И послать всё к чертям, и позвать в гости Смерть

...и послать всё к чертям.
— Собачьим? — собеседник ехидно ухмыляется.
— Кошачьим! — огрызаюсь, — а так же птичьим, змеиным и хомяк... хомяч... Короче, ко всем чертям послать. Пусть они там сами разбираются.

Доливаю джин в стаканы, лезу в холодильник за новой бутылкой тоника. Поселилась бы в нём, честное слово.

— Интересно, — он растекается в кресле, лукаво смотрит из под прикрытых век, — всё — это у нас сегодня что? Вселенная и новые коньки в придачу? И не жалко?

Нехотя улыбаюсь, хотя цитата уже не то что боян — орган из Бордуок Холл:

— Коньки жалко, их у меня и так нет. Что касается чертей — послала бы туда любовь — я слишком маленький сосуд для неразделённой — нет, невысказанной любви...

Перебивает на полуслове, грубо и холодно:

— Ты не забыла, кто ты? Чем следует платить за возможность питаться текстом? Ты творец не по таланту, но по сути своей, говорить о чувстве — одна из основных твоих...

— Отстань, — лениво отмахиваюсь, — с этой точки зрения я кричу о любви каждым текстом. А то, что адресат не имеет особых шансов крик услышать — уже не моя вина.

Если игнорировать тяжёлый взгляд, наверное получится даже вдохнуть. Вдохнуть и продолжить.

— К чертям послала бы невыносимость: изрезанное тело, глухую боль, тяжелое непонимание, тупики, сны и смерть — надоела кружиться вокруг меня. И больной зуб туда же, да.

Он сжимает губы, стакан покачивается в бронзовых пальцах

— Какое-то...— голос ровный, но невозможно не понимать, что скрывается за этим тоном, — какое-то ограниченное у тебя всё, не находишь? Зуб, кстати, могла бы и вылечить, в конце концов.

— Ага, конечно, — корчу рожу, что-то между полудурошной и злодейской — лишь бы не показать, как мне страшно, — нет уж. Он вносит некоторое разнообразие в моё ограниченное всё. Ты понимаешь, в чём суть: не страшна боль, горе не пугает, пока они — не всё, что у тебя есть, пока в океане разрывающей тягости продолжает гореть маяк, что бы его не питало...

Нет, зря столько пафоса нагнала. Под конец не могу сдержаться — срываюсь, голос предательски дрожит, щеки горят слишком сильно. Закрываю глаза и резко дёргаюсь от прикосновения ледяных ладоней. Одна рука приподнимает подбородок, два пальца проскальзывают в рот, обжигая холодом язык, вторая медленно скользит от плеча к шее, и хотя горло ещё не сжато — всё равно задыхаюсь и всхлипываю.

Не звучит вопрос, ответ не произнесен, но когда смерть подходит так близко — кроме ответа в тебе ничего не остаётся, невозможно скрыть, обмануть, схитрить.

Не хочу, но всё равно вспоминаю, как прокусила кожу, свернувшись болезненным клубком на разбросанных черновиках, а потом улыбалась темноте за окном.
Как лихорадочно заполняла тетрадь строчками — только бы не рассыпаться от мимолётного счастья.
Как набирала текст, отбивая пальцами неведомый ритм, а ревела как в детстве — безудержно, безутешно, и сердце тогда разорвалось, но потом всё прошло.

Щёлк.
Судорожно вдыхаю, лёгкие раздирает на части, как будто они успели забыть, что такое воздух.

Щёлк.
Рыдаю, уткнувшись лбом в чужое плечо.

Щёлк.
Сквозь сон слышу тихие шаги, звон стаканов, шорох двери.

Просыпаюсь — затекло всё от макушки до пяток —вытягиваюсь в струнуку, вжавшись в кресло. Бутылки убраны, бокалы вымыты — Смерть не только вечна и ужасна, но ещё и очень вежлива.

Остался только лёгкий запах — смесь шампуня, порошка, пота и кофе. Маленький подарок на прощание — я никогда не слышала — даже уткнувшись носом в плечо не чувствовала запаха, но точно знаю, кому он принадлежит.