных детских слабостях или высказывает наивные мысли. Этот самоанализ демонстрирует его психологический рост - взять хотя бы чистосердечный рассказ Вити о том, как бы он устроил школьную жизнь в начале учебного года, имей он такие полномочия:
«Если б я был главным начальником над школами, я бы сделал как-нибудь так, чтоб занятия начинались не сразу, а постепенно, чтоб ребята понемногу отвыкали гулять и понемногу привыкали к урокам. <…> Может быть, кто-нибудь подумает, что я ленивый и вообще не люблю учиться, но это неправда. Я очень люблю учиться, но мне трудно начать работать сразу: то гулял, гулял, а тут вдруг стоп машина - давай учись».
А вот психология Кости Шишкина - конфликтная. Паперный в своей статье иронизировал над тем, что в отдельном издании повести Носов превратил Шишкина в «кающегося интеллигента», однако рассказы Шишкина о его душевных терзаниях Носов из последующих изданий не убрал:
«Я так мучился, пока не ходил в школу. Чего я только не передумал за эти дни! Все ребята как ребята: утром встанут - в школу идут, а я как бездомный щенок таскаюсь по всему городу, а в голове мысли разные. И маму жалко! Разве мне хочется ее обманывать? А вот обманываю и обманываю и остановиться уже не могу. Другие матери гордятся своими детьми, а я такой, что и гордиться мною нельзя. И не видно было конца моим мучениям: чем дальше, тем хуже!»
В ламентациях Шишкина едва различим новозаветный источник, совершенно невозможный для упоминания в советской печати: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (Рим. 7:19-20).
Это сочетание иронии и психологизма с едва заметным христианско-моралистическим подтекстом и было необычным в общем унылом контексте школьной повести и обеспечивало ее долгую популярность среди детей и особенно - родителей и учителей, которым этот психологизм, вероятно, казался еще более достоверным, чем их воспитанникам.
Сегодня повесть выглядит настолько привычной частью детского канона русской литературы, что требуется усилие, чтобы увидеть, как писатель делает мерилом душевного спасения школьные отметки, а усвоение школьных норм и правил представляет как путь спасения.
---------------------
Современная женская поэзия
Интеллектуальный центр - научная библиотека Северного (Арктического) федерального университета имени М.В. Ломоносова
2011
<Я научила женщин говорить...>
А. Ахматова
Долгое время женская поэзия была на задворках большой литературы, хотя женщины-поэтессы были всегда. Мир искусства всегда был неравноправен по отношению к мужчине и женщине. И даже само слово <поэтессы>, особенно в устах мужчины, звучит несколько
пренебрежительно. Мне всегда больше импонировало слово <поэт>. <Я отказываюсь печататься в антологиях "женской поэзии" (например, недавно в Англии и в Америке), поскольку ни один кретин еще не додумался до антологий "мужской поэзии"> (Юнна Мориц).
Поэты-женщины каждый раз вынуждены были доказывать свое право на существование. А ведь женская поэзия - это особый мир. Мир пронзительно чувственный, одухотворенный, где есть место радости и печали, но нет - равнодушию. Существуют ли гендерные
различия в поэзии? Слово <поэт> не склоняется. Ангелы, души, духи и силы природы - пола не имеют. Поэт - един в двух лицах. Его приемная волна вне тел и гендерной психологии, призванной поддерживать существование вида. Поэзия как все глобальное и
бессмертное - суть вечность и космос.
Поэты-женщины XX-XXI веков нисколько не уступают мужчинам по силе таланта и выразительности, их стиль своеобразен и неповторим. О чем чаще всего говорит женщина в своих стихах? Конечно, о том, что ей близко, что составляет сущность её жизни: о любви.
Инь и Ян (женское начало и мужское начало) представляют собой две фундаментальные силы, которые создают вселенную и приводят ее в гармонию путем своего взаимодействия. Эти две противоположные, конфликтующие силы присутствуют в каждом действии. Они
символизируют две противоположные энергии, которые, видоизменяясь и взаимодействуя, представляют собой динамику мира. Инь и Ян зависят друг от друга, создают постоянное движение, поднимаясь и опускаясь, как волны, и поддерживают взаимную гармонию.
Как мужчина и женщина являются партнерами в танце, в любви и жизни, так Инь и Ян не только противоположны, но и гармонично дополняют друг друга.
Твои слабости, мои сильные стороны...
Мои белые голуби, твои чёрные вороны...
Твои странные радости, моя чистая грусть...
Я - из света, а ты - из тьмы. Пусть...
(А. Войцеховская)
Две противоположности, образующие единое целое... Женщины не боятся быть искренними до конца, стихи - их обнаженная душа. Почти каждое женское стихотворение - это исповедь, иногда почти молитва. Молитва не только о любви, о своей судьбе, но и о
родной земле:
<Так молюсь за твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей>
А. Ахматова.
Они готовы к выполнению своей высокой миссии, ибо кто еще спасет мир, если не поэты, тем более поэты-женщины. Ведь это и есть предназначение женщины - беречь Мир и Любовь. Как писал поэт XIX века А.С. Хомяков: <Тебе он светлый дал удел: Хранить для
мира достоянье Высоких жертв и чистых дел>. К сожалению, сложно охватить в пределах выставки творчество женщин-поэтов XIX - начала XX вв., начиная от А. Буниной, З. Волконской, Е. Ростопчиной, которых А.С. Пушкин называл <царицами муз>, до А.
Ахматовой, М. Цветаевой, Л. Рейснер и др. Их творчество известно широкому кругу читателей. Мы сегодня остановимся на поэзии женщин XXI века, чье творчество представлено в поэтических печатных сборниках и на просторах Интернета. Каюсь: пристрастна! В
этой выставке представлены и имена поэтов-женщин середины и конца XX века. Сейчас многие утверждают, что поэзия в наше время почти умерла, что она никому не нужна. Оказывается, это совсем не так! Сколько новых имен можно найти в Интернете! Конечно,
отбирая стихи для этой выставки, я руководствовалась личным вкусом. Кому-то нравятся другие имена, другая поэзия. Главное не это. Феномен женской поэзии всегда вызывал и ныне вызывает разноголосицу суждений. За всеми именами - творчество, выразившее
свою эпоху полной мерой. Оно отторгает какие бы то ни было попытки <скидок>, умолчаний или оправданий. Хотя даже такой великий поэт, как Анна Ахматова, с горькой иронией повторяла строку самоуверенного поклонника: <Быть поэтом женщине - нелепость>.
Мне кажется, в наш XXI век женщины перестали быть смиренными. Посмотрите, сколько в Интернете новых женских поэтических имен, сколько в их поэзии новых философских и эстетических поисков! Можно предположить, что сколь неодинаковы представленные на
выставке дарования, стили, ритмы, устремления, столь же неодинаково отнесутся к авторам читатели. Но, может быть, изменится настроение или опыт того же читателя, и какая-нибудь из явленных здесь поэтов-женщин одарит его секундой прозрения. Магия
исповедальности не многих оставляет равнодушными... Читайте, друзья мои, любите поэзию!
Юнна Мориц
Юнна Мориц - одна из ярких представителей поколения советской интеллигенции <Шестидесятники>. Как и у других представителей этого времени, у нее было военное детство, которое по-своему сформировало мировоззрение и творческий путь юной писательницы.
Многие современники познакомились с этой талантливой поэтессой благодаря ее стихам для детей. Но есть и те, кто знает и любит Юнну Петровну как серьезную поэтессу, которая не прогибалась под <генеральную линию>, а говорила свое веское слово через
свои произведения. Были в жизни Юнны Мориц и неприятные периоды (по 9 и 10 лет), когда ее не печатали. И несмотря на 19 лет <запрета> люди не забыли поэтессу и с каждым ее <возвращением> любили только сильнее. Сегодня Юнна Мориц ведет активную
жизнь: встречается с поклонниками, прессой, дает интервью. Юнна Петровна Мориц - противоречивая натура, с одной стороны такая романтичная, нежная, женственная, но в то же время эта женщина - обладательница твердого мужского характера, который помогает
ей продолжать жить и творить. По сей день она не прекращает работать над переводами, продолжает писать стихи и рассказы.
Сборник <Таким образом>, новая книга Юнны Мориц, одного из самых значительных поэтов современности, совершенного мастера слова, впервые представляет ее читателю и как великолепного художника. Боль за нынешнюю Россию, гордость за людей, не сломленных
обстоятельствами, едкий сарказм и сатира на нравы современной жизни и пронзительная, редкая по откровенности лирика - все это, объединенное с представленным в книге графическим отображением Юнной Мориц мира, являет нам новую Вселенную поэта.
Новелла Матвеева
Матвеева Новелла Николаевна (7 октября 1934) - русская поэтесса, прозаик, бард, драматург, литературовед. Родилась в Детском Селе (ныне г. Пушкин) Ленинградской области в семье географа, историка-краеведа Н.Н. Матвеева-Бодрого и поэтессы Н.Т.
Матвеевой-Орленевой. Дед Новеллы, Н.П. Матвеев-Амурский, также был поэтом и автором первой <Истории города Владивостока>. Стихи Новелла Матвеева начала писать с детских лет, что весьма объяснимо, учитывая семейное окружение. Мелодии первых песен
сочинила еще в детстве, в конце войны, однако выступать с ними стала лишь с конца 1950-х под собственный аккомпанемент на семиструнной гитаре. Матвеева сразу стала необыкновенно популярной - она была одним из первых поэтов-бардов, клавших свои стихи
на музыку и исполнявших их под гитару. Песни Матвеевой в 1960-х пела буквально вся студенческая молодежь страны, нередко не зная их автора. В печати Матвеева впервые выступила в 1958 году. Первый сборник стихов вышел в свет в 1961 г., в том же году Новелла
Матвеева стала членом Союза писателей СССР. В 1962 г. заочно окончила Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А.М.Горького. В 1963 г. выпускает два сборника стихов: <Кораблик> и <Душа вещей>. В 1970-е выходят книги Матвеевой <Ласточкина
школа>, <Река> и др. В 1980-е - <Закон песен>, <Страна прибоя> и др. С 1972 года Матвеева начинает писать песни также и на стихи своего мужа, поэта Ивана Киуру. В 1984 году в Центральном детском театре в Москве была поставлена пьеса Матвеевой
<Предсказание Эгля> - фантазия по мотивам произведений Александра Грина, содержащая 33 песни Новеллы Николаевны. В 1996 году вышла книга воспоминаний <Мяч, оставшийся в небе>. В 1998 г. Новелла Матвеева стала лауреатом Пушкинской премии в области
поэзии. В 2002 г. Новелла Матвеева стала лауреатом Государственной премии Российской Федерации в области литературы и искусства. В последние годы были опубликованы стихотворения <Волны и скалы>, <Множимый сводами вздох>, <Ночные фиалки>, <Открытие>,
<Рисунки для чайного сервиза>, проникнутые тонким лиризмом и изяществом. Новелла Николаевна Матвеева живет и работает в Москве.
Книгу известной поэтессы Новеллы Матвеевой <Мяч, оставшийся в небе> составляют ее воспоминания, эссе и лучшие стихотворения, что закономерно, поскольку ее проза неотделима от ее поэзии. От светлых романтических стихов Н. Матвеевой были в восторге
К. Чуковский, С. Маршак, Л. Утесов. Многим известно обаяние ее знаменитых песен <Какой большой ветер...>, <Цыганка-молдаванка>, <Мой караван шагал через пустыню...>, <Девушка из харчевни>, <Ах, как долго, долго едем...>, <Платок вышивая цветной...> и
др. Любители поэзии знают, с каким совершенством владеет Матвеева иронией, как остроумны и опасны ее эпиграммы, памфлеты, политические инвективы. А ее сатира и публицистика - вызов всем мировым и отечественным негодяям и подлецам, клеветникам России.
Воспоминания поэтессы можно определить ее же словами как "личный эпос". В этом эпосе - отблески мировой культуры, на которой она выросла. Так, в книге есть блестящее эссе-сновидение <Опыт грез> о разгадке убийства Кристофера Марло, на других лежит
золотой отблеск художественного опыта Гофмана, Кафки... Повествование <Мяч, оставшийся в небе>, посвященное "утреннему свету детства", наполнено той красотой и таинственностью, детской доверчивостью к миру, которые остаются в памяти от чтения лучших
страниц о детстве С. Аксакова, Л. Толстого.
Лариса Миллер
Лариса Миллер - поэт, прозаик, эссеист, родилась и живёт в Москве, окончила в 1962 г. Институт иностранных языков, преподаёт английский, а также с 1980 года женскую музыкальную гимнастику по системе русской танцовщицы Людмилы Николаевны Алексеевой,
член Союза Российских писателей (с 1979 г.) и Русского ПЕН-центра (с 1992 г.). Имя Ларисы Миллер хорошо известно любителям поэзии. По словам Арсения Тарковского, "...Язык ее поэзии - чистый и ясный до прозрачности литературный русский язык..."
* * *
Ни заграждений, ни перил...
И надо много-много сил,
Чтоб в яму не упасть...
Коль чёрт нас по миру носил,
То в чём же Божья власть?
А в том, что мы не ТАМ, а ЗДЕСЬ:
Не в пропасти - над ней,
Откуда смертный ужас весь
И светлый рай видней.
(Сентябрь 1999)
* * *
Жизнь - исчезновение
Каждого мгновения,
Всех до одного...
Ты другого мнения?
Выскажи его.
Говоришь - тягучая,
Долго длится, мучая
Особь ту и ту?..
Вздор - она летучая,
Жизнь - она лету...
(Сентябрь 1999)
Инна Лиснянская
Инна Львовна Лиснянская - русская поэтесса. Родилась 24 июня 1928 года в Баку. Публикует с 1948 года оригинальные стихи и переводы из азербайджанской поэзии. Участвовала в неподцензурном альманахе <Метрополь> (1979), вместе с Семеном Липкиным и
Василием Аксёновым вышла из Союза писателей СССР в знак протеста против исключения из него Виктора Ерофеева и Евгения Попова, в течение 7 лет публиковалась только за рубежом. Лауреат Премий журналов <Стрелец> (1994), <Арион> (1995), <Дружба народов>
(1996), <Знамя> (2000), Государственной премии России (1998), премии Александра Солженицына (1999) - <за прозрачную глубину стихотворного русского слова и многолетне явленную в нём поэзию сострадания>, премии <Поэт> (2009). Во все периоды творчества
стихи ее равно хороши. Более того: трудно вспомнить другой такой пример не просто творческого долголетия, а - безо всякого преувеличения - творческого расцвета поэта в столь зрелые годы. "Ей удалось перевернуть песочные часы" (Наталья Иванова).
РЕВНОСТЬ
В уходящую спину смущенно смотрю из окна...
Твоя ревность и трогательна и смешна, -
Неужели не видишь, что я и стара, и страшна,
И, помимо тебя, никому на земле не нужна?
Ну какая тут трогательность и какой тут смех?
Ты от нашего крова, одетого в мшистый мех,
И от быта, сплошь состоящего из прорех,
Так и рвешься, ревнуя, отвадить буквально всех.
А приходят к нам исключительно из доброты -
С крыши мох соскрести, кое-где подвинтить винты,
Да еще приносят мне молодые цветы
В благодарность, что жив и мной обихожен ты.
А еще и тайная есть корысть у гостей,
А вернее, мечта - до старых дожить костей
И любимыми быть, и на склоне преклонных дней
Слушать гимны себе, что свежей любых новостей.
И ревнуют меня к тебе как любви пример,
Так что ты свою ревность бездумную поумерь,
Чтобы в мире, где столько зла и безумных потерь,
Всяк входящему я открывала с улыбкой дверь.
(5 мая 2001)
Ольга Седакова
Стихотворения О. Седаковой уже давно знакомы разнообразному кругу читателей в России и за рубежом. Награжденные почетными российскими и международными премиями, переведенные на многие европейские языки, эти стихи стали достоянием общеевропейской
поэтической и интеллектуальной культуры. Их отличает удивительное новаторство, тонкая, изобретательная организация формы, неподдельная современность и в то же время волшебная архаичность поэтического слова, глубина мысли, продумывающей все наиболее
трудные вопросы человеческого существования, и поразительная новизна чувств. До 1989 года в СССР как поэт не публиковалась, первая книга стихов вышла в Париже в 1986 году. Соединяющая разнообразные традиции от славянских обрядовых песен до
европейского неоклассицизма XX в., лирика поэтических циклов <Дикий шиповник> (1978), <Старые песни> (1980-1981), <Китайское путешествие> (1986) и др. отмечена постоянным духовным поиском, всегдашней открытостью новому, никогда не отворачивается от
жизни, какой бы тягостной и неприглядной внешне она ни была. Наиболее полные издания написанного Седаковой - двухтомник <Стихи. Проза> (Москва, 2001) и 4-томник <Стихи. Переводы. Poetica. Moralia> (Университет Дмитрия Пожарского, Москва, 2010).
ЗЕРКАЛО
Милый мой, сама не знаю:
к чему такое бывает? -
зеркальце вьется рядом
величиной с чечевицу
или как зерно просяное.
А что в нем горит и мнится,
смотрит, видится, сгорает -
лучше совсем не видеть...
Жизнь ведь - небольшая вещица:
вся, бывает, соберется
на мизинце, на конце ресницы, -
а смерть кругом нее, как море.
Елена Шварц
17 мая 1948 - 11 марта 2010 гг.
Русская поэтесса, известная фигура литературного андерграунда последнего советского десятилетия. Дочь литературного деятеля, заведующей литературной частью БДТ Дины Морисовны Шварц. Выдающееся явление в современной поэзии, в восьмидесятых - <Королева
поэтов>, лауреат премии Андрея Белого, дающейся (тогда) за сопротивление языку. Одно из самоопределений: человек средневекового сознания. Стихи Елены Шварц надо читать долго, а потом, если нет достаточного багажа, собирать его по библиотекам.
Античность, средневековье, барокко, золотое и серебряное столетия, вторая половина двадцатого столетия - ей подвластно всё, и во всём она находит квинтэссенцию. Некоторое время училась на филологическом факультете ЛГУ. В 1971 году заочно окончила
театроведческий факультет Ленинградского института театра, музыки и кино. Зарабатывала на жизнь переводами пьес для ленинградских театров. В СССР с 1975 до 1985 г. публиковалась только в самиздате, иногда под псевдонимами. С 1978 г. печаталась за рубежом. В
1979 году получила премию Андрея Белого, в 1999 г. - премию <Северная Пальмира>, в 2000 - премию журнала <Звезда>, в 2006 - премию журнала <Знамя>. В 2003 году получила премию <Триумф>. В 2002-2008 гг. в Санкт-Петербурге вышло четырёхтомное собрание ее
сочинений. Для творчества Е. Шварц характерна непривычная современному читателю поэзия прямого авторского слова. Ее стихи абсолютно индивидуальны. В творчестве мало кого из русских поэтов (к тому же - поэтов-женщин) любовная лирика занимает такое
скромное место. Правда, любовная тема присутствует в одном из вершинных стихотворений Шварц - <Как эта улица зовется...> (1982); но чувство, направленное на человека, на глазах преображается - или преображается его объект:
Ты как халат, тебя надели, Бог над тобою и внутри,
Ты ломок, тонок, ты крошишься фарфоровою чашкой - в ней
Просвечивает Бог, наверно. Мне это все видней, видней.
* * *
Ткань сердца расстелю Спасителю под ноги,
Когда Он шел с крестом по выжженной дороге,
Потом я сердце новое сошью.
На нем останется - и пыль с его ступни,
И тень креста, который Он несет.
Все это кровь размоет, разнесет,
И весь состав мой будет просветлен,
И весь состав мой будет напоен
Страданья светом.
Есть все: тень дерева, и глина, и цемент,
От света я возьму четвертый элемент
И выстрою в теченье долгих зим
Внутригрудной Ерусалим.
Аня Логвинова
и Долгожданная сольная книга одного из молодежных поэтических лидеров. Ее первая книга (совместно с Дмитрием Мелкиным) выходила аж в 2001 году. Лауреат премии <Дебют> в номинации <Поэзия> (2004), Анна Логвинова успела стать автором тонких и толстых
журналов - от копенгагенского <Нового Берега> до московского <Нового мира>. Критик Сергей Арутюнов (он же - автор предисловия к книге) назвал ее однажды гениальной. Ее поэтика не похожа ни на одну другую, она по-детски беззащитна и по-женски открыта
навстречу миру: <Раньше буйвольски хотелось анархий,/ А теперь глаза от кротости узкие./ Расскажи мне про мои щеки хомягкие/ На языке кенгурусском>.
* * *
Ну, жирафствуй. Я в наш город вернулась.
Я смешная в этой кожаной куртке.
Из-под ног выскакивают кулицы
и вспархивают переутки,
впившиеся в Красную лошадь.
Оставляю все медвери открытыми
и волкна тоже.
Я на зебрах не пишу своё кредо.
Лишь на заячьих листочках капустных.
Мы змеёмся каждую среду,
но зато по четвергам нам мангрустно.
Раньше буйвольски хотелось анархий,
а теперь глаза от кротости узкие.
Расскажи мне про мои щёки хомягкие
на языке кенгурусском.
Яшка Казанова
Яшка Казанова (настоящее имя Юлия Сергеевна Зыкина, 23 декабря 1976, Ижевск, СССР) - московская интернет-писательница и поэтесса. Многократный лауреат Сетевого литературного конкурса, один из наиболее известных авторов сайта <стихи.ру>.
Без названия. На дебютной книжке не указано название. В аннотации вместо названия написано: <Каждый желающий может выбрать на свой вкус и собственноручно написать обложку>. На обложке фотография Яшки с белым листом в руках.
* * *
стучи по венам, бейся в ключицы, вой -
я голос пронзительный знаю наверняка
как твой бессменный бессовестный часовой,
свой строгий пост не желающий покидать никак.
мне солнце выжжет на левом плече клеймо,
правое ветер вылижет до костей,
но эти раны - мои, этот жар бесконечный - мой.
подай мне воды, пожалуйста, и иди развлекать гостей.
кокетничай с ними, шампанское подливай,
дразни до бисера на бледнопородистых лбах,
спокойно зная: пегас, росинант, боливар
дегустируют клевер вот тут, у погранстолба.
их гривы расчесаны - в их гривах курчавый ом;
они порой перешептываются меж собой
о том, что держит меня рядом с погранстолбом,
о том, что ты - это и есть любовь,
а потому готовы мгновенно умчать на юг,
спасая тебя от смога, от суеты...
ты просто поверь мне, я чётко осознаю,
что со мной происходит, когда случаешься ты.
Ольга Чикина
Ольга Чикина родилась в Советском Союзе. В анамнезе - учитель русского языка и литературы. Играет авторскую песню, но любит рок и фольклор. Когда не хочет петь, рисует картинки. Когда не хочет петь и рисовать, лепит свистульки. Любит лопухи, репьи,
прошлое, собак, а также творчество Г. Данского, С. Труханова и А. Тиматкова.
Долгожданная книжка поэта, художника и музыканта Ольги Чикиной <Клава, Серёжа, Саня и Алёша>. В книге - четыре раздела, по именам знаковых персонажей песен: <Клава> - ироническая дамская лирика, <Серёжа> - ностальгические обращения к соратникам по СССР, <Саня> - кружевные истории для подростков, и <Алёша> - сумеречные
романтические притчи (деление приблизительное). В раздел <Вместо послесловия> вошли рисунки автора разных лет, а также обрывки нужных и ненужных мыслей, собранных автором за долгие годы. Оформление и издание книги осуществил художник и композитор
Сергей Труханов.
*
Когда ты уходишь по листьям, пурпурным, и черным, и бурым,
Они у тебя оживают и дышат тебе под пальто.
Они, как цветок гармонисту, идут одинокой фигуре.
Они тебе не мешают - тебе не мешает никто.
И я тебе не мешаю - я просто иду, отставая,
Я, может, тебя и не знаю - я, может, иду покурить,
Я, может, иду до воды - поглядеть хороша ль и живая ль,
Я просто иду отставая - так что обо мне говорить?
Когда ты уходишь по лесу, когда ты уходишь по снегу,
И белая злая собака, не лая, глядит на следы,
И нечем болеть или плакать, пока не засветится небо,
Пока не засветится небо, пока не дойдет до воды,
То я тебе не мешаю - я просто иду на болото,
На небо и на дерева и на очи ночного зверья,
Я, может, тебя и не знаю - я, может, играю в охоту...
Я просто иду отставая - я прячу тебя от ружья.
Когда твои окна без света и все о тебе забывают,
Когда ты заденешь за ветку - с нее улетят снегири,
Им встретится первое лето, пока я иду отставая,
Я просто иду отставая - так что обо мне говорить?
Александра Крючкова
Родилась 5 апреля 1976 года в Москве. Стихи и прозу начала писать с 11 лет. Автор 21 книги и более 90 публикаций в соавторстве. Член Союза литераторов России, Союза писателей России, Союза писателей XXI века, Международной ассоциации граждан
искусства (Испания), Международной гильдии писателей (Германия), Русского литературного клуба, Регионального общественного фонда содействия развитию современной поэзии <Светоч>, открытого литературного клуба <Отклик>. Лауреат нескольких международных
конкурсов и премий в области литературы. Награждена медалью и дипломом Лиги Писателей Евразии как победитель 1-го международного конкурса <Литературный Олимп>, орденом Союза писателей Евразии и Союза писателей РФ имени В.В. Маяковского и диплом
литературно-общественной премии <Светить всегда> за верное служение художественному слову, за подвижническую деятельность на ниве отечественной литературы, медалью Союза писателей РФ имени А.П. Чехова, почётной медалью к 55-летию Союза писателей,
медалью Союза писателей РФ имени А.С. Грибоедова за верное служение отечественной литературе. Поэзия Александры Крючковой поистине многогранна и вызывает особый интерес. Это не просто стихи, а авторская исповедь перед читателем! Поэт откровенно
высказывает свои взгляды, мысли, сомнения, проникая в душу читателя. Особое место в творчестве А. Крючковой занимает тема любви. Ее любовная лирика поражает глубиной чувств и не оставляет читателя равнодушным. Стихи этого автора хочется перечитывать
вновь и вновь.
*
Осень бьётся в экстазе кленовом,
Окровавлены листья тоскою -
Кем им стать в воплощении новом:
Нежным облаком? Бурной рекою?
Забытьём не торгуют в аптеке,
Не поджечь ненавистную память -
Зазеркально-немой картотеке
Не грозят ни потопы, ни пламя.
Твой гламурный покой не нарушу,
Не присяду с тобой на дорогу, -
Я в конверт запечатала душу,
Пусть отправится с листьями к Богу...
Аля Кудряшева
Алина (Аля) Кирилловна Кудряшева (10 ноября 1987, Ленинград) - русская поэтесса из Санкт-Петербурга, завоевавшая популярность в интернет-сообществе (её живой журнал - один из самых посещаемых в рунете). Лауреат фестиваля <Второй Канал-2005>,
двукратная победительница конкурсов молодых поэтов Санкт-Петербурга <ПОЭТому> (2006, 2007 года). Автор книги стихов. Пишет под псевдонимами Аля Кудряшева и Изюбрь. Кудряшева, она бывает и вторична, и чрезмерно экзальтированна, и порой "с усердием
вламывается в открытые двери", но отрицать ее удивительный талант невозможно. (Дмитрий Быков <Литература отдувается за все>).
*
Муж мой краснеет, когда разливает суп,
Солнце краснеет, когда разливает свет,
Вишня краснеет, когда укрывает сад.
Солнце июля. И муж разливает суп.
Он разливает суп и ломает хлеб.
Слышен вдали электрички печальный всхлип.
Скоро придёт сентябрь и будет хлябь,
Будет на лужах дождя ледяная сыпь.
Будет дрожать от ветра замёрзший сад,
Глянь, на сырой земле вишнёвая сыпь.
Муж разливает по чашкам холодный сок.
Муж разливает по мискам горячий суп.
Знаешь ли ты, как делают корабли?
Сыплют в бутылку немного сырой земли,
Вишен, ресниц и говора - но не суть.
Солнца закатного тёплый неясный блик.
Ещё насыпают песок, а потом трясут.
Получается мусор.
Иногда корабли.
Алина Витухновская
Публикуется с 1993 года, автор нескольких книг стихов и прозы, в том числе <Аномализм> (1993), <Детская книга мёртвых> (1994), <Последняя старуха-процентщица русской литературы> (1996), <Собака Павлова> (1996; 1999), <Земля Нуля> (1997), <Роман с
фенамином> (1999) и <Чёрная Икона русской литературы> (2005). На немецком языке вышла книга <Schwarze Ikone> (2002). Стихи переводились и публиковались в немецкой, французской, английской, шведской и финской прессе.
Поэзия Алины Витухновской, избыточная в негативизме и отрицании, завораживает своей предельной достоверностью. Здесь точно зафиксировано отчаяние поколения 90-х в сочетании с властной уверенностью в своей правоте, свойственной всем в начале пути.
НЕЖНОСТЬ
Чтоб любить, нужно терпеть.
Терпеть сложнее, чем любить.
Любить нетерпимое сложно и нервно.
Светлана Сурганова
<Тетрадь слов>. История <Сургановой и Оркестра> началась, когда Светлана Сурганова покинула группу <Ночные Снайперы>. История этой книги началась гораздо раньше - почти одновременно с тем, как началась сама Сурганова и ее любовь к сочинению и
записыванию. Песенные тексты, стихийные стихи и любимые цитаты Светланы Сургановой в оправе из откровенных "заметок на полях" и авторской графики - в долгожданной <Тетради слов>!
Диана Арбенина
<Аутодафе>. Бессменный лидер группы <Ночные Снайперы>, поэт и музыкант Диана Арбенина включила в сборник тексты своих песен и стихи разных лет (так называемые <антипесни>, как определяет их автор): от ранних, неопубликованных, раритетных вещей вплоть
до сочинений наших дней. Завершает сборник Арбениной литературная версия моноспектакля <Мотофозо>, сыгранного ею в канун своего 35-летия в МХТ имени Чехова. Иллюстрации к <Аутодафе> выполнены питерской художницей, давним другом <Ночных Снайперов>
Виолеттой Суровцевой, которой Диана без толики сомнения доверила рисовать то, что она чувствует, с полной свободой выбора иллюстрируемых произведений.
Ника Турбина
Феномен поэтического гения Ники Турбиной изучали многие, но никто так и не смог объяснить, каким образом в столь юном возрасте девочке удавалось создавать настолько <взрослые> стихи, что были исполнены печалью, трагизмом, совершенно недетским
мироощущением. Ведь по образности, глубине, яркости её поэзия не уступает поэзии признанных поэтов, которые были гораздо старше Ники. <Ступеньки вверх, ступеньки вниз...> - это книга стихов юной поэтессы Ники Турбиной. Стихи разного возраста, и в них
духовный мир девочки, подростка, девушки. Мир порой странный, сложный, иногда кажется, недетский... В них - внутренний рост юного человека, его взросление. Эта динамика души человеческой особенно привлекательна и интересна.
*
Как больно, помогите!
В глазах - беда!
Но годы-паутинки
Растают без следа.
Рукой не обопрёшься -
Душа пуста.
По волчьим тропам бродит
Моя звезда.
Саша Бесt
Родилась 8 марта 1985 года в Москве. По образованию она педагог-психолог, а по призванию - поэтесса, весьма известная в интернете и не только. Периодически устраивает поэтические вечера в разных городах страны. Саша рассказывает, что при регистрации
на литературном портале все женские <ники>, которые ей нравились, оказались заняты, и ей пришлось <выкручиваться>. Так родилась Саша Бес и заблуждение о половой принадлежности автора, а Саша не спешила его опровергать, потому что ей совсем не
важно, как к ней обращаются. С 2007 и до июня 2011 года ник читался как Саша Бес. Бес - Базовая Единица Слова. Но по многим причинам пришлось внести поправки в псевдоним - близкий друг поэтессы предложил подписать буковку <t> в конце ника. Теперь она Саша Бесt.
*
Я обесцвечен. И, ветер в руках теребя,
Я окунулся в священные заводи смерти.
Песня, в которой я не написал бы тебя,
Льется из уст, оставляя десятки отметин
На небосклоне и в сломанном теле реки.
На перекошенной морде безликой старушки
Долго искал мироздания черновики.
И оказался у Господа Бога на мушке.
Солнце ударило в голову, и на покой.
Честно признаться, не помню, как тень исказилась,
Лебедем белым вспорхнув над багровой рекой,
Птичьим скелетом на глади воды отразилась.
Я отразился в ней, сердце в руках теребя.
Нет, я не болен душой, я, наверно, простужен...
Песня, в которой я не написал бы тебя,
Жжется внутри, хрипотой вырываясь наружу.
История про Кошку и ее Человека
В пыльной Москве старый дом в два витражных окошка.
Он был построен в какой-то там -надцатый век.
Рядом жила ослепительно-черная Кошка,
Кошка, которую очень любил Человек.
Нет, не друзья. Кошка просто его замечала -
Чуточку щурилась, будто смотрела на свет.
Сердце стучало... Ах, как ее сердце мурчало!
Если при встрече он тихо шептал ей: <Привет>.
Нет, не друзья. Кошка просто ему позволяла
Гладить себя. На колени садилась сама.
В парке однажды она с Человеком гуляла.
Он вдруг упал. Ну а Кошка сошла вдруг с ума.
Выла соседка, сирена... Неслась неотложка.
Что же такое творилось у всех в голове?
Кошка молчала. Она не была его кошкой.
Просто так вышло, что: то был ее Человек.
Кошка ждала. Не спала, не пила и не ела.
Кротко ждала, когда в окнах появится свет.
Просто сидела. И даже слегка поседела.
Он ведь вернется и тихо шепнет ей: <Привет>.
В пыльной Москве старый дом в два витражных окошка.
Минус семь жизней. И минус еще один век.
Он улыбнулся: <Ты правда ждала меня, Кошка?>
<Кошки не ждут... Глупый, глупый ты мой Человек>.
Линор Горалик
Линор Горалик родилась 9 июля 1975 года в Днепропетровске. С 1982 по 1986 год училась в школе Н 67, с 1987 по 1989 - в школе Н 23. С 1989 года жила в Израиле. Там в 1991-1994 годах училась в Университете Бен-Гуриона в Беер-Шеве по специальности
Computer Science. Занималась интернет-технологиями как программист, затем работала в области интернет-маркетинга. С начала 2000-х работает в Москве. Занимается литературной и журналистской деятельностью, а также бизнес-консультированием. В переводах
Линор Горалик выходили рассказы Этгара Керета и стихи Витаутаса Плиуры (совместно со Станиславом Львовским). Автор ряда художественных выставок и проектов. Первый сборник стихов Горалик, вышедший в 1999 году в издательстве Александра Житинского,
вызвал неоднозначную реакцию критики; впоследствии сама писательница отзывалась о книге как о <детской, очень плохой>. Однако уже вторая её книга, сборник малой прозы <Не местные> (2003), удостоился в прессе восторженных отзывов: <Как всякий настоящий
поэт, Линор Горалик в окружающей реальности находит её тайные, прекрасные и ужасные слои - так что вскоре мы все догадаемся, в каком дивном городе живём>.
Монолог
Не кури. Положи этот чертов том. Повернись ко мне.
Наши тени лежат пятном на одной стене
И, казалось, стремятся зайти за ковер, чтобы там, в тиши
(Положи же ты книгу!) уснуть. В глубине души
Понимая, что наша любовь выцветает, как днем трава,
Я пытаюсь ее вгромоздить в не свои слова,
Облачаю в рубашку, даю посошок, мешок...
И хромает она себе через тот лужок,
Где (ты помнишь?) ты прошлым летом завязывал шарф на мне...
Наши тени плывут пятном на одной стене,
На другой открывается дверь (не вставай, сиди!).
Входит кошка, и белый клочок на ее груди
Ветер треплет, как флаг, и в твоем дыму
Я рассеянно глажу ее... Вот чего никогда не пойму -
Почему ты не бросишь курить? За окном лужок,
Облака образуют на нем теневой кружок,
И за ним, за деревьями, за миллионы лет
На траве этой наша любовь оставляет след...
Дана Сидерос
Дана Сидерос родилась в 1985 году в Белославе (Болгария). В 1987 году с семьей переехала в СССР, а с 2003 года живет в Москве. Пишет стихи с конца 90-х - только на русском языке. Работает полиграфическим дизайнером. Первая несетевая публикация автора
состоялась в альманахе <Конец Эпохи> - подборка стихов <Агитки в жанре хоррор> (Н1 2008). У её поэтического блога (http://lllytnik.livejournal.com/) около трех тысяч постоянных читателей, однако долгое время автор скрывалась, не соглашаясь на
интервью или телепередачи.
*
Ты думаешь: когда увидишь его,
кровь твоя превратится в сидр,
воздух станет густ и невыносим,
голос - жалок, скрипуч, плаксив.
Ты позорно расплачешься
и упадёшь без сил.
А потом вы встречаетесь, и ничего:
никаких тебе сцен из книг.
Ни монологов, ни слёз, ни иной возни.
Просто садишься в песок рядом с ним,
а оно шумит
и омывает твои ступни.
Нина Искренко
Родилась в 1951 году на Волге. Окончила физический факультет МГУ, работала переводчиком научно-технической литературы. В конце 80-х входила в состав Клуба <Поэзия> - полуофициального объединения литераторов поколения 30-40-летних. Выпустила три книги
стихов (все - 1991). Переводила современную американскую поэзию. Умерла от рака в 1995 г.
Странно, что о Нине Искренко почти никто не пишет. Ее имени нет в учебниках, да и в антологиях она встречается совсем не часто. А поэт она уникальный. Слишком неуловима ее поэзия с зачеркиванием слов, целых строчек, без знаков препинания, с образами,
которыми она так смело играет, когда рядом и Пушкин, и романс, и Визбор, Ахматова и Высоцкий... Но за всем этим она - Нина Искренко. Таких больше не будет. Таких, которые видят <обратную сторону картины> и пишут письма душе. Ее пытаются сравнивать с
Еременко, Парщиковым, Ждановым - метаметафористами, концептуалистами. Они замечательные поэты, но она не похожа ни на кого. Она умеет смеяться. У Нины Искренко есть замечательно смешная <Специальная альтернативная диета для женщин, мечтающих
похудеть>, в которой расписаны все семь дней и все семь смертных мук женщин-перфекционисток, которым заняться, кроме похудения, нечем:
*
Понедельник
Секс
Виски
Секс
Короткий тренинг по-английски
Фри-джаз по-русски
Кросс
Китайский бокс
Два раза виски
И два раза секс.
Иногда она просто хулигански хохочет над нами, не умеющими говорить. А чаще смеется она над собой и миром, над этим обществом, в котором живет, над теми поэтами, которых читает и любит:
*
Утро ДДДДДДТухманнное
Лошадь ЧЧЧЧЧУгунная
В пене ФФФФФШопенистой
Спинка ХХХХРустальная
Тучки ННННЕбесные
Солнце ЗЗЗЗЕленое
Чайки ЛЛЛЛОскутные
Спи и пппппричмокивай
И Тургенев, и Шопен, и Лермонтов - все они вписаны в странный мир-океан, который сначала разворачивается до размеров Вселенной, а затем сужается до гусиного перышка. И всё это: и образы (их все не перечислить - у нее каждое слово разворачивается в
образ), и аллитерации, и отсутствие знаков препинания, и при этом совершенная композиция (потрясающая, мастерская <закольцованность>) - всё это процесс творчества, показанный нам самим поэтом. Когда от образа - к звуку; от звука - к целостности. Нина
Искренко смело играет с классикой, выворачивая смысл, превращая его в противоположный, это не злость, а уточнение, снимающее вопрос:
*
Почему люди не летают?
Летают.
Поэт играет с языком, это не просто игра слов, она внутри этого слова: <жить не по средствам - быть непосредственным>. Поражает ее стихотворение о поэзии, поэте и народе. Эти стихи почти традиционные и такие горькие и больные, почти классика, но
только ближе, острее, больнее. И рифма здесь соблюдается жестко, и стих почти торжественный. Вот заключительная строфа:
*
Нет Не люблю я гадких лопухов
Сохи духовной И народной воли
Отеческих свобод И ветра в поле
И вот стихов Да-да особенно стихов
ИЗЫДИ ОКАЯННЫЙ КРЫСОЛОВ
Нина Искренко смеется даже над самым страшным - над болезнью, которая убивает; над смертью, которая подступила, но которой нет, потому что мир нескончаем.
*
Я увидела двух комаров
Как будто бы двух комаров
С такими большими шприцами
Что хочется броситься к маме
И с воплем уткнуться в шуршащий подол
P.S. Сделайте ей промедол
А все-таки есть вера в то, что хоть жизнь и конечна, и ничего с этим не поделаешь, но и бесконечна она удивительным образом:
*
Если я заржавею
К врачам обращаться не стану
Обращусь я в Металлоремонт
Или может быть сразу в Утиль
В болванку в уключину
Скважину дрель...
А потом уж потом
В лебединую белую стаю
Елена Фанайлова
Окончила Воронежский медицинский институт и отделение лингвистики романо-германской филологии Воронежского университета. Работала врачом в областной больнице, преподавателем на факультете журналистики ВГУ, редактором областного телевидения. С 1995 г.
корреспондент Радио Свобода, с конца 1990-х гг. живёт и работает в Москве. Работала для программы <Человек имеет право>, вела программу <Далеко от Москвы: культура, города и люди бывшей советской империи>. Автор программы <Свобода в клубах>. Стихи и
рецензии публиковались в журналах <Знамя>, <Новое литературное обозрение>, <Критическая масса>, <Сеанс>, <Иностранная литература>, <Митином журнале> и др. Печатала также переводы с украинского (стихи Сергея Жадана) и немецкого (стихи Бригитты
Олешински). Колумнист портала Openspace.ru. Лауреат Премии Андрея Белого (1999), премии <Московский счёт> (2003), премии журнала <Знамя> (2008). Вышедшая в США книга Фанайловой <The Russian Version> (2009) в переводе Стефани Сандлер и Евгении
Туровской получила премию Рочестерского университета как лучшая переводная книга года. Стипендиат фонда Бродского - 2013 г. По словам одного из критиков, <поэзия Елены Фанайловой с самого начала отличалась исключительной жёсткостью взгляда и
резкостью высказывания. Однако на рубеже 1990-2000-х гг. она стала заметным явлением новейшей российской литературной действительности благодаря фокусировке внимания на гражданской теме, на проблеме личной исторической памяти и самоощущения личности
в историческом контексте>.
*
К лучшему: это ты, ни за что не держишься,
Only you (в такси, во тьме), только ты.
Быстро, как яд по воде, перекашивает от нежности
Неопределенные черты.
О, не стой же в глуши над душой, за спиной, закажи забвение,
Сомнамбулический парадиз.
И кораблик, и рыбку златую пущу по вене я
В поисках сладких грез, заводных небес, seven seas.
Сердце не разорвется больше при всем желании.
Как ослепительно зимнее солнцестояние,
Непредставимая, чуждая ранее,
Бесчеловечная речь, другая судьба, торжество стиха.
Анна Аркатова
Анна Аркатова - поэт, лауреат Международного Волошинского конкурса, автор трех поэтических книг. Родилась в Риге. Окончила школу в Кировограде, филологический факультет Латвийского университета и Литературный институт. Работала редактором, писала
тексты для детского музыкального театра и для детских телепрограмм. Публиковалась в журналах <Знамя>, <Арион>, <Новая Юность> и др., а также в Интернете. Автор книг <Без билета>, <Внешние данные> и <Знаки препинания>. Живет в Москве.
* * *
Первое съела, второе без аппетита,
Жалела, что не смотрела <Мастера и Маргариту>.
Вспомнила, что читала, но что там - смутно,
Кажется, был Бог, но как-то попутно.
Кажется, женщина маялась и страдала,
Какая-то была сцена на грани скандала.
Всё как в жизни, решила, и в этом, видимо, сила,
Села, кофту сняла, что весь день носила,
Прилегла, капнула от давленья,
Коврик царапнула с деревом и оленем,
Вспомнила вынуть пойти разморозить курицу,
Подумала, что три дня не выходила на улицу,
А Бог (снова вернулся) нет-нет, а даёт же пищу,
Стало быть, я у него на учёте!
И она сполоснула кастрюльку, вытерла стол,
Полотенце сменила - то ещё ничего было,
Но это чище.
Вера Полозкова
Родилась в Москве 5 марта 1986 года. Стихи пишет с 5 лет. Первую книгу опубликовала в 15 лет тиражом в 350 экземпляров. Финалист поэтического СЛЭМа 2006 года. Поделила премию <Поэт года ЖЖ> с Олегом Боричевым. Писала для газеты <Книжное обозрение>,
журналов <Cosmopolitan> (вела рубрику <Непростая история>) и <Афиша>. В 2003-2004 годах была сотрудником FBI-Press, писала для журналов <Искра-Spark> и <Шик-Magazine>. До апреля 2008 года работала в московском музее актуального искусства ART4.RU.
Первое публичное выступление состоялось в мае 2007 года в Москве, в культурном центре <Дом Булгакова>. Первую <недетскую> книгу стихов Веры Полозковой <Непоэмание> издал в 2008 году писатель Александр Житинский, познакомившийся с Полозковой через её
блог. Презентация этой книги состоялась в феврале 2008 года в московском музее актуального искусства ART4.RU. С 2008 года играет в интерактивном спектакле Георга Жено <Общество анонимных художников> (Театр им. Йозефа Бойса совместно с Театром.doc). В
августе 2008 года снялась в клипе группы <Uma2rmaH> - <Дайте сигарету!>. В феврале 2009 года В. Полозковой была присуждена премия <Неформат> в номинации <Поэзия>. В апреле 2009 года выступила на телеканале <A-ONE> с группой <Uma2rmaH> в программе
<Парный прогон>. В октябре 2009 года состоялась премьера поэтического спектакля по текстам Полозковой в театре <Практика> (реж. Е. Шевелева). В декабре 2009 года состоялась премьера спектакля <Стихи о любви> на сцене пермского Театра нового времени
<Сцена-Молот> (реж. Эдуард Бояков, Е. Шевелева). На март 2010 года у блога Веры Полозковой зарегистрировано около 16 тыс. читателей. В 2009 году в <Литературной Газете> вышла критическая статья Игоря Панина <Кукла>.
Вера Полозкова - одна из немногих московских поэтов, на выступления которых имеет смысл продавать билеты: публика все равно пойдет. Не только послушать сами стихи, но и посмотреть, как она читает, буквально разыгрывая каждый текст по ролям, благо они
у нее почти все о неразделенной любви женщин к мужчинам, бога к человеку - в общем, есть кого сыграть... Главное ее оружие - искренность... Ее стихи идут "в пакете" с ее энергией, харизмой, смехом и горем, которое, конечно, еще немного "девчачье", но
от этого не менее настоящее. Их отличает искусный синтез точных мыслей и виртуозного слога.
* * *
А ведь это твоя последняя жизнь, хоть сама-то себе не ври.
Родилась пошвырять пожитки, друзей обнять перед рейсом.
Купить себе анестетиков в дьюти-фри.
Покивать смешливым индусам или корейцам.
А ведь это твоё последнее тело, одноместный крепкий скелет.
Зал ожидания перед вылетом к горним кущам.
Погоди, детка, ещё два-три десятка лет -
Сядешь да посмеёшься со Всемогущим.
Если жалеть о чем-то, то лишь о том,
Что так тяжело доходишь до вечных истин.
Моя новая чёлка фильтрует мир решетом,
Он становится мне чуть менее ненавистен.
Всё, что ещё неведомо - сядь, отведай.
Всё, что с земли не видно - исследуй над.
Это твоя последняя юность в конкретно этой
Непростой системе координат.
Легче танцуй стихом, каблуками щёлкай.
Спать не давать - так целому городку.
А ещё ты такая славная с этой чёлкой.
Повезёт же весной какому-то
Дураку.
* * *
Так бесполезно - хвалы возносить,
Мрамор объяв твоего пьедестала...
Отче, я правда ужасно устала.
Мне тебя не о чем даже просить.
Город, задумав себя растерзать,
Смотрит всклокоченной старой кликушей...
Отче, тебе всё равно, но послушай -
Больше мне некому это сказать.
Очи пустынны - до самого дна.
Холодно. Жизнь - это по существу лишь...
Отче! А если. Ты. Не существуешь... -
Значит, я правда осталась одна.
Вера Павлова
Вера Павлова, поэт. Родилась в Москве. Окончила музыкальный колледж им. А. Шнитке и Академию музыки им. Гнесиных по специальности История музыки. До 18 лет, по благословению Арама Хачатуряна, готовила себя к поприщу композитора. Работала
экскурсоводом в доме-музее Шаляпина, печатала музыковедческие эссе, около 10 лет пела в церковном хоре. Стихи начала писать в возрасте 20 лет. Первая подборка была опубликована в журнале <Юность>, первая известность пришла после появления в газете
<Сегодня> разворота из 72 стихотворений (с послесловием Бориса Кузьминского), породившей миф, что Вера Павлова - литературная мистификация.
Печаталась во многих газетах и толстых журналах. Лауреат Литературной премии имени Аполлона Григорьева за 2000 год.
* * *
Таких любознательных принято гнать
из рая!
Ты знаешь, какое блаженство - не знать?
Не знаю.
Улики, следы, детективная прыть
погони.
Ты помнишь, какое блаженство - забыть?
Не помню.
* * *
Из всех предлогов остался один: с.
Из всех приставок осталась одна: со.
Мечты сбылись. Опасенья тоже сбылись.
О, не крутись так быстро, судьбы колесо, -
дай разобраться хотя бы, где верх, где низ,
дай разглядеть хотя бы, где обод, где ось,
чёртова кофемолка, остановись!
Дай хотя бы оплакать всё, что сбылось.
Фаина Гримберг
Фаина Гримберг - поэт, прозаик, историк. Родилась в 1951 г. Окончила исторический факультет МГУ, специалист главным образом по истории Балкан, автор нескольких популярных книг по истории России, статей по истории культуры, нескольких десятков романов
(опубликовано 22, некоторые под псевдонимами - Сабахатдин-Бора Этергюн <Призрак музыканта>, Клари Ботонд <Любовники старой девы>, Ирина Горская <Андрей Ярославич> и др.), преимущественно исторических, драматургии, стихов (опубликована ничтожно малая
часть). Живет в Москве.
Стихи публиковались в альманахе <РИСК>, отдельные издания: Ф.Гримберг. Зеленая ткачиха. М., 1993; А.Артемьев, Ф.Гримберг. Зарисовки с натуры, или Андрей Иванович возвращается домой. М., 1997 (сетевой вариант - на сайте <Вавилон>). Цикл <Андреева
любовная хрестоматия> опубликован на сайте <Вавилон>.
АНГЛИЙСКАЯ БАЛЛАДА
Хелен Босуэл цыганка умерла в своем шатре
И больше никогда ее не будет на земле
И наутро по обычаю старинных цыганских дней
На костре сжигают родичи
всё, что принадлежало ей
И старухи распевают
песенки
и пьют вино
И ничего от Хелен Босуэл остаться не должно
Вот и деревянная кровать полетела в пламя тяжело
А за ней байло, кави-састер и прочее барахло
И вот уже летит монисто
и ангуштри мимо него
И скоро скоро от Хелен Босуэл не останется ничего
Но Рэймонд приходит с фотоаппаратом
а Майкл пишет в мышиной газете о том, как на краю земли
по цыганскому обычаю
всё, что осталось от Хелен Босуэл,
сожгли
И я читаю читаю читаю
по-английски совсем позавчера
о том, как нехитрый скарб цыганки Хелен Босуэл
сгорел в языках костра
Это правда,
потому что у нас есть бумага с буквами - потрясательница основ
и есть у нас маленькая мышь, которая
управляет появленьями слов
И есть книги книги книги
очень множество книг
И вот
Хелен Босуэл босая
из огня уже встает
И она идет босая
непонятно куда и зачем
И, может быть, в какую-то вечность
совершенно непонятную всем!..
Дарья Ильгова
Дарья Ильгова о себе: <Я, Ильгова Дарья Алексеевна, родилась в 1990 году в селе Ольховатка Воронежской области. В 2006 году закончила школу с золотой медалью. С 2006 года являюсь студенткой Московского городского психолого-педагогического
университета (факультет: теория и практика межкультурной коммуникации) и Литературного института имени А.М.Горького (факультет: литературное мастерство). В 2009 году вышла в свет моя книга <Расстояния>. Мои стихи напечатаны в <Антологии русской
поэзии XXI века>. В настоящее время готовится к печати новая книга. В 2010 году стала победителем конкурса имени Кубанёва и лауреатом премии по поддержке талантливой молодёжи, установленной Указом Президента Российской Федерации>.
* * *
Троекратно ура, в воздух летят монеты.
Лето. И площадь переполняют люди.
Где это было? Когда это было? Где ты?
Как это можно было забыть. Забудем.
Если я утром отправлюсь прямым маршрутом -
За пределами счастья. Пропахла октябрьской пылью -
Ровно к обеду я буду у института.
Как это можно было забыть? Забыли.
Всё суета. В пять тридцать звонит будильник.
Новая жизнь. Другие миры и войны.
Только провал - от памяти подзатыльник:
Не забывай никогда. Никогда. Помни.
Мы атланты - на наших плечах и лежит небо.
Делаешь в сторону шаг - и трещит шарик.
Сдаться сейчас было бы так нелепо.
Я никогда не сдамся. Я обещаю.
* * *
Это суть поколения: раб ты или атлант,
Пресмыкайся или труд бери не по силам.
Не оплакивай ни отверженность, ни талант.
Стыдно плакать таким верзилам.
Словно нет ни зарплат, ни боссов и ни страстей,
Ни вражды, ни границ, ни аномальных зон.
Только небо и солнце, и светлая даль степей,
По ладони Бога бегущих за горизонт.
Словно птичка в клетке: и пользы не принесет,
И отпустить дрогнет Его рука.
Ей тревожно и тесно. Все же она поет.
Звонко поет. И песня ее легка.
* * *
Не заметила ни июля, ни ноября,
Жизнь - рутина рутин, и поворот немыслим.
Как из такой замученной, злой меня
Вырвалось это трогательное "а мы с ним"?
Я скажу тебе слово - и истекает смыслом
Каждый мой шаг, каждый мой жест и взгляд.
А не скажу - значит, день будет прожит зря.
Только миру совсем не до нас, у него свой ад -
Каждому по кредиту, чтоб не прощёлкал.
И не помогут книги, что перечёл ты.
Рано ли, поздно - придётся платить по счёту.
Но как назло рядом сломанный банкомат.
Мы разъезжаемся молча грустить о чём-то,
Не понимая, что каждый из нас богат.
* * *
Кем мы были вчера? Беззаботны, легки. Другие.
Что случается с нами? Божий замысел? Рок? Экспромт?
Как тебя разгадать? Не помогает PROMT.
Я не помню себя. Помню твоё лишь имя.
Летний день провожает солнце за горизонт.
Остывает земля под моими ногами босыми.
Где окажемся завтра? Мне идти без тебя вперёд?
Мне остаться и ждать? Строить дом, разбивать сады.
В своё время пахать, и сеять, и собирать плоды.
Сколько нужно тебе ещё? Месяц? Полгода? Год?
Я устану ждать. Я уже устала. Алаверды.
Ты уходишь за солнцем. Я ухожу под лёд.
Анастасия Афанасьева
Анастасия Валерьевна. Афанасьева Окончила Харьковский государственный медицинский университет, работает судебно-психиатрическим экспертом. Живёт в Харькове. Стихи, проза, статьи о современной поэзии публиковались в журналах <Новый мир>, <Новое
литературное обозрение>, <Союз Писателей>, <Урал>, <Зинзивер>, альманахе <Вавилон>, антологиях <Братская колыбель>, <Освобождённый Улисс> и др. Автор стихотворных и прозаических сборников <Бедные белые люди> (2005), <Голоса говорят> (2007), <Белые
стены> (2010), <Солдат белый, солдат чёрный> (Харьков, 2010). Украинский поэт, пишет на русском языке. Окончила Харьковский государственный медицинский университет, врач-психиатр, работает по специальности в харьковской психиатрической больнице.
Живёт в Харькове. Публиковала стихи, статьи о поэзии, прозу в журналах <Воздух>, <Вавилон>, <Новый мир>, <Урал>, <Новое литературное обозрение>, <Союз писателей>, <ШО> и др. Выступает также как переводчик украинской поэзии, опубликована книга стихов
Олега Коцарева <Стечение обстоятельств под Яготиным> (2009, совместно с Дмитрием Кузьминым). Стихи переведены на английский, итальянский, украинский и белорусский языки.
Автор о себе: "В какой-то момент пришло чувство ответственности за способность писать, за то самое особенное нейронное устройство, о котором я говорила выше. Я думаю, эта способность мне не принадлежит: ее дала мне природа или Бог - как кому больше
нравится называть. Я не выбирала, кем быть. Я не имею права растранжирить то, что мне дано. Вот это и есть, по-моему, чувствовать себя поэтом: чувствовать ответственность".
* * *
Вот уже стало
Скользко.
Расскажи мне,
Как ты идешь
По льду
И по снегу.
Как ты во тьме кромешной
Различаешь дорогу.
Видишь ли ты
Хотя бы что-то,
Кроме своих ботинок.
Как скользят они,
Оступаются,
Вязнут.
Расскажи мне,
Как тебе было
Раньше.
Было ли так же
Или немного
Проще.
Было просто,
А стало плоско.
Было снежно,
А стало скользко.
Было равным,
А стало ровным.
Было красным,
Стало бескровным.
Было городом,
Стало темным.
Музыка расходится
Кругами над головой
Будто путеводитель
Будто городовой
Машет знаменем голоса
Прямо над головой
Она была тобой
И осталась тобой
Анна Русс
Анна Борисовна Русс (род. 1981, Казань) - российский поэт. Окончила Казанский государственный университет. Училась в Литературном институте им. Горького. Стихи публиковались в журналах <Арион>, <Континент>, <Квадратное колесо>, сборнике <Новые
писатели России>, альманахах <Анатомия ангела>, <XXI поэт>, <Братская колыбель>. Участница многих поэтических фестивалей. Неоднократный победитель поэтических слэмов, в частности, Большого слэма 2007 года (в паре с Геннадием Каневским). Лауреат
премии <Дебют> (2002, номинация <Литература для детей>), шорт-листер той же премии в номинации <Юмор> (2001). Первый лауреат аксеновской премии <Звездный билет> (2008). Лауреат премии молодежный <Триумф> (2009). Автор книги стихов <Марежь> (М.:
АРГО-РИСК, 2006). Победитель Всероссийского Слэма в Перми на фестивале SlovaNova, 2011.
*
Я тебя не ценю, не знаю, не чувствую, не понимаю
Я люблю не тебя, а того, кого по ночам обнимаю
Я с тобой не лажу, тебя не глажу, не терплю и не выношу
Я люблю не тебя, а того, в чей затылок утром дышу
Не тебя, а рельефы тела, отзывчивого, как слово
Не тебя, а ландшафты мира, пушистого и незлого
Не тебя люблю, а масштабы знака и звука
Во вселенной, где общие ноги и рука продолжает руку
Умоляю тебя, ни слова, обнимай меня и плыви
Вдоль кривых берегов земли, не созданной для любви.
* * *
А жизнь осталась там где в жизни не бывала
Не видела ни гор ни океана
Ни лотоса ни тали ни шафрана
Ни мантры отродясь не распевала
А жизнь осталась там где сроду не была
Не видела ни фриско ни непала
Кэр-параваля оза эсгарота
А жизнь по миру шла и губы раздвигала
И не было улыбке той конца
И к раю подошла и стукнула в ворота
И прикоснулась к замыслу Творца
И жить осталась там
А жизнь всю жизнь шла мимо и прошла
И только смерть никак не наступала
* * *
Я не смогу изменить тебя никогда
Потому что земля - вода и вода - вода
Потому что любовь - вода и слова - вода
Потому что перед тобою встают и падают города
И срывается всякий плод и шатается каждый мост
И смолкает ветер, чтоб быть неслышнее звезд
Потому что в груди сверчок и в глазах разгуляй-трава
Потому что любовь - слова и слова - слова
Влада Орлова
*
Пишешь сценарий, под буквами тлеет пергамент
Рассыпаясь на пальцах, с едким дымом, с запахом серы.
Так разрушишь себя целиком, сгинет даже фундамент
И не будет тебе ни съемок, ни громкой премьеры.
Всё пытаешься сделать из жизни феерию, драму,
Но она просто странник, выбирает сама дорогу.
Через горы, леса, белостенные древние храмы,
С осознанием себя пробирается тропкой к Богу.
На пути этом нет софитов, нет вспышек камер,
Нет фанатов и критиков нет. Ты - всему основа,
Ты рождаешься чистым, как бесцветный и легкий праймер,
Что ложится под макияж всего напускного.
Ты сама наполняешь себя темнотой и светом,
И сама выбираешь оттенки себе в палитру,
Под сухой шелухой изумруды искрят, самоцветы.
Так расти же вглубь - до красивых финальных титров.
* * *
Чем услышать себя, ей проще поверить Сартру,
Что жизнь состоит из свободы выбора и азарта,
Быть умнее и глубже - не цепляться за планы на завтра.
Осень мерзко плюется дождем - город болен,
Его нужно лечить лимоном и алкоголем,
Кутать в пледы, читая сказки про Мумий Тролля.
Мама ждет ее в гости, достает хрусталь из сервиза,
А она ищет выход, сдает документы на визу,
Ни жива, ни мертва - загустелый комочек, призрак.
На бордюре скелетом шевелится тень от куста,
Под красивым пальто нет ни образа, ни креста,
В голове нет молитв и во рту одна немота.
У неё есть друзья и дом, враги и работа,
По ночам ром со льдом, по утрам чаи с бергамотом,
И всё в целом неплохо, и завтра уже суббота...
Но она пролежит в постели часов до шести,
Маме придет смс: "не приеду, прости".
Ветер вдарит в окно, не в силах в него войти,
И завоет от злости.
На стене нет картин - остались пустые гвозди,
Её возраст уверенно клонится к тридцати...
* * *
Мы живем, будто жизнь - не жизнь, а бесплатный пробник,
Что нам выдал усатый парень у перехода.
По кусочкам себя мы тратим. Недели, годы -
Исчезают внепланово.
Мы живем, будто вот умрем и над нашим гробом
Встанут парни в толстовках, не важно, что за погода,
И рекламные снова выдадут промокоды.
Их введем и родимся заново.
Алла Войцеховская
*
На душе возвышенно, тревожно.
Я иду по тихому апрелю...
Пью весну по каплям, осторожно.
Жизнь люблю и только Богу верю...
Расплавились свечи каштанов, и капли цветочного воска стекают слезами прощанья в горячие реки асфальта - картина весны уходящей...
Так юность, прощаясь, уходит, оставив нам зрелости годы и жаркого лета объятья.
Весна возвратится, конечно, но юность уже не вернется...
Об этом ли плачут каштаны, роняя медовые слезы в горячие реки асфальта?
Боясь расплескать миро жизни, иду по весне осторожно, навстречу звенящему лету.
Никто не знает...
Никто не знает, из чего сделаны человеческие души...
Родственные души живут одну жизнь, даже если между ними расстояния и годы разлуки.
И когда-нибудь они всё-таки будут вместе, пусть там, на Небесах...
Никто не знает, почему, любя одних, люди связывают свои судьбы с другими.
Возможно, так они оберегают Любовь от неминуемой смерти, не умирает вечное...
В вечность направлены все молитвы и клятвы...
Никто не знает, зачем он пришёл на Землю...
Может быть, чтобы спросить об этом Бога...
Спроси, и однажды услышишь: <Возлюби...>
Выше небес...
Выше Небес,
Ветра быстрей,
Чище воды...
Тише травы,
Жарче огня,
Ярче звезды...
Веры приют,
Радости смех,
Слова восторг...
Бог есть Любовь...
Лариса Рубальская
Лариса Рубальская родилась в 1945 году - писатель, поэтесса, переводчица. Член Союза писателей Москвы. Первую песню Лариса Рубальская написала вместе с Владимиром Мигулей - <Воспоминание>, а исполнила её Валентина Толкунова. С 1984 года - непременный
лауреат телеконкурса <Песня года>. Рубальская является автором песен, которые исполняли А. Пугачева, Ф. Киркоров, М. Муромов, И. Аллегрова, Т. Овсиенко, Алсу, И. Кобзон, Я. Евдокимов, М. Боярский, Н. Караченцев. В 1991 и 1993 гг. Лариса Рубальская
проводила творческие вечера в Театре Эстрады. В 1995 году состоялся юбилейный творческий вечер поэтессы в концертном зале <Россия>. Лариса Рубальская сотрудничает с композиторами Д. Тухмановым, В. Добрыниным, С. Березиным, А. Клевицким, А. Укупником,
Э. Ханком, М. Минковым и другими. Принимает участие во многих телепрограммах (<Счастливый случай>, <Тема>, <Шоу-Досье>, <Утренняя почта>, <К барьеру>), ведет активную концертную деятельность, участвует в жюри песенных конкурсов.
* * *
То капризная, то прекрасная,
То страшилище опупенное,
То красавица - мисс Вселенная,
То покладиста, то с характером,
то молчу, то ругаюсь матерно,
то в горящие избы на лошади,
то отчаянно требую помощи,
дверью хлопну - расставлю все точки,
то ласкаюсь пушистым комочком,
то люблю и тотчас ненавижу,
то боюсь высоты, но на крышу
выхожу погулять темной ночкой,
то жена, то примерная дочка,
то смеюсь, то рыдаю белугой,
то мирюсь, то ругаюсь с подругой.
Не больна я, не в психике трещина:
Просто Я - стопроцентная ЖЕНЩИНА!!!
Свет в твоём окне
Медлят ночи за спешкою дней,
Не слышны голоса и шаги.
Засыпает наш дом без огней,
Мы с тобой ни друзья, ни враги.
Не тревожит нас звуками двор,
Только ветер прошел по кустам.
Мы забудем ночной разговор,
Мы расставили все по местам.
Свет в твоем окне, как он нужен мне,
Свет в твоем окне - как море кораблю.
Свет в твоем окне - солнца луч на снег,
Свет в твоем окне, как я тебя люблю.
Странная женщина
Желтых огней горсть в ночь кем-то брошена.
Я твой ночной гость, гость твой непрошеный.
Что ж так грустит твой взгляд, в голосе трещина.
Про тебя говорят - <Странная женщина>.
Странная женщина, странная...
Схожая с птицею раненой.
Грустная, крылья сложившая, радость полета забывшая.
Кем для тебя в жизни стану я?
Кем для тебя в жизни стану я?
Странная женщина... странная...
Я не прошу простить.
Ты промолчишь в ответ.
Я не хочу гостить и уходить в рассвет.
В грустных глазах ловлю редкие радости.
Я так давно люблю все твои странности.
Кари Унксова
Унксова Кари Васильевна. Родилась 21 октября 1941 года в Алма-Ате. В 1965 г. закончила геологический факультет ЛГУ. Училась в аспирантуре Горного института. Публиковалась в самиздатском журнале <Женщина и Россия>, активно участвовала в неофициальной
общественной жизни, в рок-движении, организации выставок, вызывая раздражение властей. От нее потребовали согласия на эмиграцию. Но уехать Кари не успела. 4 июня 1983 г. ее сбила машина. 1983 год, с его арестами, пожарами, внезапными смертями в
питерском андеграунде, потому в <случайность> ее смерти верится с трудом. Стихи Кари так и остались в памяти ее друзей, в перестройку их вроде бы издали за границей, но общим достоянием они так и не стали. А жаль. Вот такая судьба, одна из многих.
<Бесхозяйная Русь, окаянная жисть> (М. Цветаева). Говорить о поэзии Кари невозможно в отдельности от того, что следует назвать <феноменом Кари>. Это: поэтическое дарование, интеллект, дух и свобода, женское сознание.
При жизни было лишь несколько публикаций (антология "Острова", "Антология женской поэзии", "Архив", "Смена", "Сельская молодежь", "Голос", "Таллинские тетради"); после 1983 года - в различных самиздатских и официальных изданиях: "Часы", "Обводный
канал", "Мы", "Столица", "Антология русского верлибра", "Смена", "Согласие", "Арион", "Зинзивер", "Двадцать два", "Митин журнал", "Самиздат века" и др.
* * *
Необходимый стержень мирозданья - твоя душа.
Твоя насущна плоть.
Твой разум очень трудно расколоть
И нелегко остановить дыханье.
В преддверье крепком заперто страданье,
И можно сердце надвое пороть -
Оно срастется. Даже размолоть -
И то воспрянет. Вот фундамент зданья.
ГОБОЙ
Зеленый край зеленый край
Зеленый
Надежды край надежды рай
Пустыня
Пересекут ли мне дорогу
Звезды
Или дорога мне порог
Доныне
И только радость что полна
Печали
Плечами вынесу но оку
Больно
Но это страшно осознать
Вначале
А на пути своих забот
Довольно.
1972
Спасибо за внимание.
Выставку подготовила С.В. Жигалкина, ведущий библиотекарь Центра развития и поддержки чтения
Интеллектуального центра - научной библиотеки им. Е.И. Овсянкина
Северный (Арктический) федеральный университет, 2011
---------------------
Кто такие Ах Астахова, Сола Монова и другие поэты-звезды «ВКонтакте»
«Афиша Daily»
Новая поэзия
3 января 2015
Их презирают критики, но боготворят фанаты. У интернет-поэтов новой волны - сотни тысяч подписчиков, полные залы на гастролях, и поклонники, которые раскупают тиражи книг. Михаил Левин изучил творчество Солы Моновой, Ах Астаховой, Ес Сои - и встретился с ними и другими вергилиями из «ВКонтакте».
Если в конце месяца вам взбредет в голову зайти в Библиотеку им. И.А.Бунина возле Красной Пресни, вас ожидает редкое для России зрелище - поэт, способный зарабатывать стихами деньги. Само шоу, впрочем, еще занятнее экономической аномалии. Из черного рояля выдавливаются сентиментальные мелодии, сотня фанаток в вечерних нарядах роняют слезы на плечи ерзающих бойфрендов, а автограф-сессия в финале превращается в массовый катарсис. Шоу называется «романтический вечер виртуальной поэзии в реале». И это либо самое интересное, либо самое печальное, что происходит сегодня с российской поэзией. Смотря кого спросить. «Здесь чувствуешь себя литератором!» - октябрьским вечером Юлия «Сола Монова» Соломонова, больше 376 тысяч подписчиков «ВКонтакте», разрезает руками воздух кабинета библиотечного начальника. Поэтесса в дорогом черном платье балансирует на каблуках на фоне казенной офисной мебели и фотографии Владимира Путина. Взъерошенные темные волосы и розовая помада делают ее похожей на старшеклассницу, вызванную к директору за попытку пронести в чулке фляжку виски на выпускной. «Выступления в библиотеке - это истинно поэтический формат. Такой постмодерн. Цитата из прошлого», - объясняет Сола, пока я пытаюсь уловить иронию.
Бунинка апеллирует к лиричной стороне личности Солы. Будь это очередной квартирник в студии Паши Кашина в одном из небоскребов Москва-Сити (вход ограничен двадцатью гостями, билеты по пять тысяч рублей заканчиваются раньше, чем вы успели спохватиться), она выпила бы пару бокалов игристого, забралась на фортепиано и не скупилась бы на циничные шутки о нравах высшего общества. Но сегодня она будет чувственней, постарается меньше материться и, быть может, не станет залезать босиком на табуретку.
*
Зато вернее следака/
С серьезным удостоверением/
Я вычисляю мудака,/
Почувствовав сердцебиение./
Вот всю себя бы раздала,/
Но клапан сердца не резиновый./
И если есть во мне талант,/
Он должен быть монетизирован./
Пусть далеко не инженер,/
Лежать не стану на диване я -/
Изобрету…/
«Мудакомер!» - подсказывает раскрепощенная часть зала все-таки оказавшейся на табуретке Соле и экзальтированно хлопает. Сола продолжает одним из своих хитов - стихотворением «В эпоху без инстаграма», где рассказывается о 90-х, потерянной любви и безжалостности эры технологий. Внезапно молодая девушка с красными волосами справа от меня начинает рыдать. Алена, оказывается, следит за Солой четыре года, знает наизусть сотню стихотворений и приехала на выступление из Владимира. «Просто это прямо про меня и про мои чувства, - Алена объясняет причину своих слез самым популярным у поклонников массовой сетевой поэзии комментарием, добавляя для надежности второе по популярности клише: - Попала в точку». «А кто тебе еще нравится из современных поэтов?» - «Ну, Ах Астахова».
«Никакой художественной ценности стихи Ах Астаховой не представляют. Это не то что вторичная, а третичная поэзия, полная дешевого мелодраматизма и не имеющая понятия о стилистике. Обратите внимание, что почти все комментаторы пишут, что Астахова выразила «прямо их чувства». Она не удивляет своих поклонников, а подтверждает то, что им уже знакомо», - написал в сентябре на сайте The Question литературный критик и поэт Лев Оборин, сопроводив ответ разгромной рецензией на стихотворение поэтессы. В последние пять лет лайки и ретвиты помогают создателям виртуальных стихов превратить хобби в настоящую профессию - с гастролями, техническими райдерами, внушительными гонорарами и поклонниками, преследующими своих кумиров. На полках книжных магазинов вперемешку с Цветаевой, Ахматовой, Есениным и Маяковским стоят сборники Ах Астаховой, Ес Сои, Солы Моновой, Милены Райт, Стэф Даниловой и других авторов, скрывшихся под псевдонимами. Накачавшись стероидами массового интернета, новая волна сетевой поэзии не нуждается в журналах, издателях и критиках. Автор и аудитория теперь влюбляются без посредников. И так ли важно, если в основе отношений лежит, может быть, достаточно примитивная поэзия?
*
Вай-фай
Мой влюбленный, чувственный/ мужчина/
Просто так не может оробеть./
Раз не пишет - значит есть причина,/
Значит гибнет в классовой борьбе./
Значит бури, смерчи и цунами,/
И другой природный форс-мажор/
Пролегли жестоко между нами./
Я молюсь! Все будет хорошо!/
Интернет беспроводной и вольный/
Обошел мужчину стороной -/
Верю, как обидно и как больно/
Знать, что он не свяжется со мной./
Я справляюсь. Я молюсь ночами:/
«Отче наш, еси на небеси,/
Береги его, ведь он же - чайник,/
Хоть за «Мак» сажай, хоть за «ПиСи»,/
Научи, пускай поднатореет -/
Разблокируй взломанный профайл,/
Замени бедняге батарею,/
Выведи к источнику вай-фай,/
Логику и действенный анализ/
В голову любимую вложи./
А еще вложи оригинальность,/
Чтобы врал хотя бы как мужик.
Сола Монова, 2014
*
Стихи о российском Ботоксе
О, Ботокс. О, моя услада!/
Надежда зоны речевой./
Я кроме носогубных складок/
Не вижу в людях ничего./
Мои подруги крепко в теме,/
Им больше нечего менять -/
С досадой комнатных растений/
Взирают сверху на меня./
Полны спокойствия и мощи,/
Они найдут себе мужей,/
А я на теме: «Лоб не морщи», -/
Свихнулась, кажется, уже./
Программу детскую включаю/
«Спокойной ночи, малыши»/
И вижу, где чего вкачали,/
Что стало плоским, что большим./
Коллеги сватают мужчинку/
(Взлетел на разнице валют),/
А я гляжу ему в морщинку/
И мысленно ее колю./
Предчувствую - припадок близко,/
Но не умею пресекать./
Я на портрете Моны Лизы/
Нашла четыре косяка -/
Ей носогубку сделать надо,/
Но только сделать хорошо./
[Слегка замазал Леонардо,/
Но не спасает фотошоп./
Во все века проблема та же -/
Висит морщинистая плоть./
На всех шедеврах Эрмитажа/
Я укажу куда колоть./
В гробах перевернутся где-то/
Ван Гог, Пикассо и Матисс…/
Лишь у родного президента…/
Не Ботокс, а консерватизм!
Сола Монова, 2014
*
Философская лирика
Просят голуби в парке о хлебушке/
[Сука, просят опять и опять]./
На тебя реагируют дедушки?/
Поздравляю, тебе - тридцать пять!/
Именинный пирог, не докушанный,/
Покрошу, отгоняя кота,/
И поставлю коробочку с «сушами»/
[Что такому добру пропадать]./
Налетят, как немирные атомы,/
И начнется неистовый жор,/
Обернусь - привлеченный пернатыми,/
Престарелый стоит ухажер./
От восторга небесного светится/
И по-братски готов обнимать.../
Тридцать пять, это даже не семьдесят,/
Это ж молодость, … твою мать!
Сола Монова, 2015
Ирина «Ах» Астахова тревожно ходит по гримерке. Сначала она опоздала на самолет. Потом ее поселили в плохой отель. Ее концерт в Краснодаре в последнюю секунду перенесли из Дома культуры в место с названием The Rock Bar - мрачное заведение, увешанное портретами рок-звезд. Людей не пускают. В тамбуре начинает назревать эстетический конфликт между трепетными студентками и членами кубанского алкогольного андеграунда, которые пришли к себе домой и внезапно обнаружили, что там теперь невежливо материться. И можно же уже разложить книжки наконец-то! Пожалуйста. Ах Астахова почти не раздражается. Разве что совсем чуть-чуть. Для нее важно, чтобы вы знали: она не какая-нибудь взбалмошная дива, закатывающая скандалы. Ей не нравится расстраивать окружающих.
Компактная девушка с зелеными глазами, бархатным голосом и завязанными банданой волосами, Ах Астахова - топ-лига российской сетевой поэзии. Она начала активно писать около пяти лет назад, и сейчас в ее группе в «ВКонтакте» более 250 тысяч подписчиков, клипы на ютьюбе собирают сотни тысяч просмотров, она ездит в туры по России и Европе, и в залы набиваются сотни человек. Страничка поэтессы в инстаграме транслирует образ жизни мечты - путешествия, модельные съемки, благородные интерьеры и выплески эмоций в форме стихов.
*
я слышу тебя в своих интонациях,/
и это мне очень и очень не нравится./
и как ни крути, но пора расставаться нам./
и как ни крути, я должна с этим справиться./
Зал начинает окутываться светлой грустью, словно из диснеевского мультфильма. «Поэзия сегодня стала частью престижного потребления», - говорит мне молодой парень с длинными светлыми волосами и хитрыми чертами лица. Он не хлопает. Денис Куренов играет роль моего гида по поэтической сцене Краснодара, которая сейчас стремительно развивается: проводятся вечера, формируются кружки и объединения. Первый и последний сборник стихов Куренова назывался «Кровь, сперма и хот-доги» и вышел, когда он еще учился в школе. С тех пор Куренову не нравится, когда на него вешают лейбл поэта. Он предпочитает экспериментировать с разными поэтическими масками, никогда не доводя дело до публикации: «Меня привлекает сам процесс, а не застывшие формы конечного продукта».
В антракте Денис Куренов саркастично подкатывает к двум поклонницам Ах Астаховой. К флирту обе стороны относятся подозрительно: Катя и Марина оправданно чувствуют подвох, Денис - интеллектуальный разрыв. Но никто не останавливается. «У тебя есть любимое стихотворение Ах Астаховой?» - спрашивает Денис. «Да. «Меня тошнит от вас от всех»», - кокетливо отвечает Марина. «Это про Сартра?» - «Кто это?» - «А кого еще из поэтов любишь?» - «Асадов нравится».
Советский поэт Эдуард Асадов вместе с другими проповедниками массовой рифмы 70-х вроде Юлии Друниной чаще всего вспоминается критиками и поклонниками, когда они пытаются найти контекст для современных сетевых поэтов. Эдуард Асадов с повязанной на глазах черной маской (он потерял зрение на войне) проникновенно читал про любовь концертным залам на несколько тысяч человек - аудитории, которая пока современным сетевым поэтам не светит. Структура потребления поэзии с тех пор принципиально изменилась, но сложно не заметить сходства между двумя эпохами в темах и приемах. Мелодрама душевных метаний, поданная максимально бесконфликтным способом, цель которой - убедить слушателей в ценности их переживаний. Когда Лев Оборин раскритиковал творчество Ах Астаховой, на него с гневными комментариями обрушились поклонники поэтессы. «Это как фанаты футбольных команд. Любая критика воспринимается как посягательство на внутренний мир», - поясняет Оборин.
Ночью мы с Денисом сидим в баре «Холостяки-романтики» и обсуждаем Ах Астахову. Напротив нас сидят Федор и Александр, тоже местные поэты. В ход идут французские постструктуралисты и московские концептуалисты: на стол падают имена Жиля Делеза и Дмитрия Александровича Пригова. На нем же бокалы светлого пива и тарелки из-под чесночных гренок - самой дешевой опции в меню. Денис, Федор и Александр вместе с друзьями устраивают разнообразные акции: то спонтанный поэтический вечер в чебуречной, то под покровом ночи прикрепят к домам мемориальные таблички в честь строивших их мигрантов из Средней Азии. А недавно Федор с Александром подрались в ходе одного из краснодарских поэтических вечеров. Это называется - поэзия действия. «Задача была взорвать царящую на таких мероприятиях атмосферу взаимолайканья. Но в рамках симуляционной реальности пространство, разумеется, не поменялось. Потому что драка тоже была симуляцией», - объясняет Федор.
Ночь заканчивается чтением творчества Солы Моновой на камеру: Федор и Александр закладывают мелкие купюры в терминал оплаты мобильной связи и декламируют «В эпоху без инстаграма». Оба говорят, что не испытывают к Ах Астаховой или Соле Моновой сильных неприязненных чувств. Их раздражает публика, которая не хочет развиваться, предпочитая настоящей поэзии комфортное потребление.
«Такие поэты обычно сами пишут плохие стихи», - комментирует акцию краснодарцев Арсений «Арс-Пегас» Молчанов. Я встретился с Пегасом на юбилейном «ЛитПоне» - поэтических встречах для виртуальных поэтов. Еще в конце нулевых он почувствовал изменение поэтического климата и необходимость предложить формирующейся в «ВКонтакте» аудитории промежуточный вариант между высоколобостью элитарных вечеров и тошнотворной графоманией открытых микрофонов. Сегодня «ЛитПон» похож на рок-фестиваль: сидящие на полу зрители запивают хот-доги пивом и благодарно наблюдают, как стираются границы между поэзией, комедийным стендапом, хип-хопом и театром. Закулисы производят не меньшее впечатление: десятки гримерок, в которых поэты переодеваются в эксцентричные наряды, фотографируются, пьют виски, шутят, курят, орут и смеются.
«Феномен популярной поэзии заложен в нашей ментальности», - считает Арс-Пегас, коренастый и энергичный молодой человек со звонким голосом. С его стихотворения «Страна» в декабре 2011 года начался митинг «За честные выборы» на Чистых прудах - тот самый, первый. «ЛитПоны», впрочем, оказались более удачным начинанием: за последние шесть лет их прошло более ста. «Многие говорят, что Ах Астахова или Ес Соя - это могильщики поэзии, что их творчество ужасно, пошло и безвкусно. Но они же возвращают интерес к поэзии! Девчонки и мальчишки, у которых в школе отбили интерес к поэзии, потом приходят к классике. Вся молодая поэтическая шпана зажигает свет в глазах молодежи, пробуждает интерес к чтению», - говорит Молчанов.
*
сегодня во сне
сегодня во сне я убил человека./
он тайно ворвался в квартиру ко мне./
чего он искал здесь?/ наживы?/ ночлега?/
в моем очень личном, безрадостном / сне./
не верю!/ не знаю!/ и только лишь вспышки,/
две яркие вспышки напуганных глаз!/
я острым ножом прикоснулся / к мальчишке -/
он, слова сказать не успев мне, угас!/
не помня себя, я дрожащей рукою/
(кровавой рукою!) схватил телефон;/
опомнился лишь под прицелом / конвоя,/
орущего в спину мне строгий закон!/
мол, все! отгулялся!/ теперь только - нары./
…я в зале суда, а вокруг - никого./
и руки судьи (или нет) - санитара!/
швыряют мне фото:/ - вы знали его?/
…лицо почернело:/ я вижу ребенка./
точнее - себя, лет пятнадцать назад…/
мой сон закрутился, как старая/ пленка!/
я очи открыл,/ не стерпев этот ад…/
и, радуясь словно, что мрак/ растворился,/
я думал о вечном в ночной тишине./
но чуяло сердце:/ мой мир изменился./
как будто все детство / погибло/ во мне./
Ах Астахова, 2015
*
маленький принц
я пишу письмо тебе из детства:/
прочитай - / здесь только полстраницы./
пусть ворвутся в ветреное сердце/
пара строк / от маленького принца./
не сердись -/ я не ищу ответа /
на вопросы - с кем сейчас, и кто ты?/
я отдал тебе свою планету,/
чтобы не лишать тебя свободы./
знаешь, дорогая,/ путь мой звездный/
полон сожалений и печалей!/
я нашел себе другую розу,/
и ее шипы меня не жалят./
только в этом тоже мало толку:/
я хожу по замкнутому кругу -/
колет память резче, чем иголка/
наша/ бесконечная/ разлука./
Ах Астахова, 2015
«Для того, что мы делаем, давно пора придумать другой термин. Скажем, «поп-поэзия» звучит круто, - через интонации Евгения Ес Сои проступает расслабленный украинский акцент. - У нас действительно статус рок-звезд. Не очень больших, но со всеми привилегиями и атрибутами». Спорить с этим утверждением и так было бы глупо, но при взгляде на Сою стимул пропадает окончательно: это высоченный андрогин с обесцвеченными волосами, кольцом в ноздре и татуировками «Love» и «Be Your Own Hero» на костяшках пальцев. Он уместнее смотрелся бы на глэм-вечеринке в Лондоне в 70-х годах прошлого века, чем на тротуаре в городе Обнинске.
На улице тем временем становилось промозгло. «Сегодня будет весело», - говорит Ес Соя, докуривает и заходит в стеклянную дверь бара «Лебовский». Он проскальзывает к стойке и делает заказ: бокал шампанского и три текилы. Ингредиенты смешиваются в пустом бокале, голова запрокидывается, и четверть смеси вливается внутрь поэта. Коктейль называется «Увидеть Париж и умереть» (произносить надо мечтательным голосом, устремив взгляд вверх. - Прим. ред.). Пижонская шляпа стоимостью двадцать тысяч рублей отправляется на вешалку вместе с коротким двубортным пальто, а их хозяин остается в обтягивающей водолазке, узких черных штанах и остроконечных сапогах по щиколотку - экипировке, требующей свободомыслия, чтобы ее надеть, и самоиронии, чтобы носить и не выглядеть идиотом.
Рыжая красотка через несколько табуреток от нас раздевает Сою глазами. Надо быть ханжой, чтобы не заметить: почти все популярные сетевые поэты сексуально привлекательны. Пока одни фанаты хотят быть на них похожими, другие хотят их трахнуть. Хищный взгляд рыжей продолжает рушить мои представления о распределении ролей между мужчинами и женщинами в пикап-культуре обнинских баров, но Соя ничего не замечает. С двумя последними своими девушками он познакомился во время концертов. Это, по его словам, было не лучшей идеей.
К началу выступления в «Лебовски» набилась пара десятков человек. Теоретически Ес Соя способен собирать больше людей, но он самостоятельно занимается организацией концертов и обычно соглашается на все предложения вне зависимости от места и гонорара. Поклонник Джека Керуака ценит возможность быть в дороге: «Я выступаю везде, мне плевать на количество людей. Театры, клубы, галереи, кабаки, бар «Очко» в Ростове, сквот в Липецке, боулинг-клуб в Запорожье. В один день у меня полный зал, гостиница, водитель и обеды в ресторанах. В другой мне говорят: «Ну что, …, приходи к восьми почитать стишки». Это не важно. Главное, чтобы был коннекшн».
«Как можно вместить в майкро…» - в середине шоу Ес Соя предстает скорее Питером Пэном, чем Нилом Кэссиди: дерзким и острым на язык, но ранимым и сентиментальным мальчишкой, а не бунтарем, посылающим к черту ценности окружающего мира или хотя бы классические поэтические формы. Но он по-своему эффектен и эпатажен. Его феминная и юродивая манерность вкупе с эмоциональным эксгибиционизмом провоцируют отторжение у некоторых обнинцев, еще не прознавших о постгендерной модели маскулинности. Группа молодых ребят в углу саркастически хихикает и закатывает глаза на лирических панчлайнах.
«Парни, есть проблемы?» - спрашивает Соя, включая в зале звенящую тишину. Следует знать, что Ес Соя рос в Одессе с матерью - убежденной католичкой и отцом, который пил и фактически не был рядом, а их сын совмещал воскресную церковную школу с общением с плохими парнями в подворотнях. Сейчас синтез этих культур, подкрепленный вторым по счету «Увидеть Париж и умереть», обусловил его поведение: поэт подошел к усатому, похожему на доктора Ватсона интеллигенту, положил руку ему на плечо и приблизил лицо, эротично и опасно одновременно. Усы невнятно замямлили. «Так, … [зачем] ты тут стоишь, если не понимаешь стихов? - спросил Соя. - Или, может быть, ты хочешь литературный баттл?» Ребята не хотели и начали собираться. «… [черт], как сложно-то все», - вздыхает устало Соя, когда его оппоненты наконец-то покидают заведение.
Я выхожу следом, чтобы зафиксировать их поэтические предпочтения. Усатого зовут Артем, и он учится на врача, рядом с ним девушка с дредами по имени Маша и ее бойфренд - пухлолицый Ростислав (или, если нежно, Растик). Мужчины сходятся во мнении, что Ес Соя - «эпатажный андрогин» и «гейский петух». «А мне нравится. Очень чувственный и красивый», - вдруг не соглашается Маша. Личный выбор Артема - хип-хоп, поскольку «это и есть современная поэзия, осмысляющая социальное дно». Растик долго молчит, видимо, перебирая в голове имена, но потом все-таки решается: «А я Ах Астахову люблю».
Внутри Ес Соя дочитывал стихи. По его словам, есть с десяток произведений, за которые он, что называется, готов ответить. Это одно из них.
*
«как можно вместить в майкрософт ворд/
августовские кометы,/
воскресные газеты,/
в которых никогда не разгадан кроссворд?/
в этом дне ловить больше нечего,/
пора уходить/засыпать/сниматься/
читать тебя во сне./
внимательно/бережно,/
будто ты новый завет./
нам/ вчера/сегодня/завтра/
семнадцать,/
влюбленным всегда семнадцать лет»./
Главный редактор поэтического журнала «Воздух» Дмитрий Кузьмин как-то сравнил стихи Ес Сои с четверостишиями на поздравительных открытках. Они бывают не лишены изящества, но разговор про их литературную ценность, по его мнению, бессмыслен - они для этого не предназначены. «Массовое искусство в красивой и модной обертке подает человеку многократно пережеванное и переваренное предыдущими поколениями, позволяя ему не меняться, не развиваться, не думать и быть собой довольным», - говорит Кузьмин.
В середине 90-х Кузьмин открыл интернет-библиотеку «Вавилон», знаковый ресурс для русскоязычной сетевой литературы. Сейчас он остается одним из главных критиков «дилетантской поэзии» и современной интернет-культуры, славящейся свободной публикацией творческого высказывания любого желающего. «Можно было бы сказать, что массовое искусство выполняет важную социальную миссию - психотерапевтическую и рекреативную, что лучше пускай слушают безголосых поп-певцов с тремя аккордами, чем колются и вешаются от безысходности, но это не та разновидность гуманизма, которую я исповедую», - отмечает Кузьмин.
«Если бы меня критиковали Ник Кейв или Том Уэйтс, я бы, наверное, прислушивался, - отшучивается Ес Соя, но потом становится серьезней: - Слушай, я все понимаю. Я хотел бы писать лучше. Я хотел бы писать серьезней. Я же читаю. Я сравниваю. Я вижу. Если бы я мог контролировать, о чем я пишу и как я пишу, но я не контролирую. Ничего лучше я пока не могу. В конечном итоге зрители, критики не имеют значения. Есть только я и бумага». Но в последнее время Ес Соя начал задумываться, что произойдет с ним и другими представителями сетевой поэзии. По его теории, лет через пять ситуация дойдет до абсурда. И за это время ему надо поменяться, потому что никто не любит стареющих юношей.
Ах Астахова нервно курит в ночном холоде и всматривается в окна помпезного загородного отеля. Там бизнес-истеблишмент Ростова-на-Дону в бабочках и при жемчугах поглощает паштет из фуа-гра и заливает в себя шампанское под предлогом участия в благотворительном аукционе. Джентльмены посмеиваются, дамы чудом удерживают равновесие - неустойчивость шпилек компенсируется тугостью коротких платьев, не позволяющей ногам разъезжаться в стороны на скользком паркете. «Господа, давайте поможем сиротам», - ведущий аукциона, отчаявшись, бренно переходит от лота к лоту: декоративная фигура «Отличная работа» (76 тысяч рублей), кольцо «Волшебство» (88 тысяч рублей). Желающих нет. Зал вяло оживляется на алкогольной секции: кто-то покупает любимое вино Барака Обамы, но брезгует красным, которое якобы обожает Владимир Путин. Баннер под потолком славит организаторов - журнал «Искусство потребления».
«Так и придумываются стихи», - говорит мне Астахова, прожигая взглядом стекло. Она согласилась выступить тут по просьбе знакомой, но уже многократно пожалела. Она переживает из-за детей, возмущена фальшью и фарсом мероприятия, а еще ей кажется, что сама она, в потрепанных кедах и с цветами в волосах, - еще один аттракцион в меню поднаторевшей в искусном потреблении публики. Я интересуюсь: неужели она собирается написать злые стихи? «А я уже писала раньше», - признается она и начинает смущенно, но эмоционально читать:
*
Все здесь пахнет слишком дешево,/
Руки-косточки, чокаясь бокалами жадно,/
Льют вино на пол роскошенный/
И хохочут нечестно, но складно./
Мундштуки из бриллиантовых сумок/
Так и лезут, как скользкие змеи,/
С наступлением новых суток/
Полулюди становятся злее./
«Мне кажется, тебе стоит прочитать их прямо здесь», - предлагаю я. Она краснеет и спешит внутрь. Молоток упускает последний шанс ударить по деревяшке. Ах Астахова выходит на сцену. Я ухватываю с опустевшего стола хамон и голубой сыр. «Прежде всего хочу сказать спасибо всем, кто сегодня что-то купил», - говорит поэтесса полупустому залу. Она пробегается по укороченной программе, профессионально, но с минимальным энтузиазмом. Никаких злых полулюдей и змей-мундштуков. Но она неожиданно ставит точку стихотворением «Соблазны», которое может претендовать на статус социальной критики.
*
Любишь вкусно поесть -/
Попробуй кашу манную на воде;/
Контролируй свою утробу,/
Приучи ее к пустоте./
Любишь деньги - раздай прохожим;/
Любишь выпить - попей воды;/
Будь к себе и честнее, и строже;/
К исполнению веди мечты./
«Ой, это было слишком? - взволнованно спрашивает у меня Астахова. - Не стоило его читать последним? Это случайно получилось, я хотела поставить его в начало, а потом перепутала…»
Из глубины зала на нее двигалась самая странная пара вечера - полноватый мужчина в спортивном костюме и кожаных ботинках в сопровождении женщины в серой шубке и ботфортах, нувориши из девяностых, словно прибывшие на машине времени. Весь вечер они не отходили от барной стойки, не уделяя внимания аукциону. Они начинают перебивать друг друга:
- Вау! - - Блин! - - Спасибо за последний стих! - - Давайте, блин, вместе книгу сочиним! - - Я пишу сейчас такой детективчик. - - Вот возьмите визиточку. - - Прямо в точку. - - Спасибо.
*
я тебя люблю
я тебя люблю/
дыма лесками/
свежими ранами/
прожженными занавесками/
джинсами рваными/
я тебя люблю/
без памяти/
сжигая мосты/
медленно тлея/
я тебя люблю/
без палева/
без …/
без Фэирплэев/
Ес Соя, 2008
---------------------
Деньги, рифмы и боль. Новая русская поэзия ВКонтакте
Батенька, да вы трансформер
Текст: Пётр Маняхин
19 мая 2016
Во все времена русскую словесность распирало от обилия поэтического творчества. Мы прекрасно знаем Пушкина, но даже не догадываемся о том, сколько ещё поэтов существовало в те времена и кто из них считался самым крутым (Пушкин таковым, кстати, не считался). Но благодаря интернету вся написанная в цифровую эру поэзия не истлевает на бумаге, а циркулирует по сети. Пётр Маняхин погрузился в прекрасную бездну русской поэзии ВКонтакте, попытался стать модным поэтом и выжил. А модный поэт Орлуша специально для нас написал предисловие в стихах.
Ниже будет разоблачение:
Знаю сам, по себе, давно -
Все поэты, без исключенья, -
Совершеннейшее говно!
Кособоких и криворылых
Рифмоплётов шустрая рать
Пишут столбиком, чтобы было
С кем обняться или пожрать.
Арапчонковы бакенбарды,
Под гитару таганский вой -
Чтоб девчонки давали бардам,
Потерявши рассудок свой.
И гекзаметр слепошарых,
И хромых Гарольдова спесь -
Лишь затем, чтобы пить на шару
И хватать красоток за «здесь».
Озорные Москвы гуляки,
Водосточных флейтисты труб
И шнурков ленинградских бляки
И с утра пятигорский труп
На одном замешаны тесте,
На одних всходили дрожжах -
Чтобы вставить чужой невесте
И ходить при перьях в пажах.
Было так от начала века
И вовеки так будет быть:
Кто рифмует фонарь с аптекой -
На работу может забить.
Нахера для пахоты тяжкой
Продирать шары поутру,
Если ночью марал бумажки
Для поэзия-точка-ру?
Почему графоманам мутным
Слава избранных не дана?
Трудно быть говном абсолютным,
Самым лучшим среди говна!
Трудно жизнь презирать настолько,
Чтоб, забыв про сладкий сосок,
Станцевав озорную польку,
Продырявить пулей висок.
Трусу просто не хватит духа,
Чтоб без мыла башку в петлю,
Подарить проститутке ухо,
Из могилы сказать «люблю»,
За судьбой, как за сучкой в течке,
Не гоняться, ища удач,
А красиво на Чёрной речке
Продырявить свой чёрный плащ -
Это просто, и только поэтому,
Как ни мучайтесь, всё равно
Вам не стать говном и поэтами
Потому, что вы просто говно.
Орлуша, 04.05.15
Терраса Splendid
- Кто заказывал кружку с цитатой?!
Чья-то вилка со звоном падает на пол, и воцаряется тишина.
- Вот так всегда! Тащу эти кружки с самого Воронежа, а их никто не берёт! Зачем заказывать тогда!? - возмущается поэтесса, притопывая ногой. Она берёт в руки прядь взъерошенных залакированных рыжих волос, поджимает верхнюю губу, обнажая тусклому свету торшера кокетливо уместившуюся на ней родинку. Так она ещё больше походит на капризного ребёнка.
- Давай я возьму! Бабе подарю какой-нибудь, - отзывается из-за дальнего столика мужчина лет сорока с редеющими зализанными назад волосами. Он пришёл насладиться поэзией с двумя похожими на него друзьями.
- Вот и отлично! С вас триста рублей, - оживляется поэтесса, берёт в руки планшет и начинает читать, озарённая синим светом экрана.
В вегетарианском кафе «ОМ» в центре Новосибирска негде сесть. Здесь проходит концерт поэтессы Серафимы Ананасовой. Перед самым началом вечера организаторы перестали проверять билеты (300 рублей в предпродаже, 400 - на входе), и люди заполнили собой всё пространство. Свободным остался только большой стол в углу с табличкой «RESERVED», защищённый от потока эмоций со сцены несколькими рядами колонн. Вообще большинству зрителей, а именно всем, кроме организаторов и приглашённых выступить на разогреве поэтов, ничего не видно из-за этих колонн. Они натыканы в зале с такой частотой, словно пол и потолок отчаянно стремятся навстречу друг другу, чтобы захлопнуть портал в будущее русской литературы.
За столиком с Ананасовой сидит организатор вечера - округлая студентка-химик, пишущая стихи о несчастной любви, рядом - новосибирская поэтесса Олеся Бармина и её угловатая подруга в чёрной кожаной куртке с шипами на плечах. За соседним столиком - девушка в светло-синих обтягивающих джинсах держит парня за руку и дрожит. Через пару минут, когда официант принесёт Ананасовой кофе, эта девушка выйдет на сцену, скажет, что выступает впервые, и прочитает с телефона два стихотворения о любви и море: одно о том, как её бросил парень и у неё внутри бушевало море, другое - как начала встречаться с парнем и у неё внутри бушевало море.
Почти год назад я был поэтом на разогреве и сидел в этом же кафе с Ананасовой в окружении пятнадцати-, шестнадцати-, семнадцатилетних дев, купивших билет на 100 рублей дороже, чтобы пообщаться с поэтессой перед выступлением. Любители литературы говорили, что фильмы лучше книг, сочувственно кивали Серафиме, когда та рассказывала, что сидит на транквилизаторах и не может прожить и пятнадцати минут без сигареты. Они восхищённо поддакивали, когда Ананасова говорила, что одевается только в секонд-хэндах и хочет набить ещё одну татуировку. Я не понимал, что происходит, и зажимал пальцами ног дырку в носке, потому что не знал, что в кафе есть столики с диванчиками, где нужно разуваться. Вокруг нас носился ещё один поэт, с которым Ананасова поехала в тур, - Родион Прилепин. Бородатый стихотворец с бровями Пьеро настраивал аппаратуру, постоянно спрашивая свою татуированную рыжую Мальвину: «Так нормально?» Она говорила, что ничего в этом не понимает, и уходила курить в сопровождении восторженных фанаток.
Пока я читал свои стихи о войне вокруг и внутри, поэтесса сидела в углу сцены и крутила прядь волос, её напарник довольно громко разговаривал с организатором, а в осуждающих взглядах зрителей крупными буквами было написано «Давай сюда Ананасову!». Родион сказал что-то вроде «мы рады, что в вашем городе тоже есть поэты», пожал мне руку, положил вторую на плечо, нас сфотографировали (фотографии я нигде не нашёл), и на этом мои сорок четыре строчки (именно столько заняли три заранее оговорённые с организаторами стихотворения) литературной славы закончились. У Родиона были гладкие, аккуратно подстриженные ногти с обрезанной кутикулой...
Ананасова благодарит милую девушку, читавшую стихи о любви и море. Ещё не закалённая в боях со зрителями поэтесса дрожит, задыхаясь, говорит «спасибо» и уходит дрожать в объятиях своего молодого человека. Серафима предлагает книги по четыреста пятьдесят, четыреста и кружки по триста и начинает читать стихотворение о боге. Она читает стихотворений пять, практически не меняя интонации, не двигаясь с места, чуть опустив одно плечо.
В кафе заходит шумная компания и направляется к зарезервированному столику. Заскучавший за барной стойкой официант вскакивает и начинает звенеть подносами. По куче цветов, коробочек с лентами и лицу одной из девушек, чуть более счастливому, чем остальные, становится понятно - сейчас здесь будут праздновать день рождения. Они рассаживаются вокруг стола. Шестеро, включая именинницу, достают телефоны, бородатый мужчина с серьгой в ухе и хипстерским андеркатом на голове вытаскивает и зачем-то открывает пачку «Парламента» с зажигалкой внутри, а его спутница выкладывает на стол главный русский бестселлер 2015 года - «1984» Джорджа Оруэлла. Официант кладёт меню прямо на книжку. Любительница антиутопий водит по нему пальцем, кивает головой и заботливо кладёт открытую книгу сверху.
Ананасова обрывается на слове «любовь».
- Можно потише?! - поэтесса укоризненно смотрит густо подведёнными глазами в дальнюю часть зала.
К выступающей подходит администратор кафе, что-то шепчет ей на ухо. Губы поэтессы устремляются вправо, родинка на верхней губе становится чётко под кончиком её носа, которым она глубоко втягивает в себя запахи вегетарианского кафе. Спустя десять секунд Серафима продолжает читать.
- Я думаю, все устали от стихов, поэтому объявляю пятнадцатиминутный перерыв, - заявила Ананасова любителям литературы, схватила со столика пачку сигарет и вылетела из кафе.
Официант подходит к гостям за большим столом. Девушка что-то говорит ему, тыкая пальцем в «1984», он внимательно всё записывает. Ожидание заказа заставляет гостей перейти в режим обыкновенного застольного гула, который каждый не раз слышал на дне рождения/свадьбе/поминках, когда салаты уже съели, а горячее ещё не принесли.
Возвращается Ананасова. Она быстро читает стихотворение про любовь, потом ещё эксклюзивную прозаическую зарисовку про любовь и переходит к самой важной части вечера - фотографированию с фанатами, раздаче автографов и продаже книг. Поэтесса в майке с Ганешей фотографируется на бронзовом слоне. Поэтесса в майке с Ганешей фотографируется с одной поклонницей, с другой, с третьей - их лица уже трудно не то что запомнить, но даже различить.
- У меня тут свободный денёк выдался, - подписывая очередную книжку под названием «В некоторых распятый Бог», как бы невзначай говорит Серафима, - кто мне сможет экскурсию по городу провести? Особенно по секонд-хэндам.
Крики «Я! Я!», руки взмывают вверх, вегетарианское кафе «ОМ» превращается в здание Бундестага-1939. Ананасова выходит на улицу, закуривает и смотрит на светящиеся окна. Тихий весенний вечер дрожит от вибрации телефона в её кармане. Она берёт трубку, молчит несколько секунд.
- Нет, ради пятнадцати человек я в Барнаул не поеду.
II
Поэтов, которые ездят по городам и собирают если не стадионы, то лофты, кафе и бары, при самом поверхностном поиске можно откопать несколько десятков. Если судить по количеству подписчиков ВКонтакте, это Ах Астахова, Ес Соя, Милена Райт, Сола Монова, Арчет, Стефания Данилова, Паша Броский, Серафима Ананасова. Сетевая поэзия - это уже давно не Вера Полозкова. Поэтесса всея ЖЖ взяла классиков, осовременила их, добавив, например, иностранные имена, и отточила практически до совершенства технические навыки письма, задав стандарты ритма и рифмы. Теперь всем этим активно пользуются другие авторы, именуя не только героев своих произведений, но и самих себя по заморскому образцу. Но Полозкова - не первоисточник. Главный редактор журнала поэзии «Воздух» Дмитрий Кузьмин написал на The Question, что Полозкова успешно пользуется узнаваемыми поэтическими приёмами и имеет статус «популяризатора чужих открытий». Однако её заслуга не только в формировании инструментария современных сетевых поэтов, но и в том, что она снова сделала занятие поэзией модным.
- Благодаря Полозковой, которая добилась большого успеха, образ девушки, сочиняющей стихи и рассказывающей их, стал чрезвычайно популярен, - говорит литературный критик и редактор отдела культуры журнала «Русский репортёр» Константин Мильчин. - Когда есть яркая история успеха, появляется много людей, которые хотят её повторить. «Раз у одной получилось, значит, и у меня получится!» - думает очередная молодая барышня и начинает зачем-то сочинять стихи и записывать на видео свои выступления.
Вера Полозкова задала тон сетевой поэзии, сосредоточила поэзию вокруг личных переживаний, передающихся довольно простым языком. И в этом она наследница Эдуарда Асадова, стихи которого, кстати, весьма популярны в стихотворных пабликах. В далёком 2010 году поэт Дмитрий Быков написал в ЖЖ: «Полозкова безусловно и вполне сознательно идёт к катастрофе, чтобы сделать из неё стихи. По самой природе её дара она предпочитает их делать именно из катастрофы, дискомфорта, одиночества». Автор и лирический герой вопреки школьной программе по литературе стремятся к объединению. Поэт должен быть отражением своих текстов: в идеале стихи о любовных приключениях читает роковая женщина или знойный мачо, а о семейном счастье - любящая жена или примерный семьянин.
Старик у вокзального входа
Сказал: - Что? Оставлен, бедняга?
Эх, будь ты хорошей породы...
А то ведь простая дворняга!
Огонь над трубой заметался,
Взревел паровоз что есть мочи,
На месте, как бык, потоптался
И ринулся в непогодь ночи.
В вагонах, забыв передряги,
Курили, смеялись, дремали...
Тут, видно, о рыжей дворняге
Не думали, не вспоминали.
Не ведал хозяин, что где-то
По шпалам, из сил выбиваясь,
За красным мелькающим светом
Собака бежит задыхаясь!
Споткнувшись, кидается снова,
В кровь лапы о камни разбиты,
Что выпрыгнуть сердце готово
Наружу из пасти раскрытой!
Не ведал хозяин, что силы
Вдруг разом оставили тело,
И, стукнувшись лбом о перила,
Собака под мост полетела...
Труп волны снесли под коряги...
Старик! Ты не знаешь природы:
Ведь может быть тело дворняги,
А сердце - чистейшей породы!
Эдуард Асадов, 1969
бездомные псы умирают спокойно,
без шума, без крика, приняв всё, как есть,
как будто им вовсе не страшно, не больно,
на солнце блестит их потёртая шерсть...
бездомные псы умирают так тихо,
так грустно, как будто апрельский снежок,
и в рай попадают, где служит им гидом
какой-то нелепый собачий божок...
бездомные псы видят сны о хорошем,
о светлом, волшебном и солнечном дне,
где дети, усадьба, хозяева, кошки,
и голос командует: «Шарик, ко мне!»
им снятся болонок упругие ляжки,
забота, тепло, в тихом доме уют,
как треплет их кто-то по милым мордашкам,
как чешут им спину и кушать дают...
бездомные псы, они очень ранимы,
их сердце большое как сдобный калач,
и часто ночами, тогда, когда спим мы,
мы слышим их тихий и жалобный плач...
бездомные псы потерпают от злобы,
садистских наклонностей глупых детей,
их лупят ногами козлы и уроды,
кидают камнями - на спор, кто сильней...
бездомные псы умирают на небо,
их главная заповедь: «Верность храни»,
но некому, не для кого, просто нету,
вот так погибают без смысла они...
от острых ранений, еды ядовитой,
от пуль и в приютах, попав под авто,
бездомные псы умирают в обиде,
не поняв, не зная ответа: за что?
когда небеса вдруг полны облаками,
на землю роняя прохладу дождей,
их души собачьи летают над нами,
вселяясь в хороших и добрых людей...
Паша Броский (110 000 подписчиков), 2012
- Сетевой поэт - это как рок-группа, только уметь петь и играть не нужно, а сетевая поэзия - квази-шоубизнес, где важен не столько продукт творчества, сколько образ звезды, - говорит Константин Мильчин. - Углубившись в историю, мы обнаружим, что в этом нет ничего нового. Расцвет поэзии романтизма пришёлся на то время, когда был популярен образ поэта, который страдал, страдает и продолжает страдать.
Поэты старательно конструируют свой образ, осваивая другие специализации и становясь многопрофильными деятелями массовой интернет-культуры. Ах Астахова постит в Instargram со ста тысячами подписчиков фотографии с пляжей и рассказывает о своих путешествиях, Серафима Ананасова называет себя блоггером и даже завела паблик «Мам я блоггер а не безработный», а Арчет, как истинный питерский интеллигент, читает любимых авторов в ночном Periscope. Сетевые поэты отличаются от своих журнальных коллег мультимедийностью. Почти все выкладывают видео своих выступлений и аудиозаписи со стихами под музыку, а некоторые, например Родион Прилепин, записывают целые альбомы мелодекламации для своих трёх тысяч подписчиков. В 2014 году существовал телевизионный проект «Бабушка Пушкина», где сетевые поэты готовили тексты на заданную тему, а потом вылетали из шоу по результатам зрительского голосования - в общем, обычные «танцы со звёздами». В то же время происходит диверсификация предлагаемых аудитории текстов, иногда даже в названии паблика обозначается дополнительная специализация поэта - например, паблик Travels&Poems Екатерины Янишевской, который за год с нуля набрал две с половиной тысячи подписчиков. И это нормально, ведь просто унылый автор - это не особо интересно. Нужно больше шоу!
- Популярные поэты обладают умением самораскрутки, и в этом тоже нет ничего нового, - рассказывает Константин Мильчин. - Горький был гениальным пиарщиком, но это не отменяет того, что он один из лучших русских авторов последнего столетия. Именно благодаря саморекламе мы узнали о нём. Литераторы задолго до интернета умели себя раскручивать.
Впрочем, сетевые поэты давно вышли за рамки интернет-маркетинга. У некоторых из них появились концертные директора, которые знают слово «райдер» и активно используют его в переговорах с организаторами поэтических вечеров. Большинство поэтов уже издали свои книжки - в основном это самиздат, но иногда за дело берутся крупные издательства, например «АСТ» напечатало аж две книги Стефании Даниловой, и обе заканчивались в магазинах через месяц после издания. Книжки вместе с фирменной продукцией типа футболок и кружек с цитатами прекрасно продаются на концертах.
Выпускница режиссёрского факультета ВГИКа Сола Монова (387 000 подписчиков) в самом известном своём стихотворении «Мудакомер» написала: «И если есть во мне талант, / Он должен быть монетизирован». Теперь у неё три менеджера.
III
Эти авторы уже давно стали лицом популярной сетевой поэзии, и каждый, кто хоть немного интересуется этим явлением, составил о них какое-то мнение. Они объездили с гастролями всю Россию и близлежащие страны, например, украинец Ес Соя был с концертом в Бухаресте. Во время тура у поэтов обычный рабочий график - пять городов в неделю с перерывом на выходные. Видя успехи своих кумиров, читатели тоже хотят забраться на литературный Олимп, и большинство сетевых поэтов стремятся контролировать поток вдохновлённых их творчеством текстов, а заодно извлечь из этого какие-то дивиденды - деньги от рекламы коллег по цеху или трафик в свои паблики. На страничках почти всех популярных авторов есть раздел «Ваше творчество», куда попадают вирши читателей. Милена Райт, например, зашла дальше - создала группу «Миленарайтизм», где пятнадцать тысяч человек публикуют короткие тексты, написанные в её собственном стиле. Ей же принадлежит достаточно крупный паблик «Лёгкие люди project», в котором выкладывают стихи подписчиков из предложенных новостей, а на одноимённом радио устраивают конкурсы, призом в которых обычно бывает прочитанный в эфире профессиональным актёром стишок победителя конкурса. По похожему принципу устроены сообщества типа «Все поэты ВКонтакте» и «MY Стихи», а также самый популярный подобный ресурс - «чай со вкусом коммунальной квартиры» (400 000 подписчиков), который обязан своим названием стихотворению Ес Сои:
придорожные отели
чай со вкусом коммунальной квартиры
все, как мы хотели
мы бродячие шекспиры.
джин с видом на небо
на террасе
не впадая в страха краску
а потом по трассе
прямиком до небраски
мы верим в сказку.
Этот паблик появился в далёком 2011 году, сейчас многие из его администраторов, в том числе Серафима Ананасова и Пряша, - довольно известные поэты. Основной контент группы - присылаемые читателями стихи. Редакторы постоянно напоминают подписчикам, что они набрали популярность благодаря публикациям на «чае», стимулируя начинающих поэтов и поэтесс публиковать свои стихи. Но попасть на «чай» не так-то просто. Изнывающие от потока графомании редакторы даже составили подробный гайд на Ask.fm по тому, каким должно быть стихотворение, чтобы его опубликовали. Итак, чтобы попасть в самый популярный стихопаблик ВКонтакте, нужно, чтобы в стихотворении не было глагольных и грамматических рифм, присутствовал ритм, текст был не очень длинным, а также чтобы произведение соответствовало тематике группы и было понятно целевой аудитории. Администратор «чая» Мария Кевлина пишет (орфография и пунктуация сохранены): «Мы ориентированы на подписчиков. из них процентов 80% - девочки. еще 80% из них жаждут добить себя грустным текстом».
В этот же аккаунт на Ask.fm постоянно поступают вопросы типа «Моё стихотворение не опубликовали, потому что там есть большие буквы?», на которые редакторы отвечают довольно резко. А раз в год, первого апреля, они публикуют подборку не попавших в ленту «чая» стихов, давая понять некоторым авторам, что они вне тусовки. Единообразие соблюдается не только в отношении текстов - музыка и фотографии, прикреплённые к постам, тоже должны быть в стилистике «чая».
- Первое, что стоит отметить, - это огромное количество рук, ног и других конечностей, - анализирует визуальное наполнение подобных пабликов фотограф Владислав Некрасов. - Все фотографии должны выглядеть так, будто они сделаны на плёнку, даже если сняты на мамину сковороду. Нужно наложить тысячу лоуфайных фильтров на одну фотографию, и тогда любое говно превращается в концепт. А вообще все карточки воруют из тамблеров зарубежных фотографов типа Тео Госселина.
Когда я ещё тешил себя надеждами стать великим поэтом, я тоже работал в похожем паблике. Он назывался «Тепло между строк», там было примерно десять тысяч человек и команда администраторов, состоявшая из пяти девушек и трёх юношей, включая меня и создателя проекта. Все писали стихи. Мы прошли серьёзное пятиминутное собеседование и, естественно, работали не за просто так: раз в неделю редактор, выполнивший план публикации материалов, получал почётное право выложить своё стихотворение, а особо отличившиеся - сделать репост из собственного паблика.
Каждый из нас должен был выкладывать по два текста в день, прикреплять фотографию из специальных альбомов и - при желании - музыку. Создатель паблика, который менял имена ВКонтакте примерно каждую неделю, ругался, когда в ленту и альбомы с картинками попадало что-то отличающееся по стилистике от «чая со вкусом коммунальной квартиры». Мы ориентировались на него во всём, это был эталон. И администраторы «чая», видя наше рвение быть похожими на них, предложили размещать у них рекламные посты с 50%-ной скидкой! Мы стали выкладывать посты с удвоенной скоростью, ведь тогда можно было пропихнуть два своих стишка за неделю и вдвое увеличить вероятность попадания своего текста на «чай». Тогда наш начальник предложил следующую схему: мы платим половину стоимости рекламного поста, и наш стишок гарантированно попадает на «чай». Моей радости не было предела! Я потратил на это около 1000 рублей. Под моими стихами на «чае» было всегда в два-три раза меньше лайков, чем обычно.
Вся работа «Тепла между строк» строилась на групповом чате ВКонтакте. Здесь редактор-десятиклассник яростно отстаивал необходимость рубрики, в которой он бы критиковал Толстого, создатель паблика спрашивал: «Где публикации?», а уже «уволившиеся» администраторы говорили: «Он вас использует, валите отсюда» и удалялись из беседы. Я ушёл оттуда через пару месяцев, потому что отвращение к тому, чем я пичкаю аудиторию, возобладало над призрачной надеждой стать хоть немного более известным. Ещё через месяц паблик впал в глубокую кому.
Поэтические паблики - это только чистилище. В них есть какой-то отсев, хоть сито и продырявилось давно. Настоящий ад - это Стихи.ру. На сайте опубликовано более тридцати трёх миллионов произведений шестисот восьмидесяти пяти тысяч авторов, и было бы больше, если бы не рейтинговая система, которая снимает баллы за каждую публикацию и прибавляет за читателей и рецензии. Чтобы стихотворение не утонуло в общем потоке, можно заплатить 1000 рублей, и тогда оно попадёт на главную страницу. Ещё Стихи.ру ежегодно вручают премии в Центральном доме литератора: «Поэт года» (с несколькими подкатегориями), «Наследие» (при поддержке дома Романовых) и «Народный поэт». В отборочном этапе могут участвовать все авторы, а непосредственно в конкурсе - те, кто опубликовал свои стихи в специальном сборнике для жюри. Публикация, естественно, платная - около 500 рублей за страницу.
Стихи.ру - братская могила поэзии. Здесь писать стихи престижно, и чем больше они похожи на считалочку Винни-Пуха, тем лучше. Здесь поэты в рецензиях на творчество коллег желают им счастья-здоровья и поздравляют с праздниками, чтобы получить бонусные баллы и опубликовать ещё одно стихотворение. Здесь вы, будучи никому не известным автором, можете стать «поэтом года» и остаться неизвестным. Здесь здорово.
Поэзия - огромная червоточина, которая засасывает в себя наше бытие. Жизнь и страдание, любовь и смерть, безвестность и толпы поклонников - всё это можно найти между строк. Никогда не замечали, что ваш друг всюду таскает с собой маленький блокнот или пишет странные заметки в телефоне? А может, вы сами, листая ленту, ненароком поставили лайк какому-то стихотворению? Русская поэзия неистребима. Даже в свете ядерного взрыва это последнее, что умрёт на Земле.
- …Хороши ваши стихи, скажите сами?
- Чудовищны! - вдруг смело и откровенно произнёс Иван.
- Не пишите больше! - попросил пришедший умоляюще.
- Обещаю и клянусь! - торжественно произнёс Иван.
---------------------
Хроники лубяной избушки
Телеграф «Вокруг Света»
Как работают мошенники в сфере недвижимости
Классический опыт в истории и фольклоре
В сказке-памфлете Джанни Родари (Gianni Rodari, 1920–1980) «Чиполлино» подробно рассказано, как местные власти отбирают самовольно возведенную недвижимость у несчастного кума Тыквы — несомненно, эта картинка списана с натуры.
Если уж власти так себя вели, то более мелким мошенникам стыдиться и вовсе не пристало. Все, конечно, помнят старую сказку про жилищное мошенничество — как лиса сняла угол у зайца, а впоследствии захватила жилплощадь целиком. Коррумпированные участковый и местные прокурорские изображали свое бессилие в этой ситуации, однако «конкретный браток» петух, поговорив с лисой «по понятиям», «разрулил» вопрос. Не случайно в современном переложении этой сказки в финале домом завладевает именно петух, милостиво разрешая зайцу жить на чердаке.
Кстати, здесь же лиса использовала еще один трюк — прописаться в аварийном жилье («была у лисы избушка ледяная»), чтобы потом попытаться получить качественную квартиру.
Одним из первых рейдеров Азии был некто Маугли: с помощью животных ему удалось занять целую деревню, предварительно уничтожив посевы вокруг нее. Хотя нападавшими двигали эмоции, а не корыстный расчет, захваченные территории они все же переоборудовали по своему вкусу (снесли дома и позволили джунглям покрыть эту землю).
Одним из самых дорогих и амбициозных девелоперских проектов всех времен можно назвать Вавилонскую башню. К сожалению, инвесторы остались внакладе, ибо форс оказался уж очень мажор: на архитектурный замысел разгневался лично премьер-министр. В такой ситуации компенсация не выплачивается и по сей день.
Самый знаменитый черный риелтор всех времен и народов — Кот в сапогах. Обманом ослабив, а впоследствии убив владельца просторного замка, он передал ставшую бесхозной недвижимость своему сюзерену, получив в качестве благодарности вполне человеческие привилегии.
Регистрацию огромного числа жильцов на одной крохотной территории и результаты визита сотрудника ФМС несложно распознать в русской сказке «Теремок». Кроме того, прозрачный намек на вполне жизненное осложнение с регистрацией содержится в упоминавшейся выше истории с агрессивной лисой из растаявшей по весне аварийной ледяной избушки.
Новое время: гениальные проходимцы
Как нельзя говорить о русской литературе, не назвав Толстого и Достоевского, так нельзя рассказывать об аферах с недвижимостью, умолчав о Викторе Люстиге (Victor Lustig, 1890–1947) и Николае Савине (ок. 1850–1937).
В 1925 году безвестный мошенник Люстиг приехал в Париж, прочел в газетах, что Эйфелева башня обветшала, и придумал великолепный план. Представившись крупным чиновником, он разослал письма скупщикам вторсырья и договорился о встрече. И ему удалось «впарить» право на утилизацию башни одному из промышленников. Самое смешное, что этот облапошенный даже не заявил в полицию. Что ж, не у каждого хватит мужества публично назвать себя идиотом.
Люстиг не был первопроходцем. Так, Бруклинский мост в США впервые продали еще в 1899 году (некая Пичес О’Дэй заработала на этом $200). Поэтому в историю наш герой вошел за свою наглость: через несколько лет он вновь продал ту же башню! Лишь в последний момент второй одураченный обратился в полицию, и Виктору пришлось бежать из страны. Позднее в Штатах он попался на фальшивомонетничестве: мелковато для афериста такого таланта.
О корнете Николае Савине сложено много легенд, и трудно отличить правду от вымысла. Но он, бесспорно, тяготел к операциям с недвижимостью и был, извините за каламбур, самым ярким черным риелтором своего времени. По слухам, в 1917 году ему удалось продать некоему заезжему американцу… Зимний дворец. Любитель старины хотел разобрать историческое здание и перевезти его в Соединенные Штаты. Изобретательность Савина характеризует следующая деталь: после состоявшейся в караулке дворца передачи денег во всем Зимнем внезапно погас свет. Корнет пояснил: «С этого момента счета за электричество оплачиваете вы». Разумеется, свет выключили, чтобы американцу не вздумалось ходить по своей «собственности» — иначе обман сразу раскрылся бы.
Из других мошенников того же плана отметим некоего Артура Фергюсона (Arthur Furguson, 1883–1938), который последовательно продал Колонну Нельсона на Трафальгарской площади, Биг-Бен и Букингемский дворец в Лондоне, а после переезда через Атлантику — статую Свободы и сдал в аренду Белый дом. Если аферисты так вольно обходились со знаменитейшими зданиями (попробуйте, кстати, продать Дерипаске Большой театр), представьте, какой же беспредел творился на рынке «безымянной» недвижимости! Приличной визитной карточки и хорошего костюма ушлым людям во все времена хватало для получения кругленьких сумм. Сейчас роль такой одежки, по которой вас встречают покупатели, выполняют интернет-сайты.
---------------------
Статьи по теме Культура, искусство, история - 1
© Copyright: Марина Андреева 10, 2018
Свидетельство о публикации №118081006349
Свидетельство о публикации №118081006349
Рецензии