Балканские страны

                БОЛГАРИЯ

Владимир Гиляровский

Я видел их в дыму, в пыли,
Как лезли на вершины,
Как стройно, как отважно шли
Их вольные дружины.
В крестах и ранах старики –
Герои дней далеких,
Движенья быстры и легки,
И на скалах высоких,
Среди туманной белой мглы,
Вздымаясь по стремнинам,
Слетались грозные орлы
На их гнезде орлином...
Грохочут выстрелы вдали,
Вокруг в дыму долины...
Привет, привет вам, соль земли,
Геройские дружины!

19 сентября 1902

Я там бывал. Бывал в долинах,
Где все ласкает нежно взор,
На грозных я бывал стремнинах
Балканских недоступных гор.
Я видел в селах тех далеких
За светлым плугом юнака,
Я на вершинах был высоких,
Где отдыхают облака.
Бывал я там и летом знойным,
Бывал цветущею весной –
Дышал весь край трудом покойным,
Играл в цветах детишек рой.
Спокойно, мирно жены пряли,
И пели песни дней былых,
И терпеливо ожидали
С полей работников своих.
Что шаг – то счастье и отрада –
Благословенная земля, –
Синеют грозди винограда,
Покрыты розами поля,
Кругом – цветущее раздолье,
Хлебами житницы полны,
Свобода, счастие, приволье
И благоденствие страны...
 
1902

Но изменяются картины...
Пришел неистовый палач!..
От сел – печальные руины,
И вместо песен – горький плач.
Сады, что рощены с любовью,
Дотла истоптаны врагом
И залиты невинной кровью...
Огонь и смерть и ад кругом!
Весь край нашествием напуган,
Деревни пламенем горят,
Очаг семейный, храм поруган,
Лежит детей убитых ряд,
Повсюду горе и страданья,
Погибель неповинных сил,
И нежных роз благоуханье
Пожара едкий дым сменил...
А враг и режет и сжигает,
Стенанья слышатся окрест,
И полумесяц вновь терзает
Никем не защищенный крест!..
 
1902

Грозные мстители смело встают,
Грозные мстители в горы идут,
Гор неприступных знакома природа,
Родина гибнет, пропала свобода...
Остро ножи отточили свои,
Нет у них родины, нет и семьи,
Жены поруганы, дети избиты,
Мирные чувства навеки убиты,
Смело по скалам ступает нога –
Только бы выследить турка-врага,
Только отмстить за себя, за семейство,
Острым ножом наказать бы злодейство.
Или отмстить за неволю свою,
Или погибнуть в кровавом бою!..
Смело ведут юнаков воеводы,
Рыцари мести, герои свободы!..
 
1902

Среди цветущих и веселых,
Покрытых розами долин
Струится кровь. В сожженных селах
Вновь иноверный властелин
Во имя грозного Аллаха
Терзает женщин и детей,
И вновь бежит, исполнясь страха,
Народ от родины своей...
И снова синими рядами
Магометанские полки
Идут Балканскими горами...
В ущельях диких юнаки
Встречают их, на смерть готовы,
С винтовкой меткою в руках,
Их муки ждут, их ждут оковы,
Но юнакам неведом страх,
И чувство нежное боязни
Не вырвет слезы удальца,
При виде неизбежной казни
Не дрогнут твердые сердца.
То все избранники народа,
Могучих сил они полны,
Их лозунг – месть, пароль – свобода,
Их знамя – счастие страны!..
 
20 сентября 1902 Варна

Зачем молчите вы, недавние рабы,
Спасенные от ига только нами?!
Безвольное игралище судьбы –
Вы снова будете рабами.
Быть может, Австрия свой кровожадный герб
Прибьет над посрамленною Софией,
Возьмет вас немец иль окрепший серб,
Когда покинуты вы будете Россией.
Где тот парад, который я видал
В Столетовских незыблемых дружинах,
Среди орлиных скал
На Шипкинских дымящихся стремнинах?
Или забыли вы воинственный свой клик
В ответ на грозные турецкие проклятья?
Иль повторял народ бесстрашен и велик:
– Вперед, болгары, с нами Бог и братья!
К вам братья русские из снежных стран пришли
На ваши розами обвитые долины,
В горах Балкан защитники легли,
Покрыли трупами цветущие равнины.
На нашей крови выросла страна,
Свобода добыта вам русскими штыками –
Народная молва преданьями полна,
И дышат песни славными боями.
О нас поет в своей немой глуши
Народ, хранящий светлые преданья –
А там, над ним дельцы и торгаши,
Немецкой подлости продажные созданья,
Коварные предатели славян,
Народа чувства нагло растоптали...
Бесстыдный шваб, навязанный тиран
Ведет страну в неведомые дали
Другого рабства... И придет оно.
И только светлой тенью Царь-освободитель
Напомнит вам, что было так давно...
Не будет вас, – кто б не был победитель!
Болгария! Ты предала своих,
Единокровных в тяжкий миг забыла...
Лови, пока не пробежавший миг,
Пока в сердцах таится жизни сила...
Молись, Болгария, среди родных долин,
Чтобы на правый путь привел тебя Создатель.
Смотри: вот Радко-славянин,
А вот австрийский шваб-предатель.
 
1914

Игорь Северянин

ПОЕЗДКА В РИЛЬСКИЙ МОНАСТЫРЬ

(в Болгарии)

Н. и С. Чукаловым


1. ТАВЕРНА В ДУННИЦЕ

Нам захотелось чаю. Мы в корчму
Заехали. Полна простонародья
Она была, и, ясно, никому
Мест не найти в часы чревоугодья…

Тут встал один, а там встает другой,
С улыбками опрастывая стулья,
И вскоре чай мы пили огневой
В затишье человеческого улья.

Благожелательством и теплотой
 Кабак проникся не подобострастно,
Не утеряв достоинства, и в той
Среде себя я чувствовал прекрасно.

Я чувствовал, что все здесь наравне,
Что отношенья искренней и кратче
Не могут быть, и знал, что в стороне
Сочувственно на нас глядит кабатчик.


2. УЩЕЛЬЕ РИЛЫ

Была луна, когда в ущелье влез
Автомобиль и вдоль реки, накренясь,
Стал гору брать. И буковый спал лес,
Где паутина – сетки лаун-теннис.

Путь между гор правел и вдруг левел.
Жужжали вверх и с горки тормозили.
Я вспоминал, как долго не говел,
Чтоб поговеть, не делая усилий.

 Уже монастырело все вокруг:
Вода в реке, луна и лес из буков.
И крутизна, и лунный плеск, и бук
Все утишало горечь, убаюкав.

Благословен холодный черный час,
Паломнический путь в автомобиле,
И монастырь, призвавший грешных нас,
Кто в похоти о страсти не забыли.


3. В КЕЛЬЕ

В нагорный вечер сердце не хандрит,
Захваченное звездной каруселью.
 Нас у ворот встречал архимандрит,
Приведший нас в натопленную келью.

Нам служка подал крепкий сливовиц,
Зеленоватый, ароматный, жгучий,
Слегка зарозовивший бледность лиц,
Поблекших в колыханьи с круч на кручи.

Сто сорок километров за спиной,
Проделанных до Рилы от Софии.
Я у окна. Озарены луной
Олесенные горы голубые.

Бежит река. Покрыто все снежком.
И в большинстве опустошенных келий
Безмолвие. И странно нам вдвоем
На нашем междугорном новосельи.


4. СКИТЫ

 По утреннему мы пошли леску
В далекий скит Святого Иоанна.
И сердце, отложившее тоску,
Восторгом горним было осиянно.

Бурлила речка в солнечных стволах,
И металлически листва шуршала.
Сосульки звонко таяли. В горах
Морозило, слепило и дышало.

Вот церковка. Ее Святой Лука
Построил здесь. Уютно и убого.
И голуби, белей чем облака,
Вокруг летают ангелами Бога.

Вот щель в скале. В ней узко и темно.
Тому, кто всю пролезет, не застрянув,
Тому грехов прощение дано.
Тропа уступами в скит Иоаннов.

 Здесь неизменно все из года в год.
Здесь время спит. Во всем дыханье Божье.
…И кажется отсюда ваш фокстротт
Чудовищной, невероятной ложью!


1932. Август, 31 – сентябрь, 4
Тойла


ТЫРНОВО НАД ЯНТРОЙ

Опоясывает восьмеркою
Круть уступчатую река.
Воду лед покрыл тонкой коркою,
И снежок покрыл берега.

А над Янтрою, в виде мирного
И гористого городка.
Глуховатое дремлет Тырново,
Перевидевшее века.

В плотных домиках, крепко склеенных,
Понависнувших над рекой,
Столько смелых чувств, чувств
взлелеянных
Всей историей вековой.

И от каждой-то горной улицы,
И от каждой-то пары глаз,
И от праздничной-то разгулицы
Источается древний сказ.

В маслянистые, злато-карие,
Как их тщательно ни таи,
Заглянул я в твои, Болгария,
Взоры дружеские твои...
31 января 1932


                АЛБАНИЯ

Николай Туроверов



АЛБАНСКИЕ СТИХИ

1.

Глубокий снег лежал в горах.

Был лунный свет мутнее дыма.

Попутчик мой сказал: Аллах

Хранит в дороге пилигрима,

Кто он, откуда? Для меня

Не всё равно-ль? На горном склоне

Он своего поил коня

И вместе пили наши кони.

Теперь нас ждет в горах ночлег.

И знаю я, дрожа от стужи,

Он для меня расчистит снег,

Простелет рваный плащ верблюжий

И, вынув свой кремень и трут,

Зажжет подобранные сучья.

Счастлив Аллах, царящий тут —

Слуги ему не надо лучше.
1923

2.

Я скрылся от дождя, от ночи и от бури

В пастушьем шалаше. Пастух был нелюдим;

Но он мне место дал у очага на шкуре

И круглый хлеб, надъеденный самим.

В горах случайны и безмолвны встречи.

Что он мне мог сказать, что мог ответить я,

Когда нас крепче слов сближает мех овечий

И скудное тепло дымящего огня.
1923

3.

Что мне столетия глухие,

Сюда пришедшему на час?

О баснословной Византии

Руин лирический рассказ.

Мне всё равно какая смена

Эпох оставила свой прах

Средь этих стен и запах тлена

В полуразрушенных церквах.

Запомню только скрип уключин,

Баркас с библейскою кормой,

Да гор шафрановые кручи

Над синей охридской водой.
1930

4.

Знаю, я тебе не пара, —

Твой отец богатый бей;

От Валоны до Скадара

Равных нет ему людей.

У бродяги – иноверца

Нет на свете ничего,

Только сердце, только сердце

Однолетки твоего.

Завтра я уеду рано.

Не проснется твой отец.

Ты услышишь каравана

Невеселый бубенец.
1938

                ЧЕРНОГОРИЯ

Великий Князь Константин Константинович Романов (К.Р.)

ЧЕРНОГОРИЯ

О, Черногория! Чьи взоры
Не очаруют, не пленят
Твои заоблачные горы.
И бездны пропастей? Чей взгляд
Не залюбуется красою
Сынов воинственных твоих,
Лиц загорелых прямотою
И одеяньем дней былых?
Вы, откровенные улыбки
И чернота правдивых глаз,
И стан осанистый и гибкий,
Кто не засмотрится на вас?
Какая стройность, что за плечи!
Как поступь гордая легка!
Как русский слух ласкают речи
Полуродного языка.
О, Черногория! Невольно
Благоговеешь пред тобой,
И сердцу сладостно и больно
С твоей знакомится судьбой.
Со дня, как средь Коссова поля
В честном бою схоронена
Славян утраченная воля,
Три целых века ты одна
Блюла на изумленье света
свободу родины своей;
Противу полчищ Магомета
Держалась горсть богатырей.
Дож и Калиф забыли споры;
Сковав кольцо несметных сил,
Они твои сдавили горы;
Тебе конец уж приходил.
Венецианский Лев лукавый
Занес уж лапу над тобой,
Тебе готовил пир кровавый
Стамбул, увенчанный луной.
Но мощною тебя десницей
Великий Петр оборонил
И царственною багряницей
От злых насильников прикрыл.
Шли годы… Как в былое время
за волю билося с Чалмой
Юнаков доблестное племя…
И пал над бездною морской
Крылатый Лев святого Марка.
Уж твой, казалось, к морю путь
И свежесть волн лазури яркой
Вдохнет израненная грудь.
В ту пору чуждые народы
Русь избавляла от цепей,
Мы блага мира и свободы
Им расточали все щедрей;
И только братьи соплеменной
Единоверная страна
Державе алчной и надменной
В угоду нами ж отдана…
Где кровь твоя лилась ручьями,
В сердца твоих прибрежных сел
Вцепился жадными когтями
Двуглавый Австрии Орел…
Но близок день освобожденья:
Сознав грехи былых годов,
Их промахи, их заблужденья,
Мы сбросим гнет твоих оков.
Не даром с высоты Престола
Был голос Белого царя
И грому вещего глагола
Внимали суша и моря.
Не даром голос Государя
Вещал грядущему в завет,
Что черногорцев Господаря
У нас вернее друга нет.
Свети же нам во мрак сознанья
Все ярче царственный глагол
Лишь на вершинах гор сиянье,
Еще во тьме глубокий дол.
О запылай и над равниной
объединения заря!
Славянство, слейся воедино,
Любовью братскою горя!

 1899

Игорь Северянин

Перевал через Ловчен

Час назад, в миндалями насыщенных сумерках,
Золотые лимоны, как дети луны.
А теперь, в легком заморозке, в лунных высверках
Колеи оснеженной, стал Ловчен уныл.
Мы уже на горе, на вершине двухтысячной,
Час назад, там, в Катарро, стояла весна.
А теперь, в горьковатом сиянии месячном,
Всех мехов своих выдвинули арсенал.
Мы нахохлились зябко, как сонные совушки,
И, должно быть, прохожим немного смешны:
Нам смеются вослед черногорские девушки,
Их слова заглушаются хрупотом шин.
Скользок путь. Скользок смех. Проскользнули и Негуши.
Из-за выступа вымолнил автомобиль,
Чуть нас в пропасть не сбросив, как хрусткую ракушку,
Ту, что давишь, не думая сам истребить…

ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ *

Мы взбираемся на Ловчен.
Мы бежим под облака.
Будь на поворотах ловче,
Руль держащая рука!

Сердце старое не старо,
Молодо хотя б на час:
У подножья гор Каттаро
Двадцать восемь встало раз!

Почему так много? — спросим.
На вопрос ответ один:
Потому что двадцать восемь,
Двадцать восемь серпантин!

Мы пьянеем, пламенеем
От развернутых картин.
Грандиозным вьются змеем
Двадцать восемь серпантин!

Адриатика под нами,
Мы уже в снегах вершин.
В тридцать километров знамя —
Двадцать восемь серпантин!
20 января 1931

ПОРТРЕТ ДАРИНКИ *

Я хожу по дворцу в Цетинье
Невзыскательному дворцу,
И приводит меня унынье
К привлекательному лицу.

Красотою она не блещет,
Но есть что-то в ее глазах,

Что заставит забыть про вещи,
Воцарившиеся в дворцах.

Есть и грустное, и простое
В этом профиле. Вдумчив он.
В этом профиле есть такое,
Что о нем я увижу сон.

Гид назвал мне ее. Не надо!
Мне не имя — нужны глаза.
Я смотрю на деревья сада.
Я смотрю, и в глазах — слеза.
20 января 1931

ПЕРАСТ

Пересекаем бухту на пароме,

В автомобиле сидя. В глубине

Белеет город. Пусто в каждом доме.

Безлюдье в золотистой белизне.

Пераст! Пераст! Что видишь ты во сне?

 

Сна твоего не видно нам в бинокли.

Покинутость, заброшенность везде.

И остров твой — припомнился мне Беклин —

Мертвяще мрачен в бухтовой воде.

Пераст! Пераст! Где жизнь былая? где?

 

Где век, когда ты был гнездом пиратов,

Певец, любовник, воин, оргиаст?

Когда, сокровища в себе запрятав,

Окружных гор киркой тревожил пласт?

И вот — как нет тебя, Пераст, Пераст!

 

1931. Июнь, 6.

Toila.

                СЕРБИЯ

Зинаида Гиппиус

 БЕЛГРАД


Он до сих пор тревожит мои сны…
Он символ детства, тайного мечтанья,
И сказочной, далекой старины,
И – близкого еще воспоминанья.

О, эта память о недавних днях!
Какая в ней печальная отрада!
Дым золотой за Савой, на холмах,
И нежный облик милого Белграда.

А виноградник, свежий дух земли,
Такой живительный и полный ласки…
На карточке – улыбка Эмили, –
Пленительной царевны в русской сказке.

Над белой скатертью веселый свет,
 И речь веселая, и неизменно –
Во всех словах, во всех глазах – привет,
Для бедных странников нежданно ценный.

И много, много было – но всего
В экспромте этом рассказать нет силы…
Те дни прошли, погасли… Ничего!
Они прошли, но сердце не забыло.

1928


Николай Туроверов



ИЗ ЦИКЛА СТИХОВ О СЕРБИИ

1.

…Когда же победно османы

Нахлынули, ширя набег,

Ты вышел встречать ятаганы,

В бараний закутавшись мех.

Под грузом блистательной Порты

Застыли недвижно века;

Но прятала нож полустертый

За пояс упорно рука.

И редко кто помнил на свете

Про твой вековечный окрест,

Где серп вознесенный мечети

Венчал покосившийся крест

Но русскому сердцу дороже

В пастушьем напеве свирель,

У женщины, с нашею схожей,

В руке вековая кудель,

И весь от загара ты бурый,

Огонь высекающий в трут,

И эти овчинные шкуры

И потом пропитанный труд…
1924

2

За старой ригой поворот.

Легко итти по росным тропам

В вечерний час на огород,

Дыша гвоздикой и укропом.

О, мирный труд! Шагает конь.

Чигирь скрипит. Вода струится.

Нет, дни пожаров и погонь

Теперь сплошная небылица.

И в этот час, средь синих верб,

Когда двурогий месяц встанет,

Как может верить старый серб,

Словам о буре и о бране.

Мне – ратной совести укор,

Ему – его земля и травы

И даст он молча помидор

Рукой мне грязной и шершавой.

3

Опять сентябрь в чужой стране.

Но не ищу судьбе укора,

Идя по розовой стерне

Тропой уклонной косогора.

Приюта нет – ну что-ж и пусть

Меня влекут чужие дали, —

Вручу дорожным ветрам грусть,

Чужим полям отдам печали.

Я знаю, кто нетороплив,

Кто числит время ростом злаков,

Тому сентябрь везде счастлив

И благосклонно одинаков.

И с сердцем легким и простым,

Гляжу, весь мир благословляя,

Как над селом лиловый дым

Восходит ввысь, лениво тая.
1924

Игорь Северянин

КАЛЕМЕГДАН В АПРЕЛЕ *

Как выглядит без нас Калемегдан —
Нагорный сад над Савой и Дунаем,
Где был толчок одной поэме дан,
Поэме той, которой мы не знаем?..

Там, вероятно, всё теперь в цвету,
Не то что здесь — мороз, снега, метели,
И, может быть, там встретить можно ту,
Кто, так и кажется, сошла с пастели...

Она в тоске, — заметно по всему, —
Глядит в тоске, как мутно льется Сава,
Как вдалеке туманится Земун,
И всё ее волнует чья-то слава...

Ей не хотелось бы идти домой,
На замкнутую улицу в Белграде,
Г де ждет ее... Но кто он ей такой,
Я лучше умолчу, приличья ради...

Красавица она. Она тиха.
Не налюбуешься. Но скажет слово...
Я, впрочем, предназначил для стиха
Совсем не то... Начну-ка лучше снова:

Как выглядит теперь Калемегдан —
Бульвар над Савой, слившейся с Дунаем,
Где был толчок одной поэме дан,
Которой никогда мы не узнаем?..

8 апреля 1931

                БОСНИЯ И ГЕРЦЕГОВИНА

Игорь Северянин

ДРИНА
О ядовито-яростно-зеленая,
Текущая среди отвесных скал,
Прозрачна ты, как девушка влюбленная,
И я тобою душу оплескал!

А эти скалы — голубые, сизые,
С лиловостью, с янтарностью, в дубах
С проржавленной листвой — бросают вызовы
Вам в городах, как в каменных гробах!

Ведь есть же мощь, почти невероятная,
Лишь в сновиденьях мыслимая мощь,
Взволновывающая и понятная,
И песенная, как весенний дождь!

Ведь есть же красота, еще не петая,
Способная дивить и восторгать,
Как эта Дрина, в малахит одетая,
Как этих скал застывшая пурга!
15 января 1931

В ТРЕТИЙ ПРИЕЗД


Третий год подъезжаю к Сараеву,
И встречает меня в третий раз
С очевидной и нескрываемой
Лаской светоч встревоженных глаз.

Каждоразно цветами увенчанный
И восторженностью обогрет,
С превосходною русскою женщиной
День-другой коротает поэт.

Все-то улицы испоперечены
И извдолены, где – ввечеру –
Сербки те, что давно отуречены,
Иногда поднимают чадру.

На базар, по восточному красочный,
Уж заглянуто множество раз,
И весь город, нагорный и сказочный,
Претворен в полный прелести сказ.

Но всего остального пленительней
И конечно, милее всего
Облик женщины обворожительной
И встревоженных глаз торжество.

1933. Июнь, 2
Босния. Сараево

                ХОРВАТИЯ

 АДРИАТИЧЕСКАЯ БИРЮЗА


Как обвораживает мне глаза
Адриатическая бирюза!

Облагораживает мне уста
Непререкаемая красота.

Обескураживает вышина,
От туч разглаживает лик луна.

И разгораживает небеса
Семисияющая полоса.

Обезображивает чары мест
Предсмертным кактусом взращенный шест.

Омузыкаливает мой слух,
Обеспечаливает мой дух.

1931. Февраль, 25
Париж

Январь на юге

Ты представь, снег разгребая на дворе:
Дозревают апельсины... в январе!
Здесь мимоза с розой запросто цветут.
Так и кажется - немые запоют!

А какая тут певучая теплынь!
Ты, печаль, от сердца хмурого отхлынь.
И смешит меня разлапанный такой,
Неуклюжий добрый кактус вековой.

Пальм захочешь - оглянись-ка и гляди:
Справа пальмы, слева, сзади, впереди!
И вот этой самой пишущей рукой
Апельсин могу сорвать - один, другой...

Ты, под чьей ногой скрипит парчовый снег,
Ты подумай-ка на миг о крае нег -
О Далмации, чей облик бирюзов,
И о жившей здесь когда-то Dame d'Azow.

И еще о том подумай-ка ты там,
Что свершенье предназначено мечтам,
И одна из них уже воплощена:
Адриатику я вижу из окна!

18 янв. 1931

ВОЗДУХ — РАДОСТЬ

 

М.А.Сливинской.

 

Это не веянье воздуха, а дыханье Божества

В дни неземные, надземные Божеского Рождества!

 

Воздух вздохнешь упояющий, — разве ж где-то есть зима?

То, что зовется здесь воздухом — радость яркая сама!

 

Море и небо столь синие, розы алые в саду.

Через прозрачные пинии Бога, кажется, найду,

 

Господи! Голубоватые вижу брызги на весле.

Это же просто немыслимо: неземное на Земле!

 

1931. Декабрь, 24.

Дубровник (Рагуза).

Вилла «Флора мира».

Полдень Первого дня

Е. И. Поповой-Каракаш

Море оперного цвета
Шелковело вдалеке.
Роза жаждала расцвета,
Чтоб увясть в твоей руке.

Море было так небесно,
Небо - морево. Суда
В отдаленьи неизвестно
Шли откуда и куда.

И в глаза взглянула зорко
Встреченная на молу
Ласковая черногорка,
Проносившая смолу.

Было солнечно слепяще.
Вновь поэтом стал я весь.
Было так ненастояще,
Как бывает только здесь!

25 дек. 1931
Дубровник (Рагуза)
Вилла "Флора мира"


Горный салют

Та-ра-ра-ррах! Та-ра-ра-ррах!
Нас встретила гроза в горах.
Смеялся молний Аметист
Под ливня звон, под ветра свист.
И с каждым километром тьма
Теплела, точно тон письма
Теплеет с каждою строкой, —
Письма к тому, кто будет твой.
Неудивительно: я вез
В край мандаринов и мимоз
Рябины с вереском привет, —
Привет от тех, кого здесь нет…
Я вез — и бережно вполне —
Адриатической волне
Привет от Балтики седой, —
Я этой вез привет от той.
Я Север пел, — не пел я Юг.
Но я поэт, природы друг,
И потому салют в горах:
Та-ра-ра-ррах! Та-ра-ра-ррах!

Дубровник (Рагуза)
Вилла «Флора мира»
18 янв. 1931 г.

Прогулка по Дубровнику
Т.И. Хлытчиевой

Шевролэ нас доставил в Дубравку на Пиле,

Где за столиком нас поджидал адмирал.

Мы у юной хорватки фиалок купили,

И у женского сердца букет отмирал…

Санто-Мариа влево, направо Лаврентий…

А Ядранского моря зеленая синь!

О каком еще можно мечтать монументе

В окружении тысячелетних святынь?

Мы бродили над морем в нагорном Градаце,

А потом на интимный спустились Страдун,

Где опять адмирал, с соблюденьем градаций,

Отголоски будил исторических струн.

Отдыхали на камне, горячем и мокром,

Под водою прозрачною видели дно.

И мечтали попасть на заманчивый Локрум

Да и с лодки кефаль половить заодно…

Под ногами песок соблазнительно хрупал

И советовал вкрадчиво жить налегке…

И куда б мы ни шли, виллы Цимдиня купол,

Цвета моря и неба, синел вдалеке.

Мы, казалось, в причудливом жили капризе,

В сновиденьи надуманном и непростом.

И так странно угадывать было Бриндизи

Там за морем, на юге, в просторе пустом…


РОЖДЕСТВО НА ЯДРАНЕ *

Всего три слова: ночь под Рождество.
Казалось бы, вмещается в них много ль?
Но в них и Римский-Корсаков, и Гоголь,
И на земле небожной божество.

В них — снег хрустящий и голубоватый,
И безалаберных веселых ног
На нем следы у занесенной хаты,
И святочный девичий хохоток.

Но в них же и сиянье Вифлеема,
И перья пальм, и духота песка.
О сказка из трех слов! Ты всем близка..
И в этих трех словах твоих — поэма.

Мне выпало большое торжество:
Душой взлетя за все земные грани,
На далматинском радостном Ядране
Встречать святую ночь под Рождество.

Ночь под Рождество 1931

КОНАВЛЯНКИ

 

Уже автобус на Конавлю

Готов уйти. У кабачка

Я с конавлянками лукавлю,

Смотрящими исподтишка.

 

Они интеллигентнолицы,

Их волоса то смоль, то лён.

Не зря презрительный патриций

Был в их прабабушек влюблен!

 

Порабощен Наполеоном

И дав безбрачия обет,

Недаром к Чилипийским склонам

Послал он сына для побед...

 

Красавиц стройность не случайна,

Высокий рост и вся их стать:

На них веков почила тайна,

И им в наследственность — блистать.

 

От Ерцегнови до Цавпата

Ядран ядрен и осиян —

Республика аристократа —

Последними из могикан.

 

1932. Июль, 17.

Toila.

ЗВОН ЛИЛИЙ

Я грусть свою перегрущу —
Я утро в комнату впущу,
И, белой лилией дыша,
Оно, волнуясь и спеша,
Заполнить комнату мою
Всем тем — всем тем, что я люблю:
Прозолоченной белизной
И гор окружных крутизной,
Лазурью неба и волны.
И станут дни мои полны
Стихами, нежностью, и вновь
Неистребимая любовь
К Несуществующей впорхнет,
Как утро — в комнату, в мой гнет,
В нужду мою, в тоску, в мой стон.
О, лилий ароматный звон!
О, Адриатика моя
Я — снова я! Я — снова я!
Дубровник (Рагуза)
Вилла «Флора мира»
5 июня 1933

На летнем Ядране


О, сколько радости и света
В живительной голубизне
Адриатического лета
На каменистой крутизне!

Здесь мглится воздух раскаленный,
Колеблет город мгла, и весь
Кирпично-палево-зеленый,
Твердит: «От зноя занавесь».
Но как и чем? Одно движенье
Забывшейся голубизны,
И — о, какое упоенье
Для изнемогшей крутизны!
Ночь, ветерок ли, дождь ли, этот
Взор к отплывающей корме…
О, сколько радости и света
Во влажной нежной южной тьме!

Дубровник (Рагуза), вилла «Флора мира»
5 июня 1933

                СЛОВЕНИЯ

Яблоновые рощи

Яблоновые рощи на отлогих зелёных и приветливых склонах
Говорят о весеннем белорозовом нежном и мятежном цветеньи,
При таком безразличном в городах безвоздушных в ваших глупых салонах,
Где есть всё, что угодно, кроме радости жизни и её упоенья…
Я смотрю из окошка на простую природу, ах, что может быть проще?
На холмистое поле, на прохладную речку, на раскидистость буков,
На далекие Альпы и на вас, что повсюду, яблоновые рощи,
Где цветы облетели, чутко сердце поэта перед сном отаукав…

Замок Hrastovac
Над р. Пестецей
10 июля 1933

ОДНОМУ РЕБЕНКУ


О, светлая моя Светлана,
Дитя с недетской душой,
Вообрази: в снегу поляна,
Луна и лес большой, большой…

Здесь от Словении есть что-то:
Такие ж сосны и холмы.
И кажется мне отчего-то,
Что поняли б друг друга мы…

Мне жизни не снести несносной,
Мешающей мне жить шутя:
Ты знаешь… Не совсем я взрослый,
А ты… ты не совсем дитя!

1932. Октябрь, 12
Тойла

СЛОВЕНКА ЛИЗА


Словенка Лиза, повара жена,
Веселая красивая шатенка,
Сказала мне, в ручье отражена
(И в этом прелесть главная оттенка!):

«Закажем гуляш, чокнемся вином
В одной из нами встреченных гостилен».
Мы к столику присели под окном,
И, признаюсь, был этот завтрак стилен…

По черным тропкам, близким ей одной,
Уже с утра мы в замок шли соседний,
И этот путь, мне чуждый, ей родной,
Навеял будоражащие бредни…

И, розовая, стала от вина
Она еще, казалось, розовее,
Словенка Лиза, повара жена,
Все предрассудки смехом поразвеяв…

1934. Февраль, 15
Кишинев



СВЕТЛЯКИ


Мы на паре горячих буланых
Норовистых ее лошадей,
В чарах вечера благоуханных,
Возвращались домой из гостей.

Утрамбованный путь был извилист,
Пролегавший полями меж гор.
Вдалеке небеса озарились –
То зажег фонари Морибор.

Ночь, в разгаре словенского лета,
Упояла прохладным теплом,
С колокольни Святая Марьэта
За своим наблюдала селом.

Чуть шуршала в тиши кукуруза,
Дальний замок стоял на горе,
Где из «Т;ски» – умерший Карузо
В граммофоне брал верхнее «ре».

Но слова, – ими все не расскажешь, –
Приблизительны и далеки.
Вот над нашим блестят экипажем
Пролетающие светляки.

Точно взят из тропической сказки
Этот путь удивительный наш.
На проселок, от гравия вязкий,
Поворачивает экипаж.

Чужд нам город, исчадье азарта,
Узаконенный переполох.
С колокольни Святого Ленарта
Хрипловатый доносится вздох.

За горами Святая Барбара
Откликается глухо ему:
Раз удар и еще два удара
Упадают в душистую тьму.

А за нами, пред нами, над нами,
В отраженьи возникшей реки,
Вьются – в явь превращенные снами
Размечтавшиеся светляки.

1934. Февраль, 1
Кишинев



СТИХИ ЯВНО ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ

В. Я. О.


От всех невинностью виновных хамок
;;Я изнемог.
И в Храстовац, средневековый замок,
;;Сел под замок…

Я вверил ключ таким рукам прелестным,
;;Таким рукам,
Что перестал грустить о неизвестном
;;По целым дням…

И кончу тем в начальной Вашей школе,
;;Что петь начну,
Благодаря спасительной неволе,
;;Свою… жену!

1933. Август, 1
Замок Hrastovac
Slovenija



ЦАРИЦА ЗАМКА

В. Я. О.


У Веры Яковлевны в доме,
Взобравшемся под облака,
Мы все, мы все имеем, – кроме,
Пожалуй, птичья молока.

Чего бы мы ни пожелали,
Все выполнимо без труда:
Пружинными кровати стали,
Одрами бывшие всегда…

Явилось зеркало, и в вазе
Неувядаемы цветы,
И в каждой сказанной ей фразе
Оттенок некой теплоты…

И даже зонтик, старый зонтик,
Затасканный по городам,
Тот, что, казалось, только троньте,
В руках разлезется по швам,

Однажды утром стал, как новый,
И, раньше синий, стал иной:
Немножко желтый, чуть лиловый
И очень, очень голубой!..

И если я в глаза ей гляну,
Она, любя во всем контраст,
Мне в пику подарит Любляну,
А нет – Сараево мне даст…

1933. Июль, 31
Замок Hrastovac