Поэма о деде

(Памяти моего деда
Владимира Алексеевича
Ковалева
посвящается)

Вновь темень справа,
темень слева,
но где-то
всё же выход есть,
ночь, набухает гневом
весть…
Да, дед мой
выжил подо Ржевом,
но вы одно
должны учесть:
их было 800
в штрафбате,
а после боя
стало 6….
В атаку яростно
бежали,
снаряды выли
тут и там,
когда огнём
к земле прижали
за трупом
лошади лежали
солдаты,
захватив плацдарм
и лошадь их
от пуль спасала,
я это будто
видел сам!
Они и ели
эту лошадь,
пока подмога
не пришла…
Не называйте
стих мой ложью,
всё это
истина была…
Да, пусть меня
поставят к стенке,
да, пусть меня
сто раз убьют:
всё так же,
как в стихах Гудзенко:
«Когда на бой
идут поют…»
А перед этим
плакать можно
и в этом вовсе
нет греха,
я бой тот
ощущаю кожей,
мне штык
пронзает потроха,
война, беда
и бездорожье,
набат тревожного
стиха…
Не ждали их
почёт и слава,
и золотой
медальный блеск
и крики прессы:
«Браво, браво!»,
в дворцы
из хижин переезд,
пайки и льготы
комсостава…
Быть может,
написал коряво
я этот
неприглядный текст,
но в нём всё
истина, как есть:
и дальний бой,
и переправа,
и не замаранная
честь…
Тот бой назвали
«эпизодом»,
ну, эпизод,
так эпизод,
былое нынче
хаять в моде,
но этот номер
не пройдёт,
за деда я
любому в морду,
дам, если
сразу не пойдёт…
Вся жизнь –
железная дорога
и стаж
с лихвой за 50,
мой дед
работал очень много 
ведь он с войны
пришёл назад
и был в душе
его азарт…
Пока на пенсию
не сбыли,
и он сгорел
за пару лет,
не мог на свете
без работы
мой вечный
трудоголик  - дед,
а воскресенья
и субботы
он не любил,
«в них смысла нет» -
так говорил
мой дед бывало,
работал,
словно воевал,
скрывал
возвышенные чувства,
суров был, как 20 век,
но на вокзале
Златоуста
его знал
каждый человек
и даже каждая собака…
Но мне уже пора кончать,
хотя, окончить, брат, однако,
трудней бывает, чем начать…
Но всё-таки, кончаю финиш,
времён не остановишь бег,
что любишь ты,
что ненавидишь,
кого возьмёшь ты в свой ковчег…
Мой дед суровый, словно век,
далёкий бой, кровавый снег!

2015